Текст книги "Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза"

Автор книги: Дмитрий Могилевцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

19

– Что они там, а? – спросил Последыш, прожевав.

– Жарят, – ответил лаконично Круз.

– Это ужасно! – воскликнул тонкий Григорий. – Ужасно! Они стараются нас запугать! Но напрасно!

– Шмальнули б из танка, что ли? – удивился Последыш.

– Смысл? – спросил Круз, цедя кипяток с лимоном.

– Глупые, невежественные, жестокие дикари! – воскликнул тонкий Григорий. – Они считают, что нашим почечным жиром можно лечить колтун и сифилис!

– А вы что, с ихними-то? – спросил Последыш, ухмыляясь.

– Их бессмысленные тела находят благородное применение, – воскликнул тонкий Григорий. – Они удобряют почву для культурных – подчеркиваю – культурных растений! А дикари нас за это ненавидят! Они – каннибалы – ненавидят! Специально выбрали на другом берегу место, чтобы нам из окон видно было, и варварствуют.

– Хороший вид, – согласился Круз.

Ночная Москва с двадцатого этажа на Воробьевых горах смотрелась прекрасно и загадочно. Искристый свет на горизонте, огни костров, лунный свет на речной глади…

– А дикари ваши грамотно пошли, – заметил Последыш. – Если б пол не провалился, кирдык вам.

– Угу, – согласился Круз, прихлебывая.

– Я так понимаю, у вас бойцов-то всего сотня, а прочие – бабы с малышней и ученики знахарские, вроде тебя, боевого не умеющие, – предположил Последыш.

– Вы не понимаете! – воскликнул тонкий Григорий.

– А че мне понимать? У нас старшой понимает, и знахарь к тому ж. Я что вижу, про то и пою. А вижу я, что сожрут вас подземные.

– Вы не понимаете! У нас было и хуже, да, хуже! Но подземные варвары – они глупы. Они враждуют друг с другом. Да, иногда им удается собрать силы для атаки. Но после первого же успеха они ссорятся, убивают друг друга, и мы легко отвоевываем потерянное! Они – животные. Храбрые, умелые – но всего лишь животные. Как павианы.

– Их, наверное, раз в двадцать больше, чем вас, – предположил Круз.

– Их многие тысячи, – согласился Григорий безрадостно. – На каждой станции – колония, эдакий город-государство. Некоторые из дикарей никогда не видели дневного света. Под землей есть все – вода, пища. Больных они используют как скот и поедают. Их женщины рожают все время, как животные. Они плаценту сырой едят! Дикари!

– Ну да, – согласился Круз и, поразмыслив, добавил: – Вообще-то нам обещали, что с пленниками сможем поговорить. С теми, кого мы с ним, – он кивнул в сторону Последыша, – взяли. В качестве награды. За доблесть.

– Доблесть мы ценим, – ответил Григорий высокомерно. – Но разве доблести нельзя подождать до утра? Валентин сейчас занят с вашим глубокоуважаемым господином Даном. Все устали. Не лучше ли насладиться видом города, прекрасной ночью?

– Вы как высокообразованный человек должны нас понять, – выговорил Круз с усилием. – Война, агрессия, стресс. Право же, некоторая нервная активность нам не повредит. Напротив, поспособствует… э-э… релаксации, да.

– Как хотите. – Григорий пожал тонкими плечами. – Я прикажу проводить вас к дикарям. Они невдалеке. Мы их держим повыше, подальше от подземелий. Пусть увидят, что они потеряли, уйдя под землю.

Держали их над двадцатиэтажной пропастью – в угловой комнате с выломанными окнами и выбитой стеной, прикованными за руки в полуметре от пустоты. Трое: двое вовсе молодых, один постарше. Старшего Круз взял сам. Приложил кирпичом под колено с пяти метров. А молодых числил за собой Последыш, обожавший догонять с кабаром в руках. Один уже вряд ли побежит. У второго, может, и заживет – Последыш, торопясь, резанул выше нужного.

Все трое лежали, скрючившись, уткнув носы в пол – чтоб только не видеть, не чуять пустоты. Юноша Григорий кивнул – и гнилолицые охранники, лязгая цепью, оттащили старшего от края.

Юноша Григорий наклонился.

– Слушай меня, дикарь, – произнес раздельно и медленно, – с тобой хочет говорить наш гость. Если будешь говорить – скажи. Если нет – тебя отведут к высоте, еще ближе, чем раньше. Говори!

– Я буду… буду, – выдохнул тот хрипло.

Отвели в комнату рядом – с одним всего окном, с фонарем на столе. Фонарь смердел керосином.

– Если понадобится помощь – кричите, – посоветовал юноша Григорий, – а я пойду еще почаевничаю, ночью полюбуюсь.

– И удалился жлоб, – заключил Последыш, глядя в закрытую дверь.

– Ну зачем так? – пожурил Круз. – Накормил неплохо.

– Жлоб. Мы таких на круг, и нож в руки. Пусть потанцуют, покажут, как оно, по-настоящему. А то – языком молоть… Пузырь лоховой.

– Молодой ты еще. Щенок. – Круз вздохнул. – Посмотри-ка лучше, как там у хлопца спина.

Последыш задрал рубаху на спине пленного, посветил фонарем. Выругался сквозь зубы.

– Старшой, там вшей больше жизни! О, холера! Тьфу!.. А так – нормально, опухло не очень.

– Ребра целы?

Последыш ткнул пальцем. Пленный охнул.

– Целы. Если б поломано, орал бы, – заключил Последыш удовлетворенно.

– Хорошо. Слушай сюда, – сказал Круз пленному. – Мы здесь – гости. Если ты не хочешь нас убить – мы не враги тебе. Ты – моя добыча. Я могу забрать тебя с собой и отпустить. А могу оставить здесь. Тут из вас удобрение делают, правда? Так вот, заберу я тебя или нет, зависит от того, что ты мне расскажешь. Мне не нужны ваши военные секреты – сколько там у вас солдат и где вы что готовите. Мне интересно, как вы выживаете. Что едите, как лечитесь. Как вас счастье забирает и как не забирает. Говори, я слушаю. Что вы под землей едите-то?

Пленный смотрел исподлобья. На носу его дрожала крупная склизкая капля.

– Язык я ему вроде не резал, – сказал Последыш задумчиво. – Но могу.

– Все едим, – выговорил пленный хрипло. – Говно. И ежиков.

– Как тебя зовут? – спросил Круз.

– Митя. Митяй. С Вернадского.

– Вернадского… это станция неподалеку?

– Ну. Взорвали ее, – сообщил угрюмо. – Там маманя жила. И семь братанов.

– Семь? А может, и сестры были?

– Тебе чего до баб наших, черный?

– Ты кого черным зовешь, дуралей? – изумился Последыш.

– Все вы черномазые наверху. Люди под землю ушли, а вы, черножопые, остались, жариться без крыши.

– Погоди, – велел Круз. – Все настоящие люди, кого зараза не берет, внизу живут, так? А сверху только уроды, правильно?

Пленник промолчал.

– У вас сколько новорожденных умирает?

– Ты чего, язык проглотил? – спросил Последыш свирепо. – Старшой тебя жалеет, крысу подземную, спасти тебя хочет, а ты понты тут кидаешь?

– Откуда мне знать? – буркнул Митяй. – Рождаются и подыхают, кто их считает? Народу много, жрать на половине станций нечего. Разве что уродов этих.

– А как со счастьем? Ну, когда засыпают и не просыпаются и делать ничего не хотят, улыбаются только?

Митяй ухмыльнулся.

– Говорят, вы их едите?

– Я ж говорил – всякое говно едим. И ежиков.

– Последыш, скажи ему в последний раз, – попросил Круз устало.

– Слушай, ты, – сказал Последыш, сощурившись. – Ты тут понты кидаешь, а ведь ты – никто. Недочеловек. Крыса подземная. Настоящие люди – это те, кто ни солнца не боится, ни высоты, ни холода, ни жары, кто везде может выжить, кто умеет жить. Понял? Ты, крыса, ничего не умеешь, ни бегать, ни драться. Стрелять, и то не умеешь. С пяти шагов в меня не попал. Да если я сейчас тебе пистоль дам, ты со всей обоймы в меня не попадешь ни разу. Знаешь, кто ты? Пустое место. Плесень подземная. Старшой тебя пожалел, потому что он всех жалеет. Все ему интересные – и крысы, и гнилые. Всякая жизнь интересная.

– А ты мне пистолет дай. И посмотрим.

– Развяжи его, – велел Круз. – Дай пээм.

Развязанный, Митяй отошел в угол, потирая опухшие кисти.

– Так где пистолет?

Последыш вынул пистолет, выщелкнул обойму, показал – патроны на месте. Вставил. Швырнул к ногам.

– Давай!

Митяй ухмыльнулся. И вдруг кинулся на пол.

Грохнуло. И еще. С потолка посыпалось. А потом Митяй завопил – тоненько, страшно. Будто заяц в силке.

Кричал Митяй еще с минуту. Потом Круз, подойдя, отвесил ему оплеуху. Митяй замолк, затем заплакал – вздрагивая, подскуливая тоненько.

– Руку ломать не стоило, – заметил Круз, глядя на пухнущее запястье.

– Да я несильно, честное слово. А оно как деревяшка – хрусть. Мы друг дружку сильнее лупим.

В коридоре затопали, и в дверях появились, сопя, мясолицые с автоматами наперевес.

– У нас все нормально, – сообщил Круз. – Разговор с пленным.

– Все нормально, да? Ребята, нормально, – отозвался юноша Григорий из-за спин.

Мясолицые ушли.

– Хочу сказать – мы издевательства над пленными не приемлем, – проинформировал юноша Григорий, – это варварство.

– Он завладел пистолетом. Пытался убить нас.

– Будьте впредь осторожнее, пожалуйста!

– Конечно, – заверил Круз.

– И еще: я попросил бы не умерщвлять пленного до утра. Он должен предстать перед советом, который решит его судьбу. Это наш закон.

– Разумеется.

Последыш хмыкнул.

– Успехов! – пожелал юноша сурово и скрылся.

– Сейчас не будет больно, – пообещал Круз и достал шприц.

Митяй смолк.

– Ну-ну, стрелять не боялись, чего теперь боимся…

– А, – сказал Митяй странно. – А, хы. А-а-а!

– Чего вопишь, придурок? – спросил Последыш и сплюнул.

Митяй замолк снова, задрожал, закрыл глаза.

– Ты говори. Говори, – посоветовал Круз. – Говори, что в голову взбредет. А мы послушаем.

Митяй всхлипнул и заговорил. Он плакал, шмыгал носом, вскрикивал и – говорил, говорил неустанно, боясь оборваться, замолчать хоть на секунду. Круз слушал, кивая, поддакивая, спрашивая коротко – чтобы хоть как-то направить поток слов.

А через полчаса пожалел, что вздумал любопытничать. Сколько раз уже было и сколько раз объясняли, что обычный, средний человек не знает ровным счетом ничего о мире, в котором живет. Знает только крохотный кусок, в котором его жизнь содержится, да и про него рассказать толком не способен. Умение связно рассказать, без лишнего и не отвлекаясь, – детище тысячелетней традиции. В конце концов, в Средние века люди мотались по свету как угорелые, а кто оставил про то рассказы? Пара-тройка школяров, раввинов и монахов. А что уж ожидать от того, кто в своем имени три буквы распознает и тем горд? Этот же тип не из Средневековья, нет. Его народец ракетно ускорился к пещерам. Средневековье проскочили, почти не заметив, и в каменный век не свалились лишь потому, что автоматы под рукой. Сущий ребенок: то хнычет, то хвастает, то грозится, то ноет. И слюни с соплями.

Впрочем, кое-что из бреда все же складывалось в связную картину. Жил подземный народец повсюду: на станциях метро, в проходах, провалах, убежищах и глубоких складах. Растил подземную гадость, дрался, сношался и торговал. На поверхность лазил и торговал с тамошними. Но с поверхности все – уроды больные, известное дело. Настоящие люди – они внизу. Они чужих едят, потому что чужие – они вовсе животные. Баба, если нормального родила, то в силе баба и стоит много. И может менеджером стать над всей станцией, и бабы у нее в совете, а мужики только воюют и товар носят. А у пролетарских ряхи в три полы, они картошку растят под стеклом и гонят из нее. У конечных пшеницу купить можно, зерно такое, вкусное. А сюда полковник гонит, скотина, места ему мало, но все равно гнилых долбить нужно…

– Хватит, – сказал наконец Круз зевающему Последышу. – Пойдем спать.

– А я? А я? – встрепенулся Митяй.

– А ты – здесь, – сообщил Последыш, крутя узел на веревке.

– Тебе он нужен? – спросил Круз, оглядев увязанного Митяя.

– Мне? Зачем?

– Тогда зови здешних, и пошли.

Когда пришли в комнату, где пили грибной чаек, там было пусто и темно. За окном лежали руины огромного города, подсвеченные ленивыми, тусклыми звездами. Да на горизонте, на северо-востоке, мерцало ядовито, трупно.

