Текст книги "Последний Персидский поход (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Так что мне, прогибаться перед ними?

– Зачем прогибаться? Прикинься ты чайником, обхитри их! Послушай старшего не только по званию, но и по возрасту. А то ведь в один прекрасный день надоест мне вас, дураков, без конца отмазывать.

– Зачем нас отмазывать? – удивился Шура, – Мы, вроде бы, Родине не изменяли.

– Не придуривайся! – посуровел комбат, – Ты, небось, в свою Москву замениться мечтаешь? Хотя бы, в округ Московский?

– Даже об Арбатском округе не мечтаю, пусть только в покое оставят! – терпение у Шуры начало иссякать, о чем свидетельствовали выступившие на его лице красные пятна.

– А хоть бы и так, Касымыч найдет способ испортить тебе жизнь и карьеру. Это я тут с вами трюкаюсь, словно с детьми малыми, и в бригаде ко мне еще пока прислушиваются больше, чем к этому бабаю. А потом? Подумай хорошенько. Я не приказываю, я прошу! Есть вопросы?

– Есть, товарищ майор. Вы не помните ТОЧНОЕ время, когда этот Угаров прилетел в батальон?

– А зачем тебе это? – насторожился Петрович.

– Да так, есть кое-какие соображения, я все объясню. Вы только вспомните, пожалуйста, во сколько вы доложили оперативному дежурному о Чэ-Пэ в батальоне, и во сколько прилетел Угаров.

Комбат задумался.

– Так, так, так… Этот придурок Каримов, увидев, что его дружка унесло, перепугался до усеру, прокрался в казарму и затих там под одеялом, ничего никому не сказав. Хватились Шакирова только на утреннем построении, в восемь тридцать. Облазили все, что можно – нету нигде! Только тут Белкин обратил внимание на странное поведение Каримова. Тряханул его, как следует, и он раскололся. И только тогда доложили Мертвищеву, а он – мне. Я сразу позвонил оперативному. Это было… в девять-сорок. А Угаров… прилетел через десять минут, в девять-пятьдесят. Я хорошо запомнил, потому что у меня в кабинете «Маяк» по радио как раз новости в конце часа начал передавать.

– Так. А сколько лету от бригады до нас?

– Верных сорок минут. Да еще добавь на сборы, согласования. Я тоже заметил, что уж очень быстро отреагировали, когда он меня и с порога уже спрашивает: «Ну, что тут у вас стряслось?». Я его в лоб: «Откуда знаешь?», а он: «Мне, едва из вертушки вылез, доложили».

– Врет! – убежденно и взволнованно заявил Шура, – Я узнавал, он из вертушки выскочил, и сразу в штаб, даже не стал дожидаться, пока за ним машину пришлют. У меня с десяток свидетелей, которые видели, что по пути он ни разу не останавливался, никуда не заходил и ни с кем не разговаривал, – заключил Шура, наслаждаясь произведенным эффектом.

Петрович пару минут молчал, продолжая вертеть пальцами карандаш. Информация была слишком «убойной», чтобы ее проигнорировать.

– Это означает, что он знал о Чэ-Пэ у нас задолго до того, как я доложил в штаб бригады.

– Точно!

– Позвонить в бригаду можно только от меня или от дежурного. Дежурный исключается, у меня дверь была постоянно открыта, и я бы обязательно услышал, если кто-то соберется оттуда звонить без моего разрешения.

Шуре было хорошо известно, что Петрович строго следит за тем, чтобы офицеры и прапорщики не названивали по личным делам своим приятелям в бригаде и других батальонах.

– Есть еще телефонистка, – напомнил Шура.

– Чхеидзе! – крикнул комбат, приоткрыв дверь в коридор.

– Я, товарищ майор! – тут же отозвался «вечный дежурный» капитан Чхеидзе.

– Возьми у телефонистов журнал и зайди ко мне. Быстро!

Менее, чем через минуту на пороге появился Костик с журналом учета сдачи и приема дежурных смен на телефонном узле.

