Текст книги "Шерас"

Автор книги: Дмитрий Стародубцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 84 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

– Как тебя зовут? – спросил он строгим голосом.

Юноша мучительно напрягся, приподнимаясь на локте. Семерик на всякий случай приставил свой окровавленный меч к его горлу.

– Меня зовут Гирь, – выдавил из себя раненый.

В его взгляде было столько страха и тоски, что Алеклии на мгновение стало его жалко.

– Кто тебя подослал?

– Мой хозяин, его зовут, его зовут…

Тут юноша задрожал всем телом, глаза его наполнились слезами отчаяния, он вздрогнул и обмяк…

Алеклия закусил губу и нехотя поднялся.

– Семерик, ты перестарался. Мы не узнали самого главного!

Телохранитель виновато потупился.

Алеклия приказал страже отпустить Неоридана. Он постарался убедить художника, что всецело верит в его непричастность, и велел тому ни о чем не беспокоиться и продолжать работу. Затем правитель вновь обратил свое внимание на сражение. За время происшествия положение авидронской армии лишь усугубилось. Вскоре Инфект приказал бросить в бой партикулу «Неуязвимые», однако, не надеясь, что Эгасс сможет изменить ситуацию, дал указание Седермалу и нескольким военачальникам немедленно заняться планом общего отступления.

Партикулис Эгасс, коротко переговорив с порученцем Инфекта, приказал воинам строиться в монолит. Вскоре перед ним предстала небольшая, но крепкая фаланга шириною в двести шагов и глубиною в десять шеренг. Перед строем Эгасс поставил заградительные колесницы и легкие метательные механизмы на повозках, кроме того, определил в авангард воинов с восемью десятками боевых собак. Вокруг всего строя он разместил лучников и метателей.

Наконец, под удары калатушей и звуки лючин, гордо взметнув знамя, партикула двинулась вперед. Позади фаланги, на некотором отдалении, пристроились повозки лекарей и оружейников.

Пройдя скорым маршем некоторое расстояние, партикула по знаку Эгасса остановилась. По всему чувствовалось, что отряд оказался где-то на передней линии. Мимо спешили какие-то пешие и конные группы, проезжали загруженные доверху повозки с ранеными. Шум битвы раздавался и спереди, и справа, и слева.

Вскоре к монолиту подъехала внушительная конная кавалькада, состоящая из военачальников в изящных кирасах с цветными платками на шеях. Вместе с ними были знаменосцы в фиолетовых плащах с золотыми султанами на шлемах, а поодаль следовала конная айма охраны. Среди всадников воины узнали Лигура. Он выглядел усталым, злым и весьма озабоченным.

Полководец Инфекта что-то объяснил Эгассу, взволнованно показывая рукой то в одном направлении, то в другом, потом ударил ногами в бока лошади и быстро поскакал прочь. Его свита бросилась следом.

Не успел военачальник удалиться, как справа на «Неуязвимых» обрушилась иргамовская конница. Эгасс не растерялся и тут же велел легковооруженным цинитам и колесничим встретить противника, а сам стал разворачивать фалангу в сторону приближающегося врага. Вскоре вспомогательные отряды Эгасса по сигналу отступили на фланги, и иргамовские воины оказались лицом к лицу с плотным тяжеловооруженным авидронским строем.

Конники, которые сначала атаковали врассыпную, замешкались, откатились назад. По сигналу трубы они стали собираться, выстраиваться в ряды. Вперед выехал могучий всадник в черном плаще. Он что-то сказал, взмахнув рукой, и до «Неуязвимых» донесся одобрительный рев тысяч глоток: «Слава Дэвастасу!» Конница двинулась на авидронский монолит, разгоняясь с каждым шагом всё больше и больше.

ДозирЭ, находясь где-то в середине строя, во все глаза смотрел, как к нему приближается огромный конный отряд. Это было самое страшное зрелище, которое он видел в своей жизни. Сердце замерло в груди, и вдруг он вспомнил все: Божественного, старых богов – Гномов, отца Вервилла и даже прекрасную люцею Андэль.

Земля задрожала под ногами. Уже можно было различить приближающихся всадников в глухих шлемах с узкими прорезями для глаз. Они мчались, направив копья на противника, на большой дистанции друг от друга, чтобы в случае отступления хватило места для поворота назад. Вторая шеренга отставала от первой на три-четыре корпуса лошади. «Единственное спасение – бежать», – настойчиво крутилось в голове ДозирЭ. «Нет, лучше умереть», – гнал он от себя пагубные мысли.

– Средневооруженная конница бессильна против тяжело-вооруженной фаланги, – успокоил его стоявший рядом Идал. – Смотри!

И правда, шагов за сто иргамы сбавили ход, тем более что в них полетели сотни стрел и камней. С галопа они перешли на рысь.

Перед самым монолитом, перед стеной сверкающих копейных наконечников, иргамы и вовсе остановились. Каким бы послушным ни был боевой конь, он никогда не пойдет на препятствие, если почует смертельную опасность. Да и людям, хотя бы и военным, нелегко совладать со своим страхом. Поэтому, несмотря на приказ атаковать, во всадниках чувствовалась некоторая неуверенность.

Иргамы было попытались протиснуться между авидронских копий, но одни пали, другие, видя гибель товарищей, не спешили приближаться к врагу. Кому-то удалось подступить совсем близко, но и они оставались в седле лишь несколько мгновений.

ДозирЭ воочию убедился в правоте рассудительного Идала.

Вскоре раздался сигнал трубы: «Вперед!», и воины Инфекта медленно двинулись на противника.

Те из иргамов, кто не успел увернуться, были поражены копьем. Среди атакующих началась сумятица. Воины из передних рядов спешно разворачивали лошадей, чтобы их не достали длинные авидронские копья. Те, кто находился сзади, напирали, не в полной мере понимая, что происходит впереди. А монолитаи неумолимо наступали, сохраняя плотность рядов, плечо к плечу, перешагивая через тела иргамов и трупы их лошадей.

Завыла иргамовская труба, играя отступление. Всадников охватила паника, шеренги смешались. Вскоре вся конница, еще совсем недавно казавшаяся столь грозной, обратилась в бегство. По сигналу Эгасса фаланга остановилась, и только сотня легких всадников некоторое время преследовала отступающих.

Воины переглянулись: и это все? Их изумлению не было предела. Десятники посчитали своих людей и с удивлением обнаружили, что во всей партикуле нет ни одного убитого или раненого.

ДозирЭ с досадой послал меч в ножны. Схватка уже закончилась, а он не успел убить ни одного врага. Гаронны, теперь не видать ему золотой фалеры и пожизненной славы героя Битвы под Кадишем!..

Не медля ни мгновения, Эгасс повел «Неуязвимых» дальше. Партикула, как и прежде, двигалась в развернутом строю, готовая в любой момент вступить в бой. По пути попадались какие-то истерзанные отряды союзников, уныло бредущие в сторону авидронского лагеря, в том же направлении спешили перегруженные повозки с ранеными. Мимо, как сумасшедшие, проносились порученцы, изредка тут и там падали заблудившиеся стрелы и тяжелые каменные снаряды. Шум битвы с каждым шагом нарастал, и по этому приближающемуся железному грохоту, приправленному раскатистым ритмичным боем десятков калатуш, можно было судить о гигантском размахе происходящего сражения.

Вскоре монолитаи пересекли кадишскую дорогу, обогнули разгромленные позиции авидронских метателей (около сотни тяжелых метательных машин были разбиты, некоторые горели, сами же метатели, казалось, лежали повсюду), и вдруг оказались в трехстах шагах от правого фланга огромной иргамовской фаланги. Центр и левый фланг этого строя сражался с авидронским монолитом, но часть правого фланга выпирала и не была задействована в бою…

Хавруш уже не мечтал о победе. Совсем недавно он готов был поверить, что разобьет авидронов: правый и левый фланг противника держались из последних сил, да и центр оказался не столь мощным, как представлялось вначале. Но время шло, он кинул в бой уже все основные войска, а коротковолосые продолжали сопротивляться, и не было видно конца этой жуткой невообразимой бойне. С самого начала Хавруш отправлял и отправлял в сражение партикулы, словно бросал сухие щепки в полыхающий огонь, и все эти славные отряды сгорали за мгновение. Каждый самый незначительный успех битвы обходился Верховному военачальнику в тысячи и тысячи цинитов. Иргамы устали, потери громадные, резервов нет. Кажется, что достаточно одного небольшого толчка со стороны авидронов, и всё рухнет. К тому же никто не знает, что Алеклия задумал на самом деле. Может быть, всё это лишь часть коварного плана, затейливой игры? Не придется ли в скором времени иргамам отбиваться от наступающих со всех сторон авидронов?

На мгновение он вспомнил о лазутчике Гире, которого подослал к Инфекту Авидронии. Хавруш не питал иллюзий по поводу затеянной им авантюры и всё же подспудно надеялся: вдруг получится? Впрочем, по всему было видно, что Алеклия жив и продолжает управлять своими армиями. Скорее всего, Гиря больше нет. Жаль, если так!

На холме появился Дэвастас – утомленный, весь в пыли. Верховный военачальник был искренне рад видеть либерия живым и невредимым.

– Что скажешь? – спросил Хавруш.

– Мой кумир! Как ты и хотел, мне удалось прорваться в тыл авидронам! – разгоряченно начал Дэвастас. – Мы уничтожили множество отрядов и сотни метательных механизмов…

– Слава Деве! Но почему же ты вернулся? Почему не продолжил свой победоносный рейд?

Либерий виновато опустил голову.

– Дело в том, что со стороны авидронского лагеря к нам движутся крупные отряды, – угрюмо объяснил молодой военачальник. – Мне довелось столкнуться с небольшой, но весьма умелой авидронской фалангой. Мы бились отчаянно, но всё же были вынуждены отступить. После этого мою конницу атаковали еще несколько раз, я потерял более половины людей и еле-еле вырвался. Авидронов слишком много, наверное, значительно больше, чем нам представляется…

Хавруш невнятно поблагодарил Дэвастаса и отпустил его. Он крепко задумался, то и дело выдергивая из носа волоски, а потом подозвал стоящих в стороне военачальников.

– Скорее всего, нам придется отступать, – с тяжелым вздохом сообщил он. – Алеклии удалось скрыть от нас наличие многочисленных резервов. Всё это время нас просто дурачили…

Военачальники изумленно переглянулись. Еще мгновение назад все верили в близкую победу.

– Нам нужен план отхода, – продолжал Хавруш, отводя взгляд. – Ни в коем случае нельзя допустить неразберихи, бегства, сдачи в плен…

ДозирЭ воодушевила стремительная победа над всадниками. Сейчас он, крайне взволнованный, забыв свою недавнюю слабость, всей душой жаждал новой схватки. Хладнокровие ветеранов, самоотверженность товарищей, на чье плечо можно опереться даже в самой безнадежной ситуации, отточенная слаженность действий воинов монолита, заводные ритмы боевой музыки – всё это необыкновенно воодушевляло. Молодой воин впервые почти физически ощутил монолит, как единое живое тело, где он – всего лишь малая часть целого. Он будто слышал дыхание этого чудовищного организма – мощное, ровное, жаркое. И ощутил его настроение: головокружительную жажду боя, неукротимую веру в собственные силы, в победу. И его, наверное, как и всех, охватила жгучая жажда героического поступка, пусть даже ценою собственной жизни. Возможно, это и был тот самый ДУХ МОНОЛИТА, о котором говорил Эгасс несколько месяцев назад, встречая новичков из лагеря Тертапента.

Не сбавляя хода, «Неуязвимые» поворотили в сторону иргамовской фаланги и, пройдя несколько сот шагов, на полном ходу врезались в строй противника. Затрещали копья. С обеих сторон сразу пали многие, те, кто находился в первых рядах. Однако удар партикулы Эгасса был настолько силен, что весь огромный иргамовский монолит содрогнулся и, потеряв свои стройные очертания, причудливо перекосился.

Лучники и метатели Эгасса, расположившись на флангах, осыпали воинов Тхарихиба подожженными стрелами и зангниями. Вступили в бой пращники. По команде Эгасса на иргамовских легковооруженных конников, которые пытались атаковать «Неуязвимых» с тыла, спустили собак.

Музыканты, перекрывая грохот боя, без остановки играли «Вперед!», и крепкий авидронский монолит навалился всей своей массой на врага. Навалился и давил что есть сил – давил, давил… В дыму, который окутал место схватки, сложно было понять, что происходит. Вполне вероятно, что уставшие иргамы так и не разобрали, кто их атаковал и какой численностью. Возможно, они приняли небольшой монолит Эгасса за авангард подходящих крупных авидронских резервов.

Вскоре часть иргамовской фаланги стала пятиться. Заметив это, Лигур, находившийся поблизости, немедленно приказал играть общее наступление. Весь центр авидронской армии вдруг взбодрился, подравнялся и яростно заклокотал.

«Неуязвимые» продолжали теснить противника. Каждый шаг вперед давался ценою многих потерь. Но и иргамы теряли сотни воинов. Поскольку копьеносцы с обеих сторон все уже пали, началась жаркая клинковая рубка.

Неожиданно Инфекту доложили, что монолит Эгасса одерживает победу, и часть тяжеловооруженных иргамов отступает. Известие оказалось настолько ошеломляющим, что Алеклия сначала не поверил в него и послал белоплащных всё тщательно перепроверить. Вскоре сообщение подтвердилось. Отчаяние Божественного сменилось осторожной надеждой. Инфект отдал множество приказов и постепенно, еще до конца не веря в удачу, стал приходить в себя. К нему вернулась прежняя решимость и невозмутимость.

Авидроны пошли вперед, иргамы, еще полные боевой злости, горячо огрызались, но уже не в силах сдержать лигуровские партикулы, постепенно отползали назад. Спустя какое-то время наступление авидронов приняло необратимый характер. Некоторые иргамовские отряды побежали.

Алеклия, несколько опережая события, продиктовал короткое сообщение и приказал срочно отправить его голубем в Грономфу. Победа! Решительная безусловная победа!

ДозирЭ не знал, сколько прошло времени. Ему показалось, что совсем чуть-чуть. Он не помнил себя. Это было какое-то затмение разума. Легко расправившись с первым иргамом, он просто дрался и дрался, и всё получалось как-то совсем легко, будто это вовсе и не бушующий рукопашный бой, а утренняя разминка. Внезапно он обнаружил, что иргамов больше нигде нет, что бой уже давно кончен и монолит Эгасса больше не наступает. Его позвали. Сквозь звон в ушах и какофонию боевых сигналов он слышал свое имя, которое настойчиво повторялось: «ДозирЭ! ДозирЭ, успокойся. Слышишь, ДозирЭ! Да стой же!» И он с трудом заставил себя остановиться и опустить меч: какая-то неведомая сила внутри него всё еще пламенела, продолжая настойчиво требовать схватки и крови.

ДозирЭ оглянулся. Кругом вповалку лежали изрубленные тела в искореженных доспехах. Многие стонали. Выжившие в недавней бойне воины приходили в себя; кто-то присел на край разбитой повозки, некоторые молились. Мелькали плащи лекарей. Телохранители Эгасса, расхаживая меж трупов, выискивали раненых иргамов и безжалостно их добивали. Сам партикулис медленно ехал на своем коне и, несмотря на одержанную победу, невесело осматривался. «Неуязвимые» понесли огромные потери – это было видно невооруженным глазом.

Неподалеку ДозирЭ заметил Тафилуса. Великан, весь забрызганный кровью, помогал Идалу стащить поврежденный панцирь. Заметив ДозирЭ, оба обрадовались, подошли к нему и обменялись приветствиями. Все трое отделались лишь незначительными царапинами.

– Ну вот, ДозирЭ. Ты этого хотел и получил. Теперь ты герой – возрадуйся! – с грустью сказал Идал.