Круз устроился в кресле, вытянул ноги. И подумал, что смерть можно было выбрать и не такую хлопотную. Потом усталость, уже давно тянувшая веки, навалилась и закрыла глаза.

Когда Круз проснулся, за окном серело предрассветье – зябкое, мокрое. Последыш уже не спал. Стоял у дверей, в одной руке – пээм, в другой – кабар. Круз, чертыхнувшись про себя – в крестец будто песку насыпали, – отскочил к стене, вытянул пистолет, слушая шага по коридору. Нахмурился, махнул Последышу – отбой тревоги.

Дверь толкнули, затем постучали. Круз откинул щеколду.

– Уходим отсюда. Быстро! – приказал Дан, глядя из коридора.

Круз, задавив готовый вырваться вопрос, послушно выбежал в коридор. Дан дышал тяжело, на лице его блестели капли пота.

– Вниз, по лестнице! Да не туда, в конец коридора!

По лестнице скатились кубарем. Внизу Круз подхватил Дана, поволок через вестибюль, мимо баррикады из бетонных блоков. За ней, обратив к потолку припорошенное проказой лицо, всхрапывало тело в бронежилете.

Выскочили из распахнутых настежь дверей, пробежали мимо баррикады снаружи. БМП. Круз, холодея, вскарабкался на башню БМП, дернул люк, свалился внутрь. Шлепнулся на сиденье, потянул, нажал, повернул. Моточудище взрыкнуло.

– Быстро! – закричал Дан, вваливаясь в башню.

Когда проскочили через мост из провалившихся авто, когда оставили за спиной автостену от дома до дома и покатились по гладкому пустому шоссе, Круз спросил наконец:

– А в чем дело?

– Элои, – ответил Дан. – Элои и морлоки.

– Жрут по ночам?

– Они даже и не представляют, – сказал Дан, не слушая. – Живут, суетятся, гордятся собой… а прямо под ними… шайсе! Они рабы, представляешь? Кучка рабов, делающих солдат из тех, кто попадает под счастье. Материал им поставляют снизу. А они держат поверхность против банд-соперников. Хранители культуры, майн гот! И никто, никто ведь не задает никаких вопросов! Уму непостижимо. Ходят, молятся на селектор, понимаешь, на примитивнейший, скрипучий селектор! Этикетки на пробирках переклеивают… майн гот, ну ведь хуже папуасов, которые самолеты из бамбука… невероятно, невероятно… Где оно, так, тут нету… где… – Дан зашарил по карманам.

Круз вытянул тубу.

– Спасибо, – пробормотал Дан, вытряхнул на ладонь таблетки.

Откинулся, вздохнул.

– А штаммы? – спросил Круз осторожно.

– Штаммы? – Дан скривился. – Среди них уже лег десять ни единого нормального биолога нету… какие штаммы? Плесень на стекляшках с этикетками, вот и все штаммы. Культуртрегеры, скажите на милость. Те, снизу, считают их разновидностью поросят. Свиньи неплохо под землей живут.

– Так хоть что полезное от них есть?

– Полезное? Полезное тут было. Те самые сорок килотонн. На этот город четыреста нужно, выжечь все к черту: и подземелья эти, и уродов… все!

– Понял, – сказал на это Круз, а помолчав, добавил: – Так что сейчас?

– Ничего! – отрезал Дан.

Больше он не сказал ничего до самого березового, полуразваленного пригорода, где ждали щенки и Захар. А там сомнения Круза разрешились способом удивительным и неожиданным.

Круз сперва внимания не обратил. Вместе с Последышем вытащили Дана. Тот посерел лицом, обмяк. Уложили в теньке, на крыльце полуразвалившемся. Прибежал Хук, лизал лицо. Заскулил, лег рядом.

Круз, выругавшись про себя, пошел за дом – и услышал незнакомые голоса. На пустыре, рядом с танком, стоял потрепанный, измызганный уазик, и сидели подле него двое парней лет по тридцать, будто вынырнувших из прошлого, в которое Круз уже перестал верить. В тельняшках, засолидоленных брезентовых штанах, в кепках – грязных, истасканных сельмаговских кепках из невообразимых времен пролетариев на плакатах и тринадцатой зарплаты. Парни курили, с наслаждением выпуская кольца, клубы и струи невероятно вонючего дыма.

