Текст книги "Россия и большевизм"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

ВСЕ ЭТО ЛЮБЯТ[7]7
  Впервые: Свобода (Варшава). 1920. 11 сентября. № 48. С. 1.


[Закрыть]

«– Послушайте, теперь вашего брата судят за то, что он отца убил, и все любят, что он отца убил.

– Любят, что отца убил?

– Любят, все любят. Все говорят, что это ужасно, но про себя ужасно любят… Алеша, правда ли, что жиды на Пасху детей крадут и режут?

– Не знаю.

– Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики отрезал на обеих руках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, через четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и на него любовался. Это хорошо.

– Хорошо?

– Хорошо. Я иногда думаю, что я сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть…» («Братья Карамазовы», разговор Алеши с Лизой).

Что это? Бред? Да, бред, но и действительность. Всемирно-историческая действительность наших дней – бред сумасшедшего.

Россия – распятая, большевизм распинающий, а Европа – невинная девочка, которая, любуясь на муки распятого, ест ананасный компот. Все судят большевизм за то, что он «отца убил», и все это любят. Вот почему наши русские свидетельства перед Европой о большевистских ужасах так недействительны: от них ананасный компот только слаще.

– Oh, mes chères petits bolcheviques! Mais pourquoi donc, monsieur leur voulez vous du mal? О, мои милые большевички. За что вы им зла желаете? – говорила мне одна светская дама.

Этим дамским лепетом полны салоны Парижа и Лондона.

Анатоль Франс – воплощенная душа современной Франции – тихий, добрый, мудрый старик, серебристо-седой, нежный, мягкий, пушистый, как одуванчик. И он – поклонник большевиков? И он на муки Распятой любуется? Нет, ничего он не знает о них, и о себе самом уже не знает ничего, не понимает, где он, что с ним. Ураган войны и революции сорвал с одуванчика голову, и сухой стебель, былинка слабая по воле ветров во все стороны треплется. Он только знает, что «боги жаждут». Но выпитая кровь с него богами не взыщется.

Барбюс и Ромен Роллан – мягкотелые соглашатели, благородные шулера игры дьявольской, расторопные лакеи кровавой пошлости, утонченные Максимы Горькие – те кое-что знают, но не хотят знать: зажмурив глаза, едят «ананасный компот». С кого другого, а уж с них-то кровь взыщется.

Должно оговориться: поэзия – не политика, созерцание – не действие Франции. Тут противоположность трагическая, но не безысходная. Для того-то и совершается трагедия, чтобы найти исход.

Поэзия Франции отрицается ее политикой, созерцание – действием с такою силою, что есть надежда, что Франция спасет не только себя, но и всю Европу.

О Польше и говорить нечего: слишком ясно, что вся поэзия и вся политика, созерцание и действие Польши – в борьбе на жизнь и смерть с большевистским дьяволом.

Но, кроме Польши и Франции, можно сказать обо всей остальной Европе, что в поэзии, то и в политике, и даже здесь еще в большей степени, чем там. Вот где «все это любят»!

Роман Ллойд Джорджа с большевиками тем непристойнее, что происходит в Англии – классической стране «благопристойности».

Большевизм и Европа – молодой негодяй и старая влюбленная распутница: он может с ней делать все, что угодно – ей это нравится. Она говорит, что «это ужасно», но про себя ужасно любит. «Милые большевики, шалуны, проказники!»

Страшны не победные красные полчища, не похабный мир с советским правительством, не признание его великими державами; страшно это тихое просачивание большевистского яда в самое сердце Европы.

Кажется иногда, что «нравственное помешательство», moral insanity, овладело всем человечеством и что внезапный «Демон Превратности» внушает ему восторг саморазрушения. Кажется иногда, что «бесы» вошли не только в русский народ, но и во все человечество, и стремят его как стадо свиней, с крутизны в море.

Да, страшно, но не надо терять надежды, что Исцеливший одного бесноватого исцелит и все человечество. Надо помнить, что наглость большевиков равна их трусости: молодец на овец, а на молодца и сама овца. После Божьего чуда под Вислой есть надежда, что молодец скоро явится, и тогда большевизм превратится в овцу.

Только бы понял он, что не все это любят!

