Текст книги "Шерас"

Автор книги: Дмитрий Стародубцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 84 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Глава 20. О пользе золота

Воздушный шар распорядителя боев Мемрика оказался непрочным. Через некоторое время, когда уже стемнело, его оболочка прохудилась, и матри-пилога стала быстро снижаться. ДозирЭ, Тафилус и Идал сбросили грузило, но это не помогло. Тогда они избавились от всего лишнего в корзине: оружия, запасных снастей, воды, съестных припасов. Воздушный шар лишь на мгновение замедлил падение.

В свете Хомеи было видно, как из оболочки с шипением струится желтый воздух. ДозирЭ, ухватившись за веревки, осторожно выглянул из корзины – матри-пилога стремительно сближалась с чернеющими верхушками деревьев.

Наконец воздушный шар рухнул; хрустнули ветви, с треском переломились поперечные паруса, затрещала ткань оболочки. Корзину тряхнуло так, что Идал вылетел вон. Когда до земли оставалось совсем немного, корзина повисла на снастях, которые зацепились за ветки. Тафилус и ДозирЭ вывалились наружу и оказались по грудь в теплой вонючей топи. Мириады светящихся мошек взвились над трясиной и угрожающе загудели. Авидроны попытались выбраться, но чем больше они двигались, тем глубже утопали, особенно тяжелый девросколянин. Мелкие кровососущие твари уже забрались под одежду и остервенело кусали беззащитных людей, сверху их атаковали разозленные москиты, жаля в лоб, в нос, в губы, забираясь в уши и в волосы. По лицам авидронов уже текли струйки крови, запах которой привлек тучи другой изголодавшейся нечисти. А густая вонючая жижа продолжала засасывать.

Хлопнула крыльями крупная хищная птица, прилетевшая на шум. Теперь она выжидала на ветке, глаза ее горели, а из мощного клюва время от времени вырывался нетерпеливый крик. Неподалеку призывно рыкнул большой зверь. Ему протяжно ответили душераздирающие голоса сородичей.

– Эй, авидроны? – раздался знакомый голос.

– Идал! – обрадовался ДозирЭ. – Ты не погиб, дружище?

– Как я мог погибнуть? – удивился Идал. – Ведь вам угрожает опасность. Держите!

И он бросил цинитам конец веревки.

Воины были спасены. Болотная муть потом еще долго недовольно чавкала и пузырилась, словно оскорбленная тем, что лишилась своей законной и почти заполученной добычи.

– Пошла прочь! – ДозирЭ метнул в ночную птицу тяжелую ветку. – Сегодня тебе не удастся отведать человечины!

Жирный людоед взвизгнул, расправил широкие крылья и обиженно удалился.

Друзья нашли сухое место. Опасаясь хищных животных, они оградились подобием частокола и развели костер. Перевязав раны, они смогли немного отдохнуть. На следующий день авидроны отправились в путь, выбрав то направление, которое показалось им верным. Поскольку у бывших пленников и капроносов не оставалось на теле живого места, они двигались медленно, то и дело устраивая привалы для отдыха.

Сорок солнц ДозирЭ, Тафилус и Идал блуждали в иргамовских лесах. Одежда изорвалась, доспехи были брошены. Они одичали, обросли, тела покрылись незаживающими ссадинами и гнойниками. Не раз авидроны вступали в бой с кровожадными хищниками, но всегда одерживали победу и получали в награду мясо убитого противника. Однажды их атаковал саблезубый тигр. Как-то ночью напал гигантский медведь. Более пяти дней друзей сопровождала большая стая волков.

Питались авидроны в основном кенгуровыми крысами или броненосцами, которых было легче всего ловить, а воду пили из огромных лесных луж или озер.

Время от времени они выходили к небольшим иргамовским деревням, где добывали немного чистой воды и съестного, брали с собой одного из жителей и использовали его недолгое время в качестве проводника, после чего отпускали.

На сорок первый день изнурительного путешествия авидроны впервые увидели насыпную дорогу. Вскоре по ней проехал конный отряд лучников. Это были лаги – авидронские союзники. Друзья вышли из чащи и сдались лихим всадникам, которые сначала не поверили ни единому слову заросших странников и собрались их убить, но в итоге крепко связали и доставили в свой лагерь.

