Текст книги "Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза"

Автор книги: Дмитрий Могилевцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

9

Спустя тридцать семь лет Круз стоял на станции Бобр, глядя в мертвые мальчишечьи лица, и в его глотку снова толкнулся едкий слизистый ком. Дети. Конопатые, вихрастые. Слишком маленькие для железа, которое приучились поднимать.

Дан сидел рядом, на щербатой бетонной ступеньке, и плакал. Молча. Смотрел, а по щекам ползли слезы, путались в седой щетине.

– Эти пацаны… они б вам почки вырвали, – сказал глупо Захар, держась за посеченную щеку.

Дан не ответил.

Щенки сидели тихо. След с Последышем бинтовали Левому простреленное плечо. Тот храбрился. Улыбался, цыкал сквозь щербину.

– Это ж иродов бойцы. Недоросли. Они смертники. Знают, что никто до шестнадцати не доживет. У-у, лютые! Не знали, поди?

– Уймись, шибздик! – гаркнул Гуня.

Захар вздернулся, сощурился – но все-таки решил не язвить. Шаркая ногами, поплелся через дорогу, где рядком лежали люди и волки станционного поста. Гуня был старшим над ними. Теперь у него осталось трое мужчин, способных держать оружие, и два волка.

– Спасибо, – сказал Гуня. – Без тебя бы они нас уже жарили. Или хуже.

– Пожалуйста, – отозвался Круз. – Без вас они бы жарили нас.

– Бать? Давай, может, отойдем? Поговорить надо.

– Пошли, – согласился Круз.

Гуня повертел головой, скребнул в щетинистом затылке.

– Бать, слышь, так ты что, мотор наш забрать решил?

– Он вам ни к чему. В Орше сидят недоросли. Еще раз они мотор не пропустят. Здесь вам не удержаться. Подкрепления вам не пришлют, даже если дальний голос ваш заработает. Уходите. А мотор оставьте нам.

– Не по-людски это.

– Тогда иди со мной.

Гуня поскребся снова, в затылке и промеж лопаток, посмотрел на ногти – что выскреблось? – и сказал хмуро:

– Они там на наших насели. Идти мне надо.

– Так идти, а не ехать, – пояснил Круз терпеливо.

– Батя, может, с нами пойдешь? А потом – по своим делам.

– У меня своя дорога.

Гуня засопел, ухватил губами ус.

– Если пехом пойдем, нам Курина кончать надо. Он же не пойдет, нога у него… Да и Леха с Антоном не того… А с мотором – прорвемся.

– Они рельсы разберут, – объяснил Круз. – Или завалят.

– Тупые они. Малолетки. Прорвемся, – сказал Гуня.

Круз посмотрел на него, ничего не ответив. Гуня был велик, широкоплеч, с длинными толстыми руками и крепким черепом, укрытым щетиной. Гуня был с ручным пулеметом и челюстью, начинавшейся прямо от плеч. Гуню можно было ударить. Но потом наверняка пришлось бы стрелять.

– Ты не думай, я не глупый вовсе, – сказал Гуня рассудительно. – Если б дурак был, над постом бы не поставили, так? Ты еще посуди: баба ведь у нас. А наш мотор сожгли.

– Ну и что?

– Как че? Ты меня пойми: не уйдем мы пехом.

Круз еще раз посмотрел на Гуню: мелкие глазки подо лбом, щетина.

– Сейчас ты идешь и собираешь своих, – приказал Круз. – Через полчаса мы выезжаем. На запад. Все.

– Бать, ты…

– Делать! – рявкнул Круз.

Гуня вздрогнул и, взвалив пулемет на плечо, покосолапил к вокзалу.

– Тупой этот Гуня. Я его давно знаю. Дерется здорово, но тупарь тупарем. А за бабу на посту у нас в навозники определяют, – сказал Захар.

– Если ты еще раз будешь подслушивать, ухо отрежу, – пообещал Круз.

– Батя, а если б он полез? Он же тупой, ты ж видишь? А как мы без тебя, а? Как я тогда? А ты его здорово. Как надо. У него мозги бродят, когда сам думает. Эх, интересно, что за баба-то?

– Иди и узнай, – велел Круз.

Когда Захар вприпрыжку, дергая головенкой, унесся, Круз достал кабар и, морщась, выколупал из грудной пластины пулю.

В этот раз повезло. А про другой раз лучше не думать. Старик. Глупый неловкий старик.

Мальчишки наскочили волчьей стаей. Мгновенно, внезапно. Гуня, набычившись, стоял на платформе, расспрашивал, как это дали мотор, как выпустили, как Захар. Захар плевался, серые скалились. Круз терпеливо объяснял.

Грохнуло на площади, потом за почтой. И зачастило – та-та-тах. Гуня завопил, кинулся с пулеметом наперевес. Круз – за ним.

Грохнуло в десяти метрах. Круз шлепнулся тяжело, перекатился. Кинулся задом, в проулок – и столкнулся нос к носу. Первого рассек очередью. Но второй, вовсе мелкий, лет десяти, извернулся – и, уже падая, всадил Крузу пулю в грудь.

Все вместе – считанные минуты. За эти минуты пост перестал существовать – взорванный, расстрелянный, раздавленный рухнувшими стенами.

Мальчишки исчезли, бросив не сумевших убежать. Семерых. Серые разодрали глотки тем, кто еще дышал. Гуня бегал от трупа к трупу и орал. Потом с напорной башни слез снайпер и плюнул кровью Гуне под ноги.

Мальчишки. Счастье часто не действует на детей. Новорожденные нормальны почти все, даже от матерей под счастьем. Потом оно забирает. Как проказа, потихоньку. Кто сумел дожить без счастья до способности зачинать и рожать – скорее всего, сумеет и дальше. Кто не сумел – что ж, пару лет до взрослости живет, почти не чувствуя боли. А самые лучшие бойцы – как раз мальчишки, забывшие боль.

За углом орал Гуня. Командовал раненых и припасы тащить на дрезину. Стращал кого-то. Если мальчишки заметили дрезину, могли дорогу перекрыть. И взрывают они ловко. Тут машину бы.

Гуня перестал орать. Круз, вздохнув, поднялся, пошел к дрезине – и увидел рыжую дыру пулеметного дула.

– Бать, шел бы ты по своим делам и там приказывал, – сказал Гуня из-за турели. – А мы по своим поедем. Макарка, заводи!

Движок чихнул, зарокотал.

– Скатертью дорога! – заорал Захар. – Ты зад-то протри, Гунтяй! А то недорослям противно жрать тебя будет!

Дрезина задрожала, покатилась. Застукала часто по стыкам. Захар погрозил кулачком вслед, потом засвистел.

– Хватит, – попросил Круз. – Зови своих серых, Захар. Поездили достаточно, теперь пешком пойдем.

– Ты не бойсь, батько. Не съедят нас недоросли. Я вокруг все знаю, проведу так, что никто не узнает. А недоросли, они до завтра, скорей всего, и не сунутся. Они такие…

– Захар!

– Все, бегу, батько, зову! – и свистнул в два пальца.

В ответ из-за угла истошно завизжали. Круз побежал.

– Все нормально, старшой! – крикнул Последыш, выглянув. – Сучку нашли! Ее бросили!

– Ты и есть баба Гуни? – спросил Круз ненужно, глядя на скорчившееся в углу существо.

Существо было чумазое, всклокоченное и с цыпками. Лет пятнадцати от силы.

– Ну так, она самая, – определил Захар, хихикнув. – Верка-порожняк, знаю ее. А то я думаю, кто ему бабу позволил и какую. Я…

– Заткнись, – сообщил Круз тихо и страшно.

– Ой, батя, да чего ты так… все, молчу, молчу.

– Кто-нибудь берет ее?

Щенки переглянулись.

– Следа спросить надо, он караулит, – предложил Последыш. – И Левого.

– Не надо спрашивать, – выговорил Правый хрипло. – Встань.

Существо глянуло дико.

– Встань, не бойся.

Существо встало. Сквозь дыру в рубахе сверкнула бледная грудка.

– У тебя кровь есть? Бабья?

– Верка, ты не бойся, – посоветовал Захар. – Они хорошие. Они меня к себе взяли.

Последыш зареготал, аж заколотился. Правый улыбнулся – глуповато, смущенно.

– Вы чего? Эй, смехуна подхватили или что?

– Они всегда так, – сообщил Круз серьезно. – Весельчаки.

Верка шмыгнула носом и вдруг тоже рассмеялась – тоненько, звонко. И сказала обиженно:

– Все у меня как у бабы! Хочешь – пощупай!

– Это потом, – сказал Правый.

Обвел всех взглядом.

– Все видите меня и ее?

– Все видим, – отозвался Последыш.

– И я вижу, – отозвался Круз.

– Дык и я, – подтвердил Захар. – А что такого?

– Я беру тебя, женщина, – сказал Правый. – Беру и обещаю. Ты пойдешь со мной?

– Че не пойти? – Верка глянула удивленно. – Че спрашиваешь? Я ж бесхозная. Ты меня кормить будешь?

– Он будет. Ответь ему, да или нет, – посоветовал Круз.

– Серьезные какие, бабу поиметь… так пойду. Да.

– Она – моя, – сказал Правый. – Пойдем.

– Собирайте припас, какой есть, – сказал Круз. – За сегодня нам еще много надо пройти. Захар, я надеюсь на твою тропку.

– Будь спок, батя!

10

Из города Салвадор Круз хотел вернуться за экватор, в сонный городок под Мехико, где обитала его фирма, его отец, дядья, его друзья, те, с кем бежал под пулями и с кем зарабатывал. Фирма обитала сперва в Бразилии, пока федеральное правительство не решило отобрать у иностранцев право стрелять по бразильцам. Тогда дело Крузов перекочевало в страну, где стрелять разрешали всем во всех.

Круз был уверен, что родня и сотрудники, разномастная латино-русско-непонятная (вплоть до башкир) орава наверняка выжила и укрепилась. И ждет лучших времен. Конечно, мог и ошибаться – но ведь за что-то нужно держаться в жизни? Для Круза всегда было важно иметь в голове четкую, простую и ясную цель, вроде как дойти до вон той горы. Потому Круз никого не подхватывал по дороге, не защищал, не спасал и не заботился. Сперва подобрал мотоцикл, тракторно тяжелый старый «Кавасаки» с широченными шинами, но через полдня бросил, едва выскочив из засады, устроенной непонятными людьми в серых униформах. Шоссе превратилось в убойную зону, по рыжим глинистым проселкам лучше ездилось на коне, а лучше на муле. Мула Круз вскоре достал – тощую, но на диво крепкую животину, отказывавшуюся подыхать три с половиной недели под центнером веса.

Ехал километрах в двадцати от побережья, по пустому, колючему, каменистому взгорью. Местные его звали словом «сертау». Там было жарко и сухо. Всякая растительность торчала шипами, и деревья, и трава, в низинных зарослях колючки протыкали бронежилет. Ехать по сертау было плохо, но безопасно.

Побережье превратилось в кладбище. Круз заворачивал пару раз ближе к морю. Слышал гнилую вонь. Видел забитое развороченными, горелыми или еще горящими машинами шоссе. Еще видел тех, кто курочил и поджигал. Их было много, они убивали друг друга и всех подряд. Круз не хотел к ним. Но уходить далеко от побережья было еще опасней. Слухи про местных фазендейро с автоматами оказались скорее преуменьшены. Дороги и проходы они держали прочно. С холма, где росло жирноплодное дерево жака, Круз увидел расстрел двух джипов «пахеро» и непонятного автофургона. Автомобильные жертвы въехали в дефиле между холмами. Потом загрохотало и повсеместно загорелось. Недогорелые выскакивали, их добивали точно и аккуратно. Круз просидел на холме до темноты, потом откочевал поближе к морю.

И дальше двигался в темноте. В поселки заходил разжиться едой и питьем. Почти все они пустовали. Лишь пару раз натыкался на перепуганные семейства во главе с властными стариками, не желающими бежать с личных соток.

А потом Круз попался. Захотел через реку Святого Франциска перебраться. С мостами и переправами всегда были проблемы. Но с Сан-Франтишку особые – река в полтора Днепра, и в каньоне. А еще ее запрудили, чтоб электростанция. И мул некстати издох. Круз привык к нему, даже гладил.

Карта показывала два моста. Один – у моря, второй – у дамбы. Еще канатку, но на нее идти смысла не имело. Круз пошел к дамбе. И как-то утром, устроившись в заросшем колючками распадке на дневной сон, услышал вежливое покашливание. И затем:

– Сеньор, сеньор солдат! Мы знаем, что вы здесь. Пожалуйста, выходите. Мы не причиним вам вреда.

Круз глянул в просвет. На гребне холма стояла чалая лошаденка, низкорослая, крепкая, и сидел на ней смешной человек, одетый в кожаное, с нелепой кожаной же шляпкой котелком. Круз поразмыслил немного и вылез.

– Меня Давидом зовут, – сообщил кожаный человек. – Я у дона Луиса Оливейры, тут его земля. И мост его. Мы за тобой, сеньор солдат, третий день смотрим. Видим, человек стоящий, разумный. Дон Луис сказал, чтоб мы тебя позвали. Пойдешь?

Круз посмотрел вокруг. Вспомнил, как горели машины в распадке, и сообщил кожаному: «Пойду».

У дона Луиса, хозяина земель на полдня езды, Круз прожил три с половиной года.

11

Если человек умеет ужиться с землей, та на удивление скоро о нем забывает. Если человек рассаживает всюду зелень, не пугает зверье, не травит чрезмерно, не кладет асфальт и не роет, то между ним и землей устанавливается добрый мир – примета покоя, достатка и удовольствия от дел. Зато когда человек исчезает, все мгновенно превращается в лес, и зверье с радостью вламывается на опустелую жилплощадь. Дольше всего помнит человека сделанная им пустыня.

Земля, по которой повел Захар, почти ничем человечьего прошлого не выдавала. Мелькнет только ржавый знак на столбе у проселка, угол хаты высунется из кустов. Да странно прямая линия ручья напомнит, что были противоболотные каналы. Но каналы заросли, и болота вернулись, чавкая под ногами, цепляясь и открывая вдруг холодные провалины – по колено, а то и по пояс.

Шлось медленно. И Дан начал сдавать. Круз давно за него побаивался. Но Дан долго держался. Когда пришлось оставить грузовик, неделю чуть не бежали, стараясь оторваться. Дан бежал наравне со всеми. Но после визита к волчьему народу ему занемоглось. К вечеру чуть переставлял ноги, бледнел, стискивал зубы. Глотал таблетки из жестяного тюбика. Может, сырость его проняла? Ни дня без переправы. Молодняку что – отряхнулся и побежал. А Круз сам скрипел зубами от ломоты в суставах.

На третий день переправлялись через широкую медленную реку. В заросшей, сшившей деревне на берегу нашлась лодка. Сперва переправились двое щенков с Захаром, потом Захар, матерясь, погреб туда-сюда с серыми. А когда плыли Дан с Хуком и девчонка, лодка вдруг расползлась. Старый дюраль, раздерганный веслами, подался, и посреди днища раскрылся шов.

Дана выволок Хук. Вытащил за шиворот, как кутенка. Верка выплыла сама и на берегу, никого не стесняясь, скинула рубаху, разлеглась под солнышком, светя рыжей шерстью на сраме. А Дан добрел до прибрежных кустов, да и свалился, кашляя. Круз поставил для него палатку, заставил переодеться. А сам, прихватив с собой Следа с Последышем, отправился искать машину. Судя по карте, неподалеку был поселок.

По здешним землям на машине – опасно вдвойне. И народца лихого, как видно, уцелело куда больше, чем в старой Европе, и дороги захирели куда основательней. От Давоса до Польши добрались на грузовике за четыре дня, без засад и неприятностей, – разве что сорвали чью-то старую растяжку на трассе. Протухший заряд ухнул безвредно позади. А в Польше, за руинами города со зловещим названием Быдгощ, начали стрелять, потом погнались – на колымагах, громыхающих жестью, на мотоциклах. Круз от удивления едва не затормозил. В последний раз мотоциклиста он видел лет двадцать назад. А те были точно рокеры из невзаправдашней юности. Но гнались недолго – то ли техника была внушительна лишь с виду, то ли наскучило. А вот на подходах к Тересполю влетели по-настоящему. Засада по всем правилам. Если бы грузовик был обычной жестянкой, без брони на кабине и моторе, пришлось бы худо. «Эрликона» из-под брезента засадники не ждали. Двадцатимиллиметровые бронебойные бананы «эрликона» протыкают кирпич как бумагу.

Круз осмотрел потом трупы. Пятнистая униформа, винтовки, ботинки, нашивки с орлами. Будто всплыли из прошлого. Зачем, откуда? Не молодежь, не старики. Неужто на дорогах нынешней Европы столько поживы?

Покалеченный грузовик пришлось бросить.

Собратья засадников, в таких же униформах и с такими же винтовками, шли следом целую неделю. В конце концов Круз устроил засаду сам. Растратил все растяжки и половину запаса патронов. За двумя уцелевшими побежали, хохоча, щенки. Вернулись перемазанные кровью и после жарили на костре, насадив на прутики, округлые мясистые кусочки. Что именно, Круз знал и потому ни спрашивать, ни смотреть не стал. Зверье.

Чем дальше на северо-восток, тем населеннее и опаснее становилась местность. Но выбора не было.

Человечье железо, оставленное без присмотра, недолговечно. Жесть кузовов гниет и осыпается, мягкое нутро склизнет, пластик крошится. Масло густеет, плесень жрет хилую электронную начинку. Ржавь ест моторы.

Разве только сделанное людьми для убийства людей на диво живуче. И на постаменте, и в подворотне – способно выдержать десятилетия, если не века, и завестись с первой пробы.

Указанный на карте поселок оказался военным городком. Бетонным, кирпичным, равномерно заросшим, нетронутым. Круз полчаса вынюхивал, выслушивал – нет вроде ничего. Ровно и спокойно, как на кладбище. Трава сквозь асфальт, сквозь сетку ограды. Шелуха ржавчины на щитах с лозунгами и предупреждениями. И скелет в каске, уткнувшийся в стекло КПП.

Чаще все армия умирала именно так: до конца цепляясь за привычный порядок, исполняя и отдавая приказы, заменяя непроснувшихся. На втором этаже дома с кирпичной звездой скелет в полковничьих погонах держался за телефон, а скелет поменьше, с погонами уже непонятными, лежал на полу близ подноса со стаканами в красивых потемнелых подстаканниках. Подгнившее знамя на стене. Птичьи гнезда в музее боевой славы.

Удивительно, но в этом месте вовсе не пахло счастьем. Не щекотало ноздри ощущение затаившейся хвори. Она будто ушла, убив. Наверняка никто сюда не заходил лет тридцать, даже вездесущее волчье племя. Пыль, свет, тишь. На складах – ряды ящиков с промасленными, в пушечном сале утопленными банками, цинки с патронами, унылые галереи полушубков, точно сплющенные человечьи тени.

Круз полазил по 66-м ГАЗам. Затем по БМП, стоящим рядком на асфальтовом поле. Когда вылез из четвертой, заключил довольно: «За два дня заведу».

С тем и отправились назад. И успели вовремя – как раз чтобы не дать щенкам выпотрошить Захара. Тот стоял у костра, белей мела, тряся головней, а волки его, поджав хвосты, сидели перед Хуком – огромной темной тучей, выросшей из земли. Правый и Левый с ножами в руках подходили, похожие на огромных котов, – плавные, хищные. Скрючившись, прикрывшись разодранной рубахой, ревела Верка.

– Хватит! – рявкнул Круз. – Кабар в ножны!

– Он ответит, – прошипел Левый. – Он на братову суку полез!

– Я разберусь! Ну?

Правый, вздрогнув, спрятал нож. Левый, хмыкнув, нож подбросил и поймал его, кувыркающийся, за рукоять. Затем все же спрятал.

– О, батя, а народец-то твой без царя в голове, – определил Захар, сопя.

– Ты что сделал? – спросил Круз. – Отвечай!

– Да ничего… пошутковал. Верка-то, все знают, порожняк, с ней все…

– Молчи! – рявкнул Круз, поняв, что произошло. – И слушай меня внимательно, очень внимательно: ты больше женщину, которую называешь Веркой, не знаешь. Ты ничего про нее не знаешь, понял?! И ничего, повторяю, ничего и никогда про нее не говоришь. Она – его женщина. – Круз показал пальцем на Правого. – Только он говорит про нее и решает, что с ней делать. А теперь – подойди. Брось головню и подойди!

– Ты, батя, не серчай, – сказал примирительно Захар, бросая головню, – я их обычаев не знаю, a Be…

Круз ударил. Раскрытой ладонью, коротко и резко. Захар полетел наземь, перекувырнулся кошкой, вскочил.

Серые зарычали. Правый с Левым расхохотались.

– Ты, батя, если прогнать меня хочешь, так и скажи!

– Захар, я хочу, чтобы ты остался с нами. На первый раз ты получил легко. А если дальше думать не будешь, будешь с ним разговаривать.

– Я ему кишки выпущу, – пообещал Захар.

– А я выпущу тебе, – пообещал Круз. – В моей стае кровь друг дружке не пускают, понял? Ты – наш. И если хочешь быть нашим, мотай на ус. Все, урок окончен. Когда имя давать будешь? – спросил у Правого.

– У нее бабьей крови нет. Значит, сегодня, – сказал тот угрюмо.

– Лады, – заключил Круз. – Иди, смени Следа на карауле.

Подошел к Верке. Присел на корточки. Та уже реветь перестала, только всхлипывала тихонько, дрожа.

– Вера, сегодня произойдет важное. Ты только ничего не бойся, хорошо? Ты только слушайся, хорошо?

Верка размазала слезы кулаком.

– Они что, меня все будут чалить? Или только этот, который угрюмый?

– Да нет, ты что. Ты сейчас его женщина. А после того, что будет, он тебя как себя защищать будет, и все его братья тоже. Понимаешь, для них очень важное сегодня произойдет.

– Тоже мне важное, бабе засунуть! Да я хоть кому дам, хошь тебе, прямо щас!

– Вера, послушай меня, – сказал Круз терпеливо. – Ты – его женщина. Никто из нас не станет с тобой, потому что Правый – наш брат. Важно, чтобы только его семя было в тебе. Эти люди… они… то есть мы, вообще редко берем женщину чужой крови. А Правый взял. Это для него очень важно.

– Если важно, чего он так… с кулаками… и рвет. – Верка всхлипнула снова.

– Все будет хорошо, вот увидишь, – пообещал Круз.

Все и вышло хорошо. Верка перестала плакать, послушно скинула с себя драную рубашку и, ежась в лунном свете, зашла вместе с Правым в речную воду. Потом Правый поднял ее, мокрую, принес к костру и уложил на расстеленный плащ. А когда излился в нее, завыл глухо и при всех назвал ее Первой.

Круз дальше смотреть не стал. Должное исполнил, увидел, засвидетельствовал как вожак стаи и, вздохнув, побрел к палатке. Долгий выдался денек. И кости ноют.

Дан бредил. Лихорадка дрожала в его глазах, жгла грудь. Говорил на трех языках про сыворотку, про институт, про чьи-то недоделанные диссертации, про Магду, про трещины в подъезде, про фактор «у-5». Круз достал аспирин с парацетамолом, растворил в стакане воды, влил по капле в дрожащие губы. Сел рядом, взяв влажную старческую ладонь в свою. Через полчаса Дан открыл глаза и попробовал улыбнуться.

– А ведь знахарь, бывший хирургом, точно нас определил, – прошептал чуть слышно, – идем мы искать достойной смерти себе. Чтоб оправдаться… за то, что бестолково зажились… что сделать ничего не смогли. А если сыворотки нет, а? Если она уже никому не нужна? Круз, я скоро умру…

– Ты не умрешь, – объяснил Круз терпеливо. – Ты забудешь про эту простуду через день, а потом мы найдем сыворотку. И этот мир вернется к тому, чем был.

– Спасибо, утешил, – ответил Дан по-русски и улыбнулся по-настоящему.

Хворал он два дня, а на третий Круз завел БМП и компания, погрузившись, двинулась по заросшей сиренью дороге. Вел Круз, морщась от смазочных запахов. Слева сидел Дан, нахохленный, вялый. Справа – След, все разглядывающий проходы и люки, чтоб сподручней выскочить. След машинам не доверял. Зато по-мальчишьи шалел от них Последыш, забравшийся на командирское место и вертевший башней туда-сюда – без надобности, от удовольствия вертеть послушной громадиной. Прочие – и серые, и люди – угнездились в просторном десантном отделении. Волки пошли только после Хука, равнодушно улегшегося вдоль. Но сидения в закрытой коробке они бы не вынесли, потому ехали с открытыми верхними люками.

Хорошая, ровная машина. Повозились, пока снарядили. Но зато идет как по маслу, сносит, давит, мнет – и не дернется. Выскочили на шоссе – и Круз погнал в свое удовольствие. Засады… ляд с ними, это чудо фугасом не проймешь. Да и дорога, судя по виду, годы не езжена. Кто тут ждать будет?

Кто, выяснилось через три часа, когда, выскочив на развилку, БМП чуть не уткнулась в стоящий поперек дороги танк.