Текст книги "Пронзающие небо"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

– Ну вот, забрели, – устало проговорил Алеша. – Впрочем, Жар нас все равно выведет… Но сейчас стоит поискать прибежища на ночь, в этом лесу, по крайней мере, ветер не так силен, как в поле…

Ольга молчала, но вот сквозь завывания леденящего ветра Алеша услышал ее тихие всхлипывания, и взглянув на нее увидел, что на ее щеках блестят и тут же превращаются в маленькие льдинки слезы.

– Я ничего… извини. – быстро сказала Ольга и утерла варежкой щеки.

Алеша, повинуясь возникшему в душе порыву, поцеловал ее в щеку.

Они прошли несколько шагов и тут залаял Жар – он подбежал к ребятам, и схватив Алешу за подол шубы, потянул за собой; что ж – Алеша знал какой умный пес Жар, и последовал за ним.

Пройдя несколько шагов, каждый из которых давался с большим трудом, так как приходилось продираться сквозь сугробы, они обнаружили, что стоят у кромки небольшого оврага.

Алеша шагнул и зацепившись за какую-то, скрытую под снегом корягу полетел вниз к заваленному снегом дну. Он погрузился лицом в снег и застонал от продирающего холода. Его тут же подхватила Ольга и помогла подняться, а Жар жалобно поскуливал где-то поблизости.

– Вот, кажется, и укрытие для нас. – проговорила слабым голосом Ольга и указала на черный провал под нависшей над оврагом сосной. Во тьме этой маленькой пещерки свешивающиеся корни походили на гнилые зубы, а лежащий в глубине валун напоминал уродливый язык.

Тем не менее, после часов пути через снежное поле продуваемое ледяным ветром, это убежище показалось ребятам настоящим райским уголком. Они растянулись на земле – уставшие и продрогшие. Прижались друг к другу, стуча зубами и настороженно вслушиваясь в завывания ветра… Несколько раз им слышался отдаленный волчий вой; в такие мгновенья навострял свои уши и Жар… Вот он вскочил и лизнул Алешу в лицо.

– Что?! – Алеша насторожился и вот сквозь рев бури долетел до него звон колокольчиков.

Вот закричал, зовя своего сына, Алешин отец. Затем Ольгина мать звала дочь, потом Алешина мать и Ольгин отец и наконец все хором… заржали где-то на дороге лошади.

Жар завилял хвостом и готов был уже залаять, но Алеша закрыл ему варежкой пасть. Вот он перелез через кромку и смутно различил в отдалении, пробивающийся сквозь метель свет факелов.

Услышал он голос своего отца:

– Здесь их искать надобно! В поле они замерзли бы уж давно, а здесь есть где укрыться. – и завопил во все горло. – Алеша!! Ольга!! – его крик подхватили все остальные – с ними был еще и дед Михей – Алеша услышал его хрипловатый, пронизывающий вьюгу и метель голос.

Но вот снежная буря еще усилилась, ветер завыл страшно, по волчьи… Алеша не чувствовал своих щек – раньше они щипали, болели, теперь словно отвалились. От дороги раздался пронзительный, прерываемый всхлипываниями голос Алешиной матери:

– На что ты нас, Алешенька, оставил?! На что, в бурю ледяную ушел?! Замерзнешь ведь, окоченеешь! Алеша!

Крик его потонул в пронзительном завывании ветра… Бессчетные снежинки бросались на землю и давно уже замели следы оставленные Алешей, Ольгой и Жаром. Тем не менее, видно было, как факелы разлетелись в разные стороны, углубляясь при этом в лес… Потом отец Алеши закричал:

– Жар, ко мне!

Пес всегда отзывался на этот крик, но на этот раз вспомнил предостережение Алеши и сдержал рвущийся из пасти приветственный лай.

Факелы приближались… Алеша хлопнул себя по лбу и пробормотал:

– Мешок то мой! Обронил ведь… Вот найдут сейчас мешок и поймут все…

И он пополз вперед, навстречу факелам. Один раз он даже встал, оглядываясь по сторонам, но мешка так и не увидел: по видимому, его уже занесло снегом.

Вновь посмотрел он на свет факелов – пламя, такое жаркое, жизнь дающее; оно притягивало Алешу к себе словно бы звало: "-Пойдем. Что ты делаешь здесь, в этом холодном лесу? Пошли домой, там тепло и уютно, там ты согреешься!"

Алеша замотал головой, силясь отогнать это наваждение и пополз обратно к оврагу.

Еще раз он услышал голос отца:

– Их здесь нет, иначе Жар отозвался. Поскакали к Дубраву!

Алеша скатился обратно в овраг, там вздохнул тяжело и проговорил:

– Ну вот – первый день нашего похода закончился – пора спать. Развести бы костер да сил нет, выпить бы – согреться, да я свой мешок где-то потерял… Теперь только спать…

Ольга прижалась к нему и хотя в темноте не было видно ее лица, а за воем ветра не было ничего слышно, Алеша почувствовал, что Оля плачет…

И показалось тогда Алеше, что некая огненная пчела ужалила его прямо в сердце. И он зашептал, потрескавшимися на морозе губами:

– Клянусь: чтобы не случилось, я всегда буду помнить о тебе…

Заледеневшие ресницы его слипались – он видел, как кружат в стремительной пляске снежинки; слышал, как свистит и стонет северный ветер в обнаженной кроне дерева где-то над его головой. Стонет, завывает, ревет яростно, но не может теперь достать укрывшихся ребят. Алеша начал падать в теплую белую шерсть Жара; вот она приблизилась, он погрузился в нее; но нет – не шерсть это была, а призрачное облачко, которое стремительно рассеялась и…

* * *

Алеша дико заорал, когда его, обутые в валенки ноги заскользили вниз по гладкому выступу, в двадцати метрах под которым виделись черные клыки каменного лабиринта. И Алеша полетел бы вниз, и разбился бы, но его схватила сзади рука…

– Держись! – закричал Чунг. Крик этот оглушительным раскатом прозвучал в мертвом воздухе, и словно огненное копье умчался, порождая бесконечное, причудливое эхо, в могильной тиши…

Не так то легко было остановить падение – Алеша продолжал заваливаться, он уже повис над кручей…

За спиной заскрежетал зубами Чунг:

– Не могу больше…

Алеша рванулся телом назад, плюхнулся задом на выступ и… благополучно отполз обратно к стене. Задышал тяжело, вдыхая морозный воздух, тут он заметил, что при выдохах из его рта не вырывается ни единой белой струйки, как то бывает на холодном воздухе.

Вновь он видел гороподобные врата нависшие над этим обмороженным миром и вновь задался вопросом – как долго идти до них, сколько ночей? (хотя в этом мире дни и ночи не менялись)…

Чунг тем временем рассказывал ему:

– Вчера я долго тебя звал… Потом понял, что тебе разбудили…

– Нет, не разбудили, а вытащили отсюда в наш мир. – поправил Алеша.

– Пусть так. – согласился Чунг. – Но я верно рассудил, что ты рано или поздно вернешься на этот выступ, растеряешься и полетишь вниз… Я то знаю, как неожиданно каждое погружение сюда… Знаешь, мне тоже пришлось не сладко – я был, как ты говоришь, вытащен отсюда когда взобрался уже метров на пять. И когда вновь заснул – не удержался и полетел вниз – до сих пор спина болит, впрочем, мне еще повезло – мог бы упасть на камень похожий на копье…

Алеша прервал его рассказ указывая в сторону ворот:

– Смотри!

С той стороны стремительно приближалась синеватая сфера из которой исходило ровное сияние. Сфера летела по прямой и врезалась в конце концов в один из высоких каменных выступов метрах в ста от изумленных друзей. Раздался оглушительный резкий хлопок, и воздух наполнился синеватыми осколками. Осколки эти стремительно разлетались во все стороны – их было великое множество и они, словно стрелы, пронзительно свистели в воздухе.

На Алешу дунуло холодом, что-то прозвенело около самого его уха… и вот сбоку его обдало таким леденющим дыханьем, что он отдернулся и чуть было вновь не соскочил к краю уступа.

– Осторожно! – предостерегающе закричал Чунг, когда Алеша вновь собирался отпрянуть к стене.

Обернувшись юноша понял в чем было дело – оказывается, это один из синих осколков просвистел рядом с его ухом. Он врезался в черный камень и торчал теперь в нем, слегка подрагивая. Именно от синего осколка исходил совершенно непереносимый холод. Алеша знал, что стоит ему только дотронуться до этого острого и тонкого, словно игла, осколка и он превратится в ледышку. Он видел, как поверхность черного камня рядом с ним засинела…

Оставаться на уступе дальше становилось совершенно невозможно, у Алеши даже заболело, заскрипело горло, словно бы обрастая льдом…

Но прежде чем начать спуск они заприметили, что то каменное щупальце, в которое врезалась синяя сфера теперь все посинело и даже вздрагивало, словно живое существо.