Перед парнями стоял Захар – раскраснелся, кулачонки стиснул. Ни дать ни взять – оголтелый воробьенок.

– Волки! – крикнул Захар.

– Етить твою! – Один из пришлых, с тусклым якорем на бицепсе, сплюнул. – Вот упертый! Собаки это. Понятное дело, волчья собака. Одичились. Сучка небось с волком того. Для наших лаек это дело обычное. Ты пойми, паря: хоть волк волком с виду, нутро собачье. И окрас не так совсем.

– Сейчас они вам кишки пощупают, вот тогда и поймете, волки или нет! – пообещал Захар.

– Что за шум? – спросил Круз, подходя.

Захар повернулся, замер, открыв рот. Парни встали, сняли кепки, вынули папиросы из ртов.

– Здравствуйте, – сказал неуверенно носитель якоря на бицепсе.

– Здравствуйте, – ответил Круз.

– Мы котласские, приехали приторговаться малость с подземными. Леха я, а он вот – Семен. А вы, дедо, хозяин местный будете?

– Эта земля – не моя, – ответил Круз.

– А, так вы тоже торгануть… – Леха улыбнулся. – Это хорошо. Издалека, небось?

– Издалека.

– Хорошо-то как! Нашим расскажем, интересно ведь, как народ-то живет. Бабы наши старшие ого как охочи до побасок дальних. А вам, чай, и наше интересно будет послушать?

– Еще как, – подтвердил Круз.

Послушать и в самом деле оказалось интересно. Парни знали много и обширно, хотя в памяти их ворожба по вынутому следу мирно и равноправно уживалась со способами очистки бензина и наладки раций. Когда выслушали про экскурсию на БМП в город, переглянулись удивленно. Поинтересовались, впервые ли сюда попали, от кого услышали? Ну, какое дело рисковое учинили – соваться в самое место подземных. Лихие они, не любят, когда так вот. И что, не стреляли даже? К гнилым ездили? Туда, где дом высокий? Ну вы, робята, и даете… Наши пару раз сунулись, было дело… так даже костей не нашли, бабам старшим привезти. Плохое тут место, лихое. Только жрать-то всем надо, а подземные, они хоть и чокнутые в голове, но не вовсе глупые. Мы вот маслица им привезли, соленого. Оно у них первейший продукт. Курево дают – пудами. И молодаек. За пять кило тринадцатилетку нетронутую. Хоть бледные они там, рахитичные. Но наши-то бабы откормят быстро. Жри до отвала, рожай побольше. Народ нам нужен. Мы не северные, у нас тяжелей с мором. Чтоб не брал мор, отправлять в зиму надо, чтоб там росли-рожали. А мы жратву робим. Еще и набегает погань всякая. Тяжело нам. Мы землю большую держим. Только с севера и не набегают. Там ведь наш народ живет. Только скудно там живут, в зиме прячутся. Там надежно, да. Но многих-то не прокормить. Там оленные только живут хорошо, так попробуй в чуме-то проживи! А летом-то, в самое кормежное для оленей время, погань приблудная поодиночке-то и переловит. Нельзя им без нас. Не, пока мы держимся, в снега не уйдем. А ваши-то как? Эти, молодые? Неужто из снегов самых? Крепкие робята, видим. Че-то мы про вас и не слышали. С волками живете? Ну и ну? С настоящими? Или как с этими?

Тут Захар принялся орать, и Круз, прикрикнув на него, принялся расспрашивать про другое. Потому и не дошло сразу. Думал только, как унять мелкорослого. Больное место у него, с волками-собаками.

Зато заметил Дан. Руку поднял ладонью вверх. Встал. Парни смолкли, встали тоже, глядя встревоженно.

– Скажите мне, – попросил Дан хрипло, – скажите, это правда: если женщина родит на Севере, зимой, и если ее ребенок вырастет там, среди снега и зимы в десять месяцев, болезнь счастья его не коснется?

– Ну дык, – ответил Леха неуверенно. – Если вы про мор, когда смеются, а потом засыпают, дык да. Вон, Семен из таких. Это все знают, правда. Зимних, если до усов вырос за полярным, мор не берет. Только там попробуй выживи. Хорошо, если половина дотянет.

– Семен, – выговорил Дан, дрожа. – Семен, мне нужна ваша кровь. Совсем чуть-чуть, пожалуйста! Пожалуйста!

УСПЕХ

1

Та-так, та-так, та-так… полка в плацкарте, мерный перестук. Память. Все – как тогда. И чай в мельхиоровом подстаканнике. И занавеска – застиранная, блеклая, но все еще видно на ней голубым по белому «Лабытнаги». Разве только на окнах решетки. И на задней площадке вместо туалета с тамбуром – турель с пулеметом. А на тендере паровоза – еще одна.

Ложка звякает о стекло. Хороший чай. Черный, терпкий. Только привкус меда портит немного. С сахаром тяжело, так приходится по старинке, с медом.

Вагон покачивается, мерный колесный звук, вокруг – стены, рядом – те, кому привык доверять. И заснул бы по старой памяти. Один из всей команды.

Круз вздохнул. Щенки точно не уснут – они в тесном несущемся ящике как на иголках. Танк – другое дело. Танком управляешь сам. А тут… везут, будто быка на забой. Дан – отдельно. Персона особой важности. В отдельном броневагончике, в компании самой Аделины, номера третьего. Вокруг себя ничего не видит от счастья. Каламбурчик: счастье от вакцины против счастья. Когда в Котласе дали ему у родившихся на Севере кровь взять, аж подпрыгнул. Бегал, поскуливая. Мечта жизни сбывается, как же. Смотреть противно.

А ведь правильно знахарь волчьего народа говорил: пошли мы за хорошей смертью. Разве верилось в успех? Обещал помогать и свою жизнь не знал куда деть. Вот и пошел. И не думал толком, что же будет, если он и в самом деле найдет. Он же полубезумный, Дан. Видно же было, как он сползает в безумие. Найти вакцину для него было последней ниточкой, последней скрепой на расползающемся рассудке. Вот теперь, пожалуй, он сумасшедший целиком – тем особым безумием упертых, исследующе-копающих, когда не видят ничего, кроме бумажек с расчетами или пробирок, не думают ни о чем, кроме них. А хозяйки Котласа – Котласа Великого, пожалуйста! – очень даже думают. Когда поняли, о чем он и про что он, сразу все дали и предоставили. Правда, даже по нужде не выйти без конвоя – так это для безопасности драгоценных гостей, с ними же будущее мира, правильно? Чтоб ни волоска не упало драгоценного. И руки связать, чтоб сам ненароком не выдрал.

Женсовет Котласа Великого – девять огромных, расплывшихся бабищ с сиськами до пояса. И советницы – полчище семенящих, скрюченных, вездесущих старушек. Железный закон – власть, лишь пока женская кровь, пока рожать можешь. Уже не можешь рожать – так и приказывать не можешь, только советуй. Шепчи, а сильные, кто может новую жизнь произвести, послушают, мудрое ты говоришь, от жизни, или уже мертвецкое, от старушечьей злобы. Интересно, как же такая бабья власть установилась?

И кто б думал, что эти расплывшиеся курвы в шелках и золотом шитье, непрерывно жрущие шоколад – признак власти и богатства номер один! – да лузгающие семечки, хихикающие и скребущиеся в потных складках, – настолько ухватисты и проницательны! Как Дана взяли в оборот. И позаботились заодно, чтобы пришлые смуты не наделали.

Круз отодвинул занавеску, посмотрел сквозь мутное стекло на лес за окном. Лес, болота, снова лес. На сотни километров вдоль воркутинской линии – болота и лес. И все эти сотни километров держат: блокпосты, наряды, разъезды. Танки на рельсы поставили, дрезины с пулеметами, подходы ко всем мостам заминировали. Мужское занятие. Да такое, что сколько рук ни дай, все не хватит. Мужчины добывают еду: растят, ловят, выменивают, выискивают. Мужчины воюют, строят, ремонтируют, чистят и учительствуют. Даже новое мастерить пробуют, книжки читают. А женщины – рожают и правят. Через два года после первой женской крови – время рожать первого. Если еще через два года живот не нагуляешь – пойдешь на линию, к мужикам. Если и там не нагуляешь… что ж, рабочих рук не хватает. Вся жизнь – дети, еда, больше детей и больше еды, чтобы снова больше детей. Младенцев и пищу везем в зиму, а из зимы вывозим готовые пухнуть животы и готовые стрелять руки.

В дверь купе постучали.

– Заходи, Последыш, – сообщил Круз.

Дверь отъехала в сторону.

– Здоров будь, старшой, – сказал Последыш, глядя вбок. – Я присяду?

– Садись.

– Старшой, ты знаешь ведь… тошнит Верку. Ее бабы тамошние пощупали, говорят, с дитем она будет, если не выкинет.

– Знаю, – ответил Круз.

– И знахарь вроде нашел, чего искал. Мы вроде на север едем, чтоб проверить окончательно, но вроде и так ясно – сделает он, чего хочет.

– Сделает, – подтвердил Круз.

– Ну и все, – сказал Последыш неуверенно. – Уговор наш вроде кончается. Все домой хотят. И Правый с Веркой, и Левый, и След.

– А ты?

– В том-то и дело, старшой… я, как бы то… не в годах я, и свет повидать охота. У нас же хорошо, когда человек опытный вертается, и польза от того. Я с гобой, а?

– Это как Правый решит.

– Он решит, конечно… но ведь слово твое будет?

– Посмотрим.

– Спасибо! – выдохнул Последыш и удивительно проскользнул в дверь, почти ее не открыв.

Круз усмехнулся. Наивный все-таки, мальчишка. Правый небось сразу понял – когда еще бабы совета принялись расспрашивать походя, лузгая семечки, – где это на Кольском угнездилось племя такое сильное, и сколько от них ходу до Кандалакши, и плавают ли они до Мезенской губы. Отправили вас, щенков, в заложники, в самое ядро силы своей, да подальше от Беломорья. А чтобы дедушка Круз не нервничал, оставили в Котласе, в кольце железных дорог, и Захара с волками, и бывшего лейтенанта Сашу, и приблудыша из малолетних головорезов. Может, и нет дедушке до них дела, а может, и есть. Да и польза народу, конечно. Захара сразу окружила стая недобеременных девах. Не то чтобы тот ходок был отчаянный, но кому такое внимание не льстит? И на долю бедного Сашеньки пара досталась. Впрочем, того сразу в мастерские поставили, пулеметы монтировать.

Котлас Великий, надо же. Бабье гнездо на железной дороге. Сколько всего у них народу? В самом Котласе, надо думать, тысяч пять от силы. Сколько еще в гарнизонах вдоль дороги? А сколько на их севере?

Интересно, что будет, если Дан и в самом деле наладит выпуск вакцины? Война? Взрыв? Вовсе ничего? Вряд ли опыт поможет. Он, опыт этот, про вымирание старого. А тут происходит новое, и здравый смысл трещит по швам.

Тогда, на окраине Москвы, и не почувствовал вовсе, что жизнь повернулась раз и навсегда. Оба торговца маслом, попыхивая сигаретками, охотно согласились – и кровь на анализ дать, и до северных краев проводить. Почему не согласиться – если в опасной дороге два борта с оравой мордоворотов в попутчиках. Сами-то, хоть явно ребята не промах, явились налегке: пара уазиков и чихающий ГАЗ-66. Восемь парней со стволами и старуха. Круз поначалу и не понял, зачем она. Когда увидел торговлю, решил – товар проверять. Торговля происходила на обочине шоссе, на закате, на пустыре за руинами церкви. Солнце, расплывшись ржавчиной, повисло над горизонтом, и тогда на торжище появились подземные – кривоногие, малорослые, в буро-серых лохмотьях, с вымазанными сажей лицами, с «калашами» наперевес. Они сразу рассыпались, оцепили – и Крузу пришлось держать Последыша за ворот, потому что подземный вылез прямо перед Левым и застыл, кривя бескровные губы.

Подземные выпихнули товар – одиннадцать тощих, чумазых, всклокоченных подростков женского пола в синяках, саже и кровоподтеках. Выводили, сдирали с плеч дерюгу и пихали вперед голых – дрожащих, ежащихся, но прикрывающих не срамы и плоские грудки, а глаза. Северяне вытащили пять двадцатилитровых бидонов с маслом. Поставили напротив. Затем вышла старуха – как с картинки столетней давности. В сером пуховом платке, валенках с галошами, бесформенном, будто из войлока свалянном, платье от подбородка по пяток. Подростки тихо скулили от ужаса, когда старуха принялась щупать – теребила соски, заглядывала в рот, меж ягодиц совала дряблые пальцы. Двоих отпихнула, каркнула хрипло: «Порченые!» Леха с Семеном проворно ухватили бидон, поволокли прочь. Подземные принялись совещаться – хрипло, обрывисто. Затем вынесли и положили рядом с подростками тюк. Следом выпихнули вовсе крохотное существо, хромое и голубоглазое, в запекшейся крови. Старуха пощупала брезгливо тюк. Тронула существо. Хмыкнула презрительно. Но махнула рукой снова – и Семен с Лехой поволокли бидон на место, в ряд к остальным пяти.

Всю дюжину живого товара запихали в кузов ГАЗа, отвезли за три десятка километров, выгрузили на берегу озерка, округлого желвака запруженной речки, накормили пшенкой с маслом, напоили медовым варом и принялись мыть. А потом – смазывать синяки и бинтовать. У крохотной девчушки корка запекшейся крови на ногах скрывала гниющую, больную кожу. Корку размачивали, обдирали, смазывали, бинтовали. Девчушка плакала. Захар, глядевший угрюмо, буркнул:

– Ну зверье. Нормальных ведь, не снулых, как скотину вовсе!

– Так это не их народ, – объяснил Леха, загасив окурок. – Это добыча военная. Они под землей все время воюют друг с дружкой. Кого поймают – или едят, или продают. Ты думаешь, мы чего подальше едем, прежде чем кормить бабенок-то, а? Чтоб другие подземные не набежали, ночью они шарят, спасу нет.

– Ну так сами бы брали, пусть бы им рожали. У них что, народу слишком?

– Пес их знает, – Леха пожал плечами.

– Если слишком, так здесь бы селились, сами жратву добывали!

– Они и добывают. По-своему. В город никто не суется. Даже молодняк дикий. Ночью в особенности. Убьют и сварят. А печенку сырой съедят.

– Ну зверье! Ну! А че они, раз в силе такой, не набегают на окрестных?

– Подземные они, – ответил Леха, поразмыслив. – На солнце тухнут.

В эту же ночь подземные и явились. Те ли не те, что торговали, – Круз не разобрал. Бурые лохмотья, автоматы, измазанные сажей и грязью лица. И – неестественная, мертвенная бесшумность, точность движений. Сняли часового на пригорке у озера и добрались бы до машин – если бы не Захаровы волки и не щенки, прибежавшие вслед за ними. Подземные видели в темноте не хуже волков. Бедолага Пеструн получил в бок две пули и сдох на руках у воющего Захара.

Круз не стрелял тогда. Стоял за танком и вешал в ночь одну за другой осветительные ракеты. А щенки с Захаром погуляли вволю. Даже Последыш вернулся в крови с головы до ног и приволок четыре автомата. Волки вернулись с красными мордами. На рассвете Захар похоронил Пеструна над рекой и плакал над могилой. Волки выли, сидя кругом, Хук рядом подвывал хрипло и тяжко, и плакали, скорчившись в кузове ГАЗа, купленные за масло дети. Из-за того старуха, выбиравшая их, пришла ругаться с Крузом, но он попросту отшутился, называя старую «мамочкой» и «яхонтом драгоценным». В конце концов, она была старше, самое большее, лет на пять.

Зря. Очень зря. У женщин, в особенности старых, свое представление о смешном. Божий одуванчик с колодезным взглядом оказался первой советницей Степаниды Ольговны, сильнейшей в женсовете, хозяйки дорог на запад от Котласа. Почтенная Степанида, мать семерых, предложила нечаянных гостей отправить на север, в шахты, а безумца, который кровь шприцем сосет, удавить, чтоб от греха подальше, волков – на шубы. После чего жить как раньше, только осторожнее. Но Степанида поспешила, и шестеро прочих, почти не переглядываясь, принялись ее увещать. Вреда-то, глянь, почти и никакого, а если польза будет, то какая! Младенцев не везти на север и рожениц там не держать – это ж сколько рук высвободится!

Совещались до ужина, во время и после. Сходили по нужде, сели чай пить, похохотали, вспоминая непомерный прыщавый срам Ваньки Летова, и совещались снова. А Круз, лишенный даже кабара с бронежилетом, сидел все это время в спортзале бывшей средней школы бывшего районного центра Котлас и глядел на унылого Леху, сидевшего у выхода с «калашом» на коленях. В десятом часу вечера, зевая и почесываясь в складках, пришла Аделина, номер третий в женсовете, и сообщила, что Крузу позволено ехать на север, сопровождая большого ученого. И что пусть он возьмет свою охрану, этих, молодых. А лысый с техником пусть тут останутся. Да, и шкет из головорезов – тоже. С ним хозяйка Степанида дело иметь будет. Чего сидишь, милок? Слова не слышал? Идь, ну!