Текст книги "Последний Персидский поход (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Майор огляделся.

– А я что? – снова отводит свои бегающие глазки «застенчивый воришка» Левон-джан,– Я ничего не видел. Я сзади стоял.

Зачуханный ОБАТОшник вообще лишился дара речи и лишь с готовностью часто кивает головой. У него сейчас, видно, одна мысль: как бы живым отсюда уйти. О нравах и обычаях СПЕЦНАЗа в батальоне обслуживания ходят легенды и саги.

– Ай-яй– яй! Какая неприятность! – Змей с любопытством наблюдает за попытками слегка, но не до конца очухавшегося Угарова подняться с полу, – Что же вы так, товарищ старший лейтенант? Под ноги смотреть надо! Так недолго и шею себе свернуть.

«Сотрудник губчека», опираясь о стенку, все же умудряется принять полувертикальное положение. Вид у него самый жалкий, но он все еще пытается хорохориться. Зажимая одной рукой обильно кровоточащий чухальник, второй начинает лихородочно шарить в пустой кобуре.

– Да я… Всех вас… Сгною! … Под трибунал! … Всех до единого!… Все про вас, про всех знаем! Да мы…

– О чем это он? – спрашивает Змей у Никитина, одновременно нанося разбушевавшемуся Угарову малозаметный, но весьма чувствительный тычок двумя пальцами, указательным и средним, в правое подреберье.

Издав звук, похожий на тот, что издает кухонная раковина, всасывающая в себя остатки воды после засора, «особняк» снова сползает по стенке на пол.

– Бредит, наверное, – пожимает плечами Никитин.

– Чего стоите, хлопцы? – обращается Змей к собравшимся, – Не видите, что ли? Человеку плохо! Помочь надо.

К «больному» протискиваются сразу несколько человек.

– Погодите, зачуток, – Змей вынимает из кармана «песочки» плоскую металлическую фляжку, отвинчивает крышку и, не жалея, щедрой рукой, поливает старлея ее содержимым. Комната сразу наполняется ароматами спиртзавода.

Остаток начальник разведки вливает в судорожно хватающий воздух рот жертвы.

Угаров, закашлявшись, открывает мутные глаза, пытается что-то сказать, но уже поздно.

– А ну, ребята! Раз-два, взяли!

Четыре пары рук приподнимают особиста, как пушинку, хотя в нем, на вид, не менее 90 кг живого весу.

– Подождите! – кричит Никитин, и, выщелкивая магазин из «Макарова», запихивает его особисту за пазуху, – Теперь можно выносить!

Протащив по коридору, особиста вытаскивают на крыльцо.

И на:

– Три-четыре! – раскачав свою ношу, спецназёры разжимают руки.

Пролетев метра три, Угаров тяжело плюхается в тягучую пыль. Она заметно смягчает динамическую силу падения, так что за целостность его костей никто не переживает.

А где Шура? – спросил Змей.

Офицеры переглянулись и все дружно бросились к двери Шуриной комнаты.

Подергали, она была заперта изнутри на ключ.

На стук, все более настойчивый, никто не реагировал.

– А ну, разойдись! – Кирпич, отступив на шаг назад, шарахнул в дверь плечом.

Она сразу же с треском распахнулась.

Шура, не шевелясь, лежал на своей солдатской койке, на правом боку, лицом к стене, почти с головой укрытый одеялом. На мгновение наступила тишина, в которой Никитин услышал, как бы со стороны, как какой-то чужой голос, свой собственный:

– Шура! Что с тобой? Да отзовись же ты, черт подери!

Но он не отозвался.

Змей откидывает одеяло и трогает бледную, почти как наволочка, шею ротного.

– Все. Холодный…Отвоевался.

Потом появившийся, как из-под земли, Док выставляет всех за дверь. Никитин все еще не может поверить в увиденное и услышанное.

– Холодный…. Как так – «холодный»? Этого просто не может быть! Я же разговаривал с ним всего пять часов назад! Он не мог умереть! Все это – такой же дурацкий сон...

Док долго не выходит.

В коридоре появляется Петрович с озабоченным лицом. Не обращая внимания на то, что офицеры курят прямо в модуле, что строго запрещено и всегда им немилосердно преследуется, он спрашивает, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Кто там сейчас?

– Док, – отвечает ему за всех Змей.

– Понятно, – приоткрыв дверь, комбат скрывается за ней.

Снова ожидание. Третья сигарета. В голове одна мысль: как? Почему? За что?

Наконец, дверь распахивается, выходит Петрович, за ним Григорий.

– Признаков насильственной смерти нет, – отвечает Док на незаданный, но висящий в воздухе вопрос, – по всем внешним данным, внезапная остановка сердца во сне. Точнее сказать может только патологоанатом. Тащите носилки.

Никитин дергается в комнату, но его тащит за рукав Петрович.

– Погоди, там без тебя управятся. Утром иди в строевую часть, оформляй документы, я дам команду. Повезешь его домой, – комбат вздохнул. – С этой минуты ты – исполняющий обязанности командира роты. Пока будешь в Союзе, я подготовлю и отправлю представление на твое назначение. И на очередное звание, ты ведь уже сколько перехаживаешь?

– Полгода, только я…

– Никаких «я»! Возьмешь роту, и точка! И встряхнись, спецназовец ты, или кто? Я тебя понимаю, Игорь, – произнес Петрович совсем другим тоном, – тяжело терять друзей. Особенно так глупо, не в бою, а от того, что слишком рано отказал проклятый «мотор». Тебе теперь жить за двоих – за себя и за него. И не забудь, построение по распорядку! Командуй, ротный!

.....................................................................

Батальон на построении в каре.

Со знаменем, которое слегка развевается в руках знаменосца, пытаясь захлестнуть левого ассистента.

Петрович, чуть хрипловатым голосом обращается к строю:

– Товарищи офицеры, прапорщики, сержанты и солдаты! Сегодня ночью скоропостижно скончался наш боевой товарищ, командир второй роты нашего батальона капитан Балаганов Виктор Алексеевич. Предлагаю почтить его память минутой молчания! Головные уборы – снять!

И первым снял кепи.

Сотни рук сдергивают с голов кепи. Наступает звенящая в ушах тишина, в которой слышно только стук собственного сердца, да еще мерное гудение моторов пролетающего в заоблачной вышине транспортного самолета.

– Вольно! Головные уборы – надеть! Командирам подразделений приступить к разводу на занятия и работы!

Роты расходятся по расположению.

Никитин не в том состоянии, чтобы командовать. Да и выполнять надлежащим образом свои обязанности. Сержант Величко по собственной инициативе подошел к нему и очень серьезным голосом заверил:

– Та не волновайтэся, товарищу старший лейтенант. Усэ будэ, як треба! Я утримаю!

– Действуй, родной, утримай. Если что, я помогу.

– Есть, товарищу старший лейтенант! – сержант козырнул и помчался выполнять обещанное.

Никитин пошел в строевую часть. Свернув за угол модуля, чуть не споткнулся о сидящего на корточках бойца.

Тот сидел, уткнувшись лицом в колени.

– Ты чего тут делаешь? – спросил Никитин.

Солдат поднял заплаканное лицо. Это был нештатный ординарец Шуры, рядовой Аниуллин.

Второй раз, менее, чем за сутки, Никитин увидел плачущего спецназёра.

…………………………………………….

В кабинете комбата находились, кроме него, начальник разведки батальона Змей и начальник штаба Мертвищев, когда туда ворвался взбешенный майор Каримбетов. Щелки его узких глаз, казалось, стали вдвое шире от извергаемых ими молний.

– Какого шайтана ты тут творишь, майор?! – заорал он гнусавым голосом с порога, – А вы, – это адресовалось Змею и НШ, – вон отсюда! У меня с вашим командиром будет серьё-ё-ёзный разговор!

– По какому праву вы распоряжаетесь моими офицерами, да еще в моем кабинете? – спокойно осведомился Петрович,

– По какому праву? – прошипел особист, – Я вам сейчас покажу, по какому праву! Можете считать себя уже БЫВШИМ командиром батальона!

– Да ну? – изумился Петрович, – А вот мне показалось, что это я разговариваю с БЫВШИМ заместителем начальника Особого отдела бригады.

– Что-о-о? Да как вы смеете меня оскорблять? Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей! И как офицер военной контрразведки в боевой обстановке имею право не только отстранить от должности любого командира, но и применить против него оружие?