СМЫСЛ ВОЙНЫ[8]8
  Впервые: Свобода (Варшава). 1920. 16 сентября. № 52. С. 1.


[Закрыть]

Когда наш друг идет по узенькой дощечке над пропастью, мы не должны кричать: «Берегись, упадешь!» Наш крик может погубить: испугавшись, он сделает неверный шаг и упадет.

Когда Польша недавно шла над пропастью, мы с замирающим сердцем следили за ней молча и только молились: сохрани ее Господь. И молитва наша услышана, Польша спасена.

Теперь можно и должно говорить о миновавшей опасности, о неверных шагах, роковых ошибках, которые довели Польшу до края пропасти и едва не погубили. Ведь если она спасена, то чудом. В чудо надо верить, но нельзя чудес требовать, искушать Бога.

Кажется, главная ошибка теперь ясна для многих – о, если бы для всех в Польше! Ошибка эта – вовсе не поход на Украину, как внешнее стратегическое действие, но внутренний политический смысл, который придан был этому походу, а через него и всей войне, наиболее значительной и влиятельной частью Польского общества.

Надо сказать правду: с самого начала войны, политический, национальный и всемирный смысл ее был неясен. С кем Польша воюет: с большевиками или с Россией?

Для нас, русских, ответ был лучезарно ясен. Если большевики – злейшие враги, убийцы России, то война с ними – война не с Россией. Ни одной минуты не сомневались мы, что в сердце польского народа ответ так же ясен. Но в сознании польского общества ясности не было: тут смысл войны мерцал и двоился. Вот эта-то роковая двусмысленность едва не погубила Польшу.

Ошибки преуменьшать не следует. Корнями своими уходит она очень глубоко, повторяю, не в сердце, не в воле польского народа, а в сознании польского общества, или некоторой части его.

Россия – враг Польши, исконный, вековечный и непримиримый, – одинаково, как Россия первая, царская, так и вторая, большевистская, а третьей России нет и не будет. Сейчас нет России: там, где она была, – пустое место, черная яма, бездонный хаос. России нет – и благо Польше. Гибель России – спасение Польши; ничтожество России – величие Польши.

Может быть, никто этого не сознает и не высказывает так отчетливо, как я сейчас делаю; но не связанная, не сознанная ошибка еще непоправимее: скрытый яд сильнее действует.

Стоит ли доказывать, что воля к небытию России для Польши преступна и безумна, самоубийственна? Стоит ли доказывать логикой мышления то, что логикой бытия уже доказано? Вот, когда можно сказать: не рой другому яму – сам в нее упадешь. Не Польша, а кто-то за Польшу рыл яму России, и Польша едва в нее не упала. В одну яму едва не упала, начнет ли рыть другую?

Впрочем, воля к небытию России – ошибка не одной только Польши. После мира с Германией, нелепого и недействительного, вся европейская политика на этой воле основана. Европа захотела устроиться так, как будто России нет. И недурно устроилась. Дом, основанный на землетрясении. Кажется, скоро ясно будет для всех, что яма, вырытая для России – могила Европы. Может быть, никогда еще не была так велика Россия, как сейчас, в своем падении; никогда еще так не учитывали вес России на весах всемирно-исторических. Если вся Европа окажется скоро на краю гибели, то это потому, что земная ось сдвинута тяжестью России «несуществующей».

Польша к России ближе, чем Европа. Польше виднее. Искупит ли она теперь, после Божьего чуда под Вислой, ошибку Европы, или повторит свою собственную ошибку? Поймет ли, что убийство России – самоубийство Польши? Божье чудо откроет ли Польше глаза или потухнет во тьме, только ослепив, как молния?

Скоро Польше придется ответить на этот вопрос не словом, а делом.

Маршал Пилсудский в недавней беседе с одним журналистом поставил тот же вопрос с неотразимою ясностью.

Оставаться на призрачной границе этнографической Польши, «линии Керзона» и заключить мир с Советским правительством; или переступить за эту границу, вести войну до конца свержения Советского правительства и мира с освобожденной Россией? Польскому обществу предстоит сделать выбор между этими двумя решениями, и сделать его как можно скорее.

Но для того, чтобы сделать выбор между войной и миром, надо, чтобы смысл войны был ясен. Горе Польше, если в конце войны, в мире, так же, как в начале, этот смысл мерцает, двоится, если война все еще двусмысленна: то с большевиками, то с Россией.

Трагедия Польши заключается в том, что она не свободна в выборе. Тысячи рук тянутся к ней; тысячи голосов оглушают ее: «Мирись пока не поздно. А если не хочешь мириться, значит, ты банда империалистов, захватчиков, хищников. Погибай – туда тебе и дорога».

Чьи это руки? Чьи голоса? Друзей или врагов? Если смысл войны ясен, то ответ прост. Большевики – враги России; мир с ними – с нею война; с нею мир – война с ними.

Мира с большевиками могут требовать только враги России.

Да, прост и легок ответ на словах, – но на деле как труден! Война – дело. Смысл войны нельзя объяснить никакими словами: надо его сделать ясным. Сколько бы ни уверяла Польша, что воюет с большевиками, а не с Россией, – никто не поверит, пока Польша чего-то не сделает.

Освободить Россию может только сама Россия; русское знамя могут поднять только русские руки. Доходить до Москвы, чтобы свергнуть Советское правительство, может быть, и не надо; но надо идти на Москву. Если Польша без России пойдет на Москву, то, едва переступит она за призрачную границу свою, «линию Керзона», как черта эта сделается для нее чертою смерти. В Россию Польша одна войти не может, – может только с Россией.

Это значит: с польскими знаменами должно соединиться русское; русское войско с польским. Тогда смысл войны будет ясен уже не на словах, а на деле.

Если есть начало русского войска в Польше, – хоть бы малое, то пусть оно не будет тайным. Пусть оно будет явным. И пусть благословит Польша русское знамя: за нашу и вашу свободу. Пусть скажет Польша русскому войску: на вашего и нашего врага – с Богом.

ТРОЙНАЯ ЛОЖЬ[9]9
  Впервые: Свобода (Варшава). 1920. 28 сентября. № 62. С. 1–2.


[Закрыть]

«Ваш отец – диавол. Он был человекоубийца от начала – лжец и отец лжи».

Истина людей соединяет, потому что истина для всех одна. Люди любят друга в истине. Ложь разъединяет, потому что ложь многообразна и бесчисленна. Люди во лжи ненавидят друг друга. Предел разъединения – предел ненависти – человекоубийства. Кто начинает ложью – кончает убийством.

Большевики – сыны диавола, лжецы и человекоубийцы от начала. Лгут и убивают, убивают и лгут. Покрывают ложь убийством, убийство – ложью. Чем больше лгут, тем больше убивают. Бесконечная ложь – человекоубийство бесконечное.

От начала солгали: «Мир, хлеб, свобода». И вот – война, голод, рабство. Такое рабство, такой голод, такая война, каких еще никогда на земле не бывало.

Лгут о русской и всемирной революции – освобождении русском и всемирном, а свободу называют «буржуазным предрассудком» (Ленин). Но если надо буржуазные предрассудки уничтожить, то надо уничтожить и свободу. Большевики это и делают: убивают свободу и покрывают убийство ложью. Лгут, что убивают свободу только «на время», пока не восторжествует коммунизм – равенство. Но нельзя убить свободу на время. Убитая свобода не воскресает, пока живы свободоубийцы. Пока жив большевизм, – свобода мертва; когда он умрет, – она воскреснет.

Да, воистину, такого рабства никогда еще на земле не бывало. Доныне всякое человеческое насилие, порабощение было только частичным, условным и относительным, именно потому, что было только человеческим. Всякий поработитель знал, что делает зло. Большевики этого не знают. Так извратили понятия, что зло считают добром, добро – злом «по совести», по своей нечеловеческой, дьявольской совести. И впервые на земле явилось рабство безграничное, абсолютное, нечеловеческое, дьявольское.

Лгут и о хлебе. Не хлеб им нужен, а голод. Не борются с голодом, а голодом держатся: вся власть их зиждется на голоде. По дьявольскому чуду не хлебом сыты, а голодом. Давно уже поняли, что сытый народ бунтует, ищет свободы; а голодный – покоряется; чем голоднее, тем покорнее. Давно уже поняли, что цепь голода – из всех цепей крепчайшая. Все человеческие страхи мгновенны и частны по сравнению со страхом голода, общим и вечным. Огнем и железом пытается один человек, а человеческие множества – «массы» – голодом. Много смертей человеческих; у каждого человека своя; но голодная смерть для всех одна. Когда и мать – земля не родит, то человек – сын, проклятый матерью. Проклятье земли – тягчайшее.

 
Плод полей и грозды сладки
Не блистают на пирах,
Лишь дымятся тел остатки
На кровавых алтарях.
 

Так сейчас в России, так будет и во всей Европе, если пройдет по ней большевизм. Где конь этот ступит копытом, там трава не растет; где саранча эта сядет на землю, там уже ни былинки, ни колоса. Съели Россию – съедят и Европу, весь мир съедят. Вот для чего идут с Востока на Запад красные полчища. Не Троцкий ведет их, а полководец иной – апокалипсический всадник на черном коне с черным знаменьем – Голод. И пулеметного огня в спину не нужно, когда гонит людей страх голода: если позади смерть, а впереди хлеб, то люди идут вперед и пройдут весь мир – не остановятся. Вот в чем тайна красных «побед», этих чудес дьявольских. Большевики и это давно уже поняли. Как победили Россию, так победят весь мир голодом. Исполнилось над нами слово пророка: «Умерщвляемые мечом счастливее умерщвляемых голодом. Руки мягкосердных жен варят детей своих, чтобы они были им пищею. Кожа наша почернела, как печь, от жгучего голода». Погодите, народы Европы, слово это и над вами исполнится: если не обратитесь и не покаитесь, – будет и у вас царство голода – царство диавола.

Лгут о хлебе, лгут о свободе, но больше всего лгут о мире.

Мира жаждет ныне человечество, как умирающий от жажды жаждет воды. Но мира нет, и сейчас меньше чем когда-либо можно надеяться, что будет мир. На востоке Европы все еще бушует война; на западе буря как будто утихла, но страшная мертвая зыбь войны уносит полуразбитый корабль Европы в океан безбрежный, к новой буре, крушению новому, последнему. Как умирающий от жажды в пустыне, плетется человечество к источнику мира, а большевики забегают вперед, отравляют воду в источнике. Уже отравили, осквернили, сделали мир «похабным» для России и хотят сделать то же для всего человечества. Много у них грехов, но это – тягчайший. Вот за что им камень жерновый на шею, – за осквернение мира.

Говорят: все войны кончатся и будет мир всего мира только тогда, когда внешняя война международная сделается внутренней войной междоусобной, переродится в так называемую «борьбу классов».

Вот где этими сынами диавола, лжеца и человекоубийцы изначального, ложь и человекоубийства сплетены в крепчайший узел диавольский.

Идея «классовой борьбы», как основной динамики социальной революции, открыта не ими; вообще никаких идей не открыли они, – безыдейность – одно из их главных свойств. Идея эта принадлежит тому, кого они считают своим пророком и учителем, Карлу Марксу. «В большевизме Маркс неповинен; Марксовы кости в гробу перевернулись бы, если бы он узнал, что большевики с ним делают». Утверждение это, ныне столь ходкое, следует принимать cum grano salis.[10]10
  С осторожностью (лат.).


[Закрыть]

Именно эта идея классовой борьбы – вплоть до всемирной войны междоусобной, поглощающей все войны международные, – идея классовой борьбы, в качестве единственно желанной и действительной революционной динамики, связывает большевизм с марксизмом как пуповина связывает младенца с утробой матери. Именно по этой идее видно, что недалеко большевистские яблочки от яблони марксистской падают.

Хороша или дурна идея классовой борьбы, благородна или презренна, – мы, живые люди, участники борьбы, палачи или жертвы, кое-что знаем о ней, чего Маркс не знал, что и не снилось всем мудрецам социал-демократии. У них идея эта была только в уме; у нас – в крови и в костях: кровь наша льется и кости трещат от нее.

Мы знаем, что война междоусобная в неизмеримо-большей степени есть «война на истребление», чем все войны международные, и что это – война бесконечная. Конец ее – взаимоистребление классов – еще ужаснее, чем взаимоистребление народов. Французы могли бы истребить немцев и желтая раса – белую, потому что тут враг видит врага в лицо, может отличить от друга. Но как отличить буржуя от пролетария? Маркс думал, что это легко. Мы теперь знаем, как трудно.

Два класса – не только два существа экономических, два тела, как думал Маркс, но и два духа. Класс на класс – дух на дух. Борьба двух начал духовных – антиномий метафизических – есть борьба безысходная, бесконечная. Тело истребить можно; но как истребить дух? Дух буржуазный таится и в пролетариях. И эти «буржуи» новые хуже старых. Дух неуловим, неистребим. Бесконечна война русских чрезвычаек с буржуйным духом; какова же будет война чрезвычаек всемирных?

Да, по русской междоусобной войне можно судить о всемирной. Война междоусобная на международную – братоубийство на человекоубийство, огонь на огонь, больший на меньший. В войне международной – жар горящего дерева, в междоусобной – жар железа, раскаленного добела. В международной войне – люди – звери, в междоусобной – диаволы.

Такова тройная ложь большевиков – «мир, хлеб, свобода» – бесконечный голод, бесконечное рабство, бесконечная война – тройное царство диавола.

Ежели будет и во всем мире то же, что в России, то наступят те дни, о которых сказано: «Тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира и не будет. И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных сократятся те дни».

Избранные – все, кто с сынами диавола борется. Пусть же каждый из борцов помнит, что он борется не только за свое отечество, но и за весь мир, и что он самим Богом избран.

Большевиков, сынов диавола, мы не победим иначе, как с Богом.

О ЧЕРТЕ, ЧЕСТНОСТИ И РАВЕНСТВЕ
Ответ читателю[11]11
  Впервые: Свобода (Варшава). 1920. 2 октября. № 66. С. 2–3.


[Закрыть]

По поводу моей статьи «Тройная ложь» один из читателей предлагает мне три вопроса.

Первый: «В шутку или серьезно назвали вы большевиков сынами диавола? Если в шутку, то не грешно ли смущать умы и без того уже смущенные подобными шутками? А если серьезно, то неужели вы, образованный человек XX века, верите в диавола? И в какого же именно? Не в христианского ли черта с хвостом и рогами?»

Второй: «Неужели считаете вы всех большевиков сплошь негодяями? Нет ли между ними и честных людей, даже святых? Читали вы статью Максима Горького о Ленине?»

Третий: «Не полагаете ли вы, что и у большевиков есть правда – идея равенства?»

На каждый из этих трех вопросов можно бы ответить целою книгою. Но я постараюсь быть кратким.

Первый вопрос о «черте» кажется довольно ядовитым, но маленьким. Легко увильнуть от жала его, ответив с такою же лукавою легкостью и плоскостью, с какой он поставлен: «Да, виноват, пошутил». Но, если отвечать искренне, то вопрос бездонно углубляется.

Я хорошо понимаю, как стыдно «образованному человеку XX века» верить в черта. Ведь нынче не только образованные и умные люди, но и невежды и дураки ни в Бога, ни в черта не верят.

Ведь даже сам «образованный» лакей Смердяков знал, что в Священном Писании «про неправду все писано» – Смердяков знал это вместе с Вольтером, Марксом и Лениным.

Верить в Бога – еще с полгоря, полстыд; но в черта – это уж стыд окончательный. Да, все это я хорошо понимаю. Но делать нечего, беру на себя весь стыд. Говорю прямо и просто: верю в черта. Верю в него наперекор Вольтеру, Марксу, и Ленину, и Смердякову, вместе со смиренной старушкой, смиренно верующей – sancta simplicitas[12]12
  Святая простота (лат.).


[Закрыть] – и с великим математиком Паскалем, и с великим реалистом здешних и нездешних реальностей, Достоевским, и с тем, кто до создания мира «видел сатану, спадшего с неба, как молнию». Верю в него не только «гремящего и блистающего», «сына денницы», «Светоносного», Люцифера, некогда любимого первенца творения, но и в современного «маленького бесенка с насморком», и даже в самого обыкновенного «черта с хвостом, вот как у датской собаки», который мучил в кошмаре Ивана Федоровича Карамазова. Верю в черта и не очень стыжусь, потому что смею думать, что Паскаль и Достоевский заглядывали в такие бездны отрицания и сомнения, какие и не снились не только Смердякову, но и самому Ленину.

Что такое «диавол»? Абсолютное Зло, реализованное в абсолютной Личности. Если вообще личность – только эмпирическое явление, такое же, как пламя на горящей свече, – задули свечу и пламя потухло, или как пузырьку на воде – вскочил пузырь и лопнул, – тогда, разумеется, не может быть и вопроса о существовании диавола. Но тогда не может быть вопроса и о существовании личного Бога. Тогда правы те, кто ни в Бога ни в черта не верит. Если же личность есть нечто большее, чем – пламя на свечке, – пузырь на воде, – если корнями своими прикасается личность к «мирам иным», то нельзя обойти вопроса о реализации абсолютного Блага и абсолютного Зла в личности, о существовании личного Бога и диавола.

Но вопрос о метафизическом существе личности решается не первобытным и невежественным ленино-смердяковским здравым смыслом: «про неправду все писано», а сложнейшей и тончайшей системой человеческого мышления, восходящей от кантовской «Критики чистого разума» до современной гносеологии (науки о познании. См. особенно, «Творческую эволюцию» Бергсона). По этой системе оба утверждения: «личность только явление» и «личность больше чем явление» – одинаково недоказуемы. Вопрос о метафизическом существе личности – вопрос не научного, а религиозного знания, – веры, т. е., в последнем счете, воли. Я могу хотеть личности или безличности; могу хотеть быть лопающимся пузырем на воде или чем-то большим, но в обоих случаях я остаюсь на одном и том же культурном уровне. И даже смею опять-таки думать, что, утверждая личность, как абсолютную, божественную ценность, я имею за себя большую глубину культуры, если не современной, то вечной, нежели в противном случае, утверждал безличность.

О, я понимаю, как страшно о десятках, сотнях тысяч людей сказать, не шутя, веря в реальное существование диавола: «Все это сыны диавола»! Но как это ни страшно, я именно так говорю. Так же говорил это и Достоевский в «Бесах».

Что такое «бесноватость»? Для научного знания – душевная болезнь. Могут ли ею заболевать не только отдельные люди, но и целые народы? Мы видим, что могут. Для знания религиозного бесноватость – больше, чем душевная болезнь; это – реальная одержимость диаволом, предельное воплощение, реализация Абсолютного Зла в человеческой личности, не только в духе, но и в плоти. Человек становится воистину диаволом. Могут ли быть бесноватыми не только отдельные люди, но и целые народы? Мы видим, что могут.

Если богочеловечество – основной догмат христианства, то обратная сторона этого догмата – бесочеловечество. Можно отвергнуть все христианство, вместе с его основным догматом; но, приняв одну сторону его, надо принять и другую.

Таков ужасающий религиозный смысл моего утверждения, от которого я не отрекаюсь: «Большевики – сыны диавола».

Этим ответом на первый вопрос я уже отчасти ответил и на второй: все ли большевики негодяи? Нет ли между ними честных людей, даже святых?

Честных и святых нет; а есть как будто честные и как будто святые. Но эти еще хуже негодяев: чем лучше, тем хуже.

Разумеется, и честный человек может сойти с ума и сделаться зверем, диаволом или идиотом, «юродивым», даже как будто «святым». Но в сумасшествии уже нет человека; человек был и, может быть, снова будет, когда выздоровеет, но сейчас его нет.

Большевизм, как душевная болезнь, сумасшествие, не столько умственное, сколько нравственное – moral insanity[13]13
  Моральная невменяемость (англ.).


[Закрыть] – и есть именно такой абсолютный провал человеческой личности, ее исчезновение абсолютное. В этом смысле истинных большевиков «честных» и «святых» не много. Но это – самые страшные, куда страшнее простых негодяев, бесчисленных.

Читал ли я статью Горького о Ленине? Читал. Но мне очень трудно говорить о ней, потому что очень скучно. Тут не с чем соглашаться или спорить, потому что тут нет никаких мыслей, а есть только верноподданические чувства, захлебывающийся восторг перед неземным «планетарным» (любимое словечко Горького) величием Ленина. Писались оды Павлу I, оды Пугачеву, а вот и ода Ленину. Но пиит Тредьяковский, ползущий на коленях от порога двери к трону императрицы Анны Иоанновны, с одой в руках, – образец человеческого достоинства по сравнению с Горьким, воспевающим Ленина. Никакого возмущения я не испытывал, читая это возвеличение презренного, хвалу ничтожному. Да, ничтожному. Ибо дух зла воплотился в Ленине – о, еще не последний, а только очень средний! – но все же подлинный; а дух зла есть дух небытия, ничтожества. Имя «великого» Ленина остается в памяти человечества вместе с именами Атиллы, Нерона, Калигулы и даже самого Иуды Предателя. Но горе человечеству, если оно не сумеет презреть такое «величие». Буржуи поклонялись всяким великим ничтожествам, но все же не таким. До какого унижения, до какого нравственного сумасшествия, – moral insanity – должен был дойти всемирный пролетариат, чтобы превзойти буржуев и поклониться «планетарному» величию Ленина!

И напрасно старается Горький оправдать своего героя, сделать его «святым», очистить и убелить паче снега от того океана грязи и крови, которым затопил Ленин Россию, и хотел бы затопить весь мир. Не убелит его, а только сам утонет в грязи и в крови: с головы Ленина на голову Горького падет вся эта грязь и кровь.

Нет, повторяю, никакого возмущения я не испытывал, читая статью, а только отвращение и скуку, смертную, неземную, «планетарную» скуку, и жалость к Горькому. Бедный! Что с ним сделалось? Неужели этот ползущий на коленях Тредьяковский – тот гордый титан – босяк – «человек это гордо!» – который воспевал «безумство храбрых». Безумство храбрых он и теперь воспевает, но в ком? В Ленине, благоразумнейшем из благоразумных, исполинском Чичикове, Лавочнике мертвых душ, постукивающем вместо счетных костяшек на костях человеческих: «Социализм есть учет».

Нет, не могу говорить об этом серьезно: умру от скуки. От скуки смертной смехом надо спасаться.

Так как я заговорил уже о бесе и бесах, то приведу одну черточку из средневекового «бесоведения» демонологии: маленькие бесенята чувствительны, плачут и смеются; но сам великий Бес бесчувствен: никогда не смеется, не плачет, – а только зевает от скуки. И не любит соли. Вот почему на шабаше ведьм, в бесовских пиршествах, запрещена соль: все блюда – пресные, как сам Хозяин. Говорят, вкус человеческого мяса сладковато-тошен, пресен. Слышал ли об этом Горький, скупающий драгоценные японские вещицы с порнографическими альбомами (вот до чего люди доходят от скуки!) на тех самых петербургских рынках, где продается нынче «китайское мясо» – человечина вместо телятины?

Читая статью Горького о Ленине, я как будто слышал издали страшную зевоту скучающего беса, и в душе моей был сладковато-тошный, пресный вкус человечины. Третий вопрос о большевистском «равенстве» – самый трудный и сложный, требующий ответа, наиболее пространного, но мой ответ будет наиболее кратким. Того, кто слеп, потому что не хочет видеть, не исцелят от слепоты никакие ответы, даже самые пространные.

Слепой, не видящий красного цвета, – не увидит и белого; кто не знает Свободы, – не узнает и Равенства. Равенство в рабстве, в смерти, в безличности – в аракчеевской казарме, в пчелином улье и в братской могиле, где труп равен трупу, так что не различишь, – и равенство в личности, в жизни, в свободе, в революции – не одно и то же. Как соединить революционную Свободу с революционным Равенством, – в этом, конечно, весь вопрос. Большевики не только не разрешили его, но и не поставили; прошли мимо, не подозревая, что тут есть вопрос. Умно и преступно или идиотски невинно, «свято» утверждают они равенство на свободоубийстве и братоубийстве. Но, убивая Братство, убивая Свободу, убивают и Равенство. Свобода – мать Равенства. А большевики, как садисты-разбойники, вырезывают нерожденного младенца – Равенство – из чрева матери-Свободы.

Извиняюсь перед читателем за слишком краткий ответ, а перед читателями – за ответ, может быть, слишком пространный.

Реальнейшие события неизмеримой важности теснятся так стремительно, что останавливаться долго на отвлеченных вопросах некогда. Но и проходить мимо, не останавливаясь, молчать нельзя. Наши враги не молчат об отвлеченных вопросах, и в этом их сила, их оружие.

Надо вырвать его из их рук.