– Спасибо. Идите! – отправил комбат дежурного, и, дождавшись, когда за Чхеидзе закроется дверь, продолжил:

– Так, смотрим… Позавчера в восемь утра Герасименко сдала смену Михайловской. Герасименко ничего знать про Чэ-Пэ не могла, значит, теоретически это может быть только Михайловская. Хотя верится в это с трудом. Слишком глупа. Даже такой болван, как наш Касымыч, не стал бы вербовать такую дуру. У нее даже в жопе вода не держится, она тут же «по секрету» раззвонила бы о своем «тайном задании» всем бабам в батальоне.

– Тогда выходит, что особист знал о происшествии у нас еще до того, как влез в вертушку.

Последовала новая пауза.

Хрустнул карандаш у Петровича в пальцах.

– Ты это… Вот, что. О том, о чем мы с тобой тут разговаривали, и о своих соображениях на этот счет никому ни слова! Даже корешу своему, Никитину, понятно? И давай, завязывай со своей шерлок-холмсовщиной. Я все понял, будем думать сами. Готовься к проверке и постарайся поменьше попадаться на глаза особистам. Еще вопросы есть?

– Никак нет!

– Тогда ступай к себе и заглохни там. Все, свободен!

На пороге Шура неожиданно обернулся и озвучил внезапно посетившую его мысль:

– Товарищ майор, а что, если этот Угаров знал о нашем Чэ-Пэ еще ДО ТОГО, как оно случилось?

……………………………………………….

Лирические размышления Кирпичникова нарушил Вася Белкин, появившийся в дверях с пластиковым пакетом в руке.

– Ось, дывытэся, пане сотнику, – провозгласил он, входя и прикрывая за собой дверь, – шо я найшов у циих бисовых засранцив!

Кирпичников усмехнулся.

Но усмешка мигом слиняла с его лица, когда он увидел содержимое пакета, вываленное перед ним на стол.

Это были четыре журнала в глянцевых обложках с надписью на псевдоанглийском языке: Penhowse. Номера, судя по всему, были разные, потому что голые девки на всех четырех тоже были разными, как и их позы. Объединял их только характерный для Поднебесной Империи и близлежащих стран разрез глаз с игривым выражением.

– Ох, и ни фига себе! – присвистнул Кирпичников, – У кого это ты столько надыбал?

– А ты угадай с трех раз! – хмыкнул Вася, довольный произведенным эффектом.

……………………………………….

Никитин мирно попивал чаек и покуривал у Шуры в номере, когда в дверь кто-то постучался.

– Не заперто! – крикнул он.

Дверь отворилась, и на пороге появился младший сержант Забелин.

– А где товарищ капитан? – спросил он, боязливо озираясь, словно за его спиной мог кто-то скрываться.

– Где? Да тут, под кроватью спрятался. Чего тебе, Забелин? Сказано же: после вечерней поверки! А ты когда приперся? Не терпится? Хочешь поскорее исповедоваться в грехах своих, вольных и невольных? Похвально, конечно, вот только командира роты пока на месте, как видишь, нет. А я отпускать твои грехи не уполномочен Синодом. Иди, работай, я передам товарищу капитану, что ты заходил. Надо будет – сам тебя вызовет. Ступай, Забелин, ступай!

Младший сержант топтался у входа, но уходить не спешил.

– В чем дело, воин? Что тебе непонятно?

Забелин поднял глаза от полу, и Никитин понял, что он вот-вот разрыдается. Только этого ему еще не хватало! Утешать плачущих девушек ему случалось, и не раз, но вот с распустившим нюни бойцом СПЕЦНАЗа, да еще не салагой зеленым, а, можно сказать, ветераном, награжденным медалью «За отвагу», за плечами которого не один боевой выход, он столкнулся впервые. Потому что плачущий спецназёр – такая же невообразимая вещь, как жареный лед или волк-вегетарианец.

– Ты чего, Забелин? – обалдело спросил Никитин, не зная, что делать. Хоть бы Шура скорее вернулся!

Младший сержант молча хлюпал носом, глаза были мокрыми от поступивших слез, которые он, надо отдать ему должное, старался все же сдерживать.

– В чем дело, черт подери? Ты что, как девица красная, девства лишенная? Солдат ты или кто? – терпение Никитина начало иссякать, – Вот отправлю тебя сейчас к особисту, будешь с ним объясняться! А мне, извини, некогда.

– Товарищ старший лейтенант! – Взмолился боец, словно его грозились отправить, как минимум, на эшафот, – Я… я вам все расскажу! Только не надо к особистам! Простите меня, товарищ старший лейтенант! – слезы теперь лились из него, как из дырявой грелки.

– Да успокойся ты, дурила! А ну, живо взял себя в руки! Прекратить истерику! На, утрись! – Никитин швырнул ему рулон туалетной бумаги, – и быстро выкладывай: в чем дело!

Забелин долго высмаркивался в оторванный кусок пипифакса.

У Никитина начало иссякать терпение.

– Ну, вот, что, зольдат! Или ты сию же секунду выкладываешь все, что знаешь, или же я…

– Не надо, товарищ старший лейтенант! – снова взвыл младший сержант, – Я все расскажу, я… Я хотел товарищу капитану, вам тоже расскажу! Только особиста не надо, я прошу вас! Я вам сейчас все расскажу, и вы поймете!

– Валяй. Я тебя внимательно слушаю.

Но внимательного заслушивания не получилось. В дверь без стука влетел командир третьего взвода по кличке Леха Боцман (служил когда-то «срочку» в береговой части ВМФ).

– А где Шура? – с ходу спросил он.

– У Петровича на «ковре».

– Там, – он указал рукой куда-то позади себя, – бойцы передрались! Еле растащили! Даже отбоя не дождались, мерзавцы! При всем честном народе.

– Кто? – коротко осведомился я.

– Шаров, из моего взвода, заехал в бубен Бахаеву, из твоего. За него полезли вступаться твои хохлы. Мы с Карасем даже ртов раскрыть не успели, как махалось уже полроты.

– Разняли? – спросил Никитин, вставая и застегиваясь, – Забелин, сидеть здесь, никуда не уходить, понял? – это уже адресовалось младшему сержанту Забелину.

……………………………………..

От тумбочки дневального раздался вопль:

– Рота, смирно!

И в казарме появился Шура, мрачный-премрачный, угрюмый-преугрюмый. Да к тому же еще смертельно уставший. Он отмахнулся от попытки отрапортовать ему по Уставу, предпринятую Никитиным, как командиром первого взвода.

– Чего тут у вас? – Шура сразу же заметил следы «ручной работы» на физиономиях отдельных членов нашего дружного воинского коллектива.

– Ваша работа? – он обвел глазами офицеров: Никитина, Карасёва и Боцмана. При этом ротный стал еще мрачнее и угрюмее.

– Никак нет, товарищ капитан, – ответил Карасев, – Они сами… тут. Мы разнимали.

Балаганов оглядел всех, и сказал устало:

– Ребята! Вы меня сильно огорчили сегодня. А, огорчившись, я становлюсь страшен в гневе, и вы это хорошо знаете. После завершения проверки вы получите возможность глубоко осознать всю ошибочность и пагубность вашего гнусного поведения. Командиры взводов! Все по распорядку! Заканчивать здесь все и приготовиться к построению на ужин. Доклад – через сорок минут.

Он собрался удалиться, когда Никитин вспомнил про Забелина и удивился, что он ничего не спросил о нем у меня. Может быть, не заглядывал к себе? Никитин догнал Шуру уже на крыльце.

– Слышь, ты, перед тем, как зайти в роту, был у себя в комнате?

– Ну, был, а что?

– Там Забелин должен был тебя дожидаться.

– За каким лешим? Кто его туда притащил, ты?

– Он сам приполз, через пять минут после того, как тебя вызвали к Петровичу. Весь в соплях, и страстно мечтающий тебе исповедаться. Разревелся, как бахчисарайский фонтан. Готов был уже мне все выложить, но тут примчался Боцман и заорал, что в роте драка. Я, естественно, ломанулся сюда. А Забелину велел ждать тебя и никуда не уходить. Так что, его там нет?

-«На этом месте Судьба сказала ему: вот рубеж, его же не перейдеши…», – вздохнув, процитировал Шура, кажется, из Писания.

– Не нравится мне все это…

– Мне тоже, – задумчиво произнес Шура, – Если не объявится к ужину, организуй поиски. Я буду у себя. Петровичу пока докладывать не буду, подожду до вечерней поверки, а там…

Он обреченно махнул рукой, отлично понимая, что его ждет, если этот растреклятый плакса не обнаружится. И Никитин понимал, потому что на его долю тоже светило немало.

………………………………..