Проведя в яме для пленных более десяти дней, воины наконец были перевезены в авидронский лагерь, располагавшийся недалеко от Кадиша. Но не успели они порадоваться столь удачно складывающимся обстоятельствам, как и там их бросили за решетку, не желая выслушивать тот неправдоподобный бред, который они несли. Прошло еще четыре дня, пока троих авидронов, больных и истощенных, не привели на веревке в богатый шатер.

ДозирЭ первого грубо втолкнули внутрь, и он упал на колени. Крепкие руки, давящие на плечи, удерживали его в этом положении. То, что молодой человек увидел, подняв голову, лишило его остатка сил. Перед ним был Сюркуф – тот самый айм Вишневых, который за несколько дней до кадишского сражения пытался задержать грономфа.

– Эгоу, мой неуловимый герой, вот мы и встретились, – язвительно сказал Сюркуф. – Я же вас предупреждал, чтобы вы молились к смерти.

В шатер втолкнули остальных пленников. Они пытались подняться с колен, но хмурые стражники не позволили им этого сделать.

– Что тебе надо? Почему ты меня преследуешь? – спросил ДозирЭ.

Сюркуф не ответил на вопрос. Он встал перед коленопреклоненными авидронами, подбоченясь и широко расставив ноги. ДозирЭ почувствовал приторный аромат его благовоний, и к горлу подкатила тошнота.

– Не могу поверить, что это действительно ты, ДозирЭ. Не зря я неустанно молился Гномам и Божественному. Скоро будет год, как я охочусь за тобой по приказу Круглого Дома, недоедая и недосыпая… Я рад встретить и твоих друзей-сообщников…

Вишневый несильно пнул ДозирЭ ногой в грудь, и тот повалился на бок. Видимо, айм потревожил старую рану – грономф вскрикнул от боли.

– Ты не имеешь права так обходиться с монолитаями Инфекта! – угрожающим тоном произнес Тафилус, и стражники, понимая, что великан обладает недюжинной силой, вцепились в его руки и плечи.

– Да ну? А где вы видели монолитаев Инфекта? Передо мной три бородатых иргамовских лазутчика, которых следовало бы немедленно казнить!

– Вы должны сообщить о нас партикулису Эгассу, – потребовал Идал.

– Зачем беспокоить по пустякам столь доблестного военачальника, тем более, как выяснилось, боевого друга Алеклии? Неужто мы и сами во всем не разберемся? У нас в Круглом Доме в Грономфе и не такие вопросы решаются. Кстати, в тамошних подвалах вы раз и навсегда забудете о каких-либо правах. Так ведь, Белмодос?

Тут только пленники заметили писца, который корпел над свитками в углу шатра. Он поднял голову, открыв совсем юное розовощекое лицо, уже отмеченное грубым шрамом, и ответил без промедления, угодливо улыбнувшись:

– Совершенно справедливо, мой повелитель.

Сюркуф кивнул Белмодосу, и тот вновь склонился над онисовыми листами. Сюркуф сделал несколько шагов по шатру, о чем-то размышляя.

– Выслушай меня, айм, – обратился к Вишневому ДозирЭ. – Я расскажу тебе все, и, может быть, тогда ты в какой-то мере изменишь свое суждение.

– Мне некогда тебя выслушивать, презренный. Завтра тебя и твоих друзей в цепях отправят в Грономфу, и там ты расскажешь обо всем. Другим.

– И всё же я прошу тебя – выслушай. Я буду так же краток, как и великий Провтавтх, – взмолился ДозирЭ, вызвав столь слабодушным поведением неодобрение своих товарищей.

При имени Провтавтх Сюркуф усмехнулся и, казалось, смягчился:

– Ладно. Поднимись, встань на одну ногу и говори столько, сколько выдержишь в таком положении.

Писарь в углу тихо хихикнул. Вишневый махнул стражникам, и они отпустили пленника.

