Текст книги "Расти, березка!"
Автор книги: Дмитрий Азов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Валера, герой труда
– Ну, будет, будет, Валерка! – Сильная рука гладит вихрастую белокурую голову мальчика.
Трех лет лишился Валерка отца. Теперь не стало и матери. И сосед первым откликнулся на его страшное горе.
– Живи у нас, будешь четвертым сыном, – сказал этот добрый человек. – С Володькой в школу будешь ходить.
Так в семье коммуниста Гайшинца появился еще один мальчик.
Ни разу не слышал Валерий обидного слова или упрека. Как и всякий мальчишка, он любил бежать за солдатским строем по улице и мечтал стать, как отец, пограничником.
– Что ж, дело хорошее, – однажды согласился Гайшинец. – Если ты всерьез, помогу определиться воспитанником в воинскую часть…
И вот мальчик стоит перед сержантом. Теперь он будет Валерию и за отца, и за мать.
– Давай знакомиться, – сказал сержант. – Помощник командира взвода Князев. И ты уже не просто Валерка, а воспитанник Гавришев. Так и отвечай всегда.
Стал жить Валерка в военной семье. Все свободное время – с Князевым. Сержант постоянно следил за учебой мальчика в школе. Как ни устанет на тактических занятиях, как ни продрогнет в поле, а все равно спросит:
– Где дневник? Показывай!
Хорошим оценкам радуется, ласково треплет за вихры, окая басит:
– Молодец! Это по-нашему, по-солдатски. Продолжай в том же духе.
Однажды принес Валерий двойку. Князев долго молчал, ходил угрюмый. На следующий день зашел в школу.
– Озорничает на уроках, – сообщил преподаватель. – Да и бывает, ленится. Контрольную по математике не решил.
Вернувшись в казарму, Князев сказал:
– Так, Валерий Георгиевич, дело не пойдет. Жить без старания нам никак нельзя…
Разговор этот повторять не понадобилось. Валерка понял, что сорвался, стал подтягиваться. Князев частенько брал его с собой в артиллерийскую мастерскую, учил слесарничать, ставить пирамиды, водил в спортивный зал.
Однажды решил Валерка на лыжах покататься. Оказался на берегу реки с ребятишками. Под горку мчались, у кого ловчее получается. Валерка и не заметил, как наступил вечер. Поднялась пурга. Он заспешил в городок, но сбился с пути. Сильный ветер валил с ног, колючий снег слепил глаза, мороз пробирал до костей.
Валерий шел и шел, но силы заметно таяли. Потяжелели ноги. Перехватило дыхание. Он прикорнул у какого-то куста. Стало как будто теплее, навалился сон. Откуда-то издалека доносился голос: «Валерка!» Но откликнуться он уже не мог.
Утром, очнувшись, увидел у своей постели Князева: лицо усталое, глаза красные.
– Ожил, хлопчик! – обрадовался сержант. – Ведь чуть не замерз ты, горе-лыжник. Выпей-ка чайку горячего. Да впредь никуда без спросу… Слышишь?
Князев долго смотрел, как Валера пьет чай и на щеки его наплывает легкий румянец.
– Вот и хорошо, – сказал сержант. – Давай поговорим о жизни. Скоро кончается моя военная служба. Поедем вместе ко мне на родину. Вместо братишки мне будешь. На рыбалку подадимся – хорошие у нас есть места.
Но не удалось Валерию поехать с Князевым. Грянула война. Полк отправился на фронт. Напрасно Валерка упрашивал командира взять и его с собой. Не пошел на это командир.
– Ты не обижайся, – утешал его Князев. – Мал ты для фронта. Помни: учись хорошо, а придется работать – будь молодцом!..
Валерку определили в детский приемник. Но оттуда он тут же сбежал, чтобы догнать полк. Только как его догонишь? Далеко от сибирских таежных краев до фронта. Задержали Валерия, привели в райком комсомола. А там сказали:
– Дело для тебя и в тылу найдется. Поедешь в село!
Через несколько дней парнишка в солдатской гимнастерке поднялся на крыльцо правления колхоза «Страна Советов», Балахтинского района, Красноярского края.
– Дождался-таки тебя, – сказал Валерию как старому знакомому председатель, коренастый мужчина с седеющими висками. – У меня будешь жить.
Так нашел Валерий свою третью семью, в доме старого коммуниста, партизана времен гражданской войны Василия Яковлевича Кожевникова. Здесь он сразу же почувствовал себя среди своих, как в семье Гайшинца, как в солдатской роте.
И вдруг в Балахте объявились два дружка, тоже, как и Валерка, сбежавшие из детприемников. Увидели, обрадовались:
– Как житуха? Что делаешь? Не скучаешь?
– Когда скучать-то? Учусь, председателю подсобляю, колхозникам…
– Бросай! Подадимся в Ачинск, может, в летное училище попадем, а нет – деранем на фронт.
– Пробовал уже, – горько усмехнулся Валерка. – Все зря.
Но соблазн был велик. Не устоял Валерка!