– Студено то как, – молвил Чунг, – Полезли скорее отсюда, а то тут слишком брр… брр х-холодно.

– А где не холодно то? – поежился Алеша, – так согреться хочется, а негде… Брр. – он пошевелил пальцами под варежками и подумав снял варежки и убрал в карман, чтобы удобнее было цепляться за выступы…

Им показалось, что прошло полчаса, по окончании которых они – усталые и замерзшие, прыгали, пытаясь согреться и смотрели то на черную скалу с которой они благополучно спустились, то друг на друга. Алеша дул на обмороженные руки и слабо постанывал – болели уставшие предплечья и ноги – после спуска чувствовалась такая усталость во всем теле, что казалось, дай ему кто подержать соломинку и он не выдержал бы, и выронил бы ее из дрожащих, непокорных рук.

Чунг отдышавшись, проговорил:

– Ну, по крайней мере, не зря мы туда лазили. Я как эти ворота увидел, так и обомлел – вот чудо, они ведь прямо притягивают к себе, на них то и смотреть тепло. Вот и хорошо, значит есть теперь у нас цель, знаем мы куда идти.

Алеша посмотрел на своего друга: на этот раз Чунг был облачен в какую-то плотную шерстяную одежду, весьма тонкую в отличии от просторной Алешиной шубы; тем не менее, тепла она, судя по всему, давала не меньше чем шуба – во всяком случае, Чунг выглядел куда бодрее Алеши.

Не говоря больше ни слова, ребята углубились в каменный лабиринт. Со всех сторон направились на них режущие глаз острые углы и бессчетные выступы которые, казалось, только и ждали, чтобы кто-нибудь из ребят оступился и рухнул на острую грань.

– Алеча, я предлагаю тебе вот что: если кого-нибудь из нас вытащат в наш мир, тогда второй останется на прежнем месте и дождется возвращения друга… Хорошо?

– Хорошо, хорошо, – вздохнул полной грудью Алеша и закашлялся.

– Осторожно! – воскликнул Чунг и помог удержаться своему другу, который споткнулся о какой-то выступ на земле.

Постояв немного, они продолжили свои блужданья. Выискивали они посиневшее щупальце. Но стены, уступы, клыки, острые грани и шипы – все это высилось причудливыми стенами вокруг Алеши и Чунга, и сужало весь обзор до нескольких метров, ополчившихся на ребят холодным камнем. В этих причудливых, витиеватых стенах во все стороны шли не менее причудливые проходы – иногда узкие, в которых едва мог протиснуться один человек, иногда какие-то арки, все перекошенные в мучительной агонии…

Алеша стал замечать, что каждый вдох оставляет после себя в груди маленькую нерастопляемую частичку, и постепенно частички эти складывались в студеный ком, леденящий его изнутри. Еще раз он закашлялся…

Ребята продвигались вперед, ища направление, откуда сильнее веяло холодом (хотя, конечно, было это совсем неприятно)…

И вот предстал перед ними тот каменный отросток в который врезалась синяя сфера. Только ребята увидели его и тут же отпрянули назад – иначе они просто заледенели бы и рухнули словно две ледышки. Все же они успели различить, что все вокруг посиневшего каменного щупальца было покрыто тонкими, словно иглы, и длинными, словно копья, осколками сферы…

Они отскочили назад от этого источника мертвенного холода и тут Чунг вскрикнул:

– А-а!

Он схватился за щеку и согнулся в три погибели:

– Ты что? – спросил было Алеша, но тут сам вскрикнул – ледяная игла распорола ему щеку…

– Осколки! – воскликнул он, увидев несколько маленьких синих точек похожих на снежинки, они медленно падали на их головы…

И тут Чунг исчез – впервые Алеша видел со стороны как это происходит – позади стонущего от боли и холода Чунга выросло белое облачко, и вытянувшаяся из него рука, схватила его за плечо… Чунг еще раз вскрикнул и начал стремительно таять, не прошло и мига как перед Алешей стоял лишь полупрозрачный призрак, а прошло еще одно мгновенье и там колыхалась лишь прозрачная вуаль в складках которой с трудом угадывались контуры Алешиного друга.