ДозирЭ принял требуемую позу и начал рассказывать про то, как покинул отчий дом и отправился в лагерь Тертапента. Он пытался говорить кратко и не задерживаться на мелочах, но это у него плохо получалось. Когда грономф поведал о маллах, о десятнике гиозов Арпаде, который его отпустил, о многом другом, и подобрался к истории с золотой статуей Слепой Девы, нога, на которой он стоял, уже затекла. И всё же ДозирЭ, пошатываясь, напрягаясь изо всех сил, дошел до конца своей истории, подробно описав необычайные событияя в иргамовском городе Тедоусе и бегство на матри-пилоге.

– Теперь ты видишь, айм, что мы не иргамовские лазутчики, а верные Авидронии и преданные Инфекту воины, просто на нашу долю по воле насмешливых богов выпали все эти удивительные злоключения…

ДозирЭ пошатнулся, теряя равновесие.

– И последнее. Ты можешь сделать со мной все, что пожелаешь. Но отпусти этих славных воинов. Ведь ты искал меня? Что ж, я в твоем распоряжении…

И молодой человек рухнул на землю.

Сюркуф всё это время внимательно слушал, а Белмодос быстро записывал, мастерски обращаясь с лущевыми стержнями. Когда ДозирЭ закончил, Вишневый схватил со стола свиток с еще не высохшей авидронской вязью и пробежал строчки глазами.

– Я сталкивался со многим в своей жизни, рэмы, но подобных сказок мне еще не доводилось слышать, – сказал он, покраснев, и его орлиный нос даже как-то заострился от гнева. – Если я отправлю этот онис в Грономфу, надо мной будет смеяться весь Круглый Дом. Эгоу, авидроны, я вижу, здесь у нас разговора не получится. Встретимся в Грономфе.

И Сюркуф сжег онис в пламени факельницы. ДозирЭ едва не задохнулся от ярости, а Тафилус рванул веревки на своих руках, и они затрещали. «Стража, увести!» – приказал Вишневый. Воины схватили пленников и вывели вон.

– Пиши, Белмодос: пленные отчасти сознались, что за спасение золотой статуи Слепой Девы и прочие услуги приняли от иргамовского военачальника… как там его звали? – Дэвастаса деньги в размере, м-м, двух золотых берктолей и получили от него новые поручения касательно, м-м, касательно осадных работ авидронской армии под Кадишем. Написал?..

Партикула Эгасса теперь располагалась под самым Кадишем в одном из лагерей и непосредственно участвовала в осаде крепости. Работа нашлась всем: лучникам и метателям, всадникам и колесничим, мастеровым, лагерной обслуге, землекопам, следопытам, монолитаям и даже «бессмертным». Партикулис Эгасс сбился с ног в бесконечных заботах. Однажды, отдыхая в купальнях от своих немалых трудов, он вдруг заметил голого светлокожего юнца со шрамом через всё лицо. Это было возмутительно. Военачальник ранга Эгасса беспрерывно охранялся. Ни один посторонний без разрешения просто не мог к нему приблизиться. Эгасс схватился за меч, который всегда был рядом, и вскочил, приготовившись отражать нападение. Молодой человек замахал руками, показывая, что он свой и беспокоиться не о чем. В купальни вбежали телохранители, но неизвестный взмолился:

– Выслушай меня, партикулис, и ты будешь мне непомерно благодарен, когда узнаешь, о чем идет речь.

– Говори, – ответил Эгасс, показывая телохранителям, чтобы они ушли.

– Я служу писцом у Вишневых плащей, и зовут меня Белмодос.

– Где ты заработал этот шрам, Белмодос? – спросил Эгасс, зевнув и вновь улегшись на раскаленные каменные плиты купальни.

– Год назад я записывал признание одного лазутчика. Стражники недоглядели, он вырвался и ножом нанес мне эту страшную рану.

– Хороший удар, совсем неплохо, – одобрительно цокнул языком партикулис.