Перед капитаном Кирпичниковым стояли рядовые Рыбаков, Носов, Звонарев и примкнувший к ним младший сержант Матушкин – те, у кого были обнаружены порножурналы. Держались они нагло и отвязано:

– Товарищ капитан, ну, сколько можно повторять. Нашли мы эти журналы, – роль адвоката взял на себя Матушкин.

Кирпичников, потер свои пудовые кулаки, но и этот жест не произвел на них впечатления.

На столе пред ним лежал пластиковый пакет с портретом Аллы Пугачевой и порножурналы гонконгского производства.

– Белкин, – приказал Кирпич, – взводному, изолируй их мне друг от друга и от остальных бойцов.

Когда бойцы стали выходить из комнаты, Кирпич сказал, подражая Мюллеру из фильма «Семнадцать мгновений весны»:

– А вас, Матушкин, я попросил бы остаться.

Когда се вышли, Кирпич выложил на стол диктофон «SONY».

– Значит так, Матушкин, – спокойно сказал Кирпич, – с лычками, я думаю, ты уже простился? Дембель тридцать первого декабря уже представил? И не боишься? Выговора по комсомольской линии тоже? А как ты смотришь, если в твой родной райком Комсомола я письмо напишу на Родину с полным описанием твоих художеств, и вредной для нашего государства идеологической диверсии. Плакала тогда твоя комсомольская путевка в университет, на рабфак. Или нет? И ещё я напишу, что трусом оказался рядовой Матушкин, за что и был разжалован из сержантов. И это всё правда, Матушкин. Ты же только из-за трусости запираешься.

Лицо Матушкина было потным. От былой бравады не осталось и следа. Он нервно мял в руках кепи от «песочки». Тело его слегка задергалось. Медаль «За отвагу» на груди стала раскачиваться.

А Кирпич продолжал его добивать:

– И тот, на кого ты надеешься, ничем тебе не поможет, Матушкин. Ты же для них расходный материал. Наоборот все будет, Матушкин, чуть ли не показательный процесс на Родине с контрабандистами порнографии. Медаль отберут…

………………………………….

Никитин с прапорщиком Гуляевым успели вовремя. Кочегарка при бане была излюбленным местом всех беглецов и обычных «сачков», и именно туда они направились в первую очередь.

Младший сержант Забелин только что успел оттолкнуть ногой ящик, на который перед этим взгромоздился, и сейчас раскачивался в ременной петле на проходящей под потолком трубе.

Гуляев метнулся вперед Никитина и, подхватив удавленника за ноги, приподнял вверх, а Никитин мгновенно подставил ящик, вскочил на него и своей нештатной, навостренной как бритва, финкой, с которой никогда не расставался, полоснул по ослабшему ремню.

Они бережно опустили парня на бетонный пол и распустили петлю на шее.

– Жив!Слава Богу, – констатировал Гуляев, пощупав пульсирующую на шее артерию.

– А ну, – скомандовал я переминающемуся у входа бойцу, – за доктором! Бегом – марш! По пути никому ни слова! Узнаю – грохну!

Перепуганный не на шутку воин понесся выполнять приказание.

Никитин с Гуляевым переглянулись.

Гуляев покачал головой:

– Да что же это такое творится, товарищи дорогие? За что нам такое наказание?

Гуляев наклонился и похлопал лежащего сержанта по щекам, но, видимо, этим и ограничивались его познания в области оказания первой помощи при удавлении.

Забелин застонал, но глаз не открыл.

За порогом кочегарки скрипнули тормоза резко остановившейся машины. Следом ворвался наш доктор Гришка Ибрагимов. Он был, на удивление, достаточно трезв и деловит

– Отойдите все! – распорядился Док. На шее у него болтался фонэндоскоп.

Он рванул на груди у Забелина его форму, и с минуту слушал, водя по его груди мембраной. Потом приподнял ему сперва одно веко, затем другое, и сказал резко:

– Носилки сюда, быстро! В машину его!

……………………………………………………….

Уазик-«таблетка» с Доком и Забелиным уехала. Бойцы разошлись по делам.

Никитин и Гуляев остановились у дорожки, ведущей от вертолетной площадки к центральной части батальонного городка, где располагались самые главные его сооружения – штаб, столовая и магазин «Военторга»,

…мимо них проехал командирский УАЗик, из окошка которого им приветливо помахал ручкой майор Каримбетов. На его губах играла гаденькая усмешка.

– Воронье слетается на падаль, – сказал Гуляев.

– Что верно, то верно. На ворону он похож, – вставил Никитин, – Ну давай. Ты – в роту, я – к ротному.

……………………….

Доклад Никитина о предотвращенной нами попытке самоубийства в кочегарке Шура выслушал вяло и даже без особых эмоций. Они у него уже просто иссякли.

– Вот и всё. Петровичу докладывать пойдешь?

– А на фига? Док ему сам доложит. Надо будет – вызовут. И меня, и тебя.

– Тут ещё Каримбетов приехал.

Но и сообщение Шура тоже воспринял равнодушно.

– Ну и фиг бы с ним! Как приехал, так и уедет. Надоели они мне все, хуже партсобрания! Давай, о чем-нибудь другом поговорим, ладно? – Шура сыпанул себе в кружку новую зверскую дозу растворимого кофе.

Никитин вспомнил, о чем собирался его спросить.

– Как скажешь… Ты тут мне про какие-то там «персидские походы» говорил утром?

Командир отхлебнул своего жуткого кофею, раскурил неизвестно, какую по счету за сегодняшний день, сигарету и приступил к лекции:

– Видите ли, коллега, для меня является бесспорным фактом, что Россия при любых правителях имеет естественное стремление к южным морям. И никто не вправе ее осуждать. Тем более, что громче всех всегда бились в истерике англичане, сами отхапавшие полмира. А у нас что? Петровское «очко» в Европу. На Черном море Босфор вообще – бутылочное горлышко. Есть еще Север, но там зима с августа по июль. Так что наша великая страна просто-таки обязана была обеспечить себе выход туда, где зимы не бывает вовсе, если хотела действительно оставаться великой.

Начал работать в этом направлении, Петр номер раз. Через двадцать лет по основанию Санкт-Питерсбурха, столковался он с картлийским царьком Вахтангом номер шесть об оказании ему «интернациональной помощи». Русская конница вышла из Царицына, а пехоту из Астрахани – на плавсредства и отправили десантироваться с моря. Командовал парадом генерал-майор Матюшкин, из придворных бабников и алкашей. Но беда не в этом. Самодержец увязался за войском, а ты хорошо представляешь, что означает присутствие больших начальников на командном пункте. А тут – САМ. Поначалу шло не плохо: взяли Дербент, Баку, захватили у Персии провинции Ширван, Гилян, Мазендеран и Астрабад. А неприятности, как всегда, начались потом. Сюда мы тоже входили, парадным маршем, а потом завязли по уши. И в веке осьмнадцатом, проблемы схожие: климат гнусный, вода паршивая, и той нет, зараза гуляет, и местные норовят при случае ножиком в спину ткнуть. Нам, вон, сейчас полмира в глаза тычет за нашу «агрессию» в Афганистане, а тогда с подачи Англии турки стали реальной войной стращать. А Россия никогда ни к одной войне не была готова. Всегда почему-то война для нас неожиданность. Даже та, которую сами начали. Короче, вернули все завоеванное обратно шаху персидскому, а сами – кто жив остался, – домой. Так вот первый Персидский поход и закончился.

– То есть, паршиво.

– Именно так. Вторая попытка была предпринята при матушке Екатерине номер два. Командовать экспедиционным корпусом был назначен…

– «…Мудищев Лев, красавец, генерал-аншеф»? – перебил Никитин, хотя ему нравились его живая манера изложения и своеобразная трактовка событий.

– Почти… генерал-поручик Валериан Зубов, состоявший при государыне по венериной части, но восхотевший подвигов марсовых. Повод для отправки «ограниченного контингента» был стопудовый, как и у нас: просьба законного правителя Грузии и наши обязательства по Георгиевскому трактату. В году семьсот девяносто шестом двинулись войска знакомым маршрутом. Снова взяли Дербент и Баку, дошли до слияния Куры и Аракса. Готовы были двигать дальше на Юг, но тут Екатерина возьми, да помре. А ейный сынуля -император Павлик номер раз – войска отозвал. И не из пацифизма, а из запоздалой мести мамаше. Ибо, не без оснований, считал, что это с ее подачи братаны Орловы замочили его папеньку – Петра номер три. Так завершился второй Персидский поход.