– Вот именно, Касымыч, что в боевой... А мы сейчас в расположении части и никаких боевых действий не ведем. К тому же ты забыл, что применять оружие дозволяется в исключительных случаях, например, при угрозе измены Родине. На вашем месте я бы помалкивал, Каримбетов!

– Что вы несете? – взвизгнул Касымыч, – Да вы хоть знаете, что у вас, в батальоне, творится?

– И что же там творится? – поинтересовался Петрович.

– У вас дезертировал военнослужащий!

– Не дезертировал, а утонул, – поправил его Змей.

– Это еще доказать надо, что ваш «утопленник» у душманов чаи не гоняет! Ваши подчиненные хранят у себя наркотики и порнографию, намереваясь тайно ввезти все это на территорию СССР! Они обезоружили и зверски избили офицера контрразведки, который пытался пресечь эту преступную деятельность! Наконец, двое ваших офицеров – Балаганов и Никитин, – вполне обоснованно подозреваются в присвоении крупной суммы денег в иностранной валюте, захваченной ими при расстреле машины с мирными жителями! Этого достаточно?

– Ты все сказал, сволочь? – спросил низким голосом Петрович. Его пудовые кулаки сжимались и разжимались от еле сдерживаемого желания немедленно превратить плоскую рожу Каримбетова в сырой фарш, – К твоему сведению, капитан Балаганов сегодня ночью скончался от сердечного приступа, до которого довели его ты и твои «шестерки»! Так что, если хочешь уйти отсюда живым, не смей даже поминать его имя вслух! А то я за своих ребят не ручаюсь.

– Вы что?... Угрожать? Мне? Да я…

– Заткнись! Сядь и послушай, тебе будет интересно.

Только сейчас особист заметил стоящий на столе у комбата портативный бобинный диктофон “SONY”.

– Это что еще за шутки? – возмутился он

– Это не шутки, Каримбетов, это вовсе не шутки. Сейчас ты в этом убедишься.

Петрович щелкнул клавишей диктофона.

– «…Младший сержант Матушкин! Расскажите нам, где, когда и какое задание вы получили от сотрудника Особого отдела старшего лейтенанта Угарова?» – зазвучал голос командира первой роты капитана Кирпичникова.

– «Я встретился со старшим лейтенантом Угаровым вчера, после обеда, за столовой. Он передал мне четыре иностранных журнала и пакет с анашой. Все это было уложено в мешок.

– Опишите этот мешок.

– Обычный, пластиковый, белого цвета. Там Пугачева еще была нарисована.

– Пакет был этот?

– Да, этот.

– Вы видели, что лежит в пакете?

– Да, я посмотрел. Это были журналы и анаша.

– Что это были за журналы?

– Ну... там женщины голые.

– Это были вот эти журналы?

– Да, эти.

– А как вы узнали, что в пакете находится наркотик?

– Развернул и понюхал.

– Что вы должны были сделать со всем этим?

– Я должен был передать три журнала своим друзьям, рядовым Рыбакову, Носову и Звонареву, чтобы они незаметно подбросили их в личные вещи командира роты и других офицеров…»

Каримбетов, слушавший откровения своего провалившегося агента, сидя на стуле напротив работающего диктофона, выглядел жалким и сломленным.

Но в следующий момент Касымыч резко метнулся, выбросив руку к диктофону.

Однако захватить присутствующих врасплох ему не удалось. Змей мгновенно перехватил его конечность, заломил ее за спину и ткнул его мордой в стол. Свободной рукой он вытащил у него из поясной кобуры «макаров».

– Бесполезно рыпаться! – сурово изрек Петрович. – Дальше слушать будем?

Отпущенный Змеем, Каримбетов потирал пострадавшую клешню и злобно сопел.

– Молчание – знак согласия. Продолжим! – и нажал клавишу диктофона.

– «…А один журнал и пакет с анашой я должен был передать во вторую роту младшему сержанту Забелину, моему земляку, – снова зазвучал монотонный голос допрашиваемого Матушкина, который тут же перебил голос покойного Шуры:

– С какой целью?

– Чтобы он подбросил их своему командиру роты или взвода.

– Он выполнил задание?

– Об этом мне неизвестно.

– А вы? Что вы сделали с журналами?

– Мы оставили их себе.

– Почему?

– Ну, во-первых, не хотели, чтобы у нашего командира роты, у вас, то есть, были неприятности. Вы нам не сделали ничего плохого. А во-вторых, подумали, что особист не сможет проверить, подложили мы их или нет.

– Почему вы согласились выполнить задание старшего лейтенанта Угарова?

– Две недели назад нас всех вызвал майор, этот, нерусский…

– Каримбетов?

– Да, он самый. Сказал, что знает, где и как мы продавали две канистры солярки духам из кишлака.

– Это правда?»

Пауза.

– Да.

– Ну, что, Каримбетов? – Петрович щелкнул клавишей диктофона, – Там еще показания его подельников. Среди прочего они, кстати, каются, что на ночное купание потащили двоих «молодых» по прямому указанию Угарова, а, значит, и твоему!Достаточно?

– Это ложь! Оговор! – взорвался особист, – Мало ли, что они там наговорят! Вы… Вы их заставили! Я знаю! Вы их били, пока они не стали говорить то, что вам хотелось! Вы специально сделали это, чтобы скомпрометировать меня!

– Ах, вот ты как? Ну, ладно, тогда послушай-ка заодно еще вот это, – Петрович вынул из ящика стола другой аппарат, значительно меньших размеров. Но звук он воспроизводил на удивление громко и отчетливо.

– «Так какого…ты, идиот, не проверил все, как тебе было сказано? Я же тебе сто раз говорил, чтобы все делалось под твоим контролем! А ты чего? – раздался голос самого Каримбетова.

– Да кто ж знал, что эти козлы, вместо того, чтобы распихать все, куда положено, оставят порнуху у себя. Я же их инструктировал!» – ответил голос Угарова.

Петрович нажал миниатюрную кнопку.

– Узнаешь, Касымыч? Свой голос и нежный голосок своего подручного, Угарова? Только дурак не поймет, о чем вы там толкуете.

– Да какое право вы имели подслушивать офицеров военной контрразведки во время проведения ими важного оперативного мероприятия?! – снова вскипел неугомонный особист.

– Заткнись, урод! – загрохотал комбат, – Заткнись, пока я тебя не пристукнул прямо здесь! С каких это пор организация подлых провокаций против боевых офицеров собственной армии, стала называться «важным оперативным мероприятием?» Тридцать седьмой год вспомнили? Не дают покоя «лавры» предшественников?

– Товарищ майор, – хищно улыбаясь, вставил Змей, – А может быть, грохнуть этого вурдалака: прямо здесь, из его же ствола? В висок, в упор – пороховой ожог, отпечатки на стволе – все будет в полном порядке, комар носа не подточит. Скажем, что устыдился, мол, своих гнусностей, и, не сходя с места, – бац! А, товарищ майор? Очень-очень хотца!

– Нет, Змей. Никто не поверит, что он сам застрелился. Стреляются от позора те, у кого есть хоть капля совести. А у этого мерзавца её никогда не было.

Но, даже загнанный в угол, Касымыч все еще пытался выйти из, явно проигранной, партии победителем:

– Я требую, чтобы мне срочно дали возможность связаться с моим руководством! – затравленно взвизгнул он.

– С руководством, говоришь? – хмыкнул Петрович, – Отчего нет? Только напрасно… С утра майору Кузьмичеву о твоих художествах все уже доложено. А, пока мы с тобой здесь разговоры разговариваем, копии всего, что ты только что слышал, уже летят к нему под вооруженной охраной.

– Какой Кузьмичев! – взвился Каримбетов. – Я требую, чтобы меня соединили с Кабулом, с генералом Подковыровым!

Комбат переглянулся со Змеем.

Тот молча кивнул.

– Послушай, ты, гнида! – нехорошо улыбаясь, произнес Змей, – Мы ведь еще не все тебе продемонстрировали. На, полюбуйся!

С этими словами начальник разведки вынул из лежащей на столе черной папки пачку фотографий и швырнул ее Каримбетову.

Снимки рассыпались веером по столу. Одного беглого взгляда на них было достаточно, чтобы безошибочно признать тех, кто был на них изображен.

Но Змей, с большим удовольствием, дал пояснения.

– Вот тут заместитель начальника Особого отдела бригады СПЕЦНАЗ, майор Каримбетов Турсумбай Касымович, заключает в дружеские объятия главаря бандформирования «непримиримых», небезызвестного Кори Якдаста.

Змей отбросил фотографию и взял другую.

– А вот он же сидит за дружеским достарханом с душманами. Настроение у всех, судя по довольным улыбкам, преотличное. И немудрено: презрев все мусульманские законы, в центре стола нахально маячит уже ополовиненная бутылка «Столичной». Вы же мусульманин, Каримбетов?

– Нет, я – коммунист, – встрепенулся особист.

– Ну – ну… – усмехнулся Змей и продолжил, беря новую фотографию, – А вот как пишут в пьесах: те же и пожилой сморчок со злым взглядом маленьких, колючих глазок. Да это же сам Мамадшах, основной главарь ДИРА в нашей местности. Помимо прочих «достоинств», известен также тем, что обожает лично приводить в исполнение приговоры собственного, так называемого, «исламского революционного трибунала». Руки у него даже не по локоть, а по самую, что ни на есть, шею в крови наших пленных. Остальные фотографии – того же плана. Все это, – Змей показал пальцем, – я подобрал на месте разгрома бандгруппы во главе с твоим одноруким корешем – Кори Якдастом. Он сейчас у Аллаха. И, кажется, там тебя уже заждался!

– Да вы с ума сошли тут все, – особист был уже не на шутку перепуган, – Это были санкционированные переговоры! Спросите у генерала Подковырова!

– О переходе бандитов на сторону «народной власти»? – хмыкнул ехидно комбат, – Не смеши, Касымыч! Впрочем, копии этих фотографий тоже улетели по назначению. Пускай с тобой разбираются те, кому положено. Я бы с огромным удовольствием сам арестовал тебя и отправил под конвоем, но, увы, не могу! Ещё с еще большим удовольствием я бы тебя расстрелял, как у вас говорят: «без суда и следствия». Неохота только об говно руки марать! Так что, давай, Касымыч, вали отсюда, да поскорее, а то у моих ребят руки тоже чешутся. Могут не удержаться. До вертолетной площадки дорогу знаешь, или тебе провожатые нужны?

Каримбетов, скукожившийся и с посеревшей физиономией, тяжело поднялся со стула и поплелся к выходу. Он уже взялся за дверную ручку, когда Петрович, окликнул его:

– Эй, каторга! Не забудь захватить с собой свою подружку, Угарова. Кстати, забыл спросить: задница-то у него как, ничего? Упругая?

Вопрос был задан просто так, на «фу-фу», чтобы лишний раз уязвить оппонента, но он неожиданно угодил в цель. Это стало понятно по реакции особиста. Он вздрогнул и резко обернулся.

В глазах его застыл уже животный страх.

Мясищев мгновенно это уловил и продолжал втаптывать врага в грязь:

– Вы имеете дело с разведкой. Мы не только аудио-, но и видеозапись в гостевом «номере» вели. В инфракрасном диапазоне. Все, конечно, в зеленых тонах, но так – ничего, прекрасная видимость! Хоть за деньги показывай!

– Вадим Алексеевич, – обратился Петрович к Змею его «мирским» именем, – вы у нас внештатным дознавателем числитесь, УК читали. Какая там статья про ответственность за мужеложство?

– Сто двадцать первая, товарищ майор! До трех лет. А уж как на зоне таких любят! Часто всем коллективом и по нескольку раз в день.

Услышанное добило Каримбетова вконец. Из кабинета он не вышел, а вывалился.

В окно из кабинета комбата было видно, как он, пошатываясь, словно пьяный, плетется к «гостевому» модулю.

– Здорово вы его насчет гомосечества уделали! – сказал молчавший до сих пор Мертвищев. – Как вы догадались?

– Да, чего там догадываться… – хмыкнул Петрович. – Обратил внимание как его недоносок Угаров ногти себе полирует, словно девка, да еще и лаком бесцветным их покрывает? Остальное – чистая интуиция, – он помолчал, – Жалко только, что твоей «инфракрасной камеры» у нас нет.

– Ничего, ему и так хватит, – заверил Змей, укладывая в папку весь собранный компромат.

Глава 9

***

Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.

8 июня 1988 года

Диспетчерская аэродрома. Никитин в повседневной форме. Сразу видно, что готов к отбытию в Союз.

-«Тюльпан» будет только к ночи. Вылетает сегодня около ноля часов. Вот так-то, Игорь, – сказал ему диспетчер, – Звонить куда будешь?

– Нет, – ответил Никитин, – пойду день убивать.Хотя… Дашь позвонить в Москву?

…………………………………………..

Никитин на углу, у одного из поворотов, ведущего к штабу дивизии, под уникальным дорожным знаком, которого никогда не было в «Правилах дорожного движения»: танк в красном круге, перечеркнутый красной косой чертой – «Движение танков запрещено» и ловит попутку.

……………………………………..

Стоящий на отшибе госпиталя модуль, ничем не отличался от всех остальных госпитальных строений только вывеской у входа: «Патологоанатомическое отделение», и, чуть пониже и поменьше размером еще одной: «Морг».

Никитин постучал.

– А, Игорь! Заходи, – приветствовал он Никитина хозяин этого печального заведения, майор медицинской службы, которому было хорошо за сорок, и о своей службе он мог бы уже писать мемуары под названием «Двадцать лет среди покойников». В народе его за глаза звали «Джеком-Потрошителем». Он обладал феноменальной памятью на имена и лица, а знакомы с ним были почти все офицеры и прапорщики не только Шихвандского гарнизона. Дело в том, что среди «интернационалистов» гуляло поверье, что, если ты хоть раз выпил рюмку за одним столом с нашим прозектором, то никогда и ни за что не попадешь на его оцинкованный стол в качестве «пациента». Увы, поверье помогало далеко не всем. Шура тоже с ним пил.

Никитин вошел в его скромно обставленный кабинетчик.

– Ты Балаганова домой повезешь? – спросил хозяин морга.

– Я, Георгий Иваныч. Что показало вскрытие?

– Сердце. Оно у него было, как у шестидесятилетнего, изношено до предела. Вот и не выдержало, исчерпало свой ресурс.

– И от чего все это?

– Твердят вам, – вздохнул мортус, – что здоровье надобно беречь смолоду, а вы? Сколько он в день выкуривал?

– Не считал, – пожал Никитин плечами, – Много.

– Вот то-то и оно. Кофе пил?

– Пил. Жутко крепкий.

– Алкоголь?

– Как все.

– Ну, и стрессы разные, тут ничего не поделаешь, – война. Родители у него живы?

– Умерли, мать – давно, а отец лет десять назад.

– От чего?

– Мать от онкологии, а отец – от инфаркта.

– Вот видишь, значит, налицо еще и врожденная предрасположенность. У тебя-то самого с этим как?

– Нормально. Папаша от запоя помер, – соврал Никитин. Своего отца Никитин никогда не знал, мать о нем ничего мне не рассказывала, и даже не ведал, жив ли он вообще, или нет. Наставительный, поучающий тон, свойственный большинству медикусов, Никитина всегда раздражал. Их советы по сбережению здоровья были, безусловно, правильными, но неосуществимыми на практике. Все это, естественно, из области фантастики, и уж точно несовместимо со службой в СПЕЦНАЗе.

– Значит, тоже сопьешься! – заключил «Джек-Потрошитель» в ответ на его вранье, – Спиртику тяпнешь?

– Тяпну, – кивнул Никитин, не раздумывая.

Разливая спирт по мензуркам Док налил еще в кружки простой воды из градина и назидательно сказал:

– Никогда не запивай спирт минералкой, – взял мензурку и добавил, – Помянем раба Божьего Виктора…

………………………………………

Никитин и Боев в «бочке» Боева.

На столе ополовиненная бутылка водки и немудреная закусь.

– А что, этот «особняк» косоглазый больше не объявлялся? – спросил Боев.

– Бог миловал.

– Теперь навряд ли объявится, – уверенно заявил Боев, разливая водку по рюмкам, – Мы с Кирпичом кое в чем ему подсобили.

– Прям детектив, – заинтересовался Никитин, – Это как же?

– Колян сам тебе расскажет, когда вернешься. Тебя на роту ставят?

– Ставят.

– Значит, теперь вы на равных. Я ему скажу, что от тебя у меня тайн нет, – и без задержки спросил, - Слушай, ты не передашь в Москве моей благоверной пять сотен чеков?

***

Титры: Аэродром Чкаловский. Московская область. СССР.

9 июня 1988 года

Никитин очнулся от дремы, когда самолет ударил шасси о бетонку.

К открывшейся аппарели подъехал автобус ПАЗ, оборудованный под катафалк.

Он был рассчитан на гроб обычного размера. «Цинк» же, упакованный в деревянный прямоугольный ящик, никак не желал туда протискиваться, и его солдаты ставят под углом 45 градусов к полу, и только тогда гроб запихивается в автобус.

Никитин залез в автобус. Сел и погладил ящик ладонью:

– Бедный Шура! Даже в гробу тебе не дают полежать спокойно…

***

Титры: Москва. СССР.

9 июня 1988 года

Автобус-катафалк едет по раздолбанному Щелковскому шоссе до Москвы.

Пересечение с МКАД.

Автовокзал. Станция метро «Щелковская».

Черкизовский рынок.

Стадион «Локомотив».

Пруд с церковью на пригорке. Преображена.

Мост через Яузу.

Госпиталь имени Бурденко. Въезд со стороны Яузы.

Морг.

Никитин выходит из автобуса.

К нему подошел крепкий мужик лет сорока пяти в форме.

– Полковник Коротченков, из Главного Управления, – представился он, – Вы – старший лейтенант Никитин?

– Я, товарищ полковник, – козырнул Никитин.

– Мне поручено вас встретить, и заняться организацией похорон. Документы у вас?

– Так точно, – Никитин передал папку.

– У вас есть место, где остановиться?

– Есть.

– Оставьте мне, свой телефон и езжайте отдыхать. Вот мой номер, – полковник протянул сложенный тетрадный лист в клеточку, – Сверху – служебный, снизу – домашний. Командировку отметите в Управлении. Если что нужно, звоните.

– Спасибо, товарищ полковник.

– Всего доброго.

Только сейчас Никитин заметил, что возле него крутится какой-то чернявый мужичонка лет тридцати пяти, в замшевой куртке и сильно поношенных джинсах, похожий на южанина. Его маковку украшала приличных размеров лысина.

– Простите, вы Игорь? – спросил он, выждав, пока полковник отойдет.

– Ну, допустим, я, а что?

– Тариэл, – представился он, протягивая мне волосатую длань. – Я муж его сестры, – Говорил он с очень легким, но все равно заметным акцентом уроженца солнечной Иверии.

– Чьей сестры? – не понял Никитин.

– Балаганова Виктора, чьей же ещё.

Никитин пожал ему руку.

– Вы привезли Виктора? – спросил новый Шурин родственник.

– Да, я. Что вы хотите? Оформлением документов и похоронами занимается тот полковник, который только что отошел. Вещи покойного я завезу Ванде Станиславовне завтра. Адрес знаю. А сейчас, простите, я очень устал. Примите мои соболезнования.

– Погоди, – он тронул меня за рукав, переходя без спросу на «ты». – Можешь мне все отдать, я передам. Зачем тебе напрягаться?

Никитин внимательно осмотрел его с головы до пят. И не понравился он ему еще больше.

– Извините, – вежливо, но достаточно твердо заявил он. – Все вещи и деньги я могу передать только Ванде Станиславовне. Вас, простите, я не знаю.

При слове «деньги» его темные, как душа осквернителя могил, глаза нехорошо блеснули.

– Э, дорогой? Зачем тебе ездить туда-сюда? Мне отдай! Хочешь, я тебе паспорт покажу? Там печать-мечать, вот смотри! – Он действительно вытащил из кармана куртки затертый «молоткасто-серпастый» и развернул его на листе с графой «Семейное положение».

Никитин не стал даже рассматривать, отметив лишь краем глаза, что «печать-мечать» там точно не одна.

– Извини, кацо, – снова повторил Никитин, теряя терпение, – Сказано тебе: завтра – значит, завтра!

………………………………………………………

Никитин открыл своим ключом дверь квартиры в типовой «хрущобе» на улице, Хулиана Гримау. В квартире никого не было, и было видно, что давно.

Никитин заглянул в холодильник.

Внутри сиротливо виднелась пачка маргарина. Компанию ей составляли два подвявших, но еще пригодных к употреблению, огурца. Только сейчас Никитин почувствовал, что безумно хочет жрать. Не есть, а именно жрать.

С последней надеждой он откинул крышку морозилки и – о чудо! – обнаружил там курицу в целлофане.

– То-то, я смотрю, моя экономная мама холодильник не выключила, – сказал он сам себе, вытаскивая курицу за лапу без когтей, – Эге… Да тут целая мадьярочка.

Набрав в кастрюлю воды, он извлек иностранную подданную из красивой упаковки и сунул в ее последнюю купель. Поставил на плиту и начал дальнейшее обследование.

В хлебнице нашлась слегка заплесневевшая четвертушка черного. Чуть поскоблить, и можно есть.

О месте, где матушка хранит свои ликеро-водочные запасы, ему было хорошо известно еще с отпуска. В закромах обнаружились десяток бутылок «Русской» и шесть – сухого «Рислинга».

– Тоже неплохо! Еще одной проблемой меньше, – продолжал он комментировать наличие припасов.

Убавив огонь под кипящей кастрюлей, он скинул проклятущую повседневную форму с ненавистным галстуком на резинке, стащил белье и в костюме Адама протопал босыми пятками в ванную. Совершив тщательное омовение под душем (мокнуть в горячей ванне никогда не любил), натянул трусы и снова перебрался в кухню размером шесть квадратных метров.

Вытряхнув из бутылки «Русской» последние пятьдесят грамм и тут же опрокинув их в себя, он похрустел остатком огурца и, расслабившись, закурил. На тарелке громоздились куриные косточки. Мысль, что, самое вероятное, послезавтра ему предстоит хоронить Шуру, не оставляла ни на минуту.

Послонявшись без толку по квартире, он остановил свой взор на секретере в своей комнате и раскрыл его.

– Нога… Точнее, рука человека не ступала здесь, кажется, с момента окончания мною военного училища.

В секретере лежали стопки каких-то бумаг и старых тетрадей, россыпью валялись давно засохшие шариковые ручки и такие же окаменелые запасные стержни к ним, сломанный будильник «Слава», еще какая-то дребедень. Отдельно стояла большая картонная коробка из-под женских сапог.

Он вытащил ее и раскрыл. В ней навалом лежали черно-белые фотографии. Взяв несколько из них в руки, бегло просмотрел. Все они были его школьной поры. Многие из них нащелканы им же, дешевенькой «Сменой-8», приютившейся тут же в секретере, среди прочего хлама веков.

Бросив фотки обратно в раскрытую коробку, он посмотрел в окно. Почти напротив, через дорогу стояло грязновато-белое здание школы, где он проучился десять лет.

– «Давно, друзья веселые, простились мы со школою...» – ни с того, ни с сего, начал он мурлыкать под нос, – Это верно, давненько. «Но каждый год мы в свой приходим класс…» А вот это – уж дудки! Я больше ни разу туда не заходил, хотя вот она – рукой подать.

Он еще раз просмотрел несколько снимков и принял твердое решение. Вытряхнув из коробки пылесос, начал методично рвать фотографии, одну за другой, швыряя ошметки в коробку. Поначалу смотрел на истребляемые отпечатки, потом плюнул и стал рвать их, не глядя. Коробка наполовину заполнилась обрывками. Следом туда же полетели фотоаппарат «Смена» в дерматиновом футляре, сломанный будильник «Слава», засохшие ручки и стержни к ним, окаменевшие ластики, еще чего-то канцелярское.

В пачке бумаг, которые он рвал, обнаружилась стопка «Похвальных грамот», которые он регулярно получал с 1-го по 10-й классы за участие в различных олимпиадах, конкурсах и т.п. Их Никитин разодрал в лапшу с особенным удовольствием. Последними полетели в пылесосную коробку картонки с наклеенными на них композициями из засушенных листиков и цветочков – все они были украшены снизу, в правом углу бумажкой с надписью: «Гербарий. Игорь Никитин, 4 «А» класс».

Когда все было кончено, секретер остался совершенно пуст. В нем одиноко ютился только гипсовый бюстик Пушкина, покрашенный «под бронзу», – его он тоже получил в качестве приза за победу на школьной олимпиаде по литературе.