– Так вот, рэм, недавно к нам привели трех молодых мужчин, похожих на воинов, которых захватили лаги в ста итэмах отсюда. Они долго странствовали и были крайне истощены, а тела их вдоль и поперек покрывали незаживающие раны…

И Белмодос рассказал о том, что видел и слышал день назад в шатре Сюркуфа. Чем дольше Эгасс слушал, тем внимательнее становился его взгляд. Когда писец закончил, военачальник быстро поднялся, словно услышал сигнал нападения, и Белмодос, к своему крайнему удивлению, вдруг увидел перед собой не уставшего немолодого авидрона с рыхлым распаренным телом и отсутствующим взглядом, но воина Инфекта. От недомоганий и сонливости не осталось и следа. Партикулис стал ругаться, словно погонщик скота, и начал собираться. Юный писец рассеянно наблюдал за ним.

– Постой, но почему ты рассказал мне об этом? – спохватился Эгасс.

Белмодос замялся, глаза его заблестели, а ужасный шрам на лице набух и зарделся.

– Я… Мне показалось, что они говорят правду…

– Ну-ну, – усмехнулся в ответ начальник «Неуязвимых».

– Но ко всему прочему, я рассчитывал на небольшое вознаграждение, – застенчиво признался Белмодос. – Ведь я его заслужил?

– Конечно. Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Это честные люди и славные воины. Своим смелым поступком ты, возможно, спас их от неминуемой гибели.

И военачальник протянул писцу золотой инфект.

– Но помни, – добавил, вручая монету, Эгасс и нехорошо сверкнул глазами, – этот золотой только тогда пойдет тебе на пользу, если о нашем разговоре никто не узнает…

Алеклия вышел из шатра, который располагался на холме, посреди лагеря, и, оглянувшись по сторонам, вздохнул полной грудью. Вокруг горели тысячи огней. Уже наступила ночь, еще одна ночь этой упорной многомесячной осады.

Инфект Авидронии любил это время суток. Любил Хомею, свет которой не слепил, а был приятен и мягок. Любил тишину, когда затухал гвалт огромного воинства и можно было отдаться неспешным размышлениям. Любил, потому что только тогда можно было хоть на некоторое время сбросить с себя маску Бога, Полководца всех полководцев, и побыть обыкновенным человеком. Впрочем, ночь, наверное, любил и весь авидронский лагерь, и даже весь гарнизон противника, засевший в крепости, ибо только ночь приносила всем желанную передышку; и воины, устраиваясь на ночлег, говорили: «Слава ночи! Я жив, и это уже хорошо. А завтра – будь что будет!» Единственное, чего недоставало Божественному вот такой свежей ночной порой здесь, под Кадишем, так это Провтавтха.

Алеклия посмотрел в сторону ненавистного Кадиша. И в уши вдруг ворвались тысячи резких отвратительных звуков, так не идущих ночной идиллии.

С некоторых пор ночь более никому не приносила облегчения. Потому что однажды он распорядился и в темное время продолжать осадные работы, а еще ни на мгновение не останавливать обстрел Кадиша из метательных механизмов. В тот момент, когда война зашла в тупик, потому что авидронская армия уткнулась в неприступный Кадиш и не могла далее ступить ни шага, в тот момент, когда многие чувствовали безысходность, а в глазах военачальников и цинитов появилась тоска, а потом упрек в нерешительности, потому что победа, почти добытая, иронично ускользала из рук, превращаясь в жестокое поражение, – в этот момент Инфект не мог поступить иначе. Или армия Авидронии бесславно уйдет, обесчещенная, или Кадиш будет взят любым способом, хоть бы и тяжелым кровопролитным штурмом.

После кадишского сражения, когда иргамы поспешно бежали, взятие крепости казалось делом нескольких месяцев. Тогда у всех возникло ощущение, что война почти закончена, что Тхарихиб не оправится от тяжелого поражения, несмотря на то, что часть армии ему удалось сохранить. На это время Алеклия и решил задержаться в Иргаме, поддавшись общему настроению, чтобы самому организовать осаду и, если повезет, присовокупить к своим многочисленным легендарным свершениям еще один подвиг. Конечно, он знал, что в крепости заперся огромный стотысячный гарнизон, что запасов еды хватит на год, что оборонительные сооружения более чем неприступны. Но ведь Грономфа на протяжении всей своей истории побеждала прежде всего там, где победить было невозможно; так почему Кадиш должен стать исключением? А главное, еще никогда авидроны не окружали крепость столь многочисленным войском.