Любопытно, что третий персидский поход, хотя историки его так не называют, предпринял уже сам же Павел номер раз. В последнюю пятилетку восемнадцатого века он стакнулся с Бонапартием на почве обоюдной нелюбви к англичанам. И Наполеон убедил нашего остолопа в том, что собирается отправить мощный флот для завоевания «жемчужины британской короны» – Индии, и предложил Павлу в этом предприятии долю, если Россия двинет туда же свое доблестное войско сушей. Павел, не долго думая, отправил туда казаков под командованием атамана Платова. СПЕЦНАЗ того времени. – Шура принялся засыпать себе в кружку очередную порцию коричневой пыли.

– И что потом? – Никитину было на самом деле интересно.

– Потом суп с котом, – Щура помешал ложечкой свою отраву, – Пройти нужно было через весь Туркестан, в те поры еще совсем ещё не наш: земли хивинские, бухарские и хорезмские, Кара-, Кызыл– и прочие Кумы. Транзитом через наш родной Афганистан, ать-два – до самой Индии. Как тебе план?

– С размахом. Но сочинял его болван без мозгов. Куда на такие расстояния пехом?

– Да хоть конным. Тем более, что Наполеон Павла «развел» как лоха: никакой флот в Индийский океан он посылать не собирался, потому что не было у него никакого флота. А Платов успел положить в песках – за здорово живешь – без боёв, половину личного состава, тыщ десять казачьих душ. И тут: в первом году девятнадцатого века, самодержца пристукнули в собственной спальне любимой табакеркой проплаченные англичанами заговорщики. На престол взошел Александр номер раз, и дал команду вернуть казаков – точнее, то, что от них осталось. Вот так окончился третий Персидский поход. Ну, как тебе очерки родной истории?

– Весьма поучительно, господин профессор. Приятно сознавать, что мы выполняем посмертную волю наших предков и идем по их стопам. А что придает вам уверенности в том, что наш Персидский поход станет последним? Он, в отличие от предыдущих, окажется успешным?

Шура отхлебнул из кружки «адского варева» посмотрел в, уже успевшее почернеть, окно и, обнаружив, что сигареты в его пачке кончились, полез в тумбочку за новой.

– Знаешь, Ник, – серьезным голосом сказал он, распечатывая сигареты, – я как раз уверен в полном его провале. А что касается того, что этот Персидский поход будет последним, то очень хочется, чтобы данное предположение оправдалось, – Шура вздохнул. – Извини, Ник, я страшно хочу спать. Если комбат захочет, пускай будит меня сам, если сумеет. Мне уже все равно.

…………………………………………………….

Никитину голову взбрело поменять постельное белье, порядком уже мятое и не вполне свежее. Он полез в тумбочку, где хранил несколько сменных комплектов простыней и наволочек. Когда его усталая рука потянула на себя верхнюю из них, следом за простынёй к его ногам вывалился пакетик.

Он был непрозрачным, и Никитину пришлось его разрезать финкой.

– Так, так, так… И что же это у нас там такое?

Он понюхал и вздрогнул.

В пакетике был чарс. Не менее ста граммов.

– Ай-я-яй-я-яй… Кто же это так неосторожно анашу разбрасывает?

…………………………………………………………..

В помещении было темно. В нем довольно громким шепотом беседовали Касымыч и Угаров. Их профили почти столкнувшиеся лбами были хорошо видны в свете фонарей, которые с плаца прорывался через окно в комнату.

– Так какого черта ты, идиот, не проверил все, как тебе было сказано? Я же тебе сто раз говорил, чтобы все делалось под твоим контролем! А ты чего? – раздался голос Каримбетова.

– Да кто ж знал, что эти козлы, вместо того, чтобы распихать все, куда положено, оставят порнуху у себя. Я же их проинструктировал!

– Ты жену свою будешь инструктировать, как ноги раздвигать! На операции, надо всё лично проконтролировать!

– Да как? Самому, что ли, туда с ними лезть?

– А ты что думал? Надо будет, и не туда полезешь! Хочешь чистеньким остаться? Хрен тебе! Забыл, как тебя с двумя килограммами «травы» прихватили? Да ты бы уже год, как зону топтал, если бы не я!

– Да там не так все было! Мне эту «траву» в последний момент Губанов переложил из своего баула, перепугался.

– А ты, болван, взял?

– Ну, взял…

– Тебе же уже сказано, что ты – идиот! Ишак деланный!

– Да я же…

– Заткнись и слушай меня! Завтра, сразу после подъема, возьми Левончика и еще кого-нибудь, можешь «в темную». Только тех придурков, что уже засветились, не трожь. Вообще, близко к ним не подходи. Влипли – сами пусть выкарабкиваются. Ничего им за это не будет, подрючат и отпустят.

– А если начнут языками болтать?

– Не начнут, я их здорово накрутил, до сих пор, поди, с полными штанами ходят.

– Они, между прочим, в роту ночевать не пришли, их с вечера уволокли, и где-то прячут.

– С утра узнай, где. Встретиться и потолковать с ними без свидетелей, пожалуй, все-таки, стоит. Я тоже надавлю, где нужно. А где пакет с «лекарством»?

– Где положено. Доставлен по адресу.

– Значит, все, как я сказал: берешь Левона и еще одного лоха, идешь туда до подъема и торжественно «находишь» посылку. Ихним кабаном я займусь сам. Ничего, на этот раз они у меня хлебнут по полной программе! Долго они еще меня помнить будут! Ладно, всё. Давай спать, завтра вставать рано.

Наступила тишина.

………………………………

Капитан Кирпичников в соседнем модуле вынул наушник из уха и отмотал запись на диктофоне назад. На этот раз аппарат был размером с папиросную коробку. Он, отмотал назад, прослушал запись, и остался доволен услышанным.

…………………………………………………………

Два бойца, зевая, зашли в комнату Никитина.

Он при них вытащил из тумбочки злосчастный пакет и положил его на тумбочку же сверху.

– Дывись, – пригласил жестом.

Сержант Величко посмотрел, понюхал:

– Ось ничего себе подарунок.

– Нравится? Тогда подпишитесь под этим, – Никитин стал читать, – «Я, командир 1-го взвода 2-ой роты, старший лейтенант Никитин Игорь Алексеевич, докладываю, что 6 июня 1988 года, в 0 часов 25 минут, разбирая свои личные вещи в присутствии сержанта Величко О.П. И сержанта Олейникова В.А., обнаружил в своей тумбочке не принадлежащий мне полиэтиленовый пакет с веществом растительного происхождения, похожим на наркотическое, типа «гашиш», в количестве около 100 граммов.»

Он положил листок на тумбочку. На него ручку.

Сержанты по очереди подписались.

– А теперь свободны. Извините, что от сна оторвал. Сами понимаете, какое это дело.

Сержанты-понятые ушли, а Никитин еще раз перечитал свою бумажку, и остался ею вполне удовлетворен. Пакет с чарсом он переложил под матрас – на тот случай, если посреди ночи кому-нибудь вздумается поискать там, куда он его подсунул. Сложив докладную вчетверо, он засунул ее в наволочку, зевну, потянулся, упал на койку и мгновенно отрубился.

***

Титры: Москва. СССР

6 Июня 1988 года

Шура, бледный и усталый, каким Никитин запомнил его накануне вечером, сидел на широком гранитном парапете смотровой площадки Воробьевых гор и тоскливо обозревал панораму Москвы, лежащую перед ним. На нем была выгоревшая «песочка», на поясе висел «Стечкин» в деревянной кобуре-прикладе.

– Зачем тебе здесь ствол, Шура? – спросил Никитин, который стоял у парапета на траве. За спиной Шуры было видно высотное здание Московского университета

– Потому что мы с тобой в раю, Ник. А в раю все ходят со стволами.

– Почему?

– Здесь так положено.

– Кем?

– Им, Самим, Ник. Чтобы мы не чувствовали себя здесь одинокими.

– А разве пистолет помогает от одиночества?

– Только он и помогает. Разве ты еще этого не понял?

– А как же он может помочь, Шура?

– Очень просто, Ник.

С этими словами он медленно вынимает из кобуры пистолет, передергивает затвор и приставляет ствол себе под подбородок.

– Нет! – кричит Никитин, – Ты не можешь умереть еще раз! Ведь ты же в раю: значит уже умер!

–

– И в рай, и в ад можно попадать много раз. У тебя еще все впереди, – и нажимает спуск. Гремит выстрел, потом почему-то еще один, и еще…

– Нееееееееет!... – орет Никитин, как сумасшедший, и немедленно просыпается от собственного крика у себя в модуле в Фарахруде.

***

Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.

6 июня 1988 года

В дверь грохочут глухие удары, которые Никитин в своем кошмарном сне принял за выстрелы. Он, не поднимаясь с койки, рявкает:

– Какого черта надо?

Одновременно бросает взгляд на часы – половина шестого. Действительно, кого и за каким чертом принесло в такую рань?

– Никитин! Открывайте! – гремит из-за двери хорошо знакомый со вчерашнего голос с начальственной интонацией, – Особый отдел!

– Так, начинается то, чего и стоило ожидать, – бормочет Никитин под нос, засовывая ноги в тапочки из шинельного сукна, вставая и топая к двери.

– Чего вам надо? – переспрашивает, чтобы потянуть время и собраться с мыслями.

– Откройте немедленно! – повторяет из-за двери тот же голос.

В открытую Никитиным дверь вваливается особист – старший лейтенант Угаров, а с ним – батальонный начальник продовольственного склада, прапорщик Мелконян, и какой-то незнакомый ему, зачуханный боец из ОБАТО.

«Особняк» с торжествующе-грозным видом объявляет металлическим голосом:

– Старший лейтенант Никитин! Мы вынуждены произвести досмотр ваших личных вещей!

– На каком основании? – спрашивает Никитин.

– На основании имеющейся уНАСоперативной информации и предоставленныхМНЕполномочий! – гордо сообщает Угаров.

– И эти «полномочия», разумеется, подтверждаются соответствующим документом, подписанным военным прокурором? – не без ехидства спросил Никитин.

– Вот мой документ! – тычет Угаров Никитину в нос своей краснокорой «ксивой», – Если вы немедленно не подчинитесь моим требованиям, мы будем вынуждены применить силу!

– Да что вы говорите? – вполне искренне изумляется Никитин, и бросил взгляд на свиту старлея.

Левончик-кормилец, у которого спецназёрам всегда можно было разжиться лишней парой-тройкой коробок горных пайков, чтобы дотянуть до получки, стыдливо отводит свои маслянистые очи.

Солдатик из ОБАТО вообще не знает, куда деваться, дрожа от страха и явно мечтая провалиться сквозь землю поглубже, лишь бы оказаться подальше отсюда.

– Ну! – рычит Угаров, выдергивая из кобуры «макаров» и наставляя его на Никитина. Этому дауну невдомек, что любой офицер СПЕЦНАза, терпеть не может когда на него наставляют ствол, а еще – когда и понукают. Поистине ангельскому терпению Никитина приходит конец.

Сначала «макаров» улетел в дальний угол.

А потом Никитин точным, расчетливым ударом правой, изо всей дури, заехал Угарову прямо в «пятак».

Улететь далеко ему стенка помешала. Треснувшись башкой, особист сполз на пол. Из расквашенного соплевыделяющего органа обильно хлынула кровянка на хэ-бэ.

Никитин стоял над ним, пыхтя, и явно сдерживал себя, чтобы не врезать тому ещё.

На шум повыскакивали из своих комнат в коридор офицеры, проживавшие в модуле. В дверном проеме сразу возникает толпа. Среди них Карась, Боцман, из-за спин выглядывает долговязый Змей, торчит рыжая макушка нашего «истинного арийца» Андрюхи Райнеке, выше всех маячит цыганистая голова Кирпича. Только Шуры почему-то среди них не видно.

– Что тут за чертовщина? – Протиснулся сквозь толпу офицеров в исподнем Змей – единственный из всех собравшихся, одетый по форме. Его, как старшего по званию, безропотно пропустили.

– Да вот, товарищ майор, – указывает Никитин рукой на все еще бесчувственное туловище верного дзержинца-ежовца, прикорнувшее у переборки, – Ворвался сюда, ко мне, ни свет, ни заря, чего-то орать начал, пистолетом махать. А потом споткнулся вдруг о порожек, упал на пол, и сопатку себе разбил. Верно, ребята? – спросил я у перепуганных «понятых».