Текст книги "Пронзающие небо"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Неужели ты позволишь, чтобы он отнимал Наше время?.. Прогони его!.. Пусть переждёт…

Девица, увлекая расплывчатую фигуру сделала несколько шагов к кровати, которая прежде была совсем не большой, но теперь прямо-таки на глазах разрасталась, занимала главенствующее место, оттесняла старичка вместе со столом.

И теперь Алёша понял, что плохого было в голосе этой девицы: голос, страстью своей буквально завораживал и невозможно было этому голосу противиться – огромная, колдовская, и в то же время звериная страсть. Её шёпот буквально впился в Алёшину голову, а он в ответ впился в неё глаза (да – её полуобнажённое тело было прекрасно):

– Выгони же это старика…

– Сыночек… – тихий, мученический шёпот. – Тут же недолго искать, ты загляни только, она или под кроватью или…

И тут страстная красавица обняла расплывчатую фигуру:

– Ну же, любимый… Долго мы будем терпеть этого… Я молю тебя… Ради меня… Ради моей любви…

Тогда расплывчатая фигура издала страстный стон, и начала надвигаться на старца:

– Иди вон! Я тебе говорил – не ходи со мною! От тебя только вред! Иди! Не мешайся! Переждёшь со своим сердцем!..

– Сынок… – в голосе был и упрёк, но и любовь великая. – Ты же знаешь: только лишь для того, чтобы тебя уберечь, пожертвовал я своим сердцем. Вспомни – ещё месяц назад я был силён, но, чтобы твою злобу остановить делился кусочками своего сердца с медальоном ненавистным… – тут старец схватился за сердце, застонал мучительно. – Не изгоняй меня, помоги. Если ты справишься сейчас – это придаст тебе сил; от доброго поступка душа твоя растает и сможешь ты дойти до чертогов Снежной Колдуньи…

– Довольно, не слушай его – только я одна могу тебя отогреть… – это страстный шёпот, и жаркий поцелуй.

– Ещё раз говорю – иди отсюда, старик! Никто не заставлял тебя идти с нами в дорогу, сам напросился – ну а теперь – поплатишься сполна…

– Сыночек! Не о себе ведь плачу – о тебе!.. Ведь губишь сердце своё… Ведь ничто уже не поможет, если прогонишь. Я чувствую – сердце останавливается. Ты один во мраке останешься, ведь она не поможет тебе… Сыночек, в Мёртвом мире ты один на один…

– Довольно! – гневном в звериной своей страсти голосом вскрикнула девица, и вновь обвила жаркими своими руками расплывчатую фигуру. – А ну-ка, спой ему те строки, которые…

– Ах, строки! – расплывчатая фигура схватилась за голову. – …Ведь, чтобы пройти сюда я должен был сложить строки! А я прошёл просто так!.. Ах, строки-строки…

– Что ты такое удивительное говоришь? – изумилась девица. – Ну, хочешь, я сама скажу ему стишок:

 
– Изыди, старик окаянный,
Ты только мешаться привык;
И право – мне странно,
Что ты ещё прахом не сник!..
 

– …А теперь – гони его! Ну же! Я приказываю тебе!.. Ну же!.. Докажи мне свою любовь! Докажи!..

И тогда расплывчатый контур надвинулся на старичка, схватил его за руку, и сильными рывками поволок его к выходу:

– Говорил же – не ходи со мною! А теперь – иди прочь, и чтобы я тебя больше не видел!..

– А-а-а! – страшно вскрикнул, схватившись за сердце старичок. – Сынок – на веки свою душу во мрак погружаешь!..

– Прочь!!! – уже с яростью вскрикнул контур и вытолкнул старичка в то марево, которое клубилось возле двери.

– Вот теперь ты мне доказал свою любовь! – усмехнулась девица. – Ну, иди же ко мне!..

Только теперь Алёша очнулся, и хотел он бросится, вступиться за старичка, но в последнее мгновенье замер, онемел от ужаса – фигура девицы преображалась, разрасталась, разрывалась, била снопами призрачных снежинок. Вот разразилась диким хохотом. Преобразилась в Снежною колдунью. Она леденисто хохотала, и можно было разобрать слова:

– Ну теперь ты навеки в моём царствии!..