На железнодорожной станции они пробрались в товарный вагон. Состав тронулся. Путешествие началось. И вот – долгожданный Ачинск. Здесь и покинули беглецы вагон. Правда, не по своей воле. Их обнаружили и отправили в детприемник в Балахту…
И вот однажды вечером воспитательница сказала Валере:
– К тебе пришли.
«Кто же это может быть?» – подумал Валера и помчался в приемную.
Это был Василий Яковлевич Кожевников.
– За что же ты, сынок, обидел нас? – укоризненно спросил он. – Мать все дни плачет. Если не угодили чем…
Валера, потупясь, молчал. Старик потрепал его жесткие вихры:
– Шататься в такое время не гоже. Ты говорил, лошадей любишь. Вот и поедем назад, найдем тебе дело: колхоз-то тоже без мужских рук.
Вернулся Валера в колхоз, к добрым людям. Зимой учился и закончил шестой класс. А как наступила весна, стал работать прицепщиком, и на току, и ездовым… И вправду рук не хватало. В пять утра он уже был на ногах. Дотемна двигал рычагами многолемешного плуга. Голова наливалась свинцовой тяжестью, руки и спина немели от усталости, но тракторист Василий Балыбип подбадривал:
– Не дремать, сын полка!
Валера встряхивался:
– Есть не дремать!
И далеко за полночь блуждал по степи огонек.
Возле Балыбина Валера выучился управлять трактором, а когда Балыбин ушел на фронт, его машину передали Валерию Гавришеву.
Во время уборки урожая пятнадцатилетнего Валерия назначили бригадиром транспортной бригады. Днем и ночью за десятки километров он сопровождал колонну автомашин с зерном на элеватор, выгружал тяжелые мешки. Помнил он, что где-то на фронте Князев – заменивший ему родного отца. Там ему тяжелее. Да и всем другим фронтовикам тоже…
Вырос, возмужал Валерий за годы войны. Поручили ему семеноводческое звено – крестьянских рук не хватало, с фронта многие не вернулись.
– Хватка у тебя есть, – сказал Василий Яковлевич, – хлеборобское дело ты освоил. Подбери в звено ребят побоевее.
Василий Яковлевич, конечно, помогал Валере, подсказывал:
– Пока до сева есть время – переберите семенную пшеницу по зернышку…
Перебрали семена, хорошо обработали землю. Засеяли. Позже уничтожили сорняки, дали подкормку. И заволновались на поле золотые колосья! Урожай собрали в тех местах небывалый – по 37 центнеров с гектара!
Девятнадцатилетнему звеньевому Валерию Гавришеву за получение высокого урожая было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
Время летело быстро. Наступил день призыва Валерия в армию.
… Вот и снова вернулся Валерий в военную семью, памятную по детским годам. Новым отцом, заботливым и чутким, а когда надо – требовательным и строгим, стал для него подполковник Чернов. Знакомясь с солдатом, спросил:
– За что Звезду Героя полупил?
– За хлеб.
– Молодец! Так и служить будешь?
– Если получится…
– Не может не получиться у такого орла. А станет трудно – поможем…
И помогли.
Однажды подполковник сказал Валерию:
– У вас, знаю, отец был офицером. На вашем месте я поступил бы в училище. А?
Раздумывать Валерий не стал: сбывалась детская мечта.
И вот уже лейтенантом прибыл Валерий снова в часть. Подполковник Чернов удивился:
– Вырос-то, вырос!..
Он и другие старшие товарищи с дружеским участием стали помогать молодому офицеру в его новой роли командира и воспитателя.
Так шли годы. Валерий стал коммунистом, получил звание капитана. Жизнь многому научила его, на многое начал он смотреть глубже. По-новому оценил простых людей, с которыми свела его судьба: Гайшинец, сержант Князев, сибирские старики, подполковник Чернов… Да мало ли их, добрых, участливых, с широкой русской душой! Они отдавали ему тепло своих сердец, верили в него. Чем же отплатить им за все доброе, хорошее?
Быть таким же, как они! Честно исполнять свой долг.
Радовало Валерия и то, что после училища его направили в ту самую часть, куда пришел он рядовым солдатом!
Теперь он стал заместителем командира по политчасти. На плечи бывшего сына полка легла большая ответственность – воспитывать людей. А у них разные судьбы, несхожие характеры. И порой нелегко найти дорогу к сердцу человека. Но он находит – помогают не только знания, но и все пережитое.
Пришел как-то к Гавришеву командир взвода.
– Ума не приложу, что делать с Жуковым, – начал жаловаться он. – Недавно опять за самовольную отлучку сидел на гауптвахте. Сейчас отстранили от вождения машины. Беседовал с ним, а он твердит одно: не везет, судьба такая… Думаю, в трибунал надо дело оформлять. Сколько можно возиться с ним?
– В трибунал? – Валерий задумался. – Это мера крайняя. А мне почему-то не верится, что Жуков неисправим. Вы хорошо его знаете? Ведь он рос без родных, рано начал работать, техникум окончил… Трибунал! Нет, на это не пойдем. С Жуковым я сам еще побеседую.
Как-то в ленинской комнате капитан подошел к Жукову. Тот что-то писал.
– Письмо?
– Нет, просто черкаю. Некому мне писать-то, – ответил солдат.
Валерий оглядел его внимательно – красивый парень. Крепