Текст книги "Сила меча"

Автор книги: Дмитрий Тедеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Любимая…

Будет ли, “если что”, Люба, помнить обо мне, пускать в свой сон? Если бы знать…

С тобой мы встретились, когда

На Тарханкут сошла звезда

Каникула, Каникула,

С волной на бережок легла

И радость жизни мне дала,

Ты мне да… тьфу, блин,… тебя дала, тебя дала…

Когда я позапрошлым летом на Тарханкуте слышал эту песню, то ещё не был влюблён, загадочная звезда ещё не дала мне радость моей жизни Любу. Почему же песня так волновала меня и тогда? Почему у меня, тогда ещё совсем сопляка, которому только–только исполнилось тринадцать, сжималось сердце от сладкой тоски? Что это было? Предчувствие? А может быть, не было бы той песни – и не было бы теперь этой влюблённости? Может быть, и правда “вначале было слово”?..

Вот наконец закончился шестой урок, и толпы старшеклассников повалили в глухой угол школьного двора, отгороженный мастерскими. Событие ожидалось совершенно неординарное, и всем хотелось при нём присутствовать. Ко мне относились уже не как к спятившему придурку, не как к лёгкой добыче грозного Тайсона, теперь уже, как рассказал мне Сашка, всерьёз обсуждались мои шансы не только на достойное сопротивление, но даже и на победу.

Когда в окружении “шестёрок” появился Тайсон, я с первого взгляда на него я понял, что хоть он и надломлен, но сдаваться вовсе не собирается. Он как‑то сумел собраться, настроить себя на серьёзную драку, в которой будет решена его судьба, сумел собрать остатки своего мужества

Фактически он тоже явно настраивал себя на иай учи, пытался войти в состояние готовности убить или умереть. По слухам он был редким мастером вводить себя в такое состояние. Ну что ж, посмотрим. Один раз уже он сегодня сломался. Причём сломался легко, без боя. До конца выправиться после такого – невозможно, сломленный до боя сломается и в бою. Вопрос только в том, как быстро это произойдёт.

Я вдруг с ужасом почувствовал жалость к своему не имеющему никаких шансов противнику. Отчаянно и торопливо скрутил, задушил эту жалость, заставил вспомнить обещание, данное Олегу, страшную клятву, данную самому себе – ни за что не жалеть Тайсона.

– Ну что, Дебил, пришёл прощения просить? – улыбаясь, Тайсон подходил ко мне танцующей боксёрской походкой.

Я открыл рот, чтобы достойно ответить, и тут же в глазах вспыхнули искры. Тайсон сумел ударить совершенно неожиданно, без замаха, в момент, когда я этого меньше всего ожидал.

Через мгновение я уже быстро и легко перемещался, маневрировал, защищаясь от бешеного натиска Тайсона, сбивал его атаки оплеухами, как вчера с Олегом. Получалось неплохо, очень даже неплохо, отчаянные наскоки Тайсона “проваливались”, удары не находили цель. А сам он уже получил несколько оплеух от меня. Довольно увесистых, хотя и не очень точных, задевших его вскользь. Восторженный рёв, который подняли было “шестёрки”, предвкушая быструю и лёгкую победу своего “босса”, быстро затих.

Всё происходило как нельзя лучше. Тайсон был совершенно беспомощен сейчас передо мной. Хоть Олег и говорил, что Тайсон – классный боксёр, но до самого Олега ему было очень далеко. А мне и от атак Олега удавалось как‑то защищаться. Вот только я чувствовал, что левый глаз заплывает. Ох и фингал будет! Прав был Олег, когда говорил, что синяков мне так или иначе не избежать, то есть практически ничем в драке с Тайсоном (в отличие от Тайсона) не рискую. Но обидно‑то как! На такую дешёвую наживку клюнул! Точно так же, как и с Бурым вчера, когда тот ударил и тоже попал! И тоже именно в момент, когда я собирался отвечать на его дурацкий вопрос!

А ведь Олег приучал нас не поддаваться на такой фокус. В шутливой форме, но часто приучал, очень часто. Когда он затевал с кем‑то из нас возню, шуточный поединок, то обычно в самый разгар его с озабоченным видом неожиданно задавал какой‑нибудь вопрос, например: “А что это у тебя с ногой?!” Все мы знали про эти Олеговы фокусы, но всё равно очень часто на них попадались. Если доверчивый соперник опускал взгляд, чтобы посмотреть, “что у него с ногой”, или открывал рот, чтобы ответить, Олег тут же мгновенно с ним расправлялся, обозначал резкий “убойный” удар или выполнял бросок, болевой контроль. “Это нечестно!” – возмущённо вопил застигнутый врасплох пацан. “Зато – эффективно!” – довольным голосом неизменно отвечал наш тренер.

Да уж. Что эффективно – так это точно. Ведь Тайсон совершенно также захватил врасплох и тоже чуть было не “сделал” меня. Как Олег. Только, в отличие от Олега, “сделал” бы он меня не в шутку, а вполне по–настоящему.

Напор Тайсона ослабел. Да, не позавидуешь ему. Единственный свой шанс – застать меня врасплох и одной бешеной атакой закончить бой – он уже “стратил”, второго я ему не дам. Что он делать‑то теперь будет?

Будто отвечая на мой немой вопрос, Тайсон пнул меня ногой в пах. Вернее – попытался пнуть. Да, ногами бить он вообще не умеет. Я легко сблокировал, продолжил удар, одновременно поворачивая бёдра, смещаясь чуть в сторону. И выдернул его ногу вверх.

Опорная нога Тайсона тоже вылетела в воздух, он всем весом тяжко грохнулся с высоты на локти, ударился о землю затылком. Да, падать он умеет ещё хуже, чем бить ногами. После такого падения другой бы ещё пару минут отлёживался, пережидая острую боль в отбитых локтях, шум в голове, восстанавливая сбитое дыхание. Но Тайсон поднялся сразу. Тяжело, но сразу.

Я даже почувствовал невольное уважение к нему. Всё‑таки он – боец. Не такой уж грозный и умелый, как представлялось, но боец. Который не собирается сдаваться. Хотя наверняка уже понял, что “ловить” в этом бою ему нечего.

Уважение – уважением, но закончить бой как‑то надо. Я ударил ногой сам, удар пришёлся в грудь и сшиб Тайсона на землю как спичечный коробок со стола. Сдавайся, думал я. Сдавайся, лежи, не спеши подниматься, и мне не придётся бить тебя тем страшным ударом, которым я вчера уложил Олега.

Но Тайсон не сдался. Опять поднялся, на этот раз – мучительно медленно, но поднялся. Я видел, что он уже не представляет из себя никакой опасности, и добивать его у меня просто не поднималась рука. Несмотря на свои страшные клятвы – не жалеть, я всё‑таки пожалел его.

И расплата наступила очень быстро.

Немного отдышавшись, Тайсон вновь приблизился ко мне и опять ударил ногой. Так же неловко, как и в первый раз. И я так же, как и от его первого удара ногой, стал уходить влево, поворачивая бёдра, готовясь вновь подхватить его ногу. Забыв, что опытный боец два раза подряд на один и тот же приём не ловится…

Тайсон почему‑то не закончил удар ногой, его ступня на пол пути отдёрнулась назад. Я ещё размышлял над тем, зачем он это сделал, а в голове моей взорвалась боль.

Я попался на ещё одну элементарную уловку, с которой тоже не раз знакомил нас Олег. С помощью угрозы одного удара “раскрыть” противника для нанесения второго, решающего. Вот и Тайсон “раскрыл” меня фальшивым ударом в пах. Мастерски раскрыл. И ударил по–настоящему. В голову.

Удар опять пришёлся в тот же, уже заплывший, левый глаз. И был он гораздо сильнее того первого удара. В тот раз Тайсон бил без замаха, резко, но легко, только для того, чтобы ошеломить, сделать беззащитным от последующих атак… А сейчас он сразу “вложился” от души. В голове у меня зашумело, я “поплыл”.