И вдруг она сложилась в ледяную стрелу, которая метнулась, впилась в контур – ничего не осталось от Снежной колдуньи, и контур больше не был расплывчатым – это был человек невыразительной внешности, наголову выше Алёши. Это был тот самый, который сидел возле входа сюда, и возле входов в мириады таких же помещений. Одет он был в хаотичную одежку. Вот он вскинул руки и забасил:

– Перешёл! Перешёл! Вырос я! Вырос! Ха-ха-ха!..

Алёша в ужасе, жаждя как то вразумить его, бросился к вопящему, но тут от дверей отделилось ещё несколько фигур – эти же самые, невыразительные – они басили совершенно одинаковыми голосами:

– Вот он! Хватайте его!..

Они бросились на Алёшу – он хотел увернуться, но вот цепкие, и такие жёсткие, словно каменные руки вцепились в него, сдавили.

Алёша закричал отчаянно, и тут же победно засмеялся – среди этого множества рук была одна нежная, тёплая. Ручка Оли уже уносила его из этого ада…

* * *

…Он сжимал эту знакомую ручку и нежно целовал ее…

Тишина – блаженная тишина разлилась в воздухе…

За Олиной спиной, за окном мягко переливался золотисто-серебристый солнечный зимний день – после бури наступила оттепель: капали с крыши блестящие живые слезы подтаявшего снега и доносились голоса резвящихся в теплых лучах пташек…

В дверь негромко постучали и раздался голос Соловья:

– Эй, давайте-ка вниз, а то Ярослав, вместе с Жаром давно уже по улице бегает…

Быстро собравшись они спустились в залу, в которой никого, кроме сидящего на своем высоком стуле Соловья, не было.

Ребята умылись у рукомойника и сели за стол, где дымилась приправленная вареньем манная каша.

– Ну что ж, – сказал Соловей, глядя на ребят, – Рассказывайте. Ведь вы вчера рассказали лишь часть своей истории.

И вот Алеша начал свою историю. И хотя говорил он быстро, иногда даже скороговоркой – когда он закончил, каша в его тарелке совсем остыла и даже покрылась холодной коркой.

Воцарилось молчание, Алеша поднял глаза и встретил внимательный, жгучий взгляд широко распахнутых глаз Соловья. Разбойник протянул руку и сказал с необычайным волненьем в голосе:

– Ведь никогда еще Соловей не ошибался! Я привык доверять сердцу, вот и сейчас доверюсь ему. Ведь ни слова лжи ты не сказал, а одну только чистую правду! Снаряжу я вам коня доброго, да сани, да велю нагрузить их доверху едой всякой, да еще денег вам в дорогу дам. Так то.

Алеша вскочил и поклонился Соловью:

– Спасибо вам, спасибо!..

Тут дверь в избу распахнулась и на пороге предстал бородатый мужик метра в два ростом, прямо с порога он закричал:

– Соловей! Лука к нам пожаловал! Целый воз добра привез!..

На улице было по зимнему тепло, снег подтаял и разбойничьи детишки сооружали теперь снежную крепость. Неподалеку от большого дома стоял большой воз запряженный в ряд четырьмя лошадьми, подле воза деловито переговаривались и перебирали какие-то кульки разбойники. Сам купец Лука сидел на возу и сжимал вожжи.

Алеша остановился: где-то он уже видел этого купца, точно видел. Вот крикнул ему Соловей:

– Здорово, Лука! Мы тебя не жали! Ты ж на прошлой недели у нас был!

– Нужда припекла, – ответил Лука и теперь Алеша вспомнил.

Конечно же! Их выводили тогда из тюрьмы и этот Лука сидел перед писцом и говорил тому что-то! Алеша не мог ошибиться – тот же профиль, нос картошкой, большая лысина, и редкие седые волосы пробивающиеся на затылке! Но что же значило это неужели… неужели он связан был как то с воеводой?!

Голос Соловья прозвучал насторожено:

– Нужда! Ну ты насмешил меня Лука! Что б у тебя была нужда! Да с теми богатствами которыми мы тебя одариваем за твои возы можно жить, как и царь не живет. А ты говоришь нужда! Ну рассказывай что за нужда: жена что ль подарка требует иль ограбили?

