Текст книги "Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза"

Автор книги: Дмитрий Могилевцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Круз вызвал людей со второго поста. Пробился в больницу и, собрав полноценный взвод, устроил зачистку. Чем бы она закончилась, трудно сказать. Скорее всего, зачищаемые перестали бы удирать, а наконец засели крепко, и получилась бы кровавая дрязга, растянувшая агонию города на несколько дней или недель. Может, Круз остался бы в одной из взломанных квартир, не успев отскочить, попав под очередь. Может, Михаю надоело бы стрелять и резать раненых. Все эти «может» остались в условности. Город Ницца умер в этот день.

В шестом часу у первого поста начали стрелять. А еще через полчаса загрохотало на набережной и, выбросив столб огня, красиво заполыхал белый корсиканский паром.

Были это те самые швейцарцы, отбитые и непонятно вернувшиеся, или другие, возникшие из ниоткуда, – Круз не узнал. К темноте у него осталось всего пятеро, а «Леопард», вернувшийся к швейцарцам, методично превращал в руины больницу. В темноте Круз, поддерживая хромающего Михая, прокрался в порт, к своей яхте. С ветром повезло, и выйти из порта удалось, не заводя мотор. Михай, глядя на горящий город, заплакал. Потом хотел застрелиться, но Круз отобрал у него пистолет и надавал пощечин. Круз направился на запад – подальше от города, который предал, от огня и тел на набережной, от безумных горцев, продержавшихся на отраве много дольше, чем все их соседи, и тем страшнее принявшихся их вырезать.

Круз привел яхту в Марсель и обрадовался, глядя на огромный город у моря, слушая тишину, и рассмеялся, уловив еще с причала запах свежего хлеба. В Марселе был большой пост, тут были свои, проверенные, надежные люди, державшие порт и окрестности. Круз обнял подбежавшего Франсуа, бородатого, пузатого и похожего на команданте Фиделя, поздоровался у маяка с ребятами, подхватил кружку свежего кофе, пообещал все рассказать, отхлебнул, завернул за угол – и увидел одного из тех, кого приказал приковать наручниками к решетке в подвале первого поста.

5

В августе принесло метель. Еще вчера от жары плавился асфальт, донимала мошкара, поднимавшаяся из травы черным призраком, – а сегодня пригнало жирные, вязкие облака, к полудню прохудившиеся, высыпавшие на ветер ледяную крупу. Ею хлестало ленивовидного истукана на площади, ее швыряло в витрины, пугая запоздавших ворон. А через две недели легла настоящая зима – снежистая, лютая, кусающая за пальцы. И принесла ссору.

Бабы женсовета не воевали друг с дружкой, не женское это дело, война. Но ссорились, устраивая сотни мелких гадостей, не перераставших, однако, в сплошное кровопролитие и резню. Однако теперь ссора подошла к самой границе войны. По-прежнему на север везли пищу и беременных, но в Котлас не пришел ни единый воин, работник или способная рожать женщина. Из девяти баб женсовета в Котласе осталось четверо, а остальные выдумывали предлоги в Котлас не являться. Котласская четверка отправила на север бронепоезд с сотней народа, чтобы привезти паучника и его микстуру, оживляющую снулых, в Котлас. Поезд непонятно застрял в Микуни и торчал неделю, а после двое суток добирался до Печоры. В Печоре же его встретил вставший поперек путей танк. Назад в Котлас бронепоезд добрался с непонятной и невиданной быстротой, едва ли не за сутки. А потом случилось волчье лихо.

Тогда разгорелась лютая свара и женсоветские бабы, хуля друг друга, излили много лишнего. Потому поползли слухи один другого страннее. Например, что на поезд, везший Аделину и Круза с Даном, напали не просто так, а оттого, что Степанида Ольговна любила оленьи унты и не любила научников, отраву делающих. И пришлых тоже не очень любила, и Адьку – выскочку залетную, ум в манде. Потому оленным она людей послала с подарками и условилась. А еще она мужиков сманивает от Домновны, а Домновна вовсе с гопотой снюхалась, из-за нее резня случилась под Москвой с выездными, которые по девок поехали, из-за гопника, чужими привезенного, который сбежал к своим и рассказал. Не просто сбежал, это Адька нахимичила, потому что у нее с чужими дела, а тот чужой мужичонка, ходок с волками, сбежал и волков увел и теперь людей жрет по околицам, и за грибами выйти страшно. Охотились на него, а он оборотень, и бабьей власти над ним нет.

К сожалению, слухи о волках подтвердились образом странным и страшным. Захар сидел в Котласе как в тюрьме. На его волков косились. Держали впроголодь. А после того как Хук задрал козу и притащил стае, Степанида Ольговна приказала волчье отродье перебить, а Захара посадить на неделю в подвал на хлеб и воду – пусть образумится, авось ума хватит за работу взяться. Здесь даром никого не кормят.

К несчастью для Котласа, случилось это как раз тогда, когда одна боевая группа ушла к Инте, воевать с оленными, а вторая пошла отбивать недорослей, юных головорезов, снова подобравшихся вплотную к котласским землям. Захар с мальчишкой, удивительно к нему прикипевшим, прирезали троих мужиков, присланных за волками, взорвали склад, сожгли цистерну с керосином и ушли в лес, уведя волков. Степанида, озверев, послала за ними дюжину бойцов, вовсе оголив котласскую оборону. Вернулось из дюжины четверо. Тогда Степанида не придумала ничего лучшего, чем отправить бывшего лейтенанта Сашу на хлеб и воду, избив предварительно до полусмерти.

Вскоре леса к северо-востоку от Котласа сделались местом ужаса. Люди боялись выходить за кольцо дорог. Говорили, что находят полусъеденные трупы. Что волки кричат человечьими голосами и по-человечески хитры. Что Захар, вожак стаи, не болеет счастьем только потому, что пьет живую людскую кровь.

Потом случилась беда на котласских выселках, где растили рожь и годовали свиней. На четвертых выселках, самых малых, в пару дворов всего, у дорожного поста. Девять душ – мужиков большей частью, но и баб двое. Нашли только изодранные, изглоданные трупы. Степанида вызвала группу с юга и отправила в леса. Бойцы блуждали неделю, но никого не нашли.

А на второй неделе августа на окраине Инты появился мелкорослый тощий мужичонка, босой, одетый в замызганные холщовые лохмотья. Безоружный, гололобый. Приблудный воробьеныш. Постовые сперва на него нацелились, наземь сшибли, принялись орать. Потом пригляделись – вроде не из оленных, нет таких там. И говорит чудно, хотя и понятно. И старшего военного хочет, Андрей Петровича. Кто это у нас Андрей Петрович? А, это Адькин новый постельник, старый хрыч. Наверное, это из его команды приполз. Говорят, ушли недавно из его команды, так, наверное, не выгорело что-то, этот и вернулся. Отвести надо, чего ж, стрелять его, что ли?

Круз кушал сбитень с сухариком на веранде, слушая рассеянно Люську – вторую подручную Аделины. Люська уже неделю усиленно лезла в душу и штаны, стараясь приблизиться, выведать и втереться. Когда Люська всплеснула руками, рассказывая об еще неизвестной Крузу кобылищно-стервозной Надьке, тот отложил сухарик, вынул «стечкин» из-за пояса и положил перед собой – за полминуты до того, как Захар, ухмыляясь, появился в дверях и объявил:

– Здорово, батя! Не забыл еще Захарку?

– Здравствуй, Захар, – ответил Круз. – Садись, сбитня выпей. Поешь.

Захар потянул носом.

– Не, батя, извини. Сбитень твой с химией какой-то, нельзя мне. Серые меня не узнают.

– Люся, принеси кипятку, – попросил Круз и сказал Захару: – Ты садись, откушай. И скажи мне, что к чему. Какими судьбами здесь?

– Плохими, – сказал Захар, прожевав сухарь. – Бросил ты меня, батя, как шавку бросил. А моих серых чуть не убили.

– И меня чуть не убили, – заметил Круз. – Но мы оба живы и почти здоровы и, по слухам, с волками твоими все в порядке. Ведь правда, в порядке?

– В порядке, – буркнул Захар.

– Вот и хорошо. А то я пообещал за вами вернуться и, видишь, не совсем успел. Потому что обещал кое-что другим и исполнял обещанное.

– Это кому? – спросил Захар. Потом подумал и добавил: – А че, Верка с ними ушла?

– С ними.

– Все и ушли?

– Последыш остался. Он еще молодой. Прикипел ко мне.

– А-а, – протянул Захар. – Знаешь, батя, я не то чтобы к тебе совсем вернулся. Мне нельзя теперь с этими, у которых ты прижился. Я из-за Пеструна пришел. Ну, это я так Юрка зову, молодого, он у меня в стае стал как Пеструн. Привязался я к нему. Такой он чудик был, два раза меня резать хотел, а после будто к тяте. Я вызнал, знахарь наш научился средство делать, чтоб люди мясом не делались. А от Юрка начинает уже тянуть… мясным этим. Не выдюжит долго.

Круз прожевал сухарь. Проглотил. Запил сбитнем.

– Ты понимаешь, что для меня значит твое появление здесь? – спросил наконец.

– Ну… – Захар помялся. – Ты ж меня в стаю взял, так, батя?

– Да, взял. И если я поступлю по закону стаи, то будет война. Или у меня со здешним людом, или у люда здешнего с теми, чью кровь ты пролил. Я хочу поступить по закону. И спасти твоего нового волчонка. Но ты мне должен ответить. Многое ответить. Не солгать, не утаить и поклясться. Сделать все, что я, старший, тебе прикажу. Ты готов?

– Ну ты, батя, суровый, – Захар шмыгнул носом. – А я че? Я готовый. Чего хочешь?

– Прежде всего скажи мне, за что тебя хотели сделать мясом?

– Ну… я… батя, тебе это надо, ну правда?

– Надо.

– Я волков наших обволчил. Ну, ты знаешь ведь, у нас место у каждого свое, как в стае, и волк ли, человек ли – все равно. Но самые старшие, вожаки – люди, потому что сильнее, могут больше. Волки наши это понимают. Всегда так было, что волки подчинялись и людей не вызывали, ну, за место вожака драться.

– А почему? Почему так было? Ведь волки в стае всегда дерутся.

– Потому, что наши волки… ну, не такие, какие были волки до хвори. Те, которые по лесу бегали. Хотя они почти как те, совсем почти…

– Потому что ваши волки – это все-таки собаки, а собаки всегда считают человека главным?

Захар покраснел.

– И ты сумел вернуть вашим собакам волчьи повадки?

– Не всем. Я не успел. Это ж с каждым отдельно надо. Приучить, показать. И запах. Тут самое важное – чтоб с запахом. Чтоб для них запаха главного не было… И чтоб свистка не пугались.

– И скольких ты… обволчил?

– Двоих.

– И что?

– Один, Гетьман, хоть молодой, но большой, лапы прям медвежьи… он дидьку нашего вызвать хотел… ну, знаешь, по-волчьи, кто победит, тот и вожак. А без свистка человеку волка не победить. Убить – можно, но не победить. Но волки никогда в таких драках друг дружку не убивают. А если б вожак убил, так его б вожаком не посчитали, потому что это не по закону стаи, убивать за такое… На него б вся стая встала.

– То есть ты хотел погубить своего недруга, а для этого уничтожить свой народ?

– Да я… да не так это все! Это не так просто! Это… – Захар вскочил. – Это…

– Ты сядь! – гаркнул Круз. – Сядь!

Захар сел, дрожа.

– Я хотел узнать, я узнал. Мне до племени, изгнавшего тебя, нет никакого дела. Мне ты важен. И твои волки. Как вообще сложилось у вас такое диковинное волчье-людское житье?

– Ну, я знаю на полстолько… я ж после родился. Знаю только, что вначале, когда хворь эта пошла, к счастью которая, наши первые в лес ушли, чтоб подальше от заразы, чистое есть и в чистое одеваться. А может, они еще и до того ушли, потому что время было плохое, голодное. Не знаю я… в лес, короче, ушли. А в лесу как без собак? Нету охоты. И собаки были не как собаки, в общем… мы ж из-за Урала пришли, из тайги. А поветрие, оно и в леса пошло. И там тоже было. В общем, люди щенков подбирали. Говорят, и медвежат подбирали, но медвежата не прижились, а вот волки – прижились. Так как-то. Ты б, батька, со знахарем нашим поговорил, он же знает. Я кто, я волчатник простой, и все…

– Простой волчатник, надо же… А как твои почти-волки к настоящим волкам?

– Когда как, – Захар пожал плечами. – Волкам – оно все равно, какой крови. Если живут как волки и запах правильный – то и свои. У меня сейчас двенадцать в стае, если без Пеструна. Пес знахарев – он под моей рукой главный. У, животина какая! С ним местные и тягаться не лезут. Из-за него к нам стая прибилась, еще под Котласом. Но меня слушает. Не то чтобы совсем уж слушает, но жить можно.

– А что еще было под Котласом?

– Убить хотели. Меня и серых. Не получилось. Теперь надолго запомнят.

– И те, на ферме? Чего молчишь?

– Батя, их крови на мне негу. Клянусь волками своими, нету! Хочешь, кровью поклянусь! Мы только подхарчиться пришли. Железо забрали, конечно. Но с нами уже были, которые местные. Хук потом их вожаку уши пообтрепал. Они не жрали, глотки порвали только. Свиней порезали, коз. Всю скотину. И народ заодно. Дикие вовсе. Не в уме!

– А сейчас они в уме? Будут на здешний народ нападать?

– Нет, батя. Пока я в силе – ни волоса не тронут.

– Сможешь тут зимой прожить сам по себе со стаей?

– А то! – Захар ухмыльнулся. – Тут много чего позаброшенного есть. И в горах народец дикий, олешков плодят. Не пропадем. Правда, нам народу бы в стаю поболе. Но пока и так выдюжим.

Круз доел сухарь. Допил сбитень. Посмотрел на небо. И сказал наконец:

– Я знаю способ помирить тебя со здешним народом. И спасти твоего Юрка-Пеструна. Так ты в моей стае, Захар?

– Батя, а то! – Захар вскочил. – Ты только слово скажи, кому угодно глотку порву! Батя!

– Тогда слушай, – приказал Круз, ухмыляясь.

Когда ранняя зима засвиристела над болотами, Круз пошел за тусклыми не на юг. Двинулся, напротив, к Воркуте, свернул, не доезжая, на Лабытнаги. И лишь оттуда на двух вездеходах двинулся к теплу. А впереди его бежали волки.

Зимой оленные легче всего на подъем. Болота под снегом, реки превратились в дороги. Олени отъелись за лето, и, хоть в чуме много припаса, легко упаковаться и перескочить на нартах из долины в долину. Вот только другая долина может быть занятой племенем вовсе недружелюбным. Тридцать пять лет – большой срок. Если никто не спаивает и не заставляет продавать оленей за бесценок, если мир становится ясным и простым и ты – в его центре, если снова становятся нужными воины и мудрые старики – возвращается время силы, время детского смеха у костров, время стад и песен. Вокруг – скверна, полулюди-полубесы, гнилые, грязные. К ним перешла старая смертная грязь. Одни мы чисты в этом мире, чисты и сильны!

Но люди грязи хитры и коварны. Они научились отцепляться от железа и домов из камня, научились снегу и зиме. И – наигоршее – обманом и страхом поработили племя охотников, четверолапую смерть, приведя с полудня бесов в волчьем обличье. Собаки не справлялись с ними, олени замирали от ужаса. Но волкобесы не убивали их, а гнали прочь, и мужчин, погнавшихся за ними, встречали затаившиеся в снегу люди грязи. Той зимой пролилось много, много чистой крови. Но худшее случилось потом. Люди грязи пришли не за оленями. Пришли они – за душами.

– И как? – спросил Круз, ухмыляясь.

– Четвертое стадо уже! – ответил Захар, смеясь. – Вот придавили-то пастухов!

– Потери?

– Двух пришлых подстрелили, так это мелочи. К нам еще стая прибилась, белых. Здоровенные, что кони. Живем, батя!

– Отлично! Теперь, думаю, уже пора. Федюн, зови диких!

Федюн, ушастый кривоногий парнишка лет семнадцати, отрапортовал звонко: «Есть!» И побежал к заимке. Вернулся, гоня перед собой двух скуластых белобрысых мужиков – тех самых, пойманных Крузовой командой летом. Мужики были одеты в слишком большие кухлянки и смотрели угрюмо. Один, отзывавшийся на имя Пюхти, пытался повеситься. Второй, неизвестного имени, но всеми называемый Шнырем за привычку к мелкому воровству и щупанью баб, бывал многократно бит, но нисколько от этого не исправлялся. У Круза было нехорошее ощущение, что вакцина, вернувшая им рассудок и жизнь, оставила где-то в потемках изрядную часть их душ. Но, с душами или без, лучшего материала для задуманного плана у Круза все равно не было.

Вслед за Федюном плелся Ваня Коковкин, бывший глава совхоза. Он-то никакой души не терял, будучи к заразе невосприимчив, мухоморы не любил, в чуме страдал, а с утра был уже под хмельком и потому вполне счастлив.

– Вы, двое! Возьмете этих оленей, – Круз показал на сгрудившееся за изгородью стадо, – и погоните к своим. И скажете им, что мы хотим говорить. Если они не придут, мы будем убивать и угонять, пока они не захотят слушать. Ваня, переведи!

Ваня, бессмысленно улыбаясь, перевел.

Мужики переглянулись, и Шнырь, глядя то на свои унты, то на пихту слева, принялся объяснять. Ваня хихикнул. Сказал затем:

– Начальник, боятся они. Говорят, нечистые стали, с ними говорить не станут. Пристрелят издали.

– Скажи им, что они чистые. Никакой их шаман заразы на них не унюхает, потому что нет ее, заразы. Наш шаман всю ее победил.

Ваня, улыбаясь по-прежнему, перевел. Мужики переглянулись снова, но ничего не ответили.

– Скажи им, что у них нет выбора! – приказал Круз. – Со своими у них есть шанс. С нами – нет. Если через неделю мы не получим ответа, волки придут на их земли, к их стадам и чумам. А за волками придем мы и возьмем силой все, что захотим. И жизни, и души! Переводи!

Ваня перестал улыбаться. Перевел, осторожно подбирая слова. Мужики побледнели. Потом закивали быстро.

– Хорошо, – заключил Круз. – Пусть отправляются прямо сейчас. Припасы им готовы, нарты – тоже. Наши волки сопроводят их, на всякий случай. Пошли! Отведи их, Федюн.

Ваня перевел. Мужики снова закивали и пошли, сгорбившись, втянув головы в плечи.

– Эк ты их сурово, батя, – заметил Захар. – С ними так и надо, ишь, носы задравши ходили. Если выгорит дело, баб-то дашь мне? Ну хоть пару?

– Я уже сказал, дам.

– А может, сейчас? Пеструн-то вон, бабы вовсе не знает. Дрочит весь. Не поверишь, давеча полез на Полоску, у нее как раз течка случилась. Она-то, дура, зад подставляет, ей все равно. А ему Шкаруда чуть ухо не отъел, срамота да и только!

– Захар, иди проследи за своими волками!

– Лады, лады, батя, иду, уже пошел, хе…

– И если твой Юрок еще раз к Люсе полезет, я ему сам ухо отрежу, понятно?

– Понял, батя, понял!

Когда Захар, подпрыгивая и бормоча под нос, скрылся за пихтами, подошел Последыш. Уселся рядом на пень, сказал задумчиво:

– Хорошо здесь по холодку! Как у нас вовсе. Горы, тайга.

– Соскучился? – спросил Круз.

– Не то чтобы очень. Но интересно – как он там. Дошли ребята или как?

– Они дошли. Лучше воина, чем Правый, я не встречал.

– Да, Правый – это сила, – согласился Последыш. – Может, хоть сейчас ему с бабой повезло. Старшой, я, вообще-то, про другое хотел. Я вчера с Ваней сидел, который к местным ушел, а теперь снова запил. Ваня этот, он много болтает. Глупый вовсе, хоть и старый. Но много такого наболтал… если правда, то интересно шибко. Говорит, они чужих видели прошлым летом. Не из-за гор которые, а из-за реки большой, с востока, значит. Говорит, как нечистые вовсе, мы, то есть, только одетые в меховое. Приплыли на катере большом, вышли и лагерем стали, а потом пошли землю разведывать. Местные по ним стреляли, вроде убили одного. Но те мстить не стали, собрались и дальше поплыли. Батя, а там, за рекой большой, люди жили?

– За Обью? Конечно жили. Напротив Лабытнаги, на другом берегу, был большой город Салехард. И еще города. Много людей жило.

– А если у этих, которые там, тоже от холода хвори нету, а? Ну, как у интинских и прочих? Я вот думаю, и у нас ведь считается, что самые сильные дети родятся в самый холодный месяц. Может, оно повсюду так?

– Не знаю, не знаю, – Круз покачал головой. – Я видел холодные края, где счастье перебило всех. И у вас ведь не то чтобы намного теплее. Но у вас рождаются и те, кто заболеет. Много их рождается. Может, здешним повезло заражаться другим видом хвори – кто знает?

– Может, конечно. А вообще, у нас стараются тех, кому рожать, наоборот, в тепло отправить, – возразил Последыш. – Чтоб не простывали и вообще. А здесь, смотри, старшой: чуть не в снегу рожают, а на лето малых за Воркуту везут, в горы, где холодища. Их же половина мрет, больше даже. Может, и мрут те, кому хворь написана на роду? Может, нам бы так лучше сделать, чтоб сразу видно и не ждать?

– Может, – согласился Круз. – Но теперь уже не нужно возить в холод. Теперь выживут многие.

– Хорошо бы так. Только не шибко я верю в средство это. Вон, мужики эти дикие – как уколол их мудрый старшой, так они, хоть и очуняли, стали крысы крысами. А были ведь бойцы! Я вот что думаю. Я, конечно, нашим старшим верю и все такое. Но тут дело в том, у кого кровь с самого начала лучше была.

– У вашего племени хорошая кровь.

– Да, бойцы у нас сильные. Мы и воюем все время, и в зиме. Тут слабый не выдюжит. Только у нас ведь грязное все было, и грязь та еще не выветрилась. Как тайга вокруг Мончегорска пропала, так и до сих пор грязи нету. И повсюду так. Запоганили землю. А здесь, гляди – чистое ведь. Дикие здесь не болеют. Эх, вот думаю про края другие, там, за рекой, и внутри все загорается. Старшой, может, сбегаем за реку, а? Разберемся с дикими и сбегаем?

– Отчего нет? – заметил Круз. – Разберемся и посмотрим. В городе много полезного, и новый народ встретить хорошо.

А про себя добавил: «И ввязаться в новую войну».

Последыш замолк, мечтательно созерцая горы. А Круз, глядя на него, думал: и в самом деле, кровь тех, кто называет себя волками, а свой народ – стаей, кто воюет без перерыва последнюю четверть века, – слаба и нечиста. Дан был страшно разочарован, когда наконец добился от старейшин разрешения взять на анализ кровь. Он успел убедить себя в «нордическом факторе». А после нордических впечатлений пришлось следить, чтобы не наложил на себя руки от отчаяния. Возможно, племя Последыша и выживало лишь потому, что воевало. Трудно разобраться, почему кто-то выжил, а кто-то нет. Дан, любитель все укладывать в теорию, так объяснения и не выдумал. Не желает человечество вымирать, вот и все.

Странная, порченая кровь. Любой ровесник Последыша сорок лет тому назад только и думал бы о девчонках. А этот мыслит про славу, про бой, про земли новые. Что нужно сделать с человеком, чтоб потерял удовольствие от главного в жизни – от продолжения рода? И почти все в его народе так. У них совокупление потому и непристойность потеряло. Не стесняются перед всеми, торжественно, как на празднике. Это ведь обязанность перед племенем, зачинать новых бойцов и матерей бойцов. Не самая легкая притом. Словно налоксоновое безумие застряло у них на полдороге, уже омертвив чувства, но еще не отобрав у души желание жить. Может, они и держались какое-то время на налоксоне? И финнов, и норвежцев ведь снабжали. А эти ходили грабить уже тогда, в первые годы после «опа». Страна, где они тогда жили, догнивала и уже не могла кормить своих жителей. А их старшие, матерые – они явно были бандитами, обычными бритоголовыми мясобойцами с татуировками на плечах и пальцах. Круз знал таких. В юности сам едва не стал одним из них. Подумать только: в банальных уголовниках открылось достаточно мудрости для выживания целого племени.

Последыш смотрел на горы, будто зачарованный, и пальцы его правой руки, лежащей на рукояти ножа, побелели. Круз встал осторожно с бревна и пошел на заимку – греться. От холода заболела толком не залеченная нога.

Недели не прошло. На пятый день вернулся Пюхти – с заплывшим синюшным глазом, рассеченной губой, тяжело смердевший калом и гнилью. Протиснулся на заимку, чуть не плача, стянул с распухшей, разбитой руки рукавицу. Заговорил, трясясь.

– Они придут. Долина тут, недалеко. Знахари придут, говорить. Только чтоб без волков, – перевел Ваня сонно.

– Без волков так без волков, – согласился Круз, усмехаясь, – Федюн, позаботься о нем. Седову покажи, пусть подлечит. И накорми.

Пюхти заплакал, показывая на грудь, на рот. На огонь. Залепетал бессвязно. Ваня оживился, спросил. Покачал головой.

– Говорит, Шныря-то огнем убили. Решили, что нечистый, и головнями горящими забили. Говорит, женка его сама добила. Смолы на него горящей налила, он и умер.

– Налей ему спирту, – велел Круз.

Ваня, морщась недовольно, налил. Он на всякую выпивку в чужих руках смотрел, будто на ворованное у него. Пюхти взял правой рукой – корявой, в запекшейся крови – выпил. Зашипел, заперхал.

– Воды дай, пускай запьет, – велел Круз и вышел наружу.

Вдохнул глубоко чистый, не опаскуженный человечиной воздух. Мороз стоял крепковатый, но сухой, звонкий. И солнце. Хороший день. И волки хорошо побегут. Ишь, волков не хотят. Куда вы денетесь. И стрелков ваших, загодя на высотки забравшихся, мы выщемим. В этой игре правила наши. А вам остается только пешки отдавать.

Впрочем, стрелков оказалось всего четверо. И те усажены, чтобы отход прикрывать, а не чтобы переговорщиков выцелить. Пришедшие говорить с Крузом, похоже, хорошо понимали, на что играют.

Говорили через огонь – полдюжины разложенных рядом костров, пахнувших пряно, смолисто. За огнем и тонким ароматным дымом – трое в кухлянках. Старейшины. Морщинистые, синеглазые, мелкорослые, грязные. Круз видел много таких в давности, когда лазил с приятелями, мелкой гопотой, по питерским задворкам и спальным захолустьям. Полуспившиеся, полубомжи, полууголовники, подрабатывавшие там и сям на следующую бутылку. Выжившие и сделавшиеся главными мудрецами у людей, знавших прошлое только в виде пулемета.

Крайний справа ухмыльнулся, сверкнув фиксами.

– Привет, начальничек. Уже и не чаял, что свидимся снова!

– А ты меня видел раньше? – поинтересовался Круз.

– Может, тебя и не видел. А вот таких, как ты, гнид ментовских с ряхами в три полы, навидался досыта еще пацаном. Не сдохнуть умудрился и пришел шкуры драть?

– Это хорошо, когда понимают сразу, – Круз усмехнулся. – Пришел. Хороший наш мир. Закон – тайга.

– И как вы, гниды, не передохли все? Позасрали все, дохли напропалую. А что осталось, мы со своих земель выжгли. Видно, не всех.

– Ты не гони пургу, – посоветовал Круз. – Пошутили, и ладно. Я не пихаться с вами пришел.

– Так зачем ты пришел? – спросил средний медленным, скрипучим голосом.

– За людьми, – ответил Круз. – Мне нужны люди. Сильные мужчины и способные рожать женщины.

– Наше племя невелико, – сказал средний. – Ты хочешь убить нас?

– Я хочу сделать вас сильными, – сказал Круз. – Тут коллега твой про новые хорошие времена говорил. Только вот в старые плохие вы ни с кем не воевали. В прежние времена чуть рыпнешься – по шапке получишь. А сейчас у вас право сильного. Ты сегодня сдохнешь, а я – завтра. Так вот, вы можете стать сильнее всех оленных. А можете и сдохнуть. Решать вам.

Левый – самый маленький, сгорбленный, с торчащими из ноздрей пучками седых волос – покачал головой. Раскрыл рот – натужно, будто выдавливал слова – и прохрипел:

– Волков дашь?

– Дам, – пообещал Круз.

Левый вдохнул – тяжело, с присвистом – и выхрипел:

– Будут люди.

– Мы что, под этого фраерка ляжем? – крикнул правый.

– Ша! – прохрипел старик. – Мы сегодня не сдохнем, понял?