Текст книги "Последний Персидский поход (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– А вот Александра Сергеевича уважим. Оставим. Гению, даже в таком облупленном виде, не место на помойке!

Натянув спортивный костюм, он отнес коробку вниз по лестнице и вытряс ее содержимое в мусорный контейнер у подъезда.

Вернувшись, Никитин прошел к телефону в коридоре, но набранный номер молчал.

Попробовал дозвониться до боевской супружницы, там тоже никто не ответил.

– Черт с ними, со всеми, перезвоню с утра. А теперь спать, спать, спать… – еле доползя до своей кровати и даже не утруждая себя настиланием белья, он обрушился на нее, как памятник Вождю Народов после ХХ съезда КПСС. И мгновенно отключился.

***

Титры: Москва. СССР.

10 июня 1988 года

Никитин набрал номер мачехи Шуры.

– Ванда Станиславовна, здравствуйте, это я – Никитин Игорь, помните?

– Здравствуй, Игорь! – почти прокричала она в трубку, – Горе-то, горе какое! – Послышались всхлипывания.

– Ванда Станиславовна, примите мои соболезнования. Я привез личные вещи Виктора и хотел бы передать их вам. Могу я сделать это сегодня?

– Ах, да, конечно! В любое время, мы с Агнешкою дома. Тут вчера приезжал полковник… Забыла его фамилию…

– Коротченков, – подсказал Никитин.

– Вот, вот. Такой вежливый, предупредительный! Он сказал мне, что они сами сделают все-все, ты представляешь? Завтра обещал прислать за нами машину. Ты можешь заехать, когда тебе будет удобно.

– Хорошо, Ванда Станиславовна, я буду у вас в одиннадцать часов. Да… Еще тут ко мне обращался какой-то грузин, вчера в госпитале. Сказал, что он муж…

Ванда зашлась в таком визге, что я невольно отдернул ухо от трубки.

– Какой он, пся крев, муж! Он варнак, жулик и проходимец! Наплел бедной девочке, что режиссер, работает с самим Михалковым, что у него дом в Тбилиси и дача в Сухуми, что на съемки за границу скоро уезжает! И её с собой возьмет. Заморочил девочке голову! А сам – босяк и аферист! Пытался уговорить прописать его! Нет, ты только представь: про-пи-сать! А потом смылся, прихватив Агнешкины украшения, все, что было! Матка Боска, как она плакала!

Никитин приложил трубку к груди и поднял очи горе. Когда из трубки перестали доноситься неразборчивые проклятия вперемешку с всхлипами, он снова приложил трубку к уху и совершенно серьезно сказал:

– Напишите заявление в милицию.

– Уже написали, – было слышно, как Ванда высмаркивается. – Мерзавца ищут и, надеюсь, обязательно найдут. Он должен получить по заслугам! Так что, Игорь, если этот негодяй появится еще раз, сразу звони ноль-два!

Никитин скорчил самому себе рожу в зеркало, но вслух сказал:

– Конечно, Ванда Станиславовна. Но лучше будет, если я сам его скручу и доставлю в отделение.

Она не уловила иронии в его голосе.

– О! Это было бы просто замечательно! И ничего ему не отдавай! Мы тебя ждем, – раздались короткие гудки.

Никитин прошел в кухню и снова наполнил чайную кружку кислятиной розлива Московского межреспубликанского винзавода.

– Да, Шура, как не хочется ехать к этим твоим, так называемым, родственникам, но придется.

Никитин глотнул из кружки, и, поморщившись, выплеснул содержимое в раковину.

И поставил на плиту чайник.

Он уже закипал, когда послышался звук поворачиваемого в замке ключа. Никитин привстал.

Дверь открылась, и наступила пауза.

Потом он услышал голос своей матери:

– Кто здесь? – снова пауза.

– Игорь! Это ты?

– А кому тут еще быть, – сказал он, выходя в коридор.

Объятия, слезы, снова объятия, и снова слезы. Ему было страшно неловко принимать на себя весь этот водопад бурных эмоций, и он постарался поскорее его закончить.

– Прости, Ма, но у меня еще есть пара срочных дел в Москве, и мне сейчас некогда. Это недолго. Я вернусь, и мы обо всем поговорим. Обязательно дождись меня, хорошо?

– Погоди, только скажи: ты… насовсем? Или в отпуск?

– Увы, ма! Я всего лишь в служебной командировке. На неделю. Завтра… Завтра у меня еще одно важное дело, а потом я совершенно свободен.

Мать заволновалась.

– Ведь тебе и поесть-то тут было нечего! Холодильник совсем пустой!

– Там была целая курица. Я ее сварил и съел. Извини.

– Это ты меня прости, что укатила на дачу и ничего съестного в доме не оставила!

– Откуда же ты могла знать, что я прилечу? Я сам об этом всего два дня назад узнал. А позвонить оттуда никак нельзя.

– Все равно! Теперь, если я соберусь уезжать куда-нибудь, хоть на день, буду оставлять полный холодильник еды. Ты голодный, наверное, сынок? Я могу быстро приготовить тебе омлет. Там, – она кивнула в сторону прислоненной к стене у двери объемистой тряпичной сумки, – у меня яйца, молоко, хлеба батон. Еще колбаски взяла, «Любительской», по два двадцать. Такая очередища была! Но я отстояла, у нас в станционном магазине вообще ничего, кроме морской капусты, не бывает. Представляешь, хлеб завозят один раз в неделю, так его местные весь разбирают, по двадцать буханок, чтобы поросят кормить! Нет, ты только представь! Все члены нашего садово-огородного товарищества написали об этом безобразии в поселковый совет, а потом и в районный. Так они нам даже не ответили!

– Спасибо, Ма, но я ничего не хочу. И мне пора бежать.

– Когда ты вернешься?

– Точно не знаю, но думаю, часа через два – два с половиной.

Никитин уже собрался идти одеваться, когда Ма заметила под кухонным столом пустую стеклотару, от «Русской» и «Рислинга».

– Боже мой, Игорь! – возвысила она голос. – Неужели ты все это ВЫПИЛ?

– Да, Ма, – подтвердил он.

– Ты станешь в своей армии хроническим алкоголиком, – грустно констатировала она.

– Не волнуйся, Ма, до «хроники» мне еще далеко.

– Ты так и остался мальчишкой. Говорила я тебе: поступай в Иняз. Был бы сейчас переводчиком.Интересная работа.Посмотрел бы мир.

– Это вряд ли. Другие страны смотрят переводчики с хорошей коммунистической родословной. А я был бы как ты, Ма – учителем английского в школе. А вдалбливать до пенсии Present Continious Tense в тупые отроческие головы, как-то не по мне.А мир, Ма, я и так посмотрел уже.Прости, Ма, но мне, действительно некогда.

Подхватив коробку с магнитофоном и набросив на плечо ремень сумки, Никитин выскочил за дверь.

Автобуса 119-го маршрута, как всегда, долго не было. Искурив две сигареты, он глянул на часы и понял, что может запросто опоздать на встречу.

На его взмах рукой мгновенно скрипнул тормозами обшарпанный «Москвич».

– Куда? – приоткрыл дверцу «бомбила» кавказской наружности.

– Метро «Университет».

– Чырык!

– Однако… Черт с ним, поехали, – залез Никитин на заднее сидение.

Едва отъехав, сын гор кивнул на стоящую рядом с ним коробку с магнитофоном.

– Прадаешь?

– Нет, – коротко ответил Никитин.

– Э-э-э! Паслюшай! Прадай, да?

– Сказано тебе: нет!

– Пачэму, дарагой? Я харощий дэнгы дам!

– Останови! – машина подъезжала к станции метро «Профсоюзная». Тут можно было пересесть на троллейбус.

– Зачэм, дарагой? Давай, адын мэсто едэм, пасыдым, пагаварым, то-се. Шашлык кушаем. Сто грамм выпьем, а? Нащот твой вещь дагаварымся! Давай, да?

Никитин опустил правую руку на его плечо возле смуглой шеи и не очень сильно надавил, куда нужно, большим пальцем.

Джигит дернулся и вскрикнул от боли:

– Эй, ты щьто? – Машина резко вильнула, приткнувшись к тротуару у магазина «Обои».

Ни слова не говоря, Никитин взял коробку и открыл дверцу.

– Э-э-э, дарагой! – заблажил было «шеф», – А кто дэнгы платыт будэт?

– С царицы Тамары получишь, стафиллокок гоноррейный! – небрежно бросил Никитин через плечо и поспешил к выруливывающему на остановку троллейбусу, не обращая внимания на несущиеся мне вслед проклятия. Жаль, нет времени, чтобы поучить эту сволочь изящной словесности. И без того его минорное настроение было изгажено окончательно.

………………………………………………………………

Жена майора Боева, симпатичная брюнетка небольшого роста, уже ждала Никитина возле входа в метро «Университет».

Никитин глянул на часы: было тридцать две минуты одиннадцатого. Непорядок!

– Здравствуйте, – приветствовал ее Никитин, – вы жена майора Боева?

Брюнетка кивнула головой и пошутила:

– Если он только не сменил фамилию. А так выходила замуж еще за курсанта Боева.

- Прошу извинить за опоздание. Это я звонил вам. Евгений просил передать вам пятьсот чеков с оказией, – Никитин вынул конверт и протянул ей, – Пересчитайте, пожалуйста, и я побежал.

– Погодите, – удержала она его за локоть, – только скажите мне правду: он там сильно погуливает?

– Мадам, я вас умоляю, – поднял очи горе Никитин, – где там гулять в горах? В мусульманской стране?

– Вы его еще увидите?

– Наверное.

– Передайте ему, что я его жду. И жду примерно. По настоящему.

Глава 10

***

Титры: Москва. СССР.

10 июня 1988 года.

По парапету Воробьевых гор ходит Шура в песочке со «стечкиным» на боку, балансируя руками, хотя парапет широкий и балансе нет надобности. Вокруг никого, кроме Никитина, который идет за ним и просит:

– Шура, ну хоть намекни как-нибудь, о чем я хотел тебя спросить? Если тебе известен ответ, то, наверняка, ты знаешь и вопрос. Ты ведь всегда знал много такого, чего не знал я. Например, о Персидских походах. Я сейчас должен знать о том, что уже случилось, и что должно случиться. Тебе вместе со Смертью, открылась великая Тайна. Что это за Тайна, Шура?

– На то она и Тайна, Ник, – ответил Шура, спрыгивая с парапета вниз. Дальше был слышен только его голос, – Знать тебе об этом еще рано. Ты еще живой! Всему свое время…

Голос стал затухать, словно удаляясь куда-то. Только эхом отдавалось в ушах, ревербирируя:

– Время… время… время…

– Подожди, Шура! Когда оно наступит, мое ВРЕМЯ?

Вместо этого Никитин почувствовал несильный толчок в плечо.

И открыл глаза

Посмотрел на часы. На циферблате было 11.02.

– Эй, гражданин! – с тревогой в голосе спросил стоящий перед ним молоденький милиционер, – Вам плохо?

– Да ничего, сержант, все в порядке, спасибо.

– Выпили, что ли? – он подозрительно заглянул мне в глаза.

– Да нет, просто на солнцепеке разморило. Извините, я пойду.

– Ну-ну, идите, – он козырнул.

………………………………………………………..

Дверь Никитину открыла сама Ванда Станиславовна в элегантном черном платье, явно не из универмага «Москва». На голове черная же косынка – правда, повязанная как-то странно, «а-ля черт меня подери», на манер пиратов Южных морей.

– Заходите, Игорь, – она вздохнула. – Езус Мария, какое горе!

– Здравствуйте, Ванда Станиславовна, – сказал Никитин, решив, не теряя времени, приступить к делу, – Примите еще раз мои соболезнования. Здесь у меня вещи Виктора, которые я должен вам передать согласно описи.

В прихожей Никитин обратил внимание на занавешенное черным тюлем зеркало, а на призеркальной полочке – портрет Шуры с траурной ленточкой в углу наискосок. Это была увеличенная фотография из его личного дела, в парадной форме и при юбилейных медалях. Не иначе, как Коротченков постарался. На полу у стены стоят три большие картонные коробки. Дверь в Шурину комнату приоткрыта, изнутри доносятся звук передвигаемой мебели и негромкие голоса, два мужских и один женский. Женский явно принадлежит Агнессе.

– Осторожнее, пожалуйста! Паркет не поцарапайте!

– Куда уж осторожнее! – ответил мужской прокуренный голос.

– Поаккуратнее! Здесь стекло.

– Куда уж аккуратнее!

Похоже, скорбящие дамочки уже приступили к осваиванию так кстати освободившегося помещения. Могли бы, ради приличия, выждать хотя бы до похорон. Про сороковины я даже и не говорю.

– Проходи же, Игорь! Обувь можешь не снимать, у нас не прибрано. Вы ведь знаете, обычай, пока мы не похороним его… О чем вы только что говорили? Ах, да. О Витенькиных вещах… – старательно играемая рассеянность, вызванная безутешным горем, – Ты очень спешишь? (Намек?) У тебя есть лишние пять минут? (Вот уже и время уже отмерили. Таймер включен).

– Пять минут у меня есть, – ответил Никитин, – Но у меня сегодня еще много дел, извините…

– Ах, какая жалость! – с облегчением вздымая внушительный бюст, вздыхает Ванда, – Мне так хотелось с тобой поговорить о Витеньке! Чтобы ты рассказал о его последних месяцах, днях. Ведь он так мало писал нам о себе! Давай хотя бы помянем его по христианскому обычаю.

Кухня размером с тренажерный класс была отделана чешской плиткой приятного кофейного оттенка. Финские шкафы, навесные шкафчики, тумба с мойкой и встроенной электроплитой гармонировали ей по цвету. Сверкали никелированными боками кастрюли, кастрюльки и кастрюлечки марки «ZEPTER». На специальных полочках выстроились в ряд баночки с неизвестными мне приправами – для красоты, так же, как и висящая на стене связка бутафорского «лука».

– Агнешка! – Крикнула Ванда Станиславовна в прихожую, – Поди, пожалуйста, сюда!

В кухню вплыла белесая перезрелая девица. Ее худоба в сочетании с кислым, вечно недовольным, выражением незапоминающегося лица давали основание подозревать, что она страдает глистами. Или запором. Или и тем, и другим одновременно. Она тоже была облачена в черное, только без траурной косынки на голове.

– Здравствуйте, – пробормотала «сестрица», сверля меня злым взглядом своих бесцветных глаз. И чего я ей сделал плохого?

– Вот, Игорь, – ты же его помнишь? – привез нам Витенькины вещи. Мы попозже их разберем. А пока давайте помянем его!

На кухонный стол явилась бутылка «Водки Выборовой» – Ванда и здесь не упустила возможности подчеркнуть свою «национальную самобытность», с которой была знакома лишь по дамскому журнальчику “Кobieta y Zhićie”, да еще по телетрансляциям конкурса песни в Сопоте – и маленькие хрустальные рюмки.

Выпили, как положено, не чокаясь, и Никитин решил поторопить события.

– Ванда Станиславовна! Давайте, я передам вам вещи Виктора, вы распишетесь в получении, и я пойду, – он демонстративно взглянул на часы, – Извините, мне еще нужно на ковер к генералу Ермолову, – нахально соврал Игорь, назвав имя знаменитого покорителя Кавказа, о котором, был уверен, обе эти рiekny panienkу навряд ли слыхали.

– Ах, какая жалость! (Ванда начала повторяться) Так хотелось посидеть, поговорить! Но служба есть служба. Генералы, насколько мне известно, не любят, когда к ним опаздывают.

– Я рад, что вы меня понимаете. Вот, пожалуйста.

Никитин бесцеремонно поставил на стол сумку и положил рядом опись.

– Вот, смотрите, – немногочисленные пожитки его друга легли на блестящую пластиковую поверхность: массивные стальные часы «Ориент», бумажник, золотой брелок в виде сидящего Будды с ключами, серебряная зажигалка «Zippo», маленький будильник, и маленькие женские часы «Сейко», – В коробке, ещё двухкассетный магнитофон марки «Акай».

Аппарат был извлечен из коробки и внимательно изучен обеими дамами. Его даже проверили на исправность, включили в розетку и, втыкая поочередно кассету с записью «Модерн Токинг» в оба кассетоприемника, погоняли ее туда-сюда.

– Все в порядке? – осведомился Игорь, – Распишитесь, пожалуйста, вот здесь.

– Ах, ну что ты? Зачем эта бюрократия? – поморщилась Ванда. В их торговом мире любая подпись могла стоить свободы.

– Извините, но таков порядок, Ванда Станиславовна!

Скрепя сердце, она взяла подсунутую ручку и поставила на обеих экземплярах описи витиеватую закорючку.