– Ограбили, ограбили, – быстро зачастил Лука, не глядя Соловью в глаза, зато Алеше в глаза бросилось, как нервно сжались на поводьях руки купца. Соловей же нахмурил брови:

– Темнишь ты что-то, ох вижу темнишь! Да и боишься к тому же! А раз боишься значит есть чего боятся, так что давай выкладывай и не смей ничего таить.

Купец разволновался еще больше, нижняя губа его заметно задрожала:

– Вот мне страх и засел от тех разбойничков, что ограбили меня… Вот до сих пор в себя не могу прийти.

– Да какие такие разбойнички? – зычно вопрошал Соловей и надвинулся на Луку – тот весь сжался и съежился и от страха ничего уже толком не мог выговорить. – Все разбойнички какие есть в окрестных землях, все по тайным тропам к нам бегут! Кто же тебя ограбил? Не люблю я, когда от меня что-то скрывают и ненавижу когда мне лгут. С такими лжецами у меня разговор короток, – он положил руку на рукоятку ножа. – Но сегодня я добр, я прощаю тебя, Лука, несмотря на то, что ты мне сейчас лгал! Никому это так не сходило, но тебе сойдет. Их вот благодари! – он указал на Алешу и Ольгу которые с интересом взирали на эту сцену.

Лука взглянул на Алёшу и Олю, и аж передёрнулся весь. И это не ускользнуло от зорких очей Соловья:

– Что такое – никак уже встречался с ними, а?

Губы купца задрожали, на лбу выступила испарина – он со слёзной мольбой глядел на Алёшу и Олю и с трудом выдавливал не своим голосом:

– Нет, нет – что вы… В первый раз вижу… Ну, а может и видел где, только не заметил…

– Ну а вы встречались с ним? – спросил Соловей у ребят – однако ж к ним и не повернулся, пристально вглядывался в посеревший лик Луки.

Первым порывом Алёши было изоблечить купца во лжи, однако – как взглянул на этот сведённый уродливой гримасой ужаса лик, так стало ему купца жалко, решил, что разные могут быть причины того, что он говорит неправду, потому пробормотал:

– Нет – никогда прежде не видел…

Видно, Соловей ожидал иного ответа – нахмурился, помрачнел, обратился к Луке:

– Ты поедешь сейчас, или останешься с нами на ночь пировать?

– Останусь. – проговорил Лука.

– Оставайся, оставайся, у нас гости редко бывают и мы каждому гостю рады коль он с миром пришел!..

Когда они отошли, Соловей проговорил, угрюмо поглядывая на своих гостей:

– Вот старый пень! Ведь скрывает от меня что-то, но хорошо что он на пир сегодня остался – я его там так напою, что он все мне выложит! Ну хватит про это, пойдемте, покажу я вам наш городок, яблоню чудесную, Свистом посаженную посмотрите, да на стены наши взберетесь…

* * *

Был Лука самым зажиточным, (после воеводы, конечно) человеком в городе. Торговля с разбойниками приносила ему большую прибыль и не ему только, но и Илье.

Да – воевода знал о связи купца с разбойниками и был этому только рад! (Потому так и ужасался накануне, что Свист, в припадке гнева своего, может выкрикнуть истину – хотя, с другой стороны – кто бы поверил разбойнику?).

Знал воевода, и где находится разбойничий городок и давно бы мог пойти на него с дружиной да только гораздо выгоднее было ему оставлять все как было. С купца он брал половину его дохода и полнил свои хоромы вещами большая часть из которых была грабленая.

Он знал имена двух предводителей разбойников: Соловья и Свиста, однако ж и не подозревал, что всё это началось с того дивного летнего денька, когда он, вместе со свитой приехал свататься в одну деревню (а красавицу Матрёну он приметил ещё прежде, когда она с родными приезжала гостинцы покупать на базар Дубградский) – не ведал он, что человек от которого, через которого приходит к нему столько грабленого добра – злейший его враг. Однако был договор, что ни один из пойманных разбойников (что случалось крайне редко), не будет доставлен на государев суд в Белый град; и потому, когда случайно был пойман Свист (а пойман он был под руководством неподкупного Добрентия) – воевода всполошился, и поспешил направить к разбойникам своего человека – предупредить в какой час Свиста повезут по тракту – к слову сказать, «посвящённых» было всего десять человек, и в их число не входил никто из домашних, так как Илья берёг от всяких волнений, и вообще – почти ничего не рассказывал о своей службе.