Инфект собрал у крепости более чем трехсоттысячную армию, восемь тысяч метательных механизмов, около ста передвижных башен. Через пять дней кольцо вокруг Кадиша замкнулось. Вылазки из крепости и атаки извне не приносили иргамам результата. Еще через десять дней Кадиш оказался в безнадежной блокаде.

К крепости привели сто тысяч землекопов и мастеровых, прежде всего каменщиков. За сорок дней у Кадиша возвели мощную укрепленную позицию. Она состояла из двух линий: внутренней, обращенной к стенам, и внешней, защищающей самих авидронов от внезапного нападения извне. Первая линия находилась на расстоянии восьмисот мер от стен крепости, наружная следовала через тысячу шагов от первой. Теперь у неприятеля пропала последняя возможность вырваться из окружения либо получить помощь извне. Сами же воины Инфекта расположили свои стоянки между этими линиями по всей длине через равные промежутки и всегда готовы были действовать с любой стороны в любом месте.

Внутренняя линия укреплений, обращенная к стенам крепости, представляла собой широкий вал высотой в пятнадцать мер с деревянным, а местами каменным бруствером. Через каждые сто шагов из больших каменных глыб выстроили башни с толстыми стенами высотой не меньше кадишской стены. С интервалом в двести шагов были устроены ворота, через которые предполагалось выдвигаться на штурм. На плоской вершине вала по всему периметру расположились метательные механизмы – главная надежда Алеклии.

Пока возводились укрепления, землекопы засыпали все три рва, опоясывающих Кадиш, и срыли густой металлический частокол. Осажденные пытались всеми силами этому помешать, метали камни, зангнии, большие стрелы. Они оказались прекрасными лучниками и пращниками. Авидроны под прикрытием осадных навесов, кротов, яман, осадных щитов выдвигали вперед целые партикулы лучников, которые эффективно противодействовали воинам гарнизона. И всё же каждый день гибли тысячи землекопов. Где было возможно, авидроны использовали осадные пологи на длинных шестах, которые вязали из канатов или плетней. Их поднимали особыми механизмами, закрывая осажденным обзор, и тем самым спасали работающих от обстрела. Высота таких воздушных стен достигала тридцати мер, а ширина превышала пятьдесят шагов. Воинов Тхарихиба эти пологи приводили в бешенство, и они пытались любым способом, иногда совершая отчаянные вылазки, их уничтожить.

Когда же авидроны закончили обустраивать свои позиции и подвезли огромное количество метательных снарядов, Кадиш подвергся ураганному обстрелу. Любая другая стена развалилась бы сразу после столь мощного натиска и похоронила бы своих защитников под собственными развалинами. Но не таков был Кадиш, который сами иргамы прозывали Твердыней Тхарихиба.

Кадиш построили авидроны, по-авидронски, и он обошелся иргамам в горы золота, по праву считаясь лучшей крепостью на континенте. Он являл собой целую систему многоступенчатых оборонительных сооружений, состоящую из нескольких самостоятельных частей. Победа на одном участке укреплений не значила ничего. Требовалось взять, по меньшей мере, третью часть периметра, чтобы даже не победить, а лишь добиться небольшого преимущества.

Крепость была выстроена многоугольником и имела по наружной стене, которая была длиною в восемь тысяч шагов, семьдесят шесть выдвинутых башен и восемь ворот, укрепленных самым хитроумным способом. Территорию же Кадиша разбили на четырнадцать независимых частей – цитаделей. В каждой цитадели имелось всё для самостоятельного многомесячного противостояния.