– Спасибо, – сказал Никитин, убирая свой листок в карман. – И еще. Вот здесь, – он выложил из сумки конверт, – чеки, которые имелись у Виктора на момент его кончины, плюс те, что полагались ему за последний месяц, точнее, за восемнадцать дней после прошлой получки. Там, внутри, одна тысяча сто тринадцать чеков и расчет. Пересчитайте, пожалуйста.

Ванда деловито пересчитала бумажки.

– Все в порядке. Где я должна расписаться?

– За это не нужно. Дело в том, что все денежные средства в рублях и иных платежных документах, изделия из драгметаллов, а также иные ценности, по закону, могут быть переданы только законным наследникам по прошествии шести месяцев после открытия наследства и после вступления ими в право наследования, – Никитин почти дословно процитировал бумагу, которую ему давал прочитать начфин, – Передавая вам чеки, мы совершаем нарушение, но исключительно в ваших интересах. Можете не сомневаться, все там рассчитано абсолютно точно, до копейки.

– Да что ты! – вспыхнула Ванда, – Как я могу сомневаться!А… рубли? У него же должны быть на счету рубли? Как я могу их получить?

Никитин хмыкнул.

– Знаете, я не юрист, в Афганистане мы получаем чеки, а рубли нам в России кладут на банковский счет.

Ванда, удивленно вскинула брови

Спросите об этом лучше у полковника Коротченкова. Или в юридической консультации. Я пошел. До завтра, - сказал Никитин

Настигнув Никитина уже в прихожей (а эта прихожая была размером с две его комнаты в «хрущобе»), Шурина мачеха показала на коробки:

– Здесь вот – его книжки. Знаешь, у нас так тесно. И сейчас, когда Витеньки больше нет… – она чуть не разрыдалась, – В общем, мы решили от них избавиться. Это вынужденно, ты ведь понимаешь? Мы ходили в букинистический. Так они говорят: «Привозите, а мы посмотрим». А нас здесь двое слабые женщины, мы совсем одни, нам тяжело. Да и платят они копейки, я узнавала.

Ясно, заскучал Никитин. Сейчас меня попросят о «маленьком одолжении»: всего-навсего допереть три коробки с книгами до «Букиниста» на Ленинском, а потом, все, что останется, притащить на горбу назад. Но тут гордая пенькна пани совершила удививший его своим великодушием поступок.

– Игорь, ты не заберешь эти книжки? Совершенно бесплатно. Разберешь их на досуге. Что нужно – оставишь себе, а остальные, может, кому-нибудь еще отдашь.

Он не размышлял ни минуты.

– Спасибо. Я заберу их. Подождите, пожалуйста, пять минут, я мигом! Только машину поймаю, – Никитин понесся вниз по лестнице, не став дожидаться лифта.

– А как же генерал? – крикнула ему вслед Ванда Станиславовна.

– Он тоже подождет!

…………………………………………………

Открыв дверь своим ключом, Никитин увидел прикнопленную записку:

«Игорь! Извини, что не дождалась тебя. на даче остались тетя Вера и Риночка, им совершенно нечего есть. Я отвезу им продукты, а завтра мы все вместе с утра приедем и приготовим для тебя праздничный обед.

P . S . Продукты в холодильнике, обязательно поешь.

P . P . S . Не забудь полить цветы. »

Пыхтя, он заволок тяжеленные коробки в свою комнатенку.

В комнате стало почти совсем темно, словно наступили сумерки. Совсем близко сильно шандарахнуло, похоже на орудийный выстрел.

Никитин обернулся, и бросился закрывать окна. Тут же гром ударил снова снова, как будто одновременно ударили не менее десятка танков.

– «Настала полутьма, и молнии бороздили черное небо. Из неба вдруг брызнуло огнем, и крик кентуриона: “Снимай цепь!” – утонул в грохоте. Счастливые солдаты кинулись бежать с холма, надевая шлемы. Тьма закрыла Ершалаим.» – процитирован он вслух.

Никитин откинул крышку секретера, заботливо вынул оттуда бюстик Гения и отставил в сторону. Потом, под вспышки молний, приступил к делу, попутно разглядывая обложки.

Иосиф Флавий, «Иудейская война».

Драгомиров М.И., «Избранные труды».

Разин Е.А., «История военного искусства» в 3-х томах.

Макиавелли, «Государь».

Г.Ллойд,

Клаузевиц,

Тит Ливий,

Плиний-старший.

Мемуары Жукова, Василевского, Баграмяна, Штеменко, Конева, Рокоссовского.

По одной книге из многотомных мемуаров Уинстона Черчилля и Шарля де Голля, обе – со следами зачищенных библиотечных штампов.

– Ого! А это что? – воскликнул Никитин.

В руках он держал запрещенные в СССР книги: Роман Гуль, «Ледовый поход». И вот еще: А.И. Деникин, «Очерки русской смуты». Обе – издательство «Посев».

– Где это Шура ухитрился отхватить? За такое сейчас, конечно, не посадят, но неприятностей можно огрести выше крыши.

Последними из коробок явились на свет несколько годовых комплектов «Военно-исторического журнала» и «Вестника Военной истории».

***

Титры: Москва. СССР

11 июля 1988 года

Никитин вышел на «Курской-кольцевой» и стал оглядываться, ища цветочный киоск.

Купив букет он возвращался ко входу в метро, когда его сцапал комендантский патруль.

– Начальник патруля, старший лейтенант Красюков! Ваши документы! – строгим голосом потребовал лощеный сопляк.

Документы подозрений у начальника патруля не вызвали, но не отдавая их Никитину, постукивая ими по тыльной стороне ладони, стралей начал придираться:

– Что же, вы, товарищ старший лейтенант, – поигрывая в руке никитинским удостоверением с вложенным командировочным, лениво протянул образцово-показательный старлей, – приезжаете в командировку в Москву стрижеными не по уставу, в мятой форме, нечищеных туфлях?

По его голосу и повадкам было видно, что подобный спектакль он разыгрывает не в первый, и даже не в сто первый раз, причем получает от этого нескрываемое удовольствие.

– Послушай… – начал было Никитин.

– Прошу вас обращаться по Уставу, товарищ старший лейтенант! – строго перебил старший патруля Никитина.

– Я прилетел из Афганистана. С «грузом двести». Вы знаете, что это такое?

– Допустим, но какое это имеет…

– Я привез сюда своего командира роты. И сейчас я опаздываю на его похороны, – с трудом сдерживая закипающие во мне самые темные инстинкты, попытался я втолковать этому дубинноголовому солдафону, но с таким же успехом можно было надеяться достучаться до разума и чувств каменного истукана с острова Пасхи. Своей удлиненной книзу рожей с мясистым носом и отвислыми ушами он, кстати, напоминал одного из них.

– Какое все это имеет значение? – повысил голос опричник, – Ваш внешний вид не соответствует требованиям Устава. Я вынужден вас задержать и отправить в военную комендатуру гарнизона, там вам разъяснят, в чем разница между Москвой и вашим Афганистаном. Совсем там распустились. Ничего, мы вас быстро заставим Устав вспомнить!

Никитину ничего не стоило в считанные секунды превратить в инвалидов эту сволочь и его подручных-срочников с наглыми, откормленными мордами. Но он сдержал себя невероятным усилием воли. Сдержал еще и потому, что краем глаза заметил:

Посадка в рейсовый автобус неподалеку от них, буквально в пяти-шести метрах, заканчивается.

– Ну, товарищ старший лейтенант… – вполне квалифицированно «заныл» Никитин, и вдруг испуганно воскликнул, показывая рукой позади старлея, – Ой! Что это такое?!

Этот комендантский чмошник купился на старый-престарый кунштюк, словно малый ребенок. Он мгновенно резко обернулся, все еще продолжая держать в руке документы Никитина, которые так и не успел засунуть в карман.

Этого Никитину хватило, чтобы выдернуть их из патрульных лап.

В два прыжка он преодолел расстояние до уже начавшей закрываться задней двери автобуса и успел втиснуться между шипящими, словно растревоженные змеи, створками.

Автобус резко тронулся с места.

Никитин прильнул к заднему стеклу, не без курсантского удовольствия наблюдая, разъяренного жреца Устава.

Тот, выскочив на проезжую часть, в бессильной злобе потрясает кулаком и, судя по разверстому хайлу, чего-то орет, но Никитину в автобусе ничего не было слышно.

Никитин не отказал себе в удовольствии продемонстрировать ему известный жест, когда правая рука сгибается под углом 90 градусов вверх, потому что левая ударяет по предплечью выше локтевого сгиба.

Краснопогонные холуи рванули за набирающим скорость автобусом, но быстро поняли тщетность своих усилий и остановились.

И тут… Сбивший потрульного старлея грузовик ЗИЛ-130 двигался с явным превышением скорости и даже не успел затормозить. Иначе, почему бы тот вдруг старлей подлетел в воздух с легкостью тряпичной куклы? Это было последнее, что Никитин успел увидеть – автобус уже сворачивал на Садовое кольцо.

……………………………………………..

Народу на похороны пришло немного. Естественно, скамеечку для близких родственников покойного занимали Ванда с Агнессой. Обе в траурных одеждах и ажурных головных накидках-мантильях. Безутешное горе играется ими с такой потрясающей достоверностью, что даже великий Станиславский зааплодировал бы им и закричал: “Верю! Верю!”

Небольшая группа пожилых женщин – очевидно, соседки.

Двое парней и одна девушка Шуриного возраста – одноклассники или друзья детства.

Человек десять незнакомых офицеров в чинах от лейтенанта до майора. Ясное дело, отрядили из Управления.

Полковник Коротченков с подобающим случаю суровым выражением мужественного лица.

И старший лейтенант Никитин. С никаким выражением.

Стены ритуального зала с какими-то кованными металлическими “украшениями” обступили с трех сторон, как давеча патруль. Высоченный потолок как будто собирается в любой момент обрушиться на голову. Стеклянные двери радушно распахнуты – заходите, не стесняйтесь! Долетавший с набережной Яузы шум переплетается с приглушенной, донельзя тоскливой, набившей оскомину, шопеновской мелодией, льющейся из скрытых динамиков.

Шура обреченно лежит в своей домовине на возвышении, и плевать ему, кто там пришел или не пришел проститься с ним, по зову ли сердца или по разнарядке. На скромной красной подушечке в ногах прицеплены такие же скромные награды: латунные кругляшки за выслугу годов и юбилейные. Одна медалька афганская, тоже к какому-то их юбилею, в контингенте ее давали всем поголовно. Только она и напоминает, что пожалованный ею воин встретил свой последний час не в пределах Кольцевой автодороги. Орденов нет. Иногда представления на них с припиской “посмертно” проходят на удивление быстро, до похорон, но это случается крайне редко и касается почти исключительно старших офицеров, занимавших какие-нибудь значительные должности. А такие гибнут нечасто. Командир роты СПЕЦНАЗа – не та величина, ради которой стоит напрягаться сидельцам московских кабинетов. Одним больше, одним меньше – не все ли равно? Ему самому – уж точно.

Присутствующие по одному подходят к Шуре и кладут ему в гроб свои цветы.

Никитин выжидает, пока не отойдет последний из них, и тоже подходит. С минуту, молча, смотрит в еще не обезображенное смертью лицо. И шепчет:

– Я знаю, что ты ничего мне не скажешь, не откроешь своей ТАЙНЫ, не назовешь мне моего ВРЕМЕНИ. Может, оно и к лучшему, ты прав. Прощай, командир!

И кладет свою дюжину гвоздик в гроб, на грудь Шуре, разворачивается и пробирается за спины офицеров в форме, для того, чтобы, затерявшись среди них, исчезнуть во время выноса тела, до посадки в автобус. Пусть последний акт этой пьесы, чисто формальный, пройдет без меня. И уж тем более поминки. На дежурно-скучающие лица отбывающих свой номер офицеров из Главка и безграничную скорбь “осиротевших” Ванды с Агнессой он насмотрелся уже предостаточно. Шура меня поймет и простит.

Никитин незаметно выскальзывает в боковую дверь, ведущую в зал ожидания для родных и близких до начала церемонии прощания.

И выходи в двери на воздух.

На солнце.

………………………………………..

Дома теперь находились маман, тетя Вера и Рина. Все они старались окружить Никитина своими заботами и вниманием. Даже Рина, вертя куцым хвостиком, не отходила от него ни на шаг.

– Куда ты все убегаешь?

– Ма, я не отпуске, а в служебной командировке.

– Тогда почему не форме? – спросила тетя Вера.

– Теть Вер, я не в пехоте служу, а в разведке.

Тетя Вера делала умное лицо. Ответ ее удовлетворил.

………………………………………………………….

На Профсоюзной улице Никитин останавливал такси, только не как его обычно ловят, посредством поднятой руки с раскрытой ладонью, но, демонстрируя, известный в нашей стране каждому младенцу, жест: мизинец оттопырен, большой палец поднят вверх. Три оставшиеся загнуты. Если на обычное “голосование” таксисты почти не реагировали, то на второй сигнал отзывались мгновенно.

Машина резко тормозила, и водитель задавал всего один вопрос:

– Тебе сколько?

– Одной хватит.

Получив бутылку водки за двойную цену, Никитин отправлялся на Воробьевы горы, укутанные зеленью, находил свободную скамеечку, которых там было в избытке, и, расположившись на ней, устраивал себе “отдых после боя”. У него в сумке всегда были с собой складной пластиковый стаканчик, пара-тройка прихваченных из дому бутербродов и “Иудейская война” Иосифа Флавия.

………………………………………..

Возвратившись домой к 18.00, “уставший”, как и положено, после “выполнения служебного задания”, Никитин плотно обедал-ужинал, опрокинув “под холодное” и “под горячее” еще пару стопок “Русской”, после чего, невпопад отвечая на традиционные расспросы ма и тетушки, рассеянно выслушивал в десятый раз их рассказы о каких-то неведомых ему людях:

– Вот Василий Тимофеевич и Серафима Аристарховна – жена его, такую замечательную дочку вырастили: умница и красавица. И на фортепьяно играет. Одна беда: нынешние молодые люди почему-то совершенно не способны оценить подлинные достоинства девушки, все бегают за какими-то размалеванными вертихвостками в мини-юбках.

– Ма, ну сколько раз говорить: не собираюсь я еще жениться-плодиться. Я еще не навоевался.

– Вер, послушай… а? Он, видите ли, не собирается. А я когда собственных внуков нянчить буду?

Никитин встал и демонстративно ушел к себе в комнату.

Полистав еще “Иудейскую войну” и покрутив приемник, чтобы найти какую-нибудь спокойную музыку, отключиться до самого раннего утра.

Вошла Ма:

– Игорь, пока тебя в Москве не было, тебе несколько раз Юля звонила.

– Ма, ты же знаешь, даже в школе я не был членом её кружка поклонников, – усмехнулся Никитин.

– Все равно. Позвонил бы ей. Сходили бы куда. Что дома сидеть в отпуске.

– У меня, Ма, не отпуск – командировка. И пора уже собираться домой.

– А здесь разве у тебя не дом?

– Отсюда меня давно уже выписали.

***

Титры: Фрарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.

15 июня 1988 года

– Товарищ майор, старший лейтенант Никитин из командировки прибыл. Замечаний не имею.

– Ну, как там столица? Все нормально?Стоит Москва? – спросил Петрович.

– Как обычно, – пожал Никитин плечами, – Разрешите идти?

– Погоди, – комбат замялся, – присядь?

Комбат сам опустился на стул.

– Тут такая штука, Игорь… – Петрович вздохнул, – Я отправил на тебя аттестацию на ротного, но позвонили из бригады и сказали, что ты…

– Мордой не вышел? – вставил Никитин.

– Да не кипятись, – раздраженно отмахнулся комбат, – Мне начштаба сказал, что надо немного подождать, посмотреть, как ты справляешься, дать возможность проявить себя. Ну, там месячишко-другой. А пока походишь в «и.о.» Когда утвердят, всю разницу в должностном окладе тебе компенсируют, ты же знаешь порядок.

– Значит, до сих пор я никак себя не проявил? – со злостью осведомился Никитин.

– Да проявил ты себя, проявил! – взорвался Петрович, – Я тут глотку надорвал, доказывая, что проявил, достоин и все такое. А мне: да, знаем, но только в качестве взводного. А на роте ответственности больше и прочее…

– Товарищ майор! Ведь даже идиоту ясно: придерживают место для «варяга», а я буду, как дурак, до его прибытия это место «греть»!

– Не исключено, – снова вздохнул комбат, – Но мы так просто не сдадимся! Я еще с комбригом на эту тему не разговаривал.

– Вы думаете, он не в курсе? – Никитин иронически хмыкнул.