Да – был воевода жаден до денег, и часто забывал о данной государю присягу, но в то же время несказанно любил жену свою Матрену. Трое детей было у них – в них Илья души не чаял, играл с ними, на санях катал.

Любил он детский смех, и когда слушал его – блаженная улыбка разливалась по его лицу и он говорил: "Вот сама весна смеется!"…

…Вскоре после того, как растворилась в снежной круговерти повозка, увозящая Алёшу, Олю и прочих – из тех же тюремных ворот вылетела иная, украшенная древесной, золочённой вязью повозка, в которой сидел, задумчивый, усталый, после такого неожиданно напряжённо дня Илья-воевода.…

Ну, вот и ворота родного терема – пришлось долго стучать, кричать, прежде чем открыли. Навстречу, сквозь грохот и вихри, с рёвом кинулся пёс-громила, но узнав хозяина, присмирел, приветливо виляя хвостом, проводил до порога, после чего отправился в пристройку. Вот обитые обледенелой позолотой дверные створки – они распахнулись прямо перед Ильей, а за ними – Матрёна – заплаканная, жаром дышащая – сразу бросилась к нему в объятия, и показалось, будто бурю отогнала (на самом то деле – слуги двери за его спиной закрыли).

Жена восклицала:

– …Вот вернулся ты, а всё равно, на сердце не спокойно – лютует сердце моё…

– Да что ты, нельзя же так без причины волноваться… – приговаривал Илья, уже снявши шубу, и, блистая дорогим своим нарядом, ведя супругу в глубины покоев.

Снаружи бушевала буря, а здесь мирно потрескивали мириады свечей, высвечивали в плавном своём колыхании роскошное, награбленное богатство. Илья пытался успокоить супругу, но не мог этого сделать, потому только, что испытывал то же казалось бы беспричинное волнение. Они прошли в большую залу, которая, несмотря на обилии предметов, пугала своей пустотой, и там уселись за громадным столом, который тоже был грабленым (богатый заморский купец вёз его разобранным государю в подарок) – на столе красовались уже остывшие яства, и Илья только отломил немного от индюшки, да запил чаркой доброго вина – больше ни есть, ни пить не хотелось – тревога усиливалась, даже и руки дрожали – Илья сжал кулаки, сморщился – вот спросил у супруги:

– Что же ты – детей то спать уложила?

– Уложила, уложила. – закивала Матрёна, и тут же вновь слёзы на глаза навернулись. – …Только вот и дети что-то тревожное почуяли…

– Да что ты про эту тревогу заладила! – воскликнул воевода, и вскочил, широкими, стремительными шагами принялся ходить из стороны в сторону. – …Ну, вот ты только подумай – чего нам бояться…

– Не знаю, не знаю! А вот, чтобы детей успокоить пришлось колыбельную петь…

Илья ничего не ответил, но всё прохаживался из стороны в сторону, иногда нервно поглаживал холёную свою бороду. Спустя немногое время прекратилась буря – после грохота тишь… только вот спокойствия не было

Илья сел рядом с супругой, взял её за руку… Так просидели они до тех пор, пока через все массивные стены и двери, не прорвался сильный стук в ворота – воевода аж подскочил, и с задрожавших его губ сорвался шёпот:

– Ну вот – пришло… – и тут же, уже в полный голос закричал. – Никого не впускать! Слышите – хоть гонец от государя – скажите – я сильно болен, я в жару!..

Однако, ничего не помогло – и через некоторое время Илья узнал, как всё было. Громовой стук в ворота повторился, но слуги отвечали, что им было велено; и тогда – о чудо! – массивнейший стальной засов легко, точно соломинкой был, переломился; и ворота распахнулись настежь. Слуги растерялись, отступили, а в проём уже ступили: Старец Дубрав, Добрентий, и ещё двое государевых солдат. Громадная сторожевая псина бросилась на незваных гостей, но Дубрав протянул навстречу ей ладонь, прошептал несколько слов, и псина присмирела, приветствовала их столь же счастливо, как незадолго до этого, своего хозяина. Когда незваные гости переступили порог, слуги собрались и бросились на них. Но и им навстречу вытянул ладони Дубрав, и проговорил какие-то слова, заставшие слуг остановиться; Добрентий же сверкнул на них хмуро, и воскликнул:

– На кого ж вы ополчились? На верховного судью?!..