Что-то защипало Алешину голову, он вскинулся весь, отдернулся, бросился в сторону, но было уже поздно – один из этих маленьких осколочков осел прямо ему на макушку и теперь Алеше казалось, что кто-то надел ему на голову снежную шапку, и не было сил эту шапку скинуть – он схватился за гудящую голову, обморозил еще больше пальцы и заплакал от боли, холода и отчаяния, и не помня себя, бросился было бежать куда-то назад, в уродливое переплетенье черных выростов да тут вдруг почувствовал, что тает, и…

* * *

Увидел чудесную картину: в метре от него потрескивали, обуянные пламенем дрова, а веселые жаркие огоньки трепетали в воздухе, словно крылья огненной птицы. Как мило было для Алеши это жаркое пламя – он тут же приблизился к нему продолжая пожирать глазами открывающийся вид: он лежал на земле, ибо снег не мог залететь в маленькую пещерку, выбитую в весеннюю пору звонким ручейком в извороте лесного оврага. А за свешивающимися откуда-то сверху покрытыми инеем корнями, блистал на солнце пышный, ярко белый снег. Так как пещерка находилась на извороте, видна была большая часть овражного склона покрытого толстым белым саваном. Деревья склонили свои снежно-инеевые ветви, а в просветах меж ними синело чистое, полное солнечного света небо. Вот пробежал заяц-беляк – прыг-прыг, остановился, повернулся к костру, навострил длинные уши да и запрыгал дальше…

Аппетитный запах щекотал Алешины ноздри, он перевел взгляд на пламя – оказывается, там уже булькало что-то в небольшой кастрюльке, а на вертеле поджаривался кусок мяса, приправленный какими-то пряностями.

– Оля. – произнес он тихо и посмотрел ей в глаза. Она улыбнулась ему, проговорила:

– А ведь могли и замерзнуть вчера – это Жару спасибо, он нам эту пещерку нашел..– она погладила пса, который лежал тут же, грелся. – Вот, держи – Ольга протянула ему кружку в которой дымилось какое-то варево. – Я знала, что мы простудимся вот и взяла из дома кой-каких трав, а воду я из ручейка достала, он здесь течет – надо только снег разгрести да лед пробить…

Алеша одним глотком проглотил горячее варево – горло объяло пламенем, такое же пламя загорелось в его желудке и оттуда огненными ручейками разбежалось по всему телу…

За завтраком почти не говорили – грелись у костра; Алеша даже обжег руки, так как сунул их прямо в пламя – так хотелось ему согреться после часов проведенных в холоде.

Откуда-то издали долетел топот лошадиных копыт, а следом крики незнакомого извозчика:

– Но-но! П-шли родные!

Потом вновь тишина леса, нарушаемая лишь мягким шорохом падающего с ветвей снега, да еще, изредка, перекличем лесных обитателей.

Вот он вышел из пещерки и вздохнул полной грудью морозного воздуха – этот воздух хоть и был морозным, но отнюдь не походил на воздух из мертвого мира…

А на лес смотреть было любо – после резких углов и режущих глаз граней, все эти мягкие переливы, гибкие ветви, блестящий иссиня-белый иней на них, снег и глубокое небо в разрывах между ветвям! Все это радовало глаз – Алеша даже улыбнулся, потом рассмеялся, нагнулся, быстро слепил снежок и запустил его в ствол близстоящего дерева – попал метко – от удара тонкий ствол закачался и, осыпаясь с веток, завертелся в танце золотисто-белый дождь…

Потом помог выбраться из оврага Ольге и тут только вспомнил что потерял накануне свой мешок с едой; он указал Жару на Ольгин мешок и велел:

– Ищи мой!

Пёс тут же бросился на поиски… Вскоре раздался его лай – Алеша хорошо понимал разные интонации в голосе своего косматого друга, вот и этот лай он прекрасно знал: "Сюда, сюда – нашел!"

Алеша, а за ним и Оля побежали на эти звуки и вскоре увидели Жара, который разгребал лапами один из сугробов. Алеша бросился помогать ему, вытащил мешок да тут и выронил его – мешок весь был разодран когтями, а единственный оставшийся окорок изодран волчьими клыками.

– Вот ведь… – проговорил Алеша. – мы то думали, волки в дальнем лесу выли, а они, оказывается, здесь, поблизости…

Тем не менее, разгребая снег дальше, Алеша нашел коробку с яйцами, и несколько лепешек. Все это впихнули в Ольгин мешок, который Алеша перекинул себе через плечо…

Подойдя к последним деревьям они остановились и оглядели дорогу – собственно после прошедшей бури и дороги то не было – лишь небольшое тянущее вдаль углубление в толстых снеговых наростах, да еще свежая колея…

Им повезло – до самого вечера не видели они ни единой души, и их никто не видел, а если кто и видел, то ребята об этом никогда не узнали.

А дорога все больше и больше заворачивала на север – по мере приближенья, поднималась вверх стена Ельного бора, видны уже были отдельные острые вершины елей, а так же струйки дыма поднимающиеся из труб стоящей там деревушки Еловки (именно эту деревеньку, отдалённую от Берёзовки на двадцать вёрст и называли ближайшей).

Алеша не раз уже оглядывался – все ему чудились звуки погони, но вдали виделся лишь давно оставленный перелесок.

Они прошли по деревянному мостику перекинувшемуся над небольшой, одетой в ледяную броню, речушкой. И тут увидели далеко впереди скачущих им навстречу тройку! Ребята рванулись обратно к пройденному мосту и укрылись под ним.

Алеша возбужденно шептал:

– Ну, теперь ясно это наши родители были – они уже видно, в самую ночь за Дубравом съездили, а потом поутру, когда ты кушанья готовила, мимо, до самого торгового тракта доскакали, всех расспросили и теперь обратно возвращаются. И в Еловке, стало быть, всех расспрашивали… А я то надеялся переночевать там в какой-нибудь избе, да теперь нам туда лучше и близко не подходить…

Нарастал топот, вот задрожал деревянный промерзший настил над головами. Жар шумно потянул носом, неуверенно вильнул хвостом и едва сдержал приветственный лай рвущийся из его груди: пес учуял своих хозяев.

– Тпр-ру! Стой! – раздался вдруг над самой головой окрик Дубрава.

Сани были остановлены, и вот голос Николая-кузнеца – усталый, но новой надеждой наполненный:

– Никак почуял что?..

И тут вдруг измученный, слезами наполненный голос матери:

– Где ж он, Алёшенька, радость моя…

У Алёши заныло сердце – так мучительно было, что он не смог сдержать стона. И тут же вскрикнула мама:

– Вот – не могло моё сердце ошибиться! Сейчас стон был – должно быть снегом ему присыпало! Алёшенька, Алёшенька!

Мука была уж совсем невыносимой, и сердце так надрывалось из-за этой борьбы, что, казалось – сейчас вот не выдержит, разорвётся; в глазах перемежались чёрные и кровавые пятна, и наверное бы он всё-таки не выдержал, и закричал, если бы Оля не обняла его нежно за голову, не прижала бы к своему тёплому телу, не осыпала бы ласковыми поцелуями. Но и ей было тяжело: ведь и её мать звала, и по какому-то наитию – так же, как дочку Дубрава:

– Солнышко! Солнышко! Радость ты моя, почто покинула; почто в горе под старость лет ввергла!.. Вернись, доченька…

Оля плакала, кусала губы, но не издала ни единого стона. Жар всё порывался бросится к зовущим, и хвост его молотил по снегу, и мускулы были напряжены, и стоило только дать знак, как он сорвался бы.

И тут сверху – взволнованный голос Старца:

– Вы посидите в санях, подождите, а я гляну…

Заскрипел снег под его валенками – сомнений не оставалось – он спускался именно под мост – вот уже засинела на снегу его тень. Тогда боль несколько отступила от Алёшиного сердца, он больше не изгибался, но вновь придвинулся к Оле, и зашептал ей:

– Выходит, и он с ними… Но я не вернусь… Сейчас бежать брошусь…

– И я с тобой, Алёшенька. – прошептала Оля. – Только ты руку мою не выпускай, а то упаду…

И вот уже стоит перед ними Дубрав – Алёша поглядел на него с презрением (и не сложно было испытать это нехорошее чувство, когда в сердце колола ледышка); проскрежетал он сквозь плотно сжатые губы:

– Эх вы – предатель…

За прошедшую ночь лик старца изменился – те, кто знал бы его прежде, заметили бы, что он сильно побледнел, осунулся даже; в глазах была усталость – чувствовалось, что он много пережил за последние часы, и даже волосы его стали кажется ещё более седыми, нежели прежде. А он действительно много страдал, когда несли его сани сквозь эту леденящую бурю в которой волки голодные выли, когда рядом рыдали матери Алёши и Оли – он не мог себе простить, что не пошёл с ними: и были они для него как родные дети: Мирослав и Солнышко, и слетал с его побелевших губ неслышный шёпот:

– Это же испытание мне во второй раз было послано. И вот не выдержал… Эх, только бы живы остались… Только бы… Дети вы мои… Простите вы меня, простите…

И вот теперь увидел – живые они – тут же светом весенним глаза его вспыхнули, и он приложил палец к губам, зашептал:

– Тихо-тихо – не выдам я вас. Действительно – ни к чему вам теперь возвращаться. Родителям то теперь конечно тоже не сладко. Да я их уж как-нибудь успокою – скажу, что по приметам знаю, что живы, что к весне вернётесь. Сейчас я должен ехать с ними, успокаивать, а вы здесь оставайтесь; до сумерек я вернусь, а там уж вместе пойдём…

– Ну, что – есть?! – крикнула с саней Алёшина мать.

– Сейчас – иду-иду! – закряхтел по склону Дубрав.

– Что ж нету тут?! – в голосе боль.

– Поедемте, поедемте… – Старец вздохнул, чувствовалось, что и ему сейчас не легко.

– Н-но! Пошли, родимый! – мучительно прозвучал голос Николая-кузнеца, чувствовалось.

Прошло несколько мгновений, и вот топот и звон колокольчиков смолкли в отдалении. Наступила тишь, которая может быть только в зимнюю безветренную пору, в отдалении от людского жилья…

Оля личиком уткнулась Алеше в грудь, рыдала. Жар прилёг, хвост поджал – смотрел на хозяев своих с печалью, казалось, что и сам сейчас заплачет – и тут насторожился, вскочил, зарычал глухо, зловеще – а спустя несколько мгновений налетел заунывный волчий вой – он перекатывался над полем; и чувствовалось, что – это очень большая стая, и что составляющие её волки очень голодны. Алёша вытер невольно набежавшие слёзы, чуть отстранил, вздрогнувшую Олю, поцеловал её в лоб и прошептал:

– А ведь не спроста волки так завывают. Чуешь – в какую стаю собрались?..

– Да… – едва слышно выдохнула Оля. – …Это она верно она… колдунья снежная, да?..

– Да… – проговорил Алёша, и опустился на снег. – Нельзя здесь оставаться – они скоро уж нагрянут… Поближе к человеческому жилью переберемся, там и дождемся Дубрава…

Пошли дальше…

Метрах в пятистах перед ними дорога ныряла под широкие лапы ельника, там же стояла и деревенька Еловка; уютные теплые домики, в которых на столы заботливые хозяйки поставили дымящиеся блюда…

– …Но в Ёловку нам нельзя. – докончил, невысказанную, но ясную обоим мысль Алёша. – …Что же, давай здесь остановимся. Думаю Дубрав скоро появится.

Они уселись прямо на снегу у дорожной обочины, и там наскоро перекусили – причём ел один Алёша – Оля оглядывалась по сторонам, и вот проговорила:

– Вон от Ёловки выехал кто-то…

– Так… – Алёша быстро собрал пожитки в мешок, а мешок перекинул через спину. – Нас сразу узнают – лучше от дороги подальше отойти, а там в снег залечь…

И тут оказалось, что поблизости есть как раз подходящая тропка, к тёмной еловой стене ведущая. Ребята побежали, а Жар ещё оставался у дороги – снова огненная шерсть его, словно огонь разгорающийся стала дыбом, словно зарычал он.

– Что ты, Жар?! – крикнул через плечо Алёша. – Бежим, бежим!..

Жар бросился за ними, но по прежнему зловеще рычал, был напряжён…

Они успели отбежать шагов на сто, когда их заметили, и действительно ведь узнали – какой-то мужик, кажется приятель Николая-кузнеца, закричал:

– Э-эй! Стойте! Стойте же!.. Алексей, Ольга! Да куда ж вы!..

– Бежим! Бежим! – вскрикивал на бегу Алёша.

Остановились они тогда только, когда тропа нырнула под темные еловые сени. Оглянулись – на дороге виднелись какие-то фигуры, но из-за расстояния невозможно было разглядеть – кто это.

– А, теперь понятно, почему Жар рычал. – мрачно проговорил Алёша. – …Тропа то волками вытоптана…

И действительно – кой-где на тропе виделись небольшие клочки серой шерсти; а также в одном месте густо чернело пятно крови – может уволокли какую-то живность из деревни, и тут растерзали; а может – с голоду то – и кого-нибудь из своих соплеменников.

– Ну ничего… – пытаясь внушить спокойствие, приговаривал Алёша. – Главное, что эта тропа нам по дороге. На север она идёт…

Тут одна из древних елей вздрогнула, точно живая, и посыпался с её ветвей, загудел тяжко, темня воздух, обильный снегопад.