Текст книги "Русские горки. Конец Российского государства"
Автор книги: Дмитрий Калюжный
Соавторы: Сергей Валянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
В предыдущей главе мы показали, что у организаторов перестройки не было экономической концепции, не было и никакой государственной идеи. Но какие-то цели они преследовали? Мы можем догадаться о них, зная, что получилось в итоге.
Заметим, что наши государственные мужи – и при Горбачёве, и при Ельцине – не обращали внимания на бедственное положение финансов страны, на прогрессирующую нищету населения. Главным для них была забота о личном комфорте и роскоши. Стало нормой, что очередное «первое лицо» начинает со строительства и обустройства новых резиденций по своему вкусу и с учётом капризов домочадцев. Россия с каждым обновлением элиты приучалась запоминать новые названия их резиденций под Москвой и на юге. Кстати, не стал исключением из этого правила и В.В. Путин.
И так – по всем цепочкам: от генсека (президента) до главы администрации занюханного района, от предсовмина и министров – до директоров заводов, и т. д. Разница была (и есть) только в масштабах, то есть, элита центра смотрела на Запад, элита областей – на Москву, а элита районов подражала своим областным руководителям.
Но роскошную жизнь элиты сильно затрудняла государственная идеология. Как же: Ленин, социализм, «власть трудящихся»… Поскольку идеология относится к самым высоким целям государства, под неё подстраивается и всё остальное: способ перераспределения собственности (экономика), порядок и нормы ответственности (юстиция), практика правоохранной деятельности. По всем позициям при существующей идеологии элита получала сплошные рогатки. А ей хотелось, чтобы перераспределение богатств было в её пользу и без юридической ответственности, и милиция чтобы защищала её же.
Короче, целью партийной, государственной, хозяйственной и «теневой» элиты при Горбачёве был слом идеологии. А чтобы подорвать существующие государственные ценности, закреплённые в стереотипных представлениях населения, надо было воздействовать на обыденное сознание, повседневные мысли среднего человека. Самый эффективный способ воздействия – неустанное повторение одних и тех же утверждений, чтобы к ним привыкли и стали принимать не разумом, а на веру. Как известно, человек любит сенсации, но не склонен верить чему-то совершенно небывалому. Но если об этом небывалом со всё новыми подробностями ежедневно сообщают десятки газет и пять телеканалов, поневоле поверишь.
Вот ради достижения этой цели – развала старой идеологии – правящая верхушка и выдвинула лозунг гласности. Для порядка отметим, что цели создания новой российской идеологии не было; её и нет, а есть тупое следование западным теоретическим моделям.
Сначала взялись за Сталина, чему народ, в общем, не очень удивился: это была уже известная тема. На Сталине тренировали журналистов; они ведь тоже были людьми, с детства впитавшими уважение к социалистическому прошлому. Характерно, что заодно «реабилитировали» Троцкого. Когда взялись за Ленина, был период очень бурного неприятия «чёрной» информации о сакральном вожде. Но ничего, постепенно привыкли. То, что Маркс, оказывается, был сумасшедшим, чьи толстенные книги и при его-то жизни никто понять не мог, прошло мимо сознания народа – он Маркса никогда не читал.
В целом картина складывалась такая: Ленин – безмозглый сифилитик, Сталин – сатрап и параноик, Берия – половой маньяк и садист, Хрущёв – кукурузный волюнтарист, Брежнев – «бровеносец в потёмках». Черненко, кажется, даже не вспоминали. Единственным «светлым пятном» остался Андропов; а впрочем, и ему припомнили борьбу за дисциплину. Действительно – при чём тут дисциплина, когда мы боремся за полную свободу? Предшествующая царско-императорская Россия выглядела ещё более гнусно, в лучшем случае, как тюрьма народов.
На фоне такого прошлого и в настоящем нельзя было найти ничего хорошего, кроме Горбачёва, ибо ему «альтернативы нет». Вывод: семьдесят лет нашей истории нужно забыть, идеологию выкинуть и начинать с начала. Кстати, по выступлениям сегодняшнего руководства можно судить, насколько капитально промыли людям мозги. Даже В.В. Путин, рождённый всё-таки в СССР, путается с возрастом России. Он говорит: «…любое новое молодое государство, а поскольку у нас новая Конституция и совершенно другое устройство, чем было в Советском Союзе, современная Россия является государством новым, несмотря на свою тысячелетнюю историю…»
Всю работу по разрушению массового сознания добровольно выполнила некоторая часть творческой интеллигенции. На первых порах сенсационность породила ажиотаж у читателей: тиражи газет взлетели до небес, а от тиража зависит размер гонорара. Позже, когда творческая и прочая элита уже втянулась в разоблачительский раж, ей стало некуда отступать. Только при новой, антисоветской власти, эти люди приобретали хоть какой-то общественный статус и надеялись существенно повысить своё материальное положение, вытеснив «старых», коммунистических газетчиков и писателей и попав в ряды элиты. А уровень жизни, к которому стремились все, примазывавшиеся к «прорабам перестройки» – это был уровень обеспеченности западной элиты. Так же вела себя и русская элита в дореволюционное время. Запад, вот был их единственный свет в окошке.