Всё куда‑то отдалилось, сделалось не совсем реальным. Рёв зрителей, вспыхивающие в глазах искры, шум в голове, удары, почему‑то совсем не болезненные, всё это происходило как будто не со мной. Я как будто со стороны наблюдал, как шатающийся, обливающийся кровью пацан пытается защищаться от безжалостного и умелого боксёра. Что‑то у этого пацана получалось, видно было, что он тоже что‑то умеет, но сейчас он был обречён. Долго ему не продержаться, ещё секунда – две, и он упадёт…

Мысль о том, что сейчас я упаду, как будто обожгла меня. Падать мне – нельзя. Иначе Сашка влезет, и его так измордуют, что… Падать – нельзя!..

С отчаянным, рвущим мышцы усилием, вкладывая всего себя, весь свой страх, гнев, обиду, решимость, я пошёл на иай учи. На настоящее иай учи. Шагнул вперёд, шагнул, уже не думая о защите, шагнул, чтобы умереть, но при этом убить. Сгрёб, подтянул Тайсона к себе хлёсткой оплеухой слева и почти одновременно “насадил” его на жёсткий встречный удар правым кулаком.

Мгновенно шум в голове стал гораздо тише. Оказывается, не столько шумело в голове, сколько бешено орали “шестёрки” Тайсона, увидевшие, что их вожак всё‑таки сумел переломить ход боя. Орали, ожидая, когда наконец Тайсон прикончит меня. И мгновенно замолкли, когда Тайсон упал. По тому, как он упал, всем было совершенно ясно, что он уже не поднимется. По крайней мере в ближайшие полчаса.

Я медленно приходил в себя. Меня всё ещё шатало, тошнило, в глазах всё расплывалось, я никак почему‑то не мог сфокусировать зрение. Я стоял над поверженным противником и собирал в себе остатки сил, чтобы добить его, если он попытается встать, добить без всякой на этот раз жалости.

Тайсон не вставал. Он был без сознания. И возле него уже суетился Сашка, щупал пульс, пытался делать искусственное дыхание.

Я испугался, что убил Тайсона. Но не очень испугался. Я был ещё не совсем здесь, ощущение нереальности происходящего ещё не до конца развеялось. И, кроме того, вспомнились слова Олега, что ударом в корпус я Тайсона не убью, хотя и “отключу” надёжно. Олег – он врать в таких делах не станет. Ударил я именно в корпус, так что волноваться нечего.

Наконец это понял и Сашка. Он оставил Тайсона в покое и переключил свою заботу на меня. Осторожно поддерживая под локоть, подвёл к пожарному крану, помог умыться. Стало легче. Лицо было сильно распухшее и как будто чужое, левый глаз свосем закрылся, и я с ужасом подумал, что будет, когда меня увидит мама. По тому, с какой болью смотрел на меня Сашка, понял, что выгляжу ещё хуже, чем мне это показалось.

Вокруг меня молча топтались ребята. И одноклассники, и чужие. И тоже смотрели на меня с болезненным сочувствием. Чёрт, что же делать?!

– Как там Тайсон? – хриплым чужим голосом спросил я.

Тут же мне услужливо рассказали, что Тайсон “начал очухиваться, но вставать пока не пытается”. Значит, жив всё‑таки. Ну и ладно. Особой злости к нему я не чувствовал, жалости – тоже. Он был мне сейчас безразличен. Было обидно, до слёз обидно, что так глупо дал себя разукрасить. Теперь от мамы не скрыть, с кем я дрался. Как ещё уговорить её, чтобы в школу не побежала…

Уговаривать её мне не пришлось.

Педагоги

Сопровождаемый Сашкой, я поплёлся домой, невесело размышляя о предстоящем объяснении с мамой. Что же всё‑таки ей сказать? Ничего толкового в голову не приходило. В голове всё ещё шумело, мысли путались.

Только чуть отошли от школы, Сашка внезапно остановился. Подняв голову, я удивлённо взглянул на него, потом – в том направлении, куда он с испугом уставился. И увидел маму. С Олегом. Они спешили к нам с Сашкой навстречу.

– Живой… Слава Богу, живой…, – бессильно выдохнула мама. После того, как подбежала и увидела, во что превратилось моё лицо. Она обняла меня, прижала к себе и заплакала. Я пытался что‑то бубнить о том, что всё в порядке, расстраиваться совершенно не из‑за чего, но мама меня не слушала. Стояла, уронив голову на моё плечо, и плакала. Горько и безнадёжно.