И Илья и Матрёна слышали всё нарастающие шаги, и вздрагивали, всё плотнее прижимались друг к другу – они ожидали, что ворвётся какое-то непредставимое чудище, но когда двери распахнулись и вошли два старца и два солдата с ними – воевода сразу опомнился, не без труда освободился от супруги своей и воскликнул с притворной расслабленностью, любезно:

– А, почтеннейший старец Дубрав! Какой дорогой, какой удивительный у меня сегодня гость!.. Сейчас прикажу слугам подогреть ужин…

– Нет, сейчас не время для ужинов. – неожиданно резким, холодным голосом проговорил Дубрав. – Вели свой супруге оставить нас…

– Нет! – воскликнула Матрёна.

Тогда лесной старец продолжил:

– Сейчас время предрассветное; так пусть заря расцветёт – пусть солдаты выспятся (а им сон перед тяжёлым днём просто необходим), и, как выспятся – вели им всем собираться – выступаем на Соловья-разбойника.

Воевода аж глаза вытаращил, рука его дёрнулась сбила со стола тарелку…

– Да вы что – шутите…

– Нет, я не шучу. – всё тем же тоном, внимательно его изучая, проговорил Дубрав. – Сейчас вы услышите…

И тут он обратился к пребывшим к ними солдатам – попросил, чтобы они рассказали о нападении на тракте – те, перебивая и дополняя друг друга поведали, а ещё показались тёмные пятна на своих кафтанах – кровь, которая попала на них с зарубленных друзей. Рассказ был закончен, воевода покачал головою – выразил своё сожаление, и даже скупую мужскую слезу о невинно убиенных пустил, однако ж закончил это своё притворство такими словами:

– …Что ж – ещё одно преступление на счету разбойников. Однако – куда ж выступать, когда мы не знаем где…

– Так ли и не знаешь? – прервал его Дубрав.

Воевода не мог выдержать ясный, проницательный взгляд этого мудрого, древнего старца и потупился – но тут же, впрочем вскинул голову, и обратился уже к Добрентию:

– Ведь откуда ж мне знать…

Но Добрентий не поддержал его – от тоже внимательно, сурово, осуждающе глядел на Илью. И тогда Матрёна поняла что-то – сердце ей кольнуло, вскочила она, воскликнула:

– Ох, сердешные, да что ж это!..

А дальше было вот что: Дубрав достав из мешочка щепотку какого-то порошка, подбросил его в воздух, и прошептал в образовавшееся призрачное облачко слова заклятье; облачко вздохнуло, кажется понимающе кивнуло и метнулось сквозь стены – потянулись тревожные минуты ожидания, в которые воевода ещё раз пытался угостить своих гостей, но вновь получил суровый отказ. Неожиданно весь терем затрясся и попадала с некоторых полок, побилась посуда. А потом Матрёна вскрикнула – в обморок пала; сам Илья смертно побледнел, к окну отпрянул – в залу вступил похожий на громадный, колышущийся мшистый пень леший. И леший этот, по просьбе Дубрава достал из глубин своей плотнейшей бороды тарелку, из которой выступило око кикиморы, и уж это око показало и нападение разбойников на повозку, и приезд их в разбойничий городок, и картину прошлого – приехал к разбойникам Лука, стал выгружать свой товар:

– Ну что – довольно? – сурово спрашивал Дубрав.

– Довольно! Довольно! – в ужасе восклицал Илья.

– А-а, вот кто – Лука! – на каменистом лике Добрентия задвигались скулы.

– Да, да – Лука! – с готовностью, спеша поскорее отвести от себя подозрение воскликнул Илья. – Он человечишко трусливый – он дорогу выложит. Я сам с ним поговорю. Да – сейчас же людей пошлю…

Илья крикнул слуг, но конечно же никто не явился – ведь при появлении лешего все забились по дальним углам, да и сидели там, дрожали – пришлось воеводе самому отправиться за ними, а как вернулся, услышал, что Дубрав спрашивает у лешего:

– Ну так, поможешь ли нам?..