ДозирЭ удивленно посмотрел на друга:

– Какие сомненья тебя тревожат? Мы же победили!

Идал покачал головой:

– Победили не мы – победили злые духи, гаронны, которые столкнули сегодня здесь два народа и заставили их беспощадно убивать друг друга. Оглянись и посмотри, что мы натворили.

ДозирЭ еще раз посмотрел вокруг себя: сотни убитых мужчин, авидронов и иргамов, лежали повсюду.

– Мы сотворили победу! – пожал плечами ДозирЭ, совсем не понимая настроения друга и всё же подспудно чувствуя в его словах некоторую долю истины.

– Что ж до меня, – вмешался в разговор Тафилус, – то более всего сейчас я мечтаю о жареной бараньей ноге, обещанной Божественным каждому отличившемуся воину.

Глава 15. Люцея Инфекта

В блаженной Грономфе медленно таял удушливый день. Свежело, блекли краски, растворялись тени. Уходил на покой солнечный диск, уступая первенство на небосводе Хомее и звездам путеводным. Вышли на улицы и площади факельщики, готовые зажечь тысячи огней: озарить город светом покойным, удерживая до поры в темных закоулках и подворотнях черные страхи.

Один за другим у здания акелины Инфекта с тяжелыми гранитными колонами и массивными дверьми из черного дерева появлялись известные эжины и прославленные военачальники. Кто пешком, воровато оглядываясь, кто верхом, бряцая многочисленным оружием, а кто – с помпой, на конных носилках, в сопровождении множества крикливых слуг. Но внутри они находились недолго. Жуфисма – распорядительница акелины, отказывала всем подряд, ссылаясь на то, что Андэль, а спрашивали только ее одну, больна или отпущена домой. Не возымели действия и щедрые горсти золотых монет, предлагаемые с небывалой поспешностью. Именитые авидроны, рассыпаясь проклятиями, а некоторые непрекрыто угрожая, все до одного вынуждены были уйти ни с чем.

Шестнадцатилетняя люцея по имени Андэль с некоторого времени пользовалась завидным успехом. Причиной тому была ее внешность: черные чуть раскосые глаза под тонкими изогнутыми бровями, красивый лоб, чудные светлые волосы, подвижные чувственные губы. А может, мужчин влекла ее молодость, мнимая неопытность, кажущаяся непорочность? Так или иначе, но Андэль выгодно отличалась от своих старших подруг – умелых любовниц, проведших в акелине годы и познавших все премудрости игр сладострастия. При любых обстоятельствах она сохраняла особую гордость, некую недоступность, чистоту духа и степенность – признаки породы, свойственной некоторым грономфским женщинам. И всё это влекло несказанно.

В этот день Андэль возилась в небольшом саду, что располагался во внутреннем дворике акелины. Предметом ее забот стали луковицы жемчужины, которые она месяц назад купила на рынке за свои деньги и с разрешения Жуфисмы собственной рукой посадила на небольшом участке земли. Теперь каждый день девушка наблюдала, как пробиваются ростки, набухают мякотью, дают острокрылые отростки. Пройдет немного времени, и однажды утром заметно подросшие растения вспыхнут белыми, красными, оранжевыми, голубыми красками. Крупные головки цветов будут поначалу закрыты, но по истечении нескольких дней лепестки раскроются, и тогда необычайный аромат наполнит сад.

Андэль с детства выращивала жемчужины. Ее отец Чапло однажды принес из города луковицы и смастерил аккуратную грядку, с тем расчетом, чтобы будущим росткам было достаточно солнца, но и чтобы тенистые кроны деревьев непременно защищали их от прямых палящих лучей. Чтобы поблизости была вода для обильного полива, но сама земля сохраняла умеренную влажность. Чтобы нежные всходы не повредила мелкая тварь… Трудолюбивый старик натаскал с озера ил, использовал немного лошадиного навоза и белой глины, всё это смешал в пропорции, одному ему известной, и, аккуратно разделив каждую луковицу на четыре части, посадил дольки в землю. Дальнейший уход за привередливыми растениями был поручен дочери, чем она и занялась с превеликим удовольствием.

В тот раз цветы не принесли хозяйству Чапло больших доходов – продавец-цветовод обманул бывшего цинита, продав ему вместо редкой голубой жемчужины луковицы обычной, желтой. Но Андэль выращивание цветов пришлось по душе, и в дальнейшем она с одинаковой любовью относилась к любой луковице, к любому цветку. Как много времени провела она за этим занятием в уединении, погружаясь в мечты! О красивом юноше-путешественнике, который ее полюбит и увезет на золотой колеснице в далекие страны, а потом окажется, что он интол небольшого государства. О громадном дворце с тысячью слуг, в котором она будет жить. Сколько тайных девичьих откровений услышали эти нежные благоухающие создания! В то время Андэль поклялась себе, что как бы боги ни распорядились ее судьбой, она везде и всегда будет выращивать жемчужины – желтые, белые, оранжевые, красные, голубые, черные…

Сад акелины был единственным местом, где уроженка Удолии, привыкшая к одиночеству, могла хоть на несколько мгновений остаться одна. Девушка в задумчивости присела на каменную скамью. Сначала она с грустью думала об отце, едва сдерживая слезы, и о доме на берегу Удолии, потом вспомнила юношу по имени ДозирЭ, и сердце ее томно затрепетало. Она закрыла глаза и попыталась представить себе молодого человека, но с огорчением убедилась, что не может вспомнить его лица. В памяти остались только чувства, яркие, как вспышка молнии.

Пройдет год, а может быть, пять, и юноша со шрамом на лице станет известным военачальником, фантазировала Андэль с замиранием сердца. И тогда он вернется в Грономфу, отмеченный многими наградами, найдет ее и выкупит из акелины. И приведет в роскошный дворец, полученный от Инфекта в благодарность за совершенные подвиги…

Андэль окликнули, и девушка вздрогнула, как будто ее застали на месте преступления. Она оглянулась и увидела Каруду – свою подругу и служанку.

– Что ты здесь делаешь, Андэль? – возмутилась Каруду. – Ты же знаешь, Жуфисма запретила тебе работать. Если она увидит – мы обе будем строго наказаны.

– Мне всё равно, – отвечала юная люцея.

Каруду когда-то считалась украшением этой акелины. Родом она была с полуострова Бирулая, во время войны со Стилием, еще ребенком, попала в рабство, и ее продали на невольничьем рынке богатому яриадцу; а когда девушке исполнилось четырнадцать – в акелину средней руки, где ею забавлялись военные и торговцы. Еще через три года ее купил путешественник-мореплаватель. Каруду оказалась в Грономфе, где по законам страны получила свободу. Как оказалось – мнимую: ее заставили подписать кабальный онис, по которому она становилась люцеей Инфекта и за умеренную плату должна была удовлетворять любые мужские желания. Бывшая рабыня всё же решила, что ей несказанно повезло, и принялась самым трудолюбивым образом исполнять знакомые ей с детских лет обязанности.

У нее не было недостатка в поклонниках. При этом все они: взбалмошные десятники и добродушные военачальники, жадные хозяева лавок и располневшие владельцы кратемарий, требовательные росторы – были богаты и приносили акелине немалый доход. Вскоре Каруду освободили от работ по акелине, и она заимела прислугу из числа менее удачливых люцей.

Однажды в акелине появился сказочно богатый судовладелец по имени Туртюф. Он имел пятнадцать широкопарусных палатин и вместительные склады в грономфском порту, а в Старом городе содержал роскошный дворец, который так и называли – дворец Туртюфа.

Каруду приложила все силы, чтобы понравиться знатному эжину. И ее труды увенчались успехом: Туртюф сделал люцею своей постоянной любовницей. Теперь деньги полились рекой в акелину Инфекта, и жизнь Каруду изменилась. Ей отвели отдельное жилище в лучшей части дома, позволили отлучаться в город и проводить в нем сколько угодно времени, а главное – ей не приходилось больше развлекать других мужчин.

Так длилось несколько лет. Туртюф появлялся каждые одиннадцать дней, проводил в обществе Каруду и танцовщиц какое-то время и беспечно сорил деньгами, оставляя за раз не менее десяти инфектов. Иногда он пропадал на несколько месяцев или на полгода, отправляясь в дальнее плавание, но всё равно три раза в месяц, в последний день каждой триады, мальчик-слуга приносил в акелину деньги, будто встреча состоялась. Каруду наслаждалась своим счастьем, а Жуфисма и ее подруги сдували с нее пылинки.

Вскоре в акелине появилась новая люцея – наивная, словно голубиный птенец, авидронка. Выросла она в лесу, в землевладении своего отца, едва умела читать и писать, а уж о мужчинах и вовсе не имела никакого понятия. Прочие люцеи посмеивались над несмышленой селянкой и постоянно поучали ее. Но опытная Каруду сразу насторожилась. Уж слишком красивые глаза были у этой скромницы. Слишком чиста была глупышка.

Первые дни Андэль проплакала, а потом ее облачили в дорогие плавы, возложили на голову бронзовый венец люцеи, научили манерам, посвятили в главные таинства ремесла и заставили работать. Прошло несколько месяцев, и она вполне свыклась с новыми обязанностями, к которым, между прочим, отнеслась со всей серьезностью. Только теперь люцеям акелины было не до смеха – большинство посетителей жаждали только ее и не хотели слышать ни о ком другом.

Многоопытная Жуфисма, бывшая люцея, а ныне вполне обеспеченная распорядительница акелины, больше всего на свете боялась потерять щедрого Туртюфа. Каруду была уже слишком стара для такого богатого и избалованного ласками эжина. Имелся только один способ удержать судовладельца, и старшая женщина с присущей ей предприимчивостью приступила к осуществлению тонкого хитроумного плана.

Вскоре Туртюф действительно обратил внимание на сочный персик, едва надкушенный похотливыми грономфскими мужами. Он стал охладевать к Каруду и всё больше заглядывался на светловолосую авидронку, которая с некоторых пор прислуживала ему во время трапезы, омовения и отдыха. Через месяц он бросил Каруду и обратил свою страсть, впрочем, как и кошель, в сторону Андэль.

Все блага, коими пользовалась бывшая любовница, вдруг перешли к авидронке. Теперь она была ограждена от других посетителей, имела собственные покои, особый стол, лучшие благовония. Ей было запрещено работать, целыми днями она проводила в купальнях либо в лавке продавца плав, а несчастная Каруду вернулась в общие покои и приступила к обычным обязанностям люцеи, от коих уже совершенно отвыкла.

Несмотря на обстоятельства, отношения между двумя люцеями сложились доверительные. Андэль чувствовала себя неловко, но Каруду постепенно убедила авидронку, что так распорядились боги и она обиды не держит. Наивная Андэль поверила новой подруге – она нуждалась в сострадании, которое она нашла в отношениях с женщиной, старшей по возрасту и более опытной в ремесле. К тому же ей не с кем было поговорить, поделиться сокровенным.

Вскоре Каруду испросила у Жуфисмы позволения прислуживать новой любовнице Туртюфа. Андэль с радостью восприняла новость и, несмотря на отношения, предполагающие почти рабскую зависимость, продолжала вести себя по-дружески. Каруду же теперь всегда находилась рядом, действительно пытаясь помочь, подсказать, иногда утешить. Она была трудолюбива и услужлива.

После каждого посещения Туртюфа добрая Каруду старалась узнать о встрече как можно больше, чтобы помочь не очень-то опытной любовнице. Ее интересовали мельчайшие подробности. Андэль добродушно и открыто отвечала на все вопросы…

– Мне всё равно, – отвечала юная люцея на оклик своей служанки.

– Любую работу ты должна поручать мне. Иначе нам несдобровать. Ты же знаешь Жуфисму! Я не хочу обслуживать матросов в портовой акелине!

– Прости меня, я не подумала, – согласилась Андэль.

– Хорошо, – кивнула подруга. – Скоро явится Туртюф, а ты еще совсем не готова. Пойдем, я натру тебя благовониями, нанесу на лицо краски и одену в плавы.

И Каруду потянула молодую люцею в дом, отрывая от любимого занятия. Андэль нехотя попрощалась с ростками жемчужин и покинула сад. Женщины узкими коридорами прошли в сводчатые купальни.

В купальнях акелины, выложенных зеленым мрамором, из львиных ртов струились воды, наполняя два небольших бассейна – с холодной и горячей водой. Кисейный парок от нагретого пола и воды тянулся вверх, к световому колодцу, и там нехотя исчезал. Две совсем юных люцеи не авидронского происхождения плескались в «холодном» бассейне. Обе походили на островитянок – низкорослые, черные и толстогубые. Они весело болтали на родном языке, издавая короткие грубые звуки. Зычный смех, отражаясь от глухих каменных стен, приобретал поразительную силу и гулкость и был слышен во всех соседних помещениях. Заметив вошедших, обнаженные веселушки испугались и смолкли. Выбравшись из бассейна, они быстро облачились в муслиновые туники и покинули купальни.

Каруду помогла авидронке раздеться и распустить волосы. При помощи изящного серебряного ковша, «сахарного камня» и губчатой рукавички помощница омыла кожу Андэль теплыми водами.

– Твоя кожа нежна и шелковиста, Андэль, как лепесток цветка, – сказала Каруду, поглаживая рукавицей плечи, спину и бедра девушки. – Только у авидронок может быть такая красивая кожа. Туртюф тебе об этом говорил?

– Говорил, – отвечала девушка. – Он говорил, что ни разу не встречал женщины с такой упругой и свежей кожей. Что кожу других женщин нужно натянуть на калатуши, ибо ни для чего другого она не годится.

Андэль рассмеялась, а Каруду вспыхнула и закусила губу, но и виду не подала, что заметила оплошность Андэль. Напротив, спокойно закончила омовение и насухо вытерла тело авидронки. Затем она наполнила ладонь душистым маслом и принялась старательно умащивать кожу юной красавицы, после чего костяным гребнем расчесала ей волосы.

Туртюф был хорош в своих темно-синих одеждах. Красив. Богат. Походил на знатнейшего посланника загадочной далекой страны.

Многие путешествия, а также неограниченность средств – наложили отпечаток на его внешний вид. А был он в широких штанах, кои носят народы Оталарисов, в длиннополой яриадской рубахе, поверх нее – в открытой парраде с меховыми вставками, которые предпочитают мореходы, и в странном плаще без застежек с вырезами для рук. К широкому поясу, усыпанному драгоценностями, крепились кинжал «дикая кошка» в эффектных ножнах, покрытых дикарской символикой, несколько увесистых кошелей и футляр для онисовых свитков. Во всей его одежде чувствовалась чванливая роскошь, избалованный вкус, презрение к узколобой местной моде, этакая насмешка над приземленной грономфской моралью и неповоротливой культурой, не желающей замечать более изящного и практичного.

На самом деле Туртюф редко менял наряды, высказываясь о моде, как о занятии недостойном мужчины. Разве можно отвлекаться от дел великих на такой пустяк? В театре, на палубе корабля, на трапезе у липримара или в седле он мог быть в одном и том же, и только в зависимости от обстоятельств менялось количество украшений, которое, впрочем, было всегда велико.

Туртюф был заметен за тысячу шагов, сильный, красивый, еще сравнительно молодой мужчина. Такого человека увидишь и запомнишь на всю жизнь. Настоящий авидронский эжин – смелый и властный, целеустремленный.

Жуфисма, располневшая сорокалетняя женщина, еще красивая, еще для многих желанная, самым изысканным образом приветствовала посетителя.

Распорядительница и гость поднялись на хирону, где цвел благоухающий сад и били фонтаны. Туртюф снял плащ, отвязал пояс с оружием и стянул при помощи прислужниц глухие кожаные сапоги. Его натруженные ноги омыли душистой водой и облачили в мягкие невесомые сандалии. Подали молодого вина и холодного мяса. Заиграла лючина. Вперед вышли обнаженные танцовщицы.