Олег внимательно осмотрел моё лицо, осторожно ощупал нос, слегка улыбнулся, кивнул, дескать – всё в порядке, жить будешь. Но вид у него был очень невесёлый, даже подавленный. Я даже припомнить не мог, когда видел его таким. Разве что после того случая в Крыму, во время ночного разговора.

Или сегодня ночью, когда он уходил, освещённый лунным светом…

Олег и Сашка отошли чуть в сторону, Сашка, то и дело поглядывая на меня, что‑то тихо ему рассказывал, азартно взмахивая при этом руками. Олег задумчиво и так же невесело кивал.

Мама постепенно перестала плакать, но плечи её ещё долго вздрагивали. Подошёл Олег, молча протянул маме чистый носовой платок. Мама взяла, вытерла мокрое лицо, попросила Олега, чтобы он не смотрел на неё, “страшная я сейчас”. Олег ответил что‑то вроде того, что она прекрасна, даже когда плачет, но послушно отвёл взгляд.

– Что мне теперь делать, Олег? – как‑то беспомощно спросила мама.

– Да ничего делать не надо, Маринка, – отозвался мой тренер, – всё у Максима в порядке, нос цел, опухоль и синяки быстро сойдут, медицинская помощь не особенно и нужна. В отличие от некоторых других. Да нет, я не про тебя, что ты. Просто ты не думай, что твой сын стал невинной жертвой жестокого избиения. Поверь мне, противник его пострадал гораздо серьёзнее.

– Тоже мне, успокоил, – сказала мама. Но было видно, что известие о том, что в драке пострадал не только я, её действительно немного успокоило, – а ты‑то откуда это знаешь?

– Саня только что рассказал. А он в этих делах немного разбирается. Так что всё хорошо, Маринка. Правда, всё уже хорошо. Максим – молодец, сумел отстоять себя, не дрогнул, хоть и далось ему это нелегко. А теперь ничего серьёзного ему больше не угрожает.

– А что “несерьёзное” ему теперь угрожает? Олег, прошу тебя, скажи, я хочу наконец знать правду! Почему одна я ничего не знаю? Что происходит? Какие теперь проблемы ожидают Максима?

Они говорили обо мне так, как будто меня рядом и не было, и это меня немного задевало. Я решил вмешаться, но не успел.

– Да какие там проблемы… Так, мелкие неприятности. А вон, кстати, появилась одна такая… неприятность. Не такая уж и мелкая, честно говоря.

Тяжёлым переваливающимся шагом к нам решительно приближалась наша школьная директриса. За ней семенили завуч и Светлана Васильевна. Выражение лица директрисы не предвещало ничего хорошего. Классная и завуч выглядели растерянными.

– Соберись, Маринка. Сейчас Максимке потребуется твоя защита. В драках с такими, как он, пацанами он теперь – орёл. А вот перед такими вот “беда–гогами” (Олег вложил в это слово столько презрения и горечи, что мне сразу стало ясно, как он относится к нашей директрисе) твой сын пока что совершенно беззащитен. Готова к “драке”? Молодец! Часть “огня” я возьму на себя, но в основном отдуваться придётся тебе. Ты только будь спокойна, ни в коем случае не заводись. Всё это очень неприятно, даже противно, но и не более того. Помни, что твой сын ни в чём, в чём сейчас его начнут обвинять, совершенно не виноват.

Мама собралась. Я сразу почувствовал, как она из слабой и растерянной женщины превратилась в львицу, готовую насмерть защищать своего детёныша.

– Здравствуйте, Марина Владимировна. Вы‑то мне как раз и нужны, – торжественным и скорбным голосом начала директриса. На меня, Олега и Сашку она даже не взглянула.

– Добрый день, Лариса Викторовна, – вежливо, но как‑то ехидно поздоровался с директрисой Олег, – Здравствуйте! – это уже нормальным тоном обратился он к моей классной и завучихе, имена которых, наверное, не знал.