Стены Кадиша книзу утолщались и уходили так глубоко под землю, что исключали любой подкоп. В самой узкой части они были шириной сорок пять шагов, высотой же своей достигали тридцати мер. Стены имели два сильных уровня обороны. Первый – традиционную вершину стены, защищенную частыми каменными навесами и усиленным парапетом с прямыми и наклонными отверстиями. Второй – грономфское нововведение – комплекс помещений внутри стены, у самого верха, которые называли внутренней галереей. Там имелись узкие бойницы для лучников и отдельные проемы для метательных механизмов. Попасть во внутреннюю галерею можно было, только спустившись с вершины стены по винтовой лестнице.

Башни превышали высоту стен в два раза. Каждая башня являлась самостоятельным укреплением – маленькой неприступной цитаделью, располагавшей разветвленной системой всевозможных помещений. Наверху имелась открытая площадка, защищенная зубчатым парапетом.

Части стен между башнями, по авидронскому принципу, друг с другом не соединялись. Попасть со стены на стену можно было только через защищенный воротами, решетками и навесным мостом проход в башне. И только посредством башни можно было спуститься со стены вниз или на нее подняться. Если одна из стен оказывалась в руках нападавших, она подвергалась обстрелу сразу с трех сторон: со стороны двух ближайших башен и со стен и башен одной из внутренних цитаделей.

Вот таким был Кадиш, который себе на беду построили авидроны. Поэтому даже несколько тысяч метательных механизмов не могли разрушить его. Прошло десять дней, но не образовалось ни одного пролома, на что в первую очередь рассчитывали авидроны. Конечно, стены и башни сильно пострадали, а защитники понесли серьезные потери, но всего этого было недостаточно, чтобы приступить к решающему штурму.

Алеклия приказал метать в стены столько снарядов, сколько возможно. К крепости опять послали землекопов, которые стали подсыпать землю, тем самым уменьшая высоту стен. Поскольку купола оказались непригодны для штурма этой крепости, мастеровые изготовили двести осадных башен подходящей высоты и проложили до стен деревянные настилы для их передвижения. К крепости подвели стенобитные механизмы и тараны необычайных размеров. Для того чтобы землекопы и штурмовые колонны быстро и без потерь добирались до стены, в земле вырыли проходы, защищенные сверху прочными навесами.

Каждый день напоминал ожесточенную битву. Иргамы всеми доступными средствами пытались помешать проведению осадных мероприятий. Имея на стенах три тысячи метательных механизмов, способных выпускать тяжелые снаряды, они неистово отстреливались, осуществляли дерзкие вылазки. Несколько сотен матри-пилог постоянно атаковали Кадиш сверху, сбрасывая на головы цинитов гарнизона все, что было припасено в корзинах. Иргамы отвечали яростным градом стрел.

Вскоре половина землекопов была перебита, и, испугавшись больших потерь, Инфект вовсе прекратил земляные работы. После таких адских трудов оказалось, что кадишская стена потеряла в высоте всего пять мер.

Алеклия, внимательно наблюдая за происходящим, видел, насколько хорош Кадиш и насколько самоотверженно защищается иргамовский гарнизон. Ему оставалось только догадываться, какие потери понесут авидронские партикулы в случае штурма. И даст ли этот штурм желанный результат! Вскоре он пожалел, что начал осадные работы, не разрушив предварительно метательные механизмы на стенах. Слишком большой урон они нанесли.

Потом Алеклия предпринял несколько ложных штурмов. В конце концов, иргамы перестали обращать внимание на маневры противника и больше не перебрасывали гарнизон с места на место. Инфект осуществил настоящий штурм в том месте, где стена была более всего разрушена, а башни – повреждены. На отрезок стены длиной в тысячу шагов он направил более ста тысяч цинитов, включая почти всех наемников. После тяжелого сражения штурмующие захватили четыре участка стены, но закрепиться на них не удалось. Видя, что штурм захлебнулся, а потери велики, Алеклия, сильно расстроенный, приказал дать сигнал к отступлению. В этот трагический день авидроны потеряли двадцать пять тысяч человек, из которых половину составили наемные воины.

Через пятнадцать дней штурм повторили. Еще через три дня предприняли третью попытку ворваться в Кадиш. Всё безрезультатно. Мало того, в Кадиш прорвался большой конный отряд иргамов, совершив один из самых хитроумных маневров, которые Алеклия когда-либо видел. Еще через несколько дней этот же отряд осуществил блестящую вылазку, полную безрассудной отваги и нахальства. Воинам Тхарихиба удалось воспользоваться некоторой оплошностью ночной стражи, ворваться в расположение одной из авидронских стоянок и произвести там внушительное опустошение, а потом через главные ворота спокойно вернуться обратно в крепость. После этого Инфект приказал заложить все кадишские ворота каменными глыбами.

Проходил месяц за месяцем, а крепость не сдавалась. Идти же на штурм Алеклия больше не решался, справедливо считая, что даже если и ворвется в Кадиш, то потеряет столько воинов, что слава такой победы померкнет в сравнении с горечью утрат. Тем более что в сегодняшней тяжелейшей обстановке, когда Авидрония подвергалась угрозам со всех сторон, терять большую часть такой прекрасно обученной и испытанной боями армии было никак нельзя.

Напряжение росло. Военачальники хмурились, циниты скрипели зубами. Общее настроение было скверным. Алеклия старался не показываться на людях. Ухудшилась атмосфера и в самой Авидронии. Победное ликование в честь сражения под Кадишем сменилось жесткими обвинительными речами ораторов. Поднялись и народные собрания. Круг Ресторий прислал Инфекту требование немедленно начать штурм и вести его до победного конца. В противном случае выборщики грозили ему низложением. Только Провтавтх, используя весь свой авторитет и силу своего голоса, призывал народ к терпению. Таблички с его речами вывешивались во всех городах Авидронии.

Алеклия понял, что главного штурма не миновать, но оттягивал его всеми возможными способами. Он еще надеялся, что гарнизон сдастся. Однажды Инфект приказал не останавливать работу метательных механизмов даже ночью. С тех пор он окончательно потерял покой. Осадные работы не прекращались ни днем, ни ночью. Шум, грохот, тысячи звуков сменили собой чудесную ночную тишину.

Алеклия стоял у своего шатра и смотрел в сторону ненавистного Кадиша. Сотни горящих, искрящихся зангний со свистом рассекали фиолетовый сумрак, устремляясь к крепости. Преодолев расстояние, они ударялись о стены и разлетались пылающими осколками. Огонь на мгновение охватывал участок стены и тут же затухал. Вот огромное каменное ядро с грохотом упало на вершину башни. Безупречное метание. Хрустнули зубья парапета, посыпались вниз осколки.

Инфекта потревожили. Он нехотя оторвал взгляд от завораживающей картины ночной осады.

– Мой Бог! – К нему подошел айм Белой либеры, несущий стражу. – С тобой просит встречи партикулис Эгасс. Я ему сказал, что он должен обратиться к Лигуру, но военачальник настаивает. Он говорит, что его дело носит самый безотлагательный характер и требует именно твоего вмешательства.

Айм был явно смущен. Он не понимал, почему какой-то партикулис, которых здесь сотня, имеет наглость обращаться к самому Инфекту. Невиданное дело. Но ответ Алеклии удивил воина еще больше:

– Немедленно пропусти.

Вскоре перед Божественным предстал начальник партикулы «Неуязвимые» – в бронзовом шлеме, в начищенных доспехах и при полном вооружении. На его шее был повязан золотой платок, из-под которого выглядывали уголки еще нескольких цветных платков меньшего достоинства.

– Так-так, – улыбкой приветствовал Инфект старинного боевого товарища и жестом остановил его попытку опуститься на колени. – Вижу, ты все-таки решил откликнуться на мое предложение. И правильно. Место либерия, о котором я тебе говорил перед кадишским сражением, всё еще не занято.

– Эгоу, мой Бог! – отвечал Эгасс. – Я пришел хлопотать не о новых должностях. В нашем лагере творится беззаконие. С доблестными воинами обращаются, как с последними негодяями. Я прошу справедливости и защиты.

– Кто же смеет обижать авидронских цинитов, тем более монолитаев? – Алеклия был изумлен. – Кто в состоянии их обидеть, да еще после этого остаться в живых?

– Вишневые, мой повелитель, – отвечал партикулис.

Инфект изменился в лице. Он даже как-то невольно оглянулся по сторонам. Алеклия вспомнил, как перед кадишской битвой прочитал донесение Вишневых, в котором Эгасс обвинялся в измене. Он тогда думал сам разобраться с этим делом, но так ничего и не предпринял – погряз в заботах, да и случившееся затем сражение всё расставило по своим местам.

Божественный увлек Эгасса в шатер и коротко бросил:

– Рассказывай.

Эгасс рассказал, всё что знал. Потом ответил на вопросы Инфекта.

– Так ты считаешь, что этот ДозирЭ – не иргамовский лазутчик?

– Никоим образом. Он храбрейший воин, готовый в любое мгновение умереть за Авидронию. Все, что с ним произошло, – случайность, нелепое стечение обстоятельств. А его друзья «на крови» – такие же верные тебе циниты. Если б ты видел, насколько хороши они в схватке!

– И ты можешь за них поручиться?

– Своей головой, – не задумываясь, отвечал Эгасс.

Алеклия кивнул, окликнул порученца и дал ему необходимые указания. Через некоторое время воины Белой либеры ввели в шатер трех истерзанных пленников. Узнав Божественного, они рухнули ниц.

– Встаньте, – потребовал Алеклия. – Развяжите их. Кто из вас ДозирЭ?

Вперед шагнул высокий молодой человек, измученный, избитый. Лицо его портил шрам, но глаза… глаза его горели. Молодость, гордость, необычайная внутренняя сила.

– Все, что ты скажешь, должно быть только правдой, – обратился к нему Алеклия. – От этого зависит твоя жизнь и жизнь твоих товарищей. Поведай мне о маллах…

ДозирЭ уже в который раз пересказал историю о своей стычке с маллами в кратемарье, рядом с площадью Радэя, потом обо всем остальном: о столкновении между монолитаями и Вишневыми, о золотой статуе Слепой Девы, о подлом Бермуде и о жестоком Дэвастасе. Когда он дошел до боев на манеже Ристалища в иргамовском городе Тедоус, Инфект так и подскочил на месте: «Так это были вы?!»

Несколько дней назад до Божественного дошли слухи о невероятном событии, произошедшем в одном из иргамовских городов. Пленных авидронских воинов заставили сражаться в Ристалище с местными капроносами на потеху толпы. Когда же циниты победили, и не один раз, против них выставили лучших капроносов Масилумуса. Но и на этот раз авидроны в ожесточенном бою разбили своих соперников… После многих схваток, когда не помогли даже боевые собаки, пленников по требованию публики отпустили. Услышав всё это, Алеклия поклялся, что найдет этих воинов, если они спасутся, и щедро их наградит. А еще возьмет их в свой отряд телохранителей – Белую либеру, которая изрядно пострадала в кадишском сражении и требует пополнения.

– Так какие это были собаки, буртлегеры? О!

Инфект был поражен. Он ни за что бы не поверил в эту историю, если б не имел подтверждений из иных источников. Сам неутомимый строитель Ристалищ, организатор грандиозных театрализованных сражений, в свое время потрясших Грономфу, прекрасный знаток боевого искусства, щедрый покровитель храбрых капроносов, Алеклия с упоением слушал молодого воина. Когда ДозирЭ закончил, растроганный правитель подошел к авидронам и по очереди каждого обнял.

– Вы свободны, циниты. Возвращайтесь в свою партикулу, – сказал он.

– Эгоу, Алеклия! – воскликнули в высшей степени потрясенные друзья.

Эгасс поблагодарил Инфекта и увел цинитов, вновь обретших свободу. Алеклия же вызвал помощника и продиктовал ему несколько онисов. В одном из них он жаловал собственной рукой трем воинам монолита «Неуязвимые» по белому платку, годовой плате и каждому – самое высокое звание цинита – ветеран. В другом – приказывал всячески наказать айма Вишневых плащей Сюркуфа: вернуть его в Грономфу, на полгода разжаловать в десятники и возложить на него оскорбительные для столь высокопоставленной персоны обязанности писца.