В ответ подземными громами напирающий голос:

– …Знаешь ведь – мне эти дела ваши суетливые чужды. Пришёл сюда только по старой нашей дружбе. У-ух – ввек бы не ходил в эти человеческие жилища – душно здесь, смрадно. Всё – службу тебе сослужил, а теперь – прощай…

И, сказав это леший, подхватив тарелку и колышущейся горою устремился к выходу, и едва не сбил воеводу. Когда громовые шаги лешего смолкли, Илья почувствовал некоторое облегчение – ведь теперь чудесная тарелка была унесена и никто его не мог его уличить в сговоре с Лукой – кроме самого Луки, конечно. И потому, всё оставшееся время Илья простоял возле дверей, и когда издали донеслись испуганные возгласы Луки и не менее испуганные возгласы слуг, он крикнул двоим старец, чтобы подождали, а сам бросился навстречу идущим, и, велев слугам расходится, перехватил за руку ещё заспанного, но уже бледного, трясущегося Луку, и зашипел на него:

– Неожиданно раскрылось, что ты с разбойниками делами имеешь…

– Что-о-о?!!

– Да тише же ты. Не бойся. Если будешь делать так, как я тебе велю, то выйдешь почти ничего не потеряв и в темницу не сядешь. Понимаешь меня?

– Да, да… – закивал головою Лука. – Но что мне…

– Прежде всего – я в этом деле не замешан.

– Да как же…

– Головой подумай. Я про это ничего не знаю. Понял? Ты один всем управлял, понял…

– Да, да, но…

– Сейчас тебя Добрентий станет допрашивать. Скажи, что сам всё это устроил. Скажи, что теперь каешься, и согласен их провести. Понял?..

В это время они уже ступили в залу, и тут же Добрентий начал допрос. Лука ужасно путался, дрожал как побитый щенок, но, не смотря на то, что в рассказе его было множество противоречий – про Илью он не проговорился. Воевода пытался успокоиться, но никак не мог – чувствие того, что Дубрав всё про него знает, не покидало его.

Лука совсем извёлся, изнервничался и вот, измождённый, дрожащий, опустился на стул, пробормотал:

– Ну вот – всё рассказал – можно теперь идти?

– Ну уж довольно ты на чужом добре поживился! – прогремел Добрентий. – Собирай, Лука, своих клячей да вези разбойникам товар. На этот раз не забудь только снотворное подложить…

При этих словах Лука шлепнулся на колени:

– Не велите казнить – да только не осмелюсь я этого исполнить – знаете ведь трусоват я. Ведь Соловей то как очами зыркнет, сразу всю душу наизнанку вывернет. Ох несдобровать мне тогда, не уйти живым…

– Да, верно, трусоват ты. – недобро усмехнулся судья. – Ну, тогда слушай другое мое повеление, уж если и его побоишься исполнить, так велю тебе голову срубить!

Лука задрожал и с пола проговорил заплетающимся языком:

– С-с-лушаю…

– Останешься у них на ночь, только смотри на пиру не напивайся и за языком своим следи, а то он у тебя длинный. Так вот: моя дружина ночью к их городку подойдет, их дозорные нас все равно еще издали заприметят, но я на неожиданность и не рассчитываю – это их лес они там каждое дерево, каждый овражек знают. Стало быть, к обороне они приготовятся. Твоя задача – слушай внимательно и смотри от страха не забудь: ты к воротам незаметно прокрадись и нам их открой!

Лука как-то сдавленно захрипел с пола. Добрентий грозно усмехнулся:

– Вижу, у тебя душа в пятки ушла, ну так что – согласен иль на плаху пойдешь?

Лука промычал что-то не разборчивое.

– Ах ну да, – решился тут вмешаться Илья. – в случае успеха обещаю тебе двадцатую часть всех их богатств.

Теперь Лука вскочил с пола, весь бледный, с руками дрожащими и принялся истово кланяться и Илье и Добрентию и Дубраву:

– Все по вашему исполню. За такие то деньги и смерть принять можно!

– Вот и хорошо, а теперь иди.

