Текст книги "Расти, березка!"
Автор книги: Дмитрий Азов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Спасибо, комиссар!
В переполненном зале – молодые солдаты. Юноши, не испытавшие тягот войны, с большим вниманием и волнением слушают рассказ политработника Бориса Васильевича Белявского. А он будто ведет их нелегкими фронтовыми дорогами, на которых мужала и закалялась его молодость. Прошла она под залпы гвардейских «катюш». Западный, Донской, Сталинградский, Степной, Воронежский, Ленинградский, 1-й Украинский фронты – вот этапы его боевого пути. Были тяжелые дни отступления и салюты в честь наших побед, горькие расставания и радостные встречи. На всю жизнь врезались в память короткое, суровое «Ни шагу назад!» и призывное, крылатое «Коммунисты – вперед!». Он знает силу этих слов, помнит героев, что погибли в сражениях, но допев своих песен, не дописав писем женам и матерям. Начинал он войну неоперившимся юнцом, а закончил комсомольским вожаком дивизиона, Героем Советского Союза.
Много лет прошло с тех пор, но никогда не забудет офицер Белявский боевых друзей-товарищей, коммунистов. О них – самое горячее его слово. Потому что именно коммунисты оставили глубокий след в его жизни. Они в трудные годы были всегда рядом, согревали теплом своих сердец, личным примером учили и вели вперед. Теперь он сам коммунист, начальник политотдела академии.
– Много лет прошло с тех пор, как я встретил командира дивизиона капитана Лепеху и его заместителя по политической части капитана Данилина, – говорит Белявский, – но и по сей день вспоминаю о них с уважением.
Под Ржевом, у станции Есиповской, нам довелось действовать на открытой огневой позиции. Над передним краем появилось до тридцати «юнкерсов». С воем обрушились они на батарею. Столбы огня и дыма поднимались в небо. И тут кое-кто не устоял, спрятался в укрытие – не выдержали нервы. В этот момент нужно было произвести залп. Тогда капитан Данилин крикнул:
– Коммунисты, за мной!
Все вернулись на свои места и продолжали работать под разрывами бомб. Огненный смерч взметнулся над траншеями, полетел в сторону врага…
Когда Борис Васильевич сошел с трибуны, в зале долго не смолкали аплодисменты. Это юность аплодировала героям войны и коммунистам, воспитавшим этих героев.
* * *
Объемистая тетрадь. Фронтовой дневник Белявского. Кое-где поблекли чернила, пожелтела бумага. Но события, о которых здесь написано, свежи в памяти, будто произошли вчера. Это хроника войны, рассказы о фронтовых товарищах. И первое слово – о капитане Данилине:
«Принципиальный, смелый, волевой и настойчивый. Он всегда был там, где труднее, опаснее. Ему обязаны мы всем».
Скупые строки дневника. А за ними – большая человеческая жизнь, замечательный характер бойца партии, воспитателя. До войны Михаил Сергеевич Данилин преподавал историю, был директором средней школы, секретарем райкома комсомола. Именно тогда он познал искусство воспитания. Что касается мужества, отваги, то эти качества политработника бойцы не раз видели на деле. Каждым своим поступком он учил молодежь верному служению Родине, исполнительности и стойкости.
… Горячее августовское солнце пробивало блестящими клинками лучей могучие кроны дубов. На поляне – реактивные установки, укрытые от глаз противника, готовые к залпу. Всю ночь гвардейцы оборудовали позиции, утомились. Но им не привыкать.
Во время завтрака к бойцам подошел Данилин. Старшина предложил поесть.
– Спасибо, – ответил капитан. – Заправился. – И, помолчав, спросил:
– Все ли готово к залпу?
– Как водится, – ответил лейтенант Кошелев, комсомольский вожак дивизиона.
– С людьми беседовали?
– Обязательно.
– О чем же?
– Обо всем.
Капитан укоризненно покачал головой, достал из кармана треугольничек, развернул его и начал читать вслух. Это было письмо из города, разрушенного врагами, от матери погибшего бойца. «Бейте их, проклятых! – просила она. – Сколько жизней молодых загубили, сколько покалечили, сколько добра пограбили!».
Слушал Борис Белявский глуховатый басок политработника, и закипала в его груди ненависть к врагам, И еще подумал о том, что вот он, комсорг батареи, не догадался попросить товарищей прочитать письма, полученные из дому. Какой это нужный материал для воспитания! Словно угадав его мысли, капитан спросил:
– А у вас, Белявский, в батарее разве нет таких писем?
Борис виновато опустил голову:
– Есть, товарищ капитан.
– Читаете вслух?
– Не всегда.
– Письма эти прямо в сердце проникают. Советую читать их перед боем.
Неожиданно гитлеровцы открыли огонь из шестиствольных минометов. Черные столбы взрывов неумолимо приближались. Воины сидели в окопе плечом к плечу – командир батареи старший лейтенант Сорокин, лейтенант Кошелев, сержант Поляков.
Мины рвались уже в районе расположения гвардейцев. А до начала артиллерийской подготовки оставалось всего несколько минут.
Нужно было выйти из окопа, убедиться в готовности установки. И тогда первыми поднялись командир, коммунисты. За ними выскочили из укрытий, заняли боевые места все воины. Оказалось, что кое-где перебита электропроводка. Электрики устранили повреждения. А вокруг – облака разрывов, свист осколков. Но теперь никто не оставлял своего места, не думал об опасности.
Спокойно трудился на позиции капитан Данилин. Он будто не замечал обстрела. Отдавал распоряжения. И вот уже электросеть исправлена, заменены порванные участки, сделаны сростки.
– Огонь!
Снаряды полетели к цели, оставляя огненные хвосты. Послышались залпы ствольной артиллерии. Затем впереди раздалось мощное «ура». Пошла в наступление пехота.
Сначала бойцы успешно продвигались вперед. Но потом противник подтянул резервы и бросился в контратаку. Гитлеровцы прорвались с правого фланга в район огневых позиций.
Командир дивизиона принял решение: всем воинам, за исключением электриков, командиров взводов и нескольких человек из огневых групп, занять круговую оборону на опушке рощи. Задача – прикрыть огневые позиции, отразить контратаку врага. Электрикам и огневикам – быстро подготовить новый залп.
Гвардии капитан Данилин и гвардии старший лейтенант Сорокин с группой бойцов выдвинулись вперед и заняли оборону. А фашисты наседали, обтекая дивизион с двух сторон. Над головами гвардейцев свистели пули.
– Ни шагу назад! – крикнул Данилин. И гвардейцы стояли насмерть.
Том временем остальные воины, с которыми был и Борис Белявский, подготовили залп по врагу. Когда рассеялся дым и осело облако пыли, они бросились к установкам. И тут увидели, что треть снарядов не сошла с направляющих. Значит, перебита электропроводка. Некогда было искать порывы. Выпускали снаряды по одному, применяя дополнительные заряды.
Гвардейцы отразили атаку фашистов. Возбужденные, запыленные, они вернулись на позицию. Капитан Данилин подошел к Борису, улыбнулся и сказал:
– Давай руку, комсорг, и позволь поздравить с днем рождения. Ведь тебе сегодня девятнадцать! Хорошие именины получились!
С волнением воспринял поздравление комсомолец Белявский. В суматохе боя он забыл об этом. А политработник вспомнил! Сказал:
– Жаль, подарить нечего на память.
Но его внимание было солдату дороже всяких подарков.
В перерывах между боями политработник часто бывал на батарее. Приходил, расспрашивал, как идут дела, что пишут ивановские ткачихи: по его совету гвардейцы завязали с ними переписку. Письма их читали с волнением. А то поведет беседу.
Дотошный и беспокойный человек Михаил Сергеевич. До всего ему дело. Придет на батарею, посмотрит, послушает, а потом к Борису:
– Где у вас походная ленинская комната? А где листовки о героях войны? Песни не слышу. Скучно живете.
– Какая песня? До нее ли сейчас? – оправдывался комсорг. – К бою надо готовиться.
Капитан улыбнется иронически:
– Не слишком ли серьезный ты, товарищ комсомол? Оглянись-ка. Вон Сергей Кондрашин. Юморист. А юмор – тоже оружие, да еще какое! Саша Потяев стихи сочиняет. Турков на баяне играет. Лихо играет. Не удержишься – в пляс пойдешь. У старшего лейтенанта Кореня голос, как у Шаляпина. Да в нашем дивизионе можно Большой театр организовать! Верно говорю?
Политработник не только призвал, но и помог подобрать «артистов», отобрать репертуар. До конца войны в дивизионе была своя самодеятельность. И как же хорошо помогала она бойцам переносить тяготы и лишения, закалять волю, воспитывать мужество, коротать время в перерывах между боями!..
* * *
После боев за Киев, Житомир, Бердичев, Белую Церковь бригаду направили на Ленинградский фронт. Тогда Борис Белявский был уже комсоргом дивизиона. Обязанностей прибыло. И опять на помощь ему пришел капитан Данилин.
– Главное, – говорил он, – не делай все в одиночку. Заранее скажу: ничего не получится. Сколоти актив, опирайся на него.
Часто они встречались, откровенно беседовали. Политработник учил и помогал. Однажды Борис сказал Данилину, что думает подать заявление в партию.
– Одобряю, – уверенно сказал капитан. – Связать судьбу свою с ленинской партией – великое дело. Партия – самое святое, что есть у нас. Без нее нет жизни. Ты понимаешь это, Борис? Понимаешь, как важно быть достойным того дела, за которое она борется?
Капитан вдруг улыбнулся:
– Вон каких высоких слов я тебе наговорил. Но извини, Борис, не могу иначе, когда дело идет о главном.
Фронт готовился к большому наступлению. Политотдел корпуса провел семинар комсомольских работников. Здесь Борис узнал об особенностях театра военных действий, о Ленинграде, о его революционных традициях. Когда вернулся с семинара, капитан Данилин спросил:
– Рассказывай, чему научился, что намерен делать с комсомолией.
– О блокаде хочу всем рассказать, товарищ капитан. Девятьсот дней! И выстояли, победили.
– Хорошо, – одобрил капитан. – И надо, чтобы каждый солдат знал боевую задачу. Обо всем этом поговорим на семинаре с комсоргами батарей, агитаторами, редакторами боевых листков.
Вскоре гвардейские минометы возвестили о наступлении советских войск на Карельском перешейке. Противник создал здесь прочную, глубоко эшелонированную оборону с мощной системой долговременных сооружений. Но залпы по вражеским дотам были настолько эффективны, что фашисты, оставшиеся в живых, находились в шоковом состоянии. Враг не устоял, покатился вспять.
А потом – новый фронт. Впереди – Одер. Нужно его форсировать. Но для этого необходимо основательно подготовиться. Гвардейцы расположились в лесу. Как обычно, перед наступлением провели комсомольское собрание. Командир дивизиона капитан Лепеха объяснил задачу. Потом встал капитан Данилин. Молчал с минуту: волновался. И это волнение невольно передавалось всем комсомольцам.
– Помните командира батареи Владимира Сорокина? – начал он медленно. – Его слова: «Из Одера водички попить бы»? Это сказал он на Днепре. Там мы похоронили его и поклялись, что придем сюда, к фашистскому логову. Попьем за него одерской водицы. Пришло время бить врага в его собственном логове. Но зверь еще страшен, и бои будут упорные. Да нам не привыкать. И не то видели.
Решение собрания было кратким: «Форсируем Одер и ни за что не уйдем с плацдарма».
Под прикрытием огня артиллерии и гвардейских минометов танковый полк захватил переправу и начал форсирование. Гитлеровцы упорно сопротивлялись. Они подтянули зенитный дивизион, поставили его на прямую наводку. На помощь танкистам и пехоте пришли расчеты гвардейских минометов. Вслед за танками и пехотой они устремились на противоположный берег. Захватив плацдарм, тут же закрепились и стали готовиться к новому наступлению.
Комсомольцы помнили свою клятву. Их залпы по врагу нарастали с каждым часом. Между тем гитлеровцы с яростью обреченных продолжали контратаковать.
Надо было пробиться к разведке пехотинцев, чтобы с ее помощью давать целеуказания. А для этого необходимо было под шквальным огнем фашистов пробраться к немецкой кирхе. Капитан Лепеха поручил эту задачу группе бойцов во главе с Борисом Белявским.
Несмотря на сложность обстановки, капитан был спокоен. Ни жестом, ни словом не выдавал своего волнения. Таким он был всегда – сосредоточенным, смелым и заботливым.
Сначала Борис никак не мог привыкнуть к новой должности комсорга дивизиона. Как рядовой боец он хорошо выполнял свои обязанности.
– От тебя требуется значительно большее, – советовал ему командир дивизиона. – Отлично сам воюй, но и учи тому же товарищей.
Сейчас, отправляя в разведку, капитан напомнил:
– Ребят организуй.
Они пробрались к кирхе. Борис тут же поставил каждому задачу, наметил сектор наблюдения, рассказал, как действовать на случай контратаки противника.
Данные разведчиков помогли дивизиону сокрушительным залпом рассеять пехоту и танки противника, изготовившиеся к новой контратаке. Гитлеровцы догадались, что советские наблюдатели на кирхе, и направили к ним взвод автоматчиков с танком. Но Борис и его товарищи, отражая вражеские атаки, продолжали вести наблюдение и корректировать огонь «катюш».
Не удалось врагу сбросить советских воинов в Одер, Они удержали плацдарм.
После боя, когда наступили минуты затишья, капитан Данилин сообщил Белявскому, что ему нужно ехать на учебу. Комсорг удивился: ведь еще идет война. Но так решило начальство. А вот то, что посылают его в военно-политическое училище, – это здорово. Значит, станет политработником, как и капитан Данилин, по его стопам пойдет.
Прощаясь, они крепко обнялись.
Борис был уже в училище, когда прилетела радостная весть: ему, комсоргу дивизиона, присвоено звание Героя Советского Союза за форсирование Одера и бои на плацдарме. И снова одним из первых поздравил его капитан Данилин. Хранится во фронтовом дневнике Бориса Васильевича его маленькое письмецо:
«Мое тебе пожелание: лучше учись, но учись не только по книгам – учись активным участием в партийной работе. Если будешь учиться только по книгам, то из тебя выйдет простой начетчик. Каждый свой шаг увязывай с практическими вопросами жизни. Бери на себя больше, бери столько, чтобы было тяжело, чтобы пыхтел в напряжении, – тогда закалишься. Без напряжения люди часто превращаются в пустоцвет».
И он помнит эти слова. Помнил, когда сдавал последний экзамен в училище, а затем в Военно-политической академии имени В. И. Ленина. Помнит и передает тем, кто не слышал орудийных залпов.
За минуту до взрыва
Он бросается туда вместе с капитаном. Видит, как из перебитой трубки бензопровода пульсирует горящая жидкость. Солдату кажется, что это кровь. Она разливается по кабине, капает на сухую, пожелтевшую траву. С каждой секундой все сильнее разгорается пламя. Еще немного – и сюда уж невозможно будет пробраться. А здесь человек.
Капитан рукой прикрывает глаза, прыгает в кабину.
– Скорей! – кричит он.
Солдат съежился, будто в ожидании удара, напружинился и одним махом преодолел огненный барьер. В тот же миг почувствовал: волосы прихватило. Провел по волосам ладонью: на руке кровь. Но где же летчик?
– Скорей! – зовет капитан.
Он уже тянет пострадавшего к выходу. Солдат бросился на помощь. Вдвоем легче нести, но неудобно: тесно. Оба задыхаются в дыму. Кашель раздирает горло, из глаз льются слезы.
А из перебитой трубки все хлещет горящий бензин, разливается голубым огнем по земле.
«Сейчас нагреются и взорвутся баки, – думает солдат. – Надо бы побыстрее убраться от вертолета».
Осенний ветер шумит над вертолетом. Раздувает пламя.
Голова пилота безжизненно склонилась набок. Лицо побелело. Словно плети повисли руки. Плотно сжаты губы. Ни стона, ни шепота… Ни малейших признаков жизни!
– Держите! – приказывает капитан.
Солдат подкладывает ладонь под спину пилота. Две-три секунды остается с ним наедине в кабине. Капитан снова, прикрыв рукой глаза, пробирается через пламя. Китель дымится. А рядовой Илькив задыхается в кабине. Но вот наконец капитан и солдат выталкивают безжизненное тело пилота из горящей машины.
Пламя поднимается выше деревьев огромным багряным языком. А внизу из трубки маленькой струйкой еще пульсирует бензин, загораясь на лету.
– От вертолета! – кричит капитан.
«Сейчас взорвутся баки», – опять подумал солдат. Кажется, прошла уже вечность с той роковой минуты, когда случилась беда. Вечность… А всего-то, пожалуй, не прошло и двух-трех минут с того мгновения, как над ними застрекотал вертолет. Это он и прервал мирную беседу капитана с солдатом. О чем они говорили – офицер и солдат – в этот глубокий ночной час, когда все вокруг спало крепким сном?
О чем? О самых обычных вещах. О звездах, которые холодно мерцают в черном небе и до которых стали ближе расстояния, о своем прошлом и будущем, о мечтах, самых заветных и близких сердцу! Было уже за полночь. Вертолеты, действия которых обеспечивал связист рядовой Степан Илькив, реже поднимались в воздух. Дело близилось к концу. Командир экипажа передвижной радиостанции капитан Скороходов разрешил солдату отдохнуть.
– Да уж потерплю, товарищ капитан, – ответил связист.
– Ну терпи, – улыбнулся офицер. Снял фуражку, пригладил русые волосы. Был он высок, сухощав, как и рядовой Илькив. Разница лишь в том, что у Степана черная как смоль шевелюра. Глаза то веселые, то задумчивые, грустные. Когда солдат щурится, они совсем скрываются в узеньких щелках, обрамленных пушистыми ресницами.
Молчали, прислушиваясь к шуму деревьев. Где-то вдалеке закричала ночная птица.
– Сова… – задумчиво произнес капитан.
Солдат думал о чем-то своем. Может быть, вспомнил родные леса в Ивано-Франковской области. Леса там тоже богатые, красивые. В колхозе, в Старых Богорачанах, работает отец, Дмитрий Иванович. Мать, Мария Юрьевна, по дому управляется. Давно не видался с ними Степан. Как теперь выглядит мать? Постарела, наверное. Конечно постарела. Когда уходил сын из дому, плакала:
– Та куда ж идешь вид батька, вид матэри? Та що ж де?
Отец, глуховато покашливая, урезонивал:
– Ну и чого ж голосыты? Не в Америку иде. Не на чужину. Краснодон – своя краина.
Кому-кому, а Дмитрию Ивановичу хорошо памятно время, когда бедные люди, изнуренные зверской эксплуатацией, уходили искать счастья за океан. Но спустя годы возвращались ни с чем. А иные погибали на чужбине. Освобождение пришло вместе с Советской Армией, вместе с краснозвездными ребятами, вот с такими, как капитан Скороходов, старший техник-лейтенант Юрий Никитин. Тот самый Никитин, который безжизненно распластался на плащ-палатке. Командир экипажа встает на колени, прикладывает ухо к его груди.
– Шинель!
Илькив мчится к радиостанции, где лежат шинели. Вместе с капитаном осторожно перекладывают Никитина, относят дальше от горящего вертолета. Машина лежит на боку, словно подбитая птица. Капитан и солдат не могут понять, как они вытащили человека из-под этих горящих обломков. Как они сами остались целы?
А теперь, пока не поздно, – подальше от вертолета. Скорее!
– Расстилай.
Скорее. Так думал Степан Илькив и тогда, уходя из дому. Не хотелось видеть слез матери. Уж очень маленькой показалась она ему, Горький комок подкатывал к горлу. Но отец прав: не на чужбину едет Степан! И не ребенок уже. Окончил семь классов и по комсомольской путевке съездил в Краснодон на строительство шахты, И в Краснодон когда уезжал, мать вот так же плакала, не могла понять его чувств: в Краснодон ведь едет!
В первый день все получилось ладно. Сходил в музей, снова с замиранием сердца услышал от экскурсовода хорошо знакомую историю героического подполья, всматривался в портреты юных героев и все переживал заново, как тогда, когда читал книгу или смотрел кино. Решил во всем походить на молодогвардейцев. Однако на другой день планы Степана нарушились.
На шахту его не приняли: не было ему и семнадцати. Пошел на стройку плотником – «дотягивать» возраст. Потом еще один год прихватил – учился в горнопромышленной школе, мечтал таким шахтером стать, как Николай Мамай.
«Пристрелка» оказалась нелишней: приняли его на шахту имени молодогвардейцев. Сначала трудился путевым мастером вместе с такими же молодыми хлопцами. А в армию ушел уже из забоя. Попал в добрые руки капитана Холопова, командира роты связи, и старшего лейтенанта Нуритдинова. Но Степан был еще слишком молод, неопытен, горяч и неосмотрителен. А Холопов я Нуритдинов – командиры требовательные и высоко квалифицированные военные специалисты-наставники. Они обучали солдат электротехнике, материальной части радиостанции, учили уходить от помех, работать, в сложных условиях. Это Степану нравилось. Особенно он любил ночные дежурства, с их напряжением и таинственностью, когда в бездонном темном небе слушаешь позывные вертолета, отправившегося в полет. Твоя подвижная радиостанция замаскирована где-то далеко на лесной опушке, вокруг тишина, лишь попискивает в наушниках, а ты представляешь, как над аэродромом вспыхивают зеленые гроздья ракет и одна за другой стартуют винтокрылые машины, берут заданный курс.
Все было так же и в этот раз. Прошло положенное время, и вертолет правильно вышел на приводную радиостанцию. Капитан Скороходов и рядовой Илькив услышали в небе рокот и выскочили из своей машины. Летчик уже включил посадочную фару. Луч света упал на вершины деревьев, вырвал из темноты небольшую поляну, окруженную дубами. Сейчас – посадка. Капитан и солдат побежали туда встретить летчика, отлично выполнившего полетное задание. Но вдруг вертолет камнем пошел вниз, с грохотом упал на землю, перевернулся и загорелся. Скороходов и Илькив бросились к объятой пламенем машине…
Теперь же надо было отнести летчика подальше, пока не взорвались бензобаки.
Они бежали тяжелыми мелкими шажками, вобрав головы в плечи и пригнувшись, хотя знали, что это не спасет от взрыва: место открытое. Но вон дубы, а там небольшой овражек. Туда!
И едва они донесли Никитина до овражка, раздался взрыв. Поляну заволокло густым, жирным дымом.
Рядовой Степан Илькив придерживает голову раненого летчика, слышит его негромкий стон и слышит, как капитан Скороходов, поднявшись в машину, связывается по радио с руководителем полетов:
– Курс триста шестьдесят! Курс триста шестьдесят…
Илькив замечает в небе светящиеся точки. Кричит:
– Летит! Товарищ капитан, летит уже!
Вверху включена посадочная фара. Столб света упирается в землю, образует круг. Еще несколько мгновений – и вертолет мягко приземляется на поляне.
Старший техник-лейтенант Никитин все еще без сознания.
Машина подруливает к радиостанции. Илькив, Скороходов и вертолетчики осторожно поднимают Никитина в кабину.
Вертолет поднимается, скрывается за верхушками сосен. Капитан вытирает платком лицо, опускается на пенек. Солдат садится рядом:
– Как думаете, товарищ капитан, Никитин выживет?
– Трудно сказать.
Потом они долго молчат, смотрят на темнеющую поляну, где догорает искореженный вертолет.
– Вот она какая, летная жизнь. Опасная! – говорит наконец Илькив.
– А я эту жизнь ни на какую не променяю, – отзывается капитан Скороходов. – Это сейчас я на радиостанции, а то все время летал… Заразил меня авиацией старший брат, он под Берлином погиб в Отечественную. С тех пор мать о самолетах и слышать не хотела. А тут подоспело время мне в армию. И я себе авиацию выбрал. Но честно скажу, не из-за романтики, а просто решил погибшего брата в строю заменить.
Капитан погладил рукой плечо:
– Печет! А у вас как?
– И у меня немного, – говорит Илькив. – А брови начисто опалил.
– Брови вырастут, – покивал головой капитан и продолжал: – Кроме брата у меня еще друг был, постарше он. На истребителе летал. Тоже погиб. В память о нем мы с женой своего сына назвали. Так что без авиации не могу.
– Меня мать тоже на шахту отпускать не хотела, – вдруг сказал Илькив.
– А вы убежали?
– Ну не совсем так… – Илькив смутился. – Да все равно меня сразу на шахту не взяли – по возрасту. Направили в горнопромышленную школу. А замполитом там знаете кто был? Радик Юркин! Помните, в «Молодой гвардии»? Потом Юркина перевели в ДОСААФ начальником автомотоклуба. А я в ДОСААФе в планерной школе занимался…
Сидят офицер и солдат, негромко разговаривают, а сами думают: как там дела с Никитиным? Должен бы человек выжить!
Гаснут звезды. На бледном небе ярче выделяются верхушки деревьев. Покачиваются от ветра. Над ними облачко, подпаленное снизу солнцем. Хорошо полететь к этому облачку, прошить его серебристым корпусом самолета и с высоты глянуть на родную землю.
Степан Илькив на всю жизнь запомнил свей первый полет на планере. И тут его напутствовал краснодонец Радик Юркин, провожая питомца в полет, крикнул:
– Смелей! Не жмурься!
Когда самолет, буксирующий планер, отделился, Степана охватило беспокойство: а вдруг планер перестанет повиноваться ему?.. Но тут же обнаружил, что аппарат послушен его рукам. Успех окрылил, он стал еще упорнее заниматься и на районных соревнованиях завоевал первое место, получил высокий спортивный разряд.
– Так вот и получалось: над землей и под землей – на планере и в забое…
Неожиданно яркие лучи солнца осветили поляну.
Капитан поднялся, вытер о мокрую траву сапоги.
Встал и солдат. Высокий, немного сутуловатый, с припухлыми веками, он кажется утомленным. Поеживается от утреннего холодка, широкой узловатой ладонью проводит по лицу, подбородку, разделенному надвое складкой. Если бы не ссадины на руках и лицах, не куртки, прихваченные огнем, – и не подумаешь, что люди только что совершили подвиг. Они не раздумывая бросились в горящую машину на помощь пилоту, зная, что каждую секунду могут взорваться баки…
В подразделении уже знали о случившемся, и Скороходова с Илькивом встретили, как героев. Но всех беспокоило состояние старшего техника-лейтенанта. Весь день ждали вестей из госпиталя. Врачи боролись за жизнь пилота.
А Степан Илькив долго не мог заснуть: только сомкнет веки – видит пылающий вертолет или белое, бескровное лицо старшего техника-лейтенанта. Потом снова про шахту вспомнил. Было ли легче тогда – в забое, когда с ним случилось несчастье? В забое дело пошло на лад: попал в бригаду коммунистического труда, поступил в школу рабочей молодежи, продолжал заниматься в планерной школе. И так все его захватило – книги, небо, забой, – где только время брал? И вдруг однажды поднялся из шахты, дошел до пригорка, глянул вдаль и… ничего не увидел! В общежитие пришел ощупью, никому ничего не сказал, не пожаловался. Надеялся – отдохнет и вернется зрение.
Но утро не принесло облегчения. А он снова, назло себе, пошел на шахту и отработал в забое смену – с колоссальным напряжением воли, ощупью, да так, что сразу и не заметил никто из товарищей.
Однако кого-кого, а бригадира не проведешь! Взял он Степана за руку, повел к клети. Спросил:
– Давно?
Степан не ответил: спазма сдавила горло.
– Не волнуйтесь. Будем лечить. Но придется полежать, – сказали ему в больнице. – Расширение зрачков. Болезнь опасная. А забой придется оставить.
– Да я ж сюда по комсомольской путевке приехал!
– Ну так что же. Путевка при вас останется, – приветливо улыбнулась врач.
В палате было еще несколько «глазников». Одни лежали после операции, других готовили к ней. Сосед по койке сказал:
– Галина Ивановна – ученица Филатова. У нее руки золотые.
Степан молчал. И думал, думал. Как же так получилось?! Работал, учился, летал – и сразу всему конец. Прощай, забой, прощай, армия, прощайте, полеты? Как же так?
После смены прибежали ребята из бригады. Шумной ватагой прорвали заслон медсестры, ворвались в палату.
На другой день – новая группа… Не давали хандрить Степану.
А по утрам Галина Ивановна снимала с его глаз белые повязки. Внимательно рассматривала глаза. Расспрашивала, где мать, отец, не пишет ли девушка. Нет, девушкой не обзавелся еще.
– Ну эту ошибку можно поправить, – шутила Галина Ивановна. – Главное – победить недуг.
И Галина Ивановна победила его недуг.
С тех пор прошло много времени. Но Степан никогда не забывал о женщине, которая вернула ему зрение. И сейчас, беспокоясь о состоянии пилота Никитина, он вспомнил Галину Ивановну. Не такие ли, как она, люди бьются в эти минуты за жизнь офицера?! Они спасут Никитина!
В воскресенье Илькив поехал в госпиталь. Когда вышел из вагона, заметил женщину: она расспрашивала, как пройти в госпиталь.
– Будем попутчиками, – сказал Степан. – Вдвоем не собьемся с курса.
И в палату к Никитину они вошли вместе.
На койке лежал, весь забинтованный, старший техник-лейтенант Никитин, и Степан Илькив не сразу узнал его. Зато женщина бросилась к офицеру. Она заплакала и принялась поправлять одеяло, подушки и все, что было на тумбочке.
– Подожди, подожди, не плачь, – негромко утешал ее Никитин. – Ты вот лучше дай подойти солдату. Дай мне хоть поздороваться с ним. Здравствуйте, Степан Илькив!
Женщина обернулась. Торопливо вытерла платочком глаза, протянула Илькиву руку:
– Вы уж извините меня… Но я столько переволновалась за мужа… Я не знаю, какие слова говорят в таких случаях! Разве есть в мире слова, которыми можно выразить благодарность?! Ой, опять извините… И это я не то говорю…
Она смущенно умолкла. И Степан Илькив смутился и от ее растерянности, и от ее слов, от ее взгляда, полного искренней благодарности. Он меньше всего ожидал, что его будут за что-то благодарить. Он и с капитаном Скороходовым об этом не говорил. Ведь и тогда, за минуту до взрыва, оба они, офицер и солдат, без слов, повинуясь лишь зову сердца, бросились в пылающий вертолет.
Степан Илькив смущенно приблизился к старшему технику-лейтенанту Никитину. Из-под бинтов на него добрым взглядом смотрел офицер. Он не сказал ни слова, но по этому взгляду солдат понял, что, случись такая беда с ним или со Скороходовым, Никитин точно так же, как они, бросился бы на выручку, ничуть не задумываясь о том, что это грозит его жизни.