Разрешили вещание западных радиостанций, все эти годы не имевших никаких других задач, кроме разрушения советского государства; эту задачу они решали в рамках «холодной войны», ведущейся против нас. Всё громче стали звучать голоса диссидентов, профессиональных антисоветчиков. Впрочем, как мы уже говорили, диссиденты были разные. Например, А.Д. Сахаров выдвигал идею «За Советы без коммунистов».
Как бы то ни было, идеи диссидентов стали востребованными, они были нужны для оправдания планируемых социальных перемен. А разноголосица в их стане была «перестройщикам» даже полезна, поскольку народ, привыкая, что социализм плох, переставал задумываться: а что же, в таком случае, хорошо?
Гласность была большой программой по разрушению образов, символов и идей, скреплявших советское общество. Эта программа была проведена всей силой государственных средств массовой информации с участием авторитетных учёных, поэтов, артистов. Успех её был обеспечен полной блокадой той части интеллигенции, которая взывала к здравому смыслу, и полным недопущением общественного диалога – «реакционное большинство» высказаться не могло.
Дискредитации подвергалось всё – и прошлое, и настоящее. Интенсивно использовались темы различных катастроф, происходивших при социализме (Чернобыль, гибель теплохода «Адмирал Нахимов»), инцидентов (перелёт в Москву самолёта М. Руста), репрессий, сопровождавшихся кровопролитием (Новочеркасск, Тбилиси). Большой психологический эффект вызвало широкое обсуждение заражения двадцати детей СПИДом в больнице города Элиста в Калмыкии. Этот случай показателен тем, что в те же дни в Париже Национальная служба переливания крови Франции, скупая по дешёвке кровь бездомных и наркоманов, заразила СПИДом четыре тысячи человек, но об этом у нас сообщили вскользь.
Чисто идеологические задачи выполняло так называемое «экологическое движение», которое порой доводило читающую публику до психоза рассказами о «советских ужасах» (нитратный скандал, поворот рек, закрытие Игналинской и Армянской АЭС). И сегодня «экологическое движение» очень часто решает антигосударственные проблемы, заглушая шумом надуманных проблем проблемы реальные.
Особым видом идеологического воздействия стали «опросы общественного мнения». Сама методика подачи материала, когда опросили полторы тысячи человек, а в итоге написали: «судя по опросам, столько-то процентов населения поддерживают то-то…», дезориентирует простого человека.
А самым главным аттракционом перестройки, устоять перед которым не мог никто, стала пропаганда западного образа жизни. Телевизионные картинки, закусочные «Макдоналдс», импортные машины самим своим существованием призывали «жить, как там». Никому в голову не приходило, что «жить, как там» можно только там. Никто не задумывался, почему в Нигерии, Португалии, в Аргентине или Бразилии – странах, от социализма весьма далёких, – живут не как «там» – в США, Франции или Германии.
Советскому народу рассказывали о единой мировой цивилизации, имеющей свою «правильную» столбовую дорогу, от которой Россия при социализме (а особенно при Сталине и в период застоя) «отклонилась». Из этого вытекала концепция нашего «возврата в цивилизацию» и ориентации на «общечеловеческие ценности». Хотя, если вдуматься, ценности, как исторически обусловленный продукт культуры, общечеловеческими быть не могут; общими для всех людей как биологического вида являются лишь инстинкты.
Известный антрополог К. Леви-Стросс писал:
«…Не может быть мировой цивилизации в том абсолютном смысле, который часто придаётся этому выражению, поскольку цивилизация предполагает сосуществование культур, которые обнаружили огромное разнообразие; можно даже сказать, что цивилизация и заключается в этом сосуществовании. Мировая цивилизация не могла бы быть ничем иным, кроме как коалицией в мировом масштабе культур, каждая из которых сохраняла бы свою оригинальность… Священная обязанность человечества – охранять себя от слепого партикуляризма, склонного приписывать статус человечества одной расе, культуре или обществу, и никогда не забывать, что никакая часть человечества не обладает формулами, применимыми к целому, и что человечество, погруженное в единый образ жизни, немыслимо».
Но нашей элите хотелось как можно быстрее оказаться в лоне обожаемой ею западной цивилизации. Конечно, каждый член элиты по-разному понимал «возврат» России в эту цивилизацию. Идеалисты-гуманисты, возможно, и впрямь верили, что из России можно сделать Германию или, на худой конец, Францию. Циники-прагматики полагали полезным запродать эту Россию кому угодно, чтобы она стала пусть периферией, но всё же западного мира.
А главным препятствием для возврата к цивилизации и тем, и другим виделось Советское государство, и потому совсем не удивительно, что в процессе гласности был очернён образ практически всех его институтов. Именно всех. Не только государственной системы хозяйства, органов безопасности и армии, но и Академии наук, и Союза писателей, и даже детских садов и пионерских лагерей.
После создания негативных стереотипов началась реформа органов власти и управления.
Каждый этап реорганизации государственной системы сопровождался разными идеологическими штампами. Они становились всё более радикальными и всё дальше отходили от принципов советского жизнеустройства. Сначала (до января 1987 года) главенствовал призыв «Больше социализма!», затем оказалось, что нужно «Больше демократии!» В 1987 году, в ходе подготовки к демократии, в состав УВД ввели отряды милиции особого назначения (ОМОН), предназначенные для охраны общественного порядка во время митингов и демонстраций. В 1989 году на вооружение милиции поступила резиновая дубинка (прозванная в народе «демократизатором»), что имело большое символическое значение.
С 1988 года начались радикальные изменения всех государственных органов. Через так называемую конституционную реформу была изменена структура верховных органов власти и избирательная система. Выборы депутатов в новые органы не были вполне равными и прямыми: треть состава избиралась в «общественных организациях», причём их «делегатами». На выборах не соблюдался и принцип «один человек – один голос». Например, академик, будучи членом ЦК КПСС и членом Филателистического общества СССР, голосовал 4 раза: в округе и в трёх общественных организациях, а некоторые категории граждан могли голосовать и десять раз.
В 1988-м появились первые массовые политические организации с антисоветскими и антисоюзными платформами – «Народные фронты» в республиках Прибалтики. Они возникли при поддержке руководства ЦК КПСС и вначале декларировали цель «защиты гласности», но очень быстро перешли к лозунгам экономического («республиканский хозрасчёт»), а потом и политического сепаратизма.
Другим типом антисоветских и антисоюзных движений были возникающие националистические организации, которые открыто готовили почву для конфликта и с союзным центром, и с национальными меньшинствами внутри республик. «Демократизация» ничего этому не противопоставила.
На I Съезде народных депутатов организовалась Межрегиональная депутатская группа (МДГ), программа которой была изложена в «Тезисах к платформе МДГ» в сентябре 1989 года. МДГ сразу встала на антисоветские и антисоюзные позиции (называя СССР «империей») и поддержала лидеров национальных сепаратистов. Два главных требования МДГ сыграли большую роль в дальнейшем – за отмену 6-й статьи Конституции СССР (о руководящей роли КПСС) и за легализацию забастовок. Эта группа выдвинула лозунг «Вся власть Советам!» для подрыва гегемонии КПСС, а впоследствии объявила Советы прибежищем партократов.
Как известно, позже, вслед за КПСС, не стало и Советов.
А легализация забастовок дала средство шантажа союзной власти и поддержки политических требований антисоветской оппозиции: лидеры МДГ прямо призывали шахтёров Кузбасса бастовать, и эти забастовки сыграли большую роль в разрушении государственности. Что интересно, избранный в 1989 году Верховный Совет СССР был первым за советское время, среди депутатов которого практически не было рабочих и крестьян – подавляющее большинство составляли учёные, журналисты и работники управления. По этому поводу шахтёры бастовать не стали – или их никто на это не науськивал.
В январе 1990 года возникло радикальное движение «Демократическая Россия», положившее в основу своей идеологии антикоммунизм.
В марте 1990 года в ходе III Съезда народных депутатов уже сама КПСС, по решению состоявшегося накануне Пленума ЦК, внесла в порядке законодательной инициативы проект отмены 6-й статьи Конституции с одновременным введением поста Президента СССР. Это предложение было принято; стержень всей политической системы прежнего государства – 18-миллионная КПСС – был выдернут. Элита, вышедшая из недр той же партии, приобрела всевластие.
Президент СССР должен был избираться прямыми выборами, но в первый (и последний) раз он «в порядке исключения» был избран народными депутатами СССР. В 1990 году Горбачёв уже не мог быть уверен, что его изберут на прямых выборах.
Тогда же упразднили Совет Министров СССР и создали правительство нового типа – кабинет министров при президенте, с более низким статусом и более узкими функциями.
В мае 1991 года был представлен проект закона «О разгосударствлении и приватизации промышленных предприятий». Часть экономистов активно поддержала эту идею как чуть ли ни главный способ оживления экономики. В ответ на это криминалисты предупредили, что преступный капитал обязательно создаст совершенно особый олигархический уклад, из которого не сможет вырасти здоровая рыночная экономика. Преступный капитализм непременно будет антигосударственным, и самыми мягкими проявлениями этого будет вывоз капитала и неуплата налогов. Как они были правы!
Такова, в общих чертах, хронология событий. Но имелись и очень интересные частности.
Когда государственный аппарат превратился в сложный конгломерат сотрудничающих и противоборствующих кланов, разгорелась жёсткая идеологическая кампания против КГБ, МВД и армии. Разрушался положительный образ всех вооружённых сил в общественном сознании, а заодно ударяли по самоуважению офицерского корпуса. С первых лет перестройки военное руководство отстранили от участия в решении важнейших военно-политических вопросов. Весь мир поразило заявление Горбачёва (15 января 1986 года) о программе полного ядерного разоружения СССР в течение 15 лет. Советскую Армию оно поразило ещё больше: военные не знали об этой программе.
На протяжении всей истории России именно армия была самым уважаемым общественным институтом; ни одно движение в сторону перемен государственного устройства не могло быть сделано, если был хоть малейший намёк, что ухудшатся возможности армии. А теперь армию, по сути, начали «разгонять». В чьих интересах?
В 1986 году была создана межведомственная комиссия по разоружению из руководителей МИД, МО, КГБ, военно-промышленной комиссии Совмина и ряда отделов ЦК КПСС. Она пошла (10 марта 1990 года) на открытый конфликт с верховной властью из-за того, что договорённости с США по разоружению не только не согласовывались, но даже не доводились до сведения комиссии. Начальник Генштаба М.А. Моисеев доложил, что в результате деятельности министра иностранных дел Э.А. Шеварднадзе США получили право иметь 11 тысяч боеголовок против 6 тысяч для СССР.
После этого конфликта комиссия были ликвидирована.
Шли крайне занимательные споры о наших военных расходах.
По расчётам ЦРУ получалось, что ещё в брежневский период СССР ухитрялся тратить на армию больше, чем США, при меньшей нагрузке на экономику. Так, в 1974 году военные расходы СССР были на 1/5 выше, чем в США, при этом их доля в валовом национальном продукте была 6 % и 7 % соответственно. Получалось, что советская военная экономика того времени была эффективнее американской. (Мы уже упоминали об этом, и скажем ещё ниже.)
На самом деле никаких достоверных данных о советских военных расходах не существовало не только в США, но и в СССР. Подавляющая часть советских военных затрат растворялась в статьях расходов на народнохозяйственные нужды, и оборонные предприятия списывали свои социальные и другие накладные расходы по статьям затрат на военную продукцию. Цены, по которым продавалось оружие государству, были условными и ничему не соответствовали.
В последние годы перестройки военная тема широко дебатировалась. Дело в том, что ЦРУ и в это время оценивало наши военные расходы как не очень высокие. Зато государственный департамент США и его же министерство обороны настаивали, что они существенно выше. Штатам завысить эти расходы надо было для вящего унижения СССР, чтобы представить его всемирным пугалом, монстром, который ради уничтожения «цивилизации» ограбил собственный народ.
Высшие вожди перестройки взяли сторону госдепа США. Шеварднадзе заявил в мае 1988 года, что военные расходы СССР составляют 19 % от ВНП. Затем, в апреле 1990 года, Горбачёв округлил цифру до 20 %. Так «перестройщики» добрались до главного пункта, особо интересовавшего нашего противника по «холодной войне».
В 1989–1991 годах с подачи Горбачёва и Шеварднадзе печать и телевидение переполнили высказывания об армии как основном «бремени советской экономики». Чаще всего цитировались подсчёты академиков Ю. Рыжова и Г. Арбатова; вопреки официально объявленным на 1989 год цифрам (военный бюджет СССР был утверждён в размере 20,2 миллиарда рублей, или примерно 2 % советского ВНП), они считали, что советские военные расходы никак не могут быть ниже 200 миллиардов рублей.
В конце 1991 года, ещё до развала Советского Союза, вновь назначенный начальником Генерального штаба Вооружённых Сил СССР генерал армии В. Лобов заявил, что военные расходы страны составляют 1/3 и даже более от ВНП, то есть свыше 300 миллиардов долларов по официальному обменному курсу того времени.
Но давая свои оценки военным расходам СССР, ни Горбачёв, ни генерал Лобов, ни академики Рыжов, Арбатов и Богомолов никогда не приводили никаких доказательств в подтверждение своих слов. Однако нетрудно заметить, что эти оценки поразительно напоминали те цифры, которыми оперировали эксперты Пентагона, обвиняя ЦРУ в недооценке советских военных расходов. Это наводит на всякие нехорошие мысли в отношении наших вождей.
В это время США тратили на военные нужды около 300 миллиардов долларов в год, а официальный курс доллара равнялся примерно 60 копейкам. Простое деление военного бюджета США (с прибавлением к нему 25–30 %) на этот курс давало примерно ту цифру, которую приводили советские политики и экономисты. Такая «методика» представлялась им обоснованной, ибо они исходили из наличия официально провозглашённого военного паритета между СССР и США.
Но ЦРУ стояло на своём, утверждая, что военные расходы СССР в 1989 году никак не превышали 130–160 миллиардов рублей. Оценки же Горбачёва, Лобова и других именитых советских политиков и специалистов о гораздо более высоких масштабах этих расходов оно объявило ничем не обоснованными. Кому верить в данной ситуации – ЦРУ или руководителям СССР, подпевавшим государственному департаменту США, решить довольно трудно.
Национальная политика в СССР, как и в Российской империи, не имела ассимиляционного характера. То есть, русские не поглощали нацменьшинств. Так, четыре переписи населения (с 1959 по 1989 год) показали небольшое, но постоянное снижение доли русских в населении СССР (с 54,6 до 50,8 %). Численность же малых народов, которые первыми исчезают при ассимиляции, регулярно росла – даже столь малочисленных народов, которые по западным меркам теоретически не могут уцелеть и не раствориться.
Перед лицом всего мира каждый житель Российской империи мог считать себя русским – это просто синоним нынешнего слова «российский». Вспомним, что русскими называют даже сегодня и евреев в Нью-Йорке, и выехавших из России немцев в Германии.
И точно так же, как ранее русский, позже советский народ сложился как продукт длительного развития единого государства. Граждане этого государства, какой бы национальности они ни были, воспринимали СССР как отечество и проявляли лояльность к символам этого государства. Согласно всем современным представлениям о государстве и нации, советский народ был нормальной полиэтнической нацией, не менее реальной, чем китайская, американская, бразильская или индийская нации. Единое хозяйство, единая школа и единая армия связали граждан СССР.
А экономическую основу этого государства составляла общенародная собственность. Приватизация промышленности без разделения Союза была невозможна; раздел общего достояния сразу порождал межнациональные противоречия. Так и вышло: как только был декларирован переход к рынку, и возникла перспектива приватизации, республиканские элиты в короткие сроки создали националистическую идеологию и внедрили её в сознание соплеменников, применяя те же способы, что и общесоюзная гласность – но с другими акцентами.
И эти заведомые разрушители великой страны получили поддержку влиятельных идеологов перестройки в центре! Сепаратизм соединился с подрывом государства изнутри.
В мае 1989 года Балтийская ассамблея заявила, что нахождение Латвии, Литвы и Эстонии в составе СССР не имеет правового основания. На II Съезде народных депутатов СССР (январь 1990 года) рассмотрели вопрос об оценке пакта Молотова-Риббентропа по результатам работы специальной парламентской комиссии под руководством А.Н. Яковлева. Пакт, разумеется, осудили, и «прибалтийская модель» создала культурную и идеологическую матрицу для националистических движений в других республиках СССР. В центре политического процесса, в Москве, и особенно в верховных органах власти выдвинули идею освобождения нерусских народов от русского «колониального господства» ради их политического самоопределения. Г.В. Старовойтова, главный в то время эксперт демократов по национальному вопросу, заявляла, что нации есть основа гражданского общества, и их самоопределение приоритетно. Государственный интерес уже не учитывался.
Положение усугубилось после выборов народных депутатов Верховного Совета РСФСР (1990), на которых победили радикальные демократы. С этого момента высший орган власти России – ядра СССР – оказал безоговорочную поддержку всем актам суверенизации союзных республик.
С разделением страны не стоило бы и спорить, если бы были хоть какие-то расчёты, показывающие, что в «разделённом» Союзе улучшилась бы экономическая ситуация, повысился уровень жизни народов. Но об этом никто не думал; отказ от единства был выгоден только и исключительно элитам бывших республик СССР. А вот и подтверждение: Россия сразу заключила двусторонние договоры с Украиной, Казахстаном, Белоруссией, Молдавией и Латвией, не имеющие никакого экономического значения. Их смысл был в том, что впервые республики были декларированы как суверенные государства – национальным элитам развязали руки.
В июне 1990 года I Съезд народных депутатов РСФСР принял Декларацию о суверенитете России, что означало раздел общенародного достояния СССР и верховенство республиканских законов над законами Союза. В октябре 1990-го принимается Закон РСФСР «О действии актов Союза ССР на территории РСФСР», устанавливающий наказание для граждан и должностных лиц, исполняющих союзные законы, не ратифицированные ВС РСФСР – беспрецедентный в мировой юридической практике акт. Затем появился Закон «Об обеспечении экономической основы суверенитета РСФСР», который перевёл предприятия союзного подчинения под юрисдикцию России. Закон о бюджете на 1991 год ввёл одноканальную систему налогообложения, лишив союзный центр собственных финансовых источников.
Вслед за РСФСР Декларации о суверенитете, содержащие официальную установку на создание этнических государств, приняли союзные и некоторые автономные республики.
В августе 1990 года Ельцин, выступая в Верховном Совете Латвии, сказал: «Россия, возможно, будет участвовать в Союзном договоре. Но мне кажется, на таких условиях, на которые Центр или не пойдет, или, по крайней мере, очень долго не пойдет».
Но «центр» не спешил сдаваться. В декабре 1990 года на IV Съезде народных депутатов СССР поимённым голосованием было принято решение о сохранении федеративного государства с прежним названием: Союз Советских Социалистических Республик.
Весной 1991 года президент СССР М.С. Горбачёв, вопреки мнению экспертов, вынес вопрос о сохранении СССР на референдум. Сама его формула включала в себя сразу несколько вопросов и допускала разные толкования их смысла. Референдум был объявлен общесоюзным, но итоги голосования подводились по каждой республике в отдельности. Введённые в схему референдума противоречия лишали любой ответ юридической силы, например, голосование «против» сохранения СССР не означало голосования «за выход» из Союза. И что же? 76,4 % участвовавших в голосовании высказались за сохранение СССР. Никакого влияния на политический процесс это не оказало; «демократам» из элиты было наплевать на мнение демоса.
23 апреля 1991 года в Ново-Огарёве под председательством президента СССР началась доработка проекта Союзного договора и определение порядка его подписания.
В июне 1991 года прошли выборы первого президента РСФСР; им был избран Б.Н. Ельцин.
В июле на пленуме ЦК КПСС, после резких выступлений депутатов, Горбачёва обязали представить отчётный доклад на съезде КПСС осенью того же года. Но 2 июля произошёл формальный раскол партии – в ней было учреждено «Движение демократических реформ» по главе с А.Н. Яковлевым и Э.А. Шеварднадзе, опубликовавшими заявление в резко антигосударственном духе. Руководитель государства Горбачёв поддержал это антигосударственное движение как направленное «на достижение согласия, единства».
23 июля в Ново-Огарёве было решено подписать Договор в сентябре-октябре, но 29–30 июля на закрытой встрече Горбачёв, Ельцин и Назарбаев согласились провести подписание 20 августа, вне рамок Съезда народных депутатов СССР. Новый текст Договора не был передан Верховным Советам республик и не публиковался до 15 августа 1991 года.
Горбачёв предлагал «мягкую» федерацию республик. Значительная часть высших должностных лиц не была согласна; они выступали за «жёсткий» вариант Союза. Координационный совет движения «Демократическая Россия» не желал ни того, ни другого, и обратился к Ельцину с требование отстаивать, по сути, конфедеративный Союз, ликвидацию Съезда народных депутатов и ВС СССР, с перспективой создания не советского и не социалистического государства.
В Верховном Совете СССР премьер-министр В. Павлов потребовал чрезвычайных полномочий, а министры обороны, внутренних дел и председатель КГБ на закрытом заседании поставили вопрос о введении чрезвычайного положения.