* * *

На следующее утро Илья-воевода вышел на крыльцо, под теплые лучи солнца и оглядел собравшуюся на просторном его дворе дружину. Все воины молодцы, все богатыри, стоят ровными рядами и конница тут и пехота. Они приветствовали Илью дружными криками: видно засиделись уже без дела и теперь рады в бою поучаствовать тем более, что никто из них в настоящем бою еще и не был. Впереди воинов на двух белоснежных конях сидели два старца – и вновь воеводе почудилось в их пристальных глубоких взглядах осуждение, будто знали они…

Илья, вздохнул, а потом крикнул всем несколько приветственных слов и хотел было идти к своему белоснежному, богатырскому коню, как сзади из палат бросилась смертно-бледная, сильно осунувшиеся за последние часы Матрёна – она вцепилась Илье в плечи, и завыла таким голосом, каким провожают покойника:

– Не выпущу!.. Родимый ты мой, на погибель тебя не выпущу!.. Вот она тревога наша – не вернёшься ты! О-ох, не вернё-ёшься!!! – она протяжно, страшно завыла – то уж не человечий, волчий был вой, и те люди, которым доводилось проходить поблизости, останавливались, переговаривались:

– Неужто у воеводы кто помер?

– Ладно, довольно, довольно… – с тяжёлым сердцем бормотал, пытался отстранить супругу Илья, но она не унималась – взвыла:

– Детки, детки – идите на батюшку своего живого в последний раз взглянуть…

И на крыльцо выбежали трое: две девочки, один мальчик – они плакали, сначала остановились в нерешительности, а потом бросились к отцу, обхватили его за ноги, тоже пытались удержать:

– Не уходи, батюшка!.. Мы сиротками не хотим быть!..

Илья пытался отвечать им спокойно, но его как озноб бил:

– Сегодня, детки мои дорогие, пойду я изловлю Соловья-разбойника, а завтра обязательно поедем на санях кататься.

Он обнял детишек, нежно расцеловал их всех, затем и Матрену Ивановну в белу щеку поцеловал, и, смахнув набежавшую слезу, скорым шагом пошел из горницы. Матрена закричала отчаянно:

– На смерть ведь тебя провожаю! Почто жить без тебя?! Убьёт тебя Соловей окаянный!..

– Да вернусь же я!

– Не-е-ет!

Дети подхватили:

– Па-аа-апа!!!

Илья вскочил в седло – улыбнулся дрожащей, бледной улыбкой.

Таким домашние его и запомнили…

* * *

Весь день Алеша с Олей проходили по разбойничьему городку. Сначала с ними был Соловей – он повёл их к дивной яблоне, которая взросла из последнего остававшегося у Свиста семечка. Яблоня стояла во дворике, ничем со стороны не примечательном, но, когда они ещё только подходили к нему, то блаженный аромат спелых, сочных яблок так и обнял их. Когда ступили – увидели яблоню, которая не была большого роста, но взошла такой стройной, что – просто загляденье! Никогда на этой яблоне не вяли листья, и даже в самые пасмурные дни исходил и от листьев и от ветвей и от ствола весенний свет. И в любое время года на ветвях красовались налитые, крупные яблоки…

Потом они вышли на улицу, и тут, в сиянии этого, праздничного дня выбежали им навстречу смеющиеся и все уже облепленные снегом, и от того перемигивающиеся золотистыми искрами Ярослава и Сашка – тот самого который предлагал накануне померяться силами. Жар, весело виляя хвостом, бегал поблизости – и так ему было весело, так хотелось играть, что, если бы умел – непременно сам бы стал лепить снежки – кидаться.

Соловей велел Сашке показать городок Алеше и Оле, и удаляясь, сказал:

– Погостите у нас до завтрашнего дня, а я пока велю собрать вам все, что потребуется в дороге.

Затем он оставил их. Сашка тут же слепил снежок и запустил его в Алешу, а потом еще один в Олю:

– Что же вы? Давайте играть!

– Нет, ты лучше с Ярославом играй. – степенно, как и полагается взрослому, отвечал Алёша.

– А что, право – давай в снежки поиграем!.. – предложила Оля.

Оля так и сияла – вот слепила снежок – только теперь Алёша заметил, как она лепит – она не сжимала снег, а как бы гладила его, уговаривала принять круглую форму, и снег с радостью её слушался, в результате чего и получались все слепленные Олей снежки такими мягкими и тёплыми словно поцелуи.

И началось веселье!..

Потом, все золотящиеся, смеющиеся, забывшие о своих горестях, стояли взявшись за руки, а Жар, похожий на тлеющий под сугробом пламень, прыгал поблизости, повизгивал.

Сашка, смеясь, восклицал:

– Приходите сегодня к нашей крепости – с остальными ребятами познакомитесь. Вы видали, какую мы большую крепость построили?! Славный будет штурм, вы на чьей стороне: нападающих или защищающих? Я в нападении, там веселее, бежишь, на склон забираешься, от снежков увертываешься!

– Ну, и мы, значит, в нападении! – выпалил разгоряченный Ярослав.

– Вот и хорошо, пойдемте я вам теперь наши стены покажу.

Стены сделанные из нескольких рядов обструганных древесных стволов поднимались метров на десять. Взобравшись на них Алеша обнаружил, что стены достаточной толщины, чтобы на них спокойно разомкнулись несколько караульных, выглянув же за острые зубцы (это вершины внешнего ряда стволов были заостренны словно колья) Алеша обнаружил, что от леса его отделяет метров двадцать.

Алеша обернулся и посмотрел на разбойничий городок – со стены он весь был виден. Походил он на обычную деревеньку, затерявшуюся, правда, в лесной чаще. Дома мало чем отличались от деревенских – были, разве что, несколько массивнее и стояли более плотно, и возвышался над всеми этими постройками центральный дом в котором проходили пиры. Указав на него Санька сообщил, что разбойники меж собой называют его дворцом Соловья, а весь городок Соловей-градом.

…Остаток дня пролетел совсем незаметно. И чем ближе опускалось солнце к вершинам елей, тем сильнее Алеша желал, что бы ночь никогда не наступила. И чем больше он об этом думал, тем быстрее летело время.

Но вот солнце кануло за вершины елей и небо окрасилось в яркий багрянец. Ребята готовились к штурму снежной крепости, а в большом доме или по разбойничьи – в Соловьёвом дворце, готовились к большому пиру. Первым привели и усадили по левую руку от Соловья Луку и сразу же поставили перед ним громадный, до краёв наполненный кубок…

Ну а Алеша, посидев немного, поднялся из-за стола и, попрощавшись с Соловьем, пошел к себе в комнату. Там он остановился напротив кровати, сжал кулаки и молвил кому-то невидимому:

– Ну что ж, мы еще померимся силами!

И закрыв глаза рухнул…

* * *

…На подхватившие его, сильные руки. Бешено вскрикнул, попытался вырваться, но тщетно – они накрепко его держали. Вот загремели басистые, стремительные голоса:

– Он что ли?..

– А то – не видишь?.. Он же из-за пределов пришёл!

– Что ж с ним делать?..

– Надо наверх доставить – там разберутся!..

Постепенно Алёша успокоился, и смог оглядеться: как и следовало ожидать, его окружали невыразительные, совершенно одинаковые лица, а происходило всё в той самой комнатке, где совсем недавно разыгралась подстроенная Снежной колдуньей драма. Алёше даже показалось, что он чувствует её леденистое, снежное дыхание. И тут один из однообразных ликов принялся восклицать:

– Узнаёшь ли меня?!.. Я вырос!.. Это я! Я! Ты меня провёл, и я теперь на третьем уровне!..

Но на его возгласы никто не обращал внимания – все продолжали пристально вглядываться в Алёшу. Приговаривали:

– Какое воистину удивительное лицо!.. Надо узнать – нет ли ереси в том, что мы на него смотрим!

– А что – в этом может быть ересь?! – испуганный выкрик.

– Дело настолько удивительное, что только старейшины знают. Но во всяком случае – лучше на него пока не глядеть… Понесли его!..

– А что – если нести его – это тоже ересь?!..

– Несите!.. Несите!.. Несите!.. Несите!.. Несите!.. Несите!..

Алёше показалось, что не руки, а эти исступлённые голоса подхватили его, да и вынесли в коридор. Освещение было довольно тусклым, но той дымки, которая в прошлый раз обращала всё в ночные образы уже не было, и Алёша отчётливо увидел уродливые, изломанные выступы, трещины – с отвращением глядел он на эти наполненные мертвенными цветами стены, и теперь был уверен, что они костного происхождения. Его довольно быстро подымали вверх, и он приметил также, что в стенах были многочисленные проломы в комнаты, ничем не отличные от той, в которой разыгралась драма – Алёша понимал, что и в них происходило тоже самое, и только без его присутствия, но вот к чему эта раздробленная, в мириадах мест повторяющаяся однообразность, он ещё не понимал. И тут подал голос тот, который прежде был его карликом-проводником: