Текст книги "Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза"

Автор книги: Дмитрий Могилевцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

В ноябре Обь встала надежно, и Круз, собрав гвардию и силы со всех станций Великого Котласа, с броней и запасом соляры пошел на восток – собирать добычу. Из июльских послов отпустили одного – рассказать. Рассказ услышали, потому что еще до сентябрьского разбоя, учиненного Захаром совместно с интинскими ударниками, к Уралу потянулся разнообразно семейный люд. Кое-кого подстрелил темный оленный народец, но большинство было встречено, обыскано, ограблено, накормлено и препровождено на котласские земли. Беглецы, дрожа, рассказывали такое, что кровь стыла в жилах. Крузу передавали – он верил. Захар думает по-волчьи. А волк может перерезать все стадо просто потому, что может. И детское мясо серые любят. Посланцы от Захара рассказывали, смеясь, что «страна силы», мечта и награда малолетних головорезов, оказалась тупой и толстой. Ни постов, ни защиты. Танков – раз-два и обчелся. Одно что пару вертолетов додумались пустить. Вертушки – страшное дело против серых. Боятся те рокота. Но ударники помогли: первый из РПГ выцелили, хвост – напрочь. Второй из пулемета окатили, вроде и не задымил, но прочь полетел и в тайге грохнулся. Все, хана. Идите, хозяин, принимайте трофеи.

Те оказались велики. Круз губу прикусил, увидевши. Больницы, школы, дороги. Вода и свет в домах. Живой город – впервые за много лет увиденный. Не подновленный скелет, не квартал среди руин – город с фонарями, с троллейбусами, с кинотеатром. Они не тратились на войну – и потому сделали так много. Но и потому же не выдержали и полугода, когда война пришла к ним. Воевали изгнанники. Те, кто был обречен умереть во сне, улыбаясь. Они уходили на юг, на запад, на восток. Соединялись в подобия племен, разбредались снова. Любой, пошедший им навстречу, как то изначально планировал Круз, неизбежно увяз бы в череде бесконечных стычек, годами полз бы по землям, удержать и обезопасить которые могли бы лишь тысячные гарнизоны. Люди за Обью придумали хорошо. Круз пожалел, что попал не к ним.

Но теперь уже поздно. Их жизнь рухнула, будто карточный домик. Детские банды, ошалев, разбежались в никуда. Захаровы стаи гонялись за ними – когда в охотку. Базы и поселки к югу от Сургута выжгли напрочь – чтоб разбежавшиеся не вздумали вернуться. Правда, Круз переоценил свои силы. Чтоб перевезти новый люд за Урал и поселить на место своих, не хватило бы и десятка Котласов. Потому вывезли главное – врачей, учителей, техников, детей и молодых женщин. Вояк чаще выводили в ближайший овраг и расстреливали. Бледный, уже без кожанки, но в разодранном малахае Олег – именно его отпустил Круз из всего посольства – упросил, чтобы пропустили к самому Андрею Петровичу, а затем, плача, упал на колени.

– Как же вы можете, вы же губите все: поля, заводы, жизнь губите! Вы хоть про безопасность свою подумайте – мы же вас от востока заслоняли и юг держали, а там же такие дикари – не дай бог!

– Успокойся, парень, – посоветовал Круз. – Увидишь, все образуется. Вы держали – мы тем более выдержим. Кстати, мне нужен управитель в Сургуте. Чтоб дела местные знал. Справишься? Чтоб мы все не погубили?

– Справлюсь, Андрей Петрович, справлюсь! – пролепетал Олег, глядя в пол.

– Что в глаза не смотришь? – спросил Круз, улыбаясь. – Боишься, ненависть замечу? Тоже мне, секрет. Ты, парень, далеко не первый в списке. Думай чего пожелаешь – лишь бы дело шло. И еще: первым делом коротковолновик ваш оживите. А то полгода последних вовсе слышно не было.

В Сургуте просидел почти до Нового года, разбираясь в делах, изучая. Изумительно – на юге, оказывается, кочевники учредили настоящее ханство! Лютое, сильное, жадное. На востоке обитал кто-то невнятный в лесах и кочевали оленные. Города промышленной полосы запустели – но и там кое-где гнездились выжившие, сбившиеся большей частью в хищные банды. Руку Сургута признавали до Новосибирска и Барнаула – а дальше, судя по документам, начиналась зона походов «разведгрупп» – так назывались на местном новоязе детские шайки. Пара их добралась и до Китая!

Дел невпроворот. Кто тут разберется, кому поручить? С такими расстояниями и сообщением всего только новое удельное княжество и соорудишь. А, недосуг. Найдем кого недовольного из женсовета, пусть радуется власти. Та же Зинка-Кирза, все забыть не может. Пусть резвится. А если забудет, кому чего должна, – Инта напомнит.

С тем и вернулся домой, праздновать. Наряжать елку на пару с детской оравой. Шлепать по крупам проворных нянечек, так и норовивших показать то плечико, то ножку. А что, имеет ведь право баба на самых лучших деток, правда? Ты Аделине такое скажи, курва тощая! «Всем тихо! – ревел Круз. – Гир-рлянду забр-расываем, ать-два!» Разгорячившись, выскочил на мороз, проветриться. Тут и прохватило. Кто-то сердце стиснул колючим железом, льдом лютым. И давил, давил потихонечку. Андрюшка выскочил следом.

– Папа, папа!

– Домой иди, – велел Круз бессильно. – Без шапки не ходи. Не ходи…

Потер снегом лицо – кусает. Полегчало. Осторожно, тихонько. К двери, за нее – в тепло. Вот, и словно ничего. Прошло. Прибежала врачишка – девка из Дановых, вызванная няньками. Девку прогнал, шлепнул по гладкой попе напоследок. Ишь, на ком тренироваться удумала!

В новогодний вечер Круз смеялся и сидел со всеми за столом. А ночью пришла Безносая.

Круз не видел снов. Кошмары приходили, составленные из слов. Особо страшные – на русском, розовые – на испанском с оттенками гуарани. Но теперь увидел явственно, будто сквозь дыру, открытую в ровную, пыльную, серую степь. Безносая пришла из сумрака – медленная, усталая, не с косой, а с узловатой, выглаженной годами палкой. Горбилась, бредя – истомленная земная старуха, отвыкшая разгибаться. Встала подле стены, посмотрела пустыми глазницами. Повела плесневатой костью – и Круз заверещал во сне, схватившись за сердце.

– Зачем так? Больно ведь! – укорил, отдышавшись.

– А как иначе? – Безносая пожала плечами. – Живое – оно болит. Ты и так болеешь только мясом. Почувствуй, как оно – когда душа ноет.

– Ты за мной?

– Нет еще, сынок. Посмотреть. Много ты мне работы наделал, ой много. А я уж и так утомилась подбирать вас.

– А сколько мне осталось?

– Ты что, помереть боишься?

– Не то чтобы, но ведь доделать столько…

– Доубивать?

– Не без того. Но это надо – чтоб мои дети жили, чтоб народ здешний жил.

– У всех вас одно и то же. Важно, нужно. Никому вы не нужны, кроме меня. Ты гуляй пока, парень. Я подойду, когда время придет. А подарок оставлю – чтоб не забыл.

Махнула желтыми пальцами – и в Крузовой груди родился мелкий острый зверек, зашевелился, заскреб лапками. Круз завыл – и проснулся. Выполз из кровати, трясущейся рукой нацедил стакан воды. Выпил. А потом просидел до утреннего звона, глядя в черный квадрат окна.

Утром прибежала нянюшка, зареванная, и не смогла выговорить. Посланец, ожидавший в гостиной, тоже смог не сразу. Вертел шапку в руках, переминался. Всхлипнул даже, но выдал:

– Андрей Петрович, Правого вашего, который Последыш, – нету. Убили его подземные. Совсем убили.

– Утрись, – велел Круз. – И рассказывай толком.

Тот рассказал. Круз выслушал. Затем спросил:

– Они повода не давали?

– Да нет же, за девками поехали, как обычно. Тише воды, ниже травы. Только теперь всех подряд закупали, и снулых, и толковых. А тут подземные ни с того ни с сего. Жалко-то Правого, Андрей Петрович, жалко, такой кореш был…

– Жалко, – подтвердил Круз.

В полдень на совете – своем, малом совете мастеровых, врачей и командиров – Круз объявил:

– Я хочу убить этот город. Я хочу, чтобы в нем не осталось ни единой твари, способной выстрелить, укусить либо ударить. Я хочу, чтобы там произошло болото и во всех норах и туннелях жили только головастики. Я слушаю вас.

Первым подал голос Семен – нерешительно, на правах бедного родственника.

– Зачем, Андрей Петрович? Люди ведь…

– Одну занозу мы выдернули. А это не заноза – гнилой свищ. Жизни тех, кто там обитает, – противны и непонятны. Они никогда не станут нашими. Они отравляют землю, под которой живут.

– Затопить, Андрей Петрович. Там водохранилища уцелели. Взорвать плотины. А сперва расчистить вход и туда русло подвести, – предложил, блестя очками, бывший лейтенант Саша.

– Холмы, однако, – заметил оружейник Ринат. – Пару станций затопим, и толку? Под Сыктывкаром есть склад вакуумной дряни всякой, в позапрошлом году мои ребята откопали. Как раз для туннелей. Сверлим, кладем, рвем.

– Холера, оспа, сибирская язва, – сообщил Карп, дородный зять Зинки-Кирзы, подвизавшийся по лекарской части. – Штаммы тифа тоже есть.

– Еще пару снарядов по двадцать килотонн, – добавил Ринат. – Правда, может и не взорваться – нет спецов по атомному делу.

– Толку с зарядов-то, – проворчал Семен. – Их, крыс туннельных, и рвали уже, и травили – а они знай себе плодятся.

– Неправильно травили! – отрезал Ринат. – У нас получится.

Препирались полчаса. Затем Круз всех распустил. В зале задержался лишь бывший лейтенант Саша. Помялся немного, поправил очочки – толстенькие, нелепые, из медной проволоки крученные. Вздохнул тяжело. Наконец решился.

– Андрей Петрович, мы понимаем, какое вам горе. Но это дело, с Москвой… огромный ведь город. Уже и бомбили его, и взрывали, и воевали – а подземные все там. Не сможем мы никак. Да и торговля с ними нам не нужна уже. Пусть гниют – все равно ведь наружу не выберутся.

– Как видишь, выбрались, – ответил Круз. – И трупы забрали. Они их съедят, понимаешь, Саша? Они съедят моего Последыша. Но ты прав: грубая сила не поможет. Они убьют себя сами.

– Но как? – усомнился Саша осторожно.

– Глупостью и жадностью. Это у людей в обычае.

На переговоры Круз отправился сам. От подземных тоже вышли, как видно, самые старшие – череда гнуснейшего вида старцев. Заскорузлые, криворукие, с гниющими язвами, беззубые, бельмастые. С желтыми слюнями на щетине. И с глазами будто пистолетные дула. Старший из них – избранный, наверное, не по возрасту, а из-за особенной вони, вышибающей слезы и выворачивающей, – хихикал, поглядывал угодливо, называл Круза «Великим начальником», а себя – «непотребным Макарушкой». Круз немедленно предположил, что Макарушка этот и учинил ночную атаку, чтоб спровоцировать, привлечь чужаков себе на помощь. Впрочем, он или не он – теперь не важно. Даже и лучше – тем старательнее примется угождать и тем проще исполнить задуманное.

– Так это сыночек ваш был, ах, сыночек, жалость-то какая! – юлил Макарушка, пованивая. – Так вы отплатить за него хотите, и правильно, правильно. И мы хотим – враги они нам, лютые враги, людоедики-трупожорки, противные, гадкие.

– Сыночек, – подтвердил Круз.

– А вы, может, солдатиков нам, а? Оно и проще, и сами с вашими штучками управитесь?

– Мои под землей не воюют. Не умеют и боятся.

– Ой плохо, плохо! – завыл Макарушка радостно. – А как же мы с вашими железками-то управимся, темные мы, испортим и сами потравимся.

– Мы вас научим и покажем. И защиту дадим. Она простая. Повязка пропитанная, и все. Но если не знать – не сумеешь. И под землей у вас вряд ли пропитку найдешь. А обычный противогаз не действует. К тому же, если вы все правильно сделаете, в вашу сторону газ не пойдет.

– А если пойдет, да, а если? Макарушка переживает, ох, переживает.

– Мы покажем. Мы приготовили для вас – пойдемте посмотрим.

Макарушка, видимо, заколебался. Само собой, вечер уже – не при солнце ведь с чужими говорить? – и вояк своих вокруг полно, но боязно – мало ли наземники понапридумывали? Но пошел, захлюпал осторожненько по весенней грязце. За ним – и свита, сборище из паноптикума. Недалеко отошли – в ближайшем овраге Круз приготовил яму. В яму посадили козу. И добровольца с повязкой, прикрывающей рот и ноздри, – котласского солдата из тусклых, излеченного вакциной. Стали сверху, вертят шеями. Круз махнул. Зашипело, из шланга над ямой повалил густой синий дым. Покатился вниз тяжелыми клубами, стек, заливая, затапливая. Коза заметалась, чуть не оборвав привязь, упала, задергалась. Испустила струю мочи с кровью, запенила ртом. Наконец затихла. Доброволец смотрел на нее тупо, окутанный синим туманом. Поскребся, глянул наверх – что, можно уже? – и полез. Выбрался на край оврага, мокрый от пота. Сдернул повязку.

– Смотрите, – указал Круз. – Здоровехонек. Розовый, цветущий. Через кожу отрава не действует, через глаза, уши, прочие дыры – тоже. Только если вдыхать. Газ тяжелый, оседает в низких местах, не расползается. Через неделю разлагается – и повязки можно снимать. Так что придете уже на чистое место. Только трупы после газа есть нельзя – отравитесь.

– Великий начальничек, а мы-то, грешные, трупиков вовсе и не едим, негоже Макарушке, негоже!

– И хорошо, – заключил Круз.

Весь подарок – сто семнадцать серо-голубых баллонов с надписью «Лютик-3х» на каждом, двадцать три пусковых и пятнадцать тысяч повязок в мешках – подземные сволокли вниз той же ночью. А Круз отправился к Вологде – руководить устройством постов и ждать вестей от дозоров и отрядов, оставленных в подмосковных лесах.

Вести прибыли на третий день – в виде трех дюжин перепуганных, зареванных и до невероятия грязных баб с выводками ребятишек. Привезли их Ринатовы парни, выгрузили под солнце, на платформу, и укатили «собирать урожай». Ринат сам не явился – занят очень, но просил передать, что стреляют жуть как. Подземные лезут изо всех щелей и драпают, потому что стреляют и наверху, и уже народу навалили – несчитано.

Круз слушал, кивая. Само собой, Макарушка, получив ударное оружие, тут же ударил. Пробил оборону и учинил резню. Полномасштабную, судя по тому, что прятались подземные не в городе, а кинулись прочь. Чудесно, чудесно. Осталось выждать неделю, пока газ не начнет распадаться. А там посмотрим.

– Собирайте всех, – велел Ринатову посланцу. – И мужчин, и старух – всех живых. Нам нужны люди.

Насобирали еще сотни три – даже с десяток парней при оружии. Парни пытались отстреливаться, но солнце и поле быстро привели их в беспомощность. Хоть удирать старались по ночам, волки быстро находили дневные укрытия, тем более что устраиваться в лесу подземные не умели. Круз осматривал привезенных, поражаясь: как они жили-то в грязи, в коросте, струпьях, изъязвленные, чумазые, завшивленные донельзя? Почти все – кожа да кости, мелкорослые, гнилозубые, через одного – с чахоткой. Велел, чтоб помыли, обстригли всех и кормили с особой осторожностью, понемногу – перемрут ведь, обожравшись. И чтоб на счетчик проверили – на случай, если радиацию принесли, через зону драпая. Но улов неплохой – как раз население для Сургута. А сургутских сюда, под Вологду.

Когда неделя прошла, предупредил дозорных: сейчас полезут не бабы с детьми, а самые вояки. Когда «Лютик» распадаться начнет, спасутся, скорей всего, только те, кто на поверхности, – а там, понятно, сплошь бойцы.

Про «Лютик» Круз узнал еще в молодости и подписался о неразглашении. Хотя смысла в подписке не было – «Лютик» копировал американский «Ве-де-экс», отраву, разработанную против любителей подземелья еще после вьетнамской войны. Поначалу действовал не слишком эффективно, хотя и проходил сквозь обычный угольный противогаз. Но растекался по низким местам, расползался, въедался в землю и бетон – а через неделю начинал разлагаться, разделяясь на летучую часть и мутную вязкую жижу, разъедавшую даже нержавеющую стать. Летучая часть не имела ни запаха, ни цвета, убивала, впитываясь сквозь кожу, и от нее не спасали ни повязки, ни противогазы – только полная химзащита. Разлагался же «Лютик» в безветрии и тесноте подземелий годами.

Но насчет вояк Круз ошибся – потянулись снова женщины с детьми. Еще изможденнее, жальче и грязнее прежних. Немного – десятка четыре. А в городе пальба началась с новой силой и не утихала неделями. Удивленные дозорные заглядывали в город и, возвратившись поспешно, докладывали: «Стреляют!»

Что ж тут поделаешь? Круз просидел еще месяц, поговорил с беженцами. Те говорили невнятно, кляли солнце, просили мяса для детей. Свежий хлеб есть не умели. Кривились, пробуя. Сухари размачивали, рассмотрев хорошенько. Поедали жадно. Но от мяса просто пьянели. Здоровались друг с дружкой словами: «Мясо есть?» Вежливый ответ: «Нет, но чтоб вам было». Сказки рассказывали детям про мясо. И про мертвых говорили: «Ушел к мясу».

Толком рассказали о городских делах лишь двое парней, ухоженней и сытее прочих, – похоже, личная охрана подземной знати. Оказывается, под землей живут аж восемь племен. Вернее – жили, до того как дураки с Западной не пустили отраву и не выбили центровых и университетских. И нас, заводских. А когда выбили, дикари с Восточной пошли. Те вообще на землю не вылазят, у них же бомба рванула. Страшные, вовсе нелюди. Заживо жрут. Все, теперь метро ихнее будет.

Круз переговорил с парнями осторожно, с каждым по отдельности, выспрашивая ненароком, намекая. Узнав, что выводить людей парни решили сами, предложил спасти остальных. Да, возвращайтесь. Объявите – мы принимаем всех. Накормим, устроим, поселим. А вы, если вернетесь и приведете, станете начальниками над всеми. Если боитесь – можете не идти. Рабочих рук нам не хватает. А начальство всегда найдется.

Парни согласились, оделись в новое, вооружились до зубов – Круз не поскупился – и отправились в город. Одного патрули выловили через три дня – обожженного, скулящего, с раздробленными ошметками предплечья. А второй вернулся через неделю во главе взвода головорезов и сообщил угрюмо:

– Господин командир, баб с детьми мы не нашли. Нету их больше, баб наших. Но мы ваших принесли, которых в лесу постреляли. Их кого поели, а кого не совсем… это ж дикие были, они мясо хранить не умеют.

Круз встал на колени перед мешком с черепами, клоками гниющего мяса, обломками костей, расплющенных, чтобы высосать мозг. Посмотрел на вываленный рядом ворох одежды, сопрелой, окровавленной. На пояса и пряжки, на кабар в ножнах – тот самый, подаренный еще в Апатитах. Сказал глухо:

– Соберите все. Я возвращаюсь.

– Андрей Петрович, а как с этими, московскими? – спросил Ринат растерянно. – Как нам, с городом-то?

– Как хочешь, – ответил Круз. – У меня другие дела в этой жизни.

Снова схватило Круза уже в поезде. Теперь уже всерьез. Зашарил по стене, зашептал посинелыми губами:

– Люся, Люся…

Врачишка, приставленная Аделиной, ойкнула, закопалась в сумке, бренча пузырьками.

– Жестяная трубочка… зелененькая, – прошептал Круз. – Две вытряхни, две…

– Да, да, вот, Андрей Петрович, под язык, под язык, и лягте, вот, подушечка, – засуетилась Люся.

Затем реактивно покраснела, залилась от ушей вниз и вверх и сказала чуть слышно:

– Ой.

– Чего – ой? – осведомился Круз, дыша тяжело.

– Вы, Андрей Петрович… я, конечно, рада, но вам же нельзя, с сердцем, вы же умрете, вы…

– Что я? – спросил Круз недоуменно, отпустив ее талию. – Подняться помоги. Сесть хочу.

– Конечно, сесть, – пролепетала Люся, пунцовея.

– И как тебя, такую дуру, Аделина снарядила ко мне? – проворчал Круз, устраиваясь. – Ты что, не рожала еще? Тебе сколько лет?

– Двадцать… но меня учиться послали, говорят, выучись, потом рожай, а то не выучишься…

– Ты что, с мужиком еще не была?

– Не…

– Куда только Аделина смотрит! – проворчал Круз.

А сам подумал, что супруга по обычаю смотрит изрядно вбок и за спину. Ведь давно уже своих учит тайком, чтоб и Даново дело, вакцину, в руки взять. Семейные дела семейными, а политика – политикой. Чем дальше, тем хуже. А целку нарочно приставила. Не верит, ревнует. С рожавшей перепихнуться – на раз-два, у них только чадо новое на уме. А нетронутыми совет распоряжается, решает, когда подол подставлять, а когда держать. Котласские девы неприступней Эвереста.

Куда смотрит Аделина, подробно объяснила она сама, встретив Круза на перроне и самолично отвезя в Инту. Объяснение не прерывалось минут сорок. Круз благодушно дремал, глядя на серое небо, и думал про вологодскую весну. Когда Аделина наконец выдохлась, сообщил:

– Я ж все равно скоро откинусь. Годы и вагон дерьма за плечами. Мне сейчас осталось дела земные доделать да позаботиться, чтоб они после меня не зачахли.

– Андрей Петрович! – возопила Аделина.

– Думаешь, я способен сидеть на лавочке, детишек нянчить? Такой я ни тебе не нужен, ни себе. Адя, у меня есть ты. И дети. И люди наши все сильней. А сейчас я вернулся с прибытком, и каким.

Аделина раскрыла рот, готовясь возмущенно завыть, но передумала.

– Так-то оно так, если вправду. Не поймет вас народ слабым, Андрей Петрович. Не уважит, – заметила сухо. – Ваша правда. Только скажите мне, тугодумной: вы кого заместо себя собрались оставить, раз любимец ваш погиб?

– Последыша твое бабье все равно бы не приняло – как и ты сама. Одно дело – подчиняться мне, старику. Совсем другое – сорвиголове двадцати лет.

– Умен ты, Андрей Петрович, – Аделина скривилась, глянула насмешливо. – Я тебе больше скажу: нет тебе замены, и невозможно. Ты б на себя глянул: так приказывать привык, что и не замечаешь. Думать не думаешь, что тебя можно не послушаться. И народ-то заражается уверенностью твоей, делает, сам не понимая, отчего послушался. Ты, Андрей Петрович, и вправду хозяин. Мы все – детишки тебе. А теперь представь: кто тебя, князя нашего, заменит?

– Я предупрежу – мой малый совет будет тебя слушать, – сказал Круз устало. – Больше хозяина не нужно. Пусть власть берет женсовет. Вы его хорошо придумали, надежно.

Аделина подошла, обняла мягкими руками. Оперлась щекой о плечо.

– Вы куда сейчас, Андрей Петрович?

– На запад. К Терскому берегу, Кандалакше, Апатитам. Отвезу Последыша. Проведаю своих.

– Вернешься?

– Если жив буду.

– Едь уж… но выжди неделю. Отдохни. А то ведь не вернешься. Покушай, соберись. Предупредишь кого надо. Людей подберешь. На поезде давай – и быстрей, и нам польза, пути проверить да разведать.

Вечером Круз велел принести гроб и мешки. Развернул клеенку, высыпал кости, морщась от вони. Перебирал, гладил черепа. Наконец выбрал. Уместил в гроб, положил кабар и автомат с рожком патронов. Немного, но на последнюю дорогу хватит. Да и не любил Последыш стрелять. Для него победа не победа была, если не лицом к лицу, кровью к железу. Гроб приказал заколотить, прочие кости – похоронить у изножья Данова кургана.

Двинулись через неделю изрядной силой – две настоящие бронеплощадки, одна с танком. Круз хотел меньше – ни к чему, на севере нет больше никого. Да и договорились по коротковолновику: люди из Апатитов вышлют навстречу, подождут в Маленьге. Но Аделина встала твердо – не хочешь своих, я бабью силу отправлю, из охраны.

В Маленьгу прибыли без проблем, хотя получилось небыстро. От Коноши еле ползли, проверяли путь, дважды пришлось ремонтировать полотно и менять рельсы под нудным промозглым дождем. Лето затерялось, застряло где-то среди леса, вернувшегося в старую Европу. И на крошеный бетон перрона Маленьга выбрались под дождем, неизбывной серой моросью, мертвящим потом ожирелого, засаленного неба. Капли дрожали на склизких ветвях.

Круз подошел к человеку, одиноко ждавшему у вокзала, обнял.

– Здорово, старшой, – сказал След.

– И ты здоров будь, След. Или как тебя теперь?

– Никанор.

– Поздравляю, волк Никанор. Кто родился-то: мальчик, девочка?

– Дочка, – ответил Никанор хмуро. – Как вы там? Я слыхал: Последыша привезли?

– Все, что осталось.

– Как он умер?

– Его предали, он дрался. Из его группы ушло только двое.

– Он крутой был, Последыш.

– Да. Лучший мой боец. Ты один?

– Напарник свалился, трясет его лихоманка, – След кивнул в сторону полуразваленного вокзала. – Там его уложил.

– Люся! – крикнул Круз, обернувшись. – Тут больной – срочно!

– Зря это вы, старшой, – заметил Никанор-След спокойно, – он не захочет, чтоб его таким видели, он…

– Что он? Веди к нему!

Круз сперва не узнал. Изможденное серое лицо, глаза ввалились, проседь на висках. Иссохшее тело в лохмотьях на вокзальной лавке. Но память услужливо составила целое, и Круз ахнул:

– Левый?!

– Старшой… – прохрипел тот, пытаясь улыбнуться.

– В поезд обоих, немедленно! – скомандовал Круз.

– Старшой, мы только по делу…

– След, закройся. Хочешь, чтоб мой Левый сдох у меня под носом? Эй, Семен, в поезд их!

Когда Левого раздели, обтерли и уложили, Круз скрипнул зубами. Тело, изъеденное вшами, исхудалое донельзя, в синяках, и – гноящаяся пулевая дыра под правой ключицей. Старая – недели две. И таким он отправился по глухомани под промозглым дождем? Со Следа чего взять – всегда был чуть дураковат, на вторых ролях, подголосок. Но Левый, вечный задира и зубоскал?

Говорить о делах Круз отказался наотрез – пока След не поест, а Левого хоть как залатают. След, должно быть, суток двое не ел, потому что чуть сдерживался, напихиваясь. И отключился прямо за столом. Круз вышел минут на пять, вернулся – тот уже сопит в дерматин, в руке ложка с прилипшей макарониной. Будить не стал. Позвал коридорную девку, велел стащить ботинки с гостя и укрыть потеплей. След даже и не взбрыкнул.

Круз уселся напротив, потягивая чай, глядя на подобревшее во сне, совсем детское лицо. В двери сунулась Люся, скривилась – и как вы в такой вони, у дикаря, поди, онучи на ногах сгнили! Круз, улыбнувшись, велел принести еще сухариков. Допил, пошел проверить Левого. Тот заснул тоже, но во сне боль и страх не ушли – вцепились, угнездились на скулах, под глазами, в уголках рта. Люся сказала виновато:

– Плох он. Совсем. Может, и не вытянет.

– Так вы помогите. Очень помогите, – посоветовал Круз.

Спал След-Никанор до следующего полудня. Круз приказал его не будить, а сам пошел к Левому. Тот сидел, опершись на подушки, глядел, как мерно каплет раствор из пластикового мешка.

– Здорово, старшой, – сказал хрипло. – А у тебя здорово – как в Давосе.

– Здравствуй. Ты как?

– Живой еще, спасибо твоим.

– Как тебя угораздило?

– А-а, – Левый чуть двинул рукой – синей, тонкой. – Нас всех угораздило. С тобой След уже говорил?

– Пытался, но не успел. Дрыхнет.

– Если заговорит – не слушай. Дурак он. Из-за него и таких, как он, мы в заднице. Ети его в кочерыжку, мать честная! Дятел!

– Как вы там? Как Правый?

– Василия нет больше. Уходила его лопь. Он в Красноселье за хабаром пошел, а лопство поднялось. Они тоже вымирают, паскудно им. Слово за слово – и за ножи. Порезали его.

– А Вера?

– Кто? А, жена его. Она двоих родила, на третьем померла – как раз когда западная чухна набежала.

– Жаль.

– Красивая была сука, – согласился Левый. – Я ее взять хотел после Правого. Теперь, видно, догоню ее там, за ночью. Уже скоро.

– Тебе еще жить да жить.

– Хорошо бы. Только я зимы не вытяну. Ест меня чахотка. А еще пулю словил на Мурмане. И это хорошо, старшой, что я откинусь. Хоть не увижу, как твои моих ломать станут.

– Откуда ты взял?

– Наши старшие не дураки. Слушают, видят. Знают, что ты с Москвой сделал, куда лезешь и чего хочешь. Ты много силы набрал. Говорят, зрячий наш зелье нашел, чтоб счастье вылечить. Правда?

– Правда.

– И ведь нам зелье не дашь. Не дашь, потому что у тебя народ, и твой народ скоро врежется в мой. Не думай, я тебя не обвиняю. Наши старшие такие же.

– Поедем со мной, – сказал Круз тихо. – Мне нужны воины. И надежные, верные люди.

– Куда мне? – Левый попробовал рассмеяться, но не вышло – зашелся кашлем. – Я уже труп. И лежать хочу под родными сопками. Да, старшой, ты бы Последыша к себе забрал. Похорони его сам. Боюсь, у нас некому о похоронах заботиться… Никого из выводка евонного не осталось, а твои хоть могилку досмотрят. Слышь, старшой, я тебе тайну выдам, важную и государственную. Дохнет волчье племя. Все как твой знахарь говорил – дохнем мы. И лопь дохнет – а ведь продолжаем мочить друг дружку. Поганое мы племя. Так нам и надо – передохнуть. Пусть крысы живут, а мы – сдохнем.

– Не надо так, тише. Капельницу оборвешь… ложись, ложись.

– Старшой, не напускай бойцов своих на нас. Ты ж знаешь – дешево не станет. Мы еще в силе. И мы для вас не угроза – из сил выбиваемся на месте усидеть. Нам велели передать тебе, чтоб не совался. Дурак След, когда проснется, скажет. Грозить будет. Но это вранье, ты ж знаешь. Старшой, дай нам загнуться спокойно. Лет десять-двадцать – и в Хибинах останутся только кости. Приходите тогда, берите что хотите!

Круз долго молчал, не решаясь солгать. Затем все же сказал правду.

– Волк ты мой, храбрый, сильный… обещаю – пока я жив, никто из котласского народа не ступит на твою землю. Но когда я умру… мертвые не властны над живыми.

– Спасибо, старшой, – сказал Левый и попытался улыбнуться. И снова у него не вышло.

Возвращались назад под тем же дождем – мерным, нудным. За окном – дряблая серость, мертвечина так и не родившегося лета. Хоть бы кто выстрелил, что ли? Но доехали ровно и спокойно. В Котласе встретили с хлебом-солью: как же, не иначе Андрей Петрович добра нового добыл – а то зачем ездил? Говорят, хоронить кого – но это повод. Андрей Петрович и шагу без надобности государственной не сделает, уж мыто знаем. Кремень-человек.

И навстречу ему новость-подарочек: Ринат, оказывается, нашел как с Москвой совладать. Ринат – он затейник. Буровую пригнал – какую на вездеходах монтируют, слабенькая, но для дела хватит – и принялся Москву колбасить. Нашел план города, подумал и работать начал: группу с буровой, прикрытую парой танков и «Шилкой», заведет до точки отмеченной, скважину – хоп, и баллонов пять «Лютика» закачает. Управятся минут за двадцать и назад, быстро и чисто. Если шмальнет кто – «Шилка» за секунды решето из дома сделает, откуда стреляли. Семнадцать скважин проделали, своих потерь всего семеро раненых, и то из настоящих один всего, остальные – тусклота бывшая. А как из нор-то полезли, мать честная! И какие страшные! У некоторых – не поверите – по семь пальцев на руках! Кривые, золотушные, горбатые – жуть, жуть! Но как вы велели, Андрей Петрович, – никого не рыспылять, всех собирать. Да сотни четыре поналезло, бабы с мелочью в основном, конечно, но и мужиков хватает. Чудики, право слово, – некоторые вовсе и слов не могут нормальных, лепечут тарабарщину.

Круз так и не научился по-настоящему радоваться и огорчаться. Научился думать то, что нормальным людям привычно думать в радости или горе, и выказывать соответственно – как получалось. Но когда уставал от хлопот или холода – равнодушие заполоняло и рассудок.

Слушая захлебывающегося Ринатова адъютанта, Круз решал некоторое время: отправить Рината на захолустную лесную станцию, командовать парой тусклых, или, напротив, расхвалить перед женсоветом. Затем пожал плечами и сказал, недослушав:

– Люди – это хорошо. Женсовет позаботится об их распределении. А Ринат пусть действует по усмотрению.

– Но, Андрей Петрович! Ведь надо же…

– Что-нибудь очень важное? – спросил Круз. – Если нет, извини – дела.