– Не такой уж этот день и добрый, Олег Иванович, – соизволила заметить Олега директриса, – очень, я бы сказала, недобрый. Итак, Марина Владимировна…

(Олег для неё вновь перестал существовать, как только она отшила его с его “добрым днём”)

– …сегодня в нашей школе произошло страшное, чудовищное происшествие. Даже преступление, уголовное преступление, давайте не будем лукавить друг перед другом и назовём вещи своими именами. В школе, прямо среди белого дня сегодня был зверски избит, почти убит мальчик, Вова Питналин…

(Питон, догадался я. А интересно, про драку с Тайсоном она знает что‑нибудь?)

– И в этом преступлении …

(голос директрисы возвысился, набрал трагичную глубину)

– … Марина Владимировна, мне очень больно об этом говорить,…

(не было вовсе ей больно, такие “проникновенные” речи служили для неё только для того, чтобы сделать больно другим, и когда это удавалось, а удавалось часто, директриса испытывала особое наслаждение)

– …но я вынуждена сказать…

Тут директриса сделала длиннющую многозначительную паузу, демонстрируя, как в ней якобы борется чувство долга с “болью” и “жалостью” к моей маме. Она тянула паузу, тянула бесконечно, мастерски, с наслаждением заставляла помучиться маму, ожидавшую, когда же директриса наконец “разродится” и начнёт говорить по существу. Но вот наконец “чувство долга” после “изнурительной внутренней борьбы” победило в директрисе, и она, с жалостливым наслаждением глядя на маму, продолжила:

– … это чудовищное преступление совершил ваш сын!

Директриса замерла в эффектной позе, вся её грузная, расплывшаяся фигура выражала возвышенный трагизм, фраза была завершена на высокой, даже звенящей ноте и за этой фразой явно должна была последовать ещё одна трагичная и торжественная пауза.

Но паузы не получилось, Олег бесцеремонно разрушил торжественность момента. Не успела директриса закончить, как Олег громко и непочтительно хмыкнул. А потом сказал совершенно будничным, скучным голосом:

– А может не стоит, Лариса Викторовна, наводить напраслину на пацана? Преступником человека может объявить только суд. А до решения суда такие обвинения – клевета.

Директриса медленно повернула к Олегу голову и изо всех сил попыталась испепелить его взглядом. Олег не испепелился. Более того, он вновь непочтительно ухмыльнулся, глядя ей в глаза.

– Будет и суд, Олег Иванович. Будет и суд. Будет и тюрьма, – директриса продолжала с ненавистью смотреть на Олега, но голос её стал вкрадчивым и ласковым, и слова её предназначались вовсе не для Олега, совершенно невосприимчивого к торжественности громких фраз. Слова предназначались для мамы, директриса явно рассчитывала как минимум довести её до нервного обморока. Она была мастером в таких делах.

Но мама, моя мама, у которой глаза всегда были на мокром месте, которая всегда страшно переживала за меня, и которую ласковые слова о том, что её сына в недалёком будущем ждёт тюрьма, должны были бы по идее сразить наповал, проявила вдруг твёрдость характера.

– А вы не могли бы, Лариса Викторовна, хотя бы на время воздержаться от патетики и угроз и просто рассказать, что там такое случилось?

Голос мамы звучал почти так же непочтительно, как и голос Олега. Слегка раздражённо, но холодно и довольно спокойно. Надежды директрисы на мамин нервный срыв явно не оправдывались.

Но директрису было не так‑то легко сбить с выбранного ею пути. Она опять медленно повернула голову, на этот раз к маме и стала в упор глядеть на неё с ласковой улыбкой, выражающей сочувствие и даже сострадание к маминому горю. Этого взгляда её боялись ещё больше, чем её проникновенных воспитательных бесед.

– Мариночка Владимировна, милая вы моя, случилось страшное, – завела она старую шарманку, – случилось непоправимое…

(директриса опять “взяла” небольшую драматическую паузу и даже смахнула с глаз несуществующие слёзы)

– …и мне очень больно, что вы ещё не осознали всего ужаса происшедшего. Мне до слёз жаль вас, я знаю вас как опытного педагога и очень уважаю ваше…

– Давайте всё‑таки к делу, у меня очень мало времени, – непочтительно перебила её мама. Мы с Сашкой изумлённо глядели на неё, даже не пытаясь скрыть своего восхищения. Олег незаметно от директрисы показал маме большой палец.

– Ну что ж, к делу, так к делу, – голос у директрисы стал теперь зловещим, выражал угрозу и при этом он каким‑то образом оставался вкрадчиво–ласковым.

“Ах так, значит, – говорил её проникновенный голос, – не хочешь, значит, по–хорошему в обморок падать? Сейчас упадёшь по–плохому…”

Всё‑таки в директрисе жила великая актриса. Роли всяких ласковых интриганок, изощрённых садисток очень бы подходили для неё. Ей и играть особенно не пришлось бы, просто изображала бы себя в повседневной жизни. Но сегодня её актёрство явно не производило должного впечатления. Она изо всех сил пыталась “сломать” своей игрой маму, точно так же, как пытались сегодня сломать меня Тайсон и Питон. Хотя Питон с Тайсоном и в подмётки не годились Ларисе Викторовне.

Но вот только сегодня она просчиталась! Может, ей и удалось бы сломать маму один на один, но сейчас рядом был Олег. А сломать кого‑то в присутствии Олега было невозможно. Даже когда Олег не вмешивался, было абсолютно ясно, что когда станет по настоящему тяжело, он обязательно придёт на помощь. То, что Олег – рядом и готов защитить, придавало маме сил и уверенности.

– Мальчик, которого зверски избил ваш сын, – продолжала директриса зловеще–проиникновенным голосом, – сейчас находится в тяжёлом состоянии в больнице. В очень тяжёлом состоянии. Очень может быть, что он останется инвалидом на всю жизнь.

– Он и так “по жизни” – моральный инвалид, – усмехнулся мой тренер.

– Олег Иванович!! – директриса была искренне возмущена. Не тем, что Олег так непедагогично отозвался о пострадавшем “мальчике”, а тем, что опять осмелился перебить её возвышенную речь, опять помог придти в себя всё‑таки начавшей было бледнеть моей маме.

– Вас, Олег Иванович, я попросила бы вообще помолчать! О вас мы будем говорить в другом месте и с другими людьми! Я надеюсь, вам тоже не избежать скорого суда!..

(Олег опять непочтительно усмехнулся)

– Да–да, именно суда! Человеку, который так может назвать ребёнка, который воспитывает из своих подопечных бандитов, калечащих детей прямо в школе – место…

(директриса всё же не решилась сказать, что Олегу место – за решёткой)

– …явно не в детских спортивных учреждениях!

– Вова Питналин, – опять повернулась она к маме, голос её опять мгновенно изменил интонацию, вновь стал проникновенно–трагичным, – был прямо из школы доставлен каретой скорой помощи в реанимационное отделение…

– Чушь. Враньё это, Марина, не бледней, – опять бесцеремонно пришёл маме на помощь Олег, – в “общей травматологии” он, во вполне удовлетворительном состоянии. По мне – так Максим обошёлся с этим подонком чрезмерно мягко, хотя вполне мог бы в той ситуации действительно сделать его инвалидом и даже убить. И закон даже и в этом случае был бы на стороне Максима.

– С каких это пор закон у нас – на стороне убийц? На стороне убийц детей? – директриса была очень “крепким орешком” и вовсе не собиралась сдаваться.

Но было поздно, мама уже опять пришла в себя после услышанного, как оказалось, лживого слова “реанимация”. Она знала Олега очень давно, знала, как он на самом деле относится к детям, поэтому патетика директрисы больше её не задевала. Если Олег назвал школьника подонком, заслуживающим увечья или даже смерти, значит он такой подонок и есть. И беспокоила теперь маму вовсе не “тяжесть состояния” угодившего в “травму” Питона, а из‑за чего он попал туда, что он хотел сделать (а может и сделал?!) с её сыном. Но она взяла себя в руки и спросила, какие именно повреждения нанёс я пострадавшему.

– У мальчика – очень тяжёлое сотрясение мозга… – обрадованно начала директриса.

– Среднее, – хладнокровно перебил её Олег.

– Я, кажется, просила вас помолчать! У ребёнка – сотрясение головного мозга и множественные переломы костей, – директриса опять сделала эффектную паузу, явно рассчитывая, что мама вообразит, будто я занимался тем, что долго и вдумчиво пытал “мальчика” и переломал ему все его кости.

– Костей правой кисти, – опять услужливо уточнил Олег.

– По вашему, этого мало?! У ребёнка фактически раздроблена рука, ему предстоит тяжёлая операция! Дорогостоящая операция, – зловещим многозначительным голосом добавила директриса, пробуя, не удастся ли пронять маму с этой стороны.

– На самом деле никакая операция ему не “предстоит”, – продолжал поправлять директрису Олег, – ему просто наложили гипс, который снимут через две–три недели. Подарок для обормота, теперь писать на уроках не надо… А из больницы его выпишут завтра – послезавтра. Так что, повторяю, он вполне легко отделался. И заявлять в милицию его родители явно не собираются. Потому что хорошо понимают, что если делу дать ход, то за решёткой может оказаться вовсе не Максим, а именно Питналин.

– Что же там произошло? – не выдержала мама. Спрашивала она уже не у директрисы и даже не у Олега, а у меня. Но ответил ей Олег.

– Этот “невинный пострадавший ребёнок” Питналин… Марина, только, пожалуйста, не нервничай, помни, что всё уже позади… Так вот, этот Питналин угрожал Максиму ножом, и твоему сыну пришлось защищаться…

– На самом деле никакого ножа не было, не передёргивайте, Олег Иванович, – вмешалась на этот раз директриса.

– Не вам бы говорить о передёргивании… Ножа действительно не было, Марина, были маленькие ножницы, которые этот “ребёнок” ткнул в бок Максима так, чтобы тому казалось, что это настоящий нож. Так что, хоть ножа и не было, но угроза ножом была. Реальная угроза для жизни. В такой ситуации закон разрешает обороняться, используя любые доступные средства. Это как если грабитель в банке вытаскивает игрушечный пистолет, который внешне неотличим от настоящего, то охранник имеет полное право и даже обязан его пристрелить…

– Это правда, Максим? – тихо спросила у меня мама. Как будто Олег мог в такой ситуации сказать неправду.

– Правда, – ответил за меня Сашка.

– Пирогов, а ты почему здесь?! Почему вмешиваешься во взрослые разговоры?! А ну‑ка марш домой! – взвилась директриса.

– Помолчите, Лариса Викторовна, – поморщилась как от зубной боли мама, – Саша, скажи, пожалуйста, только правду, прошу тебя, это было опасно?

– Что это значит – “помолчите”?! – опомнилась опешившая на секунду директриса, – Да как вы со мной разговариваете! Что это вы себе вообразили?! Привели с собой какого‑то тренера–бандита и решили, что можно хамить директору школы? Да вы знаете, с какой характеристикой мы выкинем вашего сына на улицу?!

– Опять угрозы, – констатировал Олег, – но на этот раз уже почему‑то не тюрьмой, а всего лишь характеристикой.

– Лариса Викторовна, – неожиданно подала голос молчавшая до этого наша “классная”, – характеристику пишет классный руководитель, то есть я. А я считаю Максима хорошим, добрым и справедливым мальчиком, и характеристику на него напишу соответствующую. Кроме того, я не вижу никаких оснований “выкидывать” Максима из школы. В отличие от Питналина…

– Светлана Васильевна, я бы на вашем месте вообще помалкивала, а не пыталась выгораживать своего ученика, которого вы воспитали бандитом! А классным руководителем девятого “Б” не сложно назначить и другого, более объективного учителя!

– И снова угрозы, – ухмыльнулся Олег, – видимо, это ваш любимый метод в педагогике и административной работе? А кстати, кто же всё‑таки воспитал Максима “бандитом”, я или Светлана Васильевна? Или, может, вы сами, школа‑то ваша? И в этой школе, как я понял, администрация вовсе не склонна осуждать тех, кто угрожает ученикам этой школы ножом…

– Лариса Викторовна, у меня есть ряд вопросов, – неожиданно перебила Олега мама, – Как так получается, что в руководимой вами школе моему сыну угрожают ножом, угрожают убийством? Какие меры администрация школы и конкретно вы приняли для того, чтобы впредь ничего подобного никогда не повторилось? Почему вы делаете всё, чтобы выгородить этого самого Питналина и оклеветать моего сына? Наверное, эти вопросы вам задавать бессмысленно, потому что я сегодня не услышала от вас ни единого слова правды. Поэтому я намерена задать эти вопросы в другом, как вы выражаетесь, месте и другим людям. Вы угрожали Светлане Васильевне, что отнимите у неё классное руководство и передадите его “более объективному учителю”. А по–моему Светлана Васильевна‑то как раз на своём месте! А вот на должность директора вашей школы, я считаю, просто необходимо назначить более объективного и порядочного руководителя!

Вот это да! Вот это мама! Я и представить не мог раньше, чтобы моя мама могла так разговаривать! Да ещё с кем! С грозной директрисой, перед которой учителя и родители, не говоря уже про учеников, просто трепещут! И директриса вдруг неожиданно испугалась! Она что‑то залебезила просящим, совершенно непохожим на свой, голосом. Но мама не стала её слушать, сухо попрощалась и пошла прочь от школы. Мы с Олегом и Сашкой пошли следом за ней.

Когда мы завернули за угол дома, мама неожиданно уткнулась Олегу в плечо и опять заплакала. Олег, я, Сашка стали говорить ей что‑то успокаивающее, но мама нас почти не слушала.

– Ой, Олег! Как страшно‑то! Что же это происходит, в школе мальчишку чуть не убили! Что же делать‑то теперь? Может, уехать нам надо куда‑нибудь подальше, чтобы эти бандиты Максима не нашли? Ведь они же не простят ему, ведь на самом деле зарежут где‑нибудь! Что же делать?! Помоги, Олег! Прошу тебя, умоляю! Никогда тебя ни о чём не просила! Скажи, что мне делать, чтобы Максима не тронули?! Пожалуйста, помоги! Поможешь? Правда? Пообещай, что поможешь!

Олег твёрдо и серьёзно пообещал свою помощь. Пообещал, что никто мстить мне не будет, он это жёстко проконтролирует. Сказал, что у него есть методы воздействия на эту малолетнюю шпану, и что хоть он никогда ими не пользовался… Тут встрял я и заметил, что и сам способен постоять за себя, и что никакого заступничества мне не надо. Мама прикрикнула на меня, чтобы я помолчал, но Олег серьёзно сказал ей, что Максим совершенно прав, что эта шпана не то, что мстить, обходить его теперь будет за километр. Но лишняя подстраховка тоже не помешает, и он, Олег, её обеспечит. Надёжно. Так что уезжать никуда не надо, всё будет хорошо, он, Олег, это твёрдо обещает.

Мама опять разрыдалась, на этот раз с облегчением и благодарностью. Она верила Олегу, знала, что если он что‑нибудь пообещал сделать, это можно было считать уже сделанным.

А потом… Потом было всё хорошо. Мама вернулась в свою школу проводить “продлёнку”, с которой отпросилась, чтобы проведать сына, у которого должна была сегодня состояться первая в его жизни серьёзная драка. Олег с Сашкой отвели меня домой. Встретившая нас Лапка бросилась меня обнимать и жалеть, но быстро успокоилась. Олег намазал мне лицо каким‑то гелем, заставил выпить какие‑то таблетки, поводил Камнем над левым, совсем заплывшим глазом. Я ещё порывался идти на тренировку, но Олег запретил, конечно, сказал, что как минимум неделю мне придётся отдохнуть.

Я спросил, есть ли сейчас у него время, и он ответил, что есть почти час, а потом надо будет бежать в клуб. Тогда я выпроводил слегка обидевшегося Сашку и рассказал Олегу всё, что узнал вчера от мамы. Олег выглядел очень мрачным и злым, но не перебивал. Молча сидел, машинально поглаживая устроившуюся у него на коленях Лаперузу, внимательно слушал меня. А потом ушёл.

Я очень боялся, что больше он к нам всё равно не придёт и не будет звонить. Но уже этим вечером Олег был у нас.

Мы всей семьёй бросились его встречать. И… остановились немного смущённые. Все, кроме Лапушки.

Наша кошка обычно с большой опаской относится к незнакомым людям, но Олега она ещё днём сразу и полностью признала своим. А сейчас, пока Олег разувался, вообще бесцеремонно запрыгнула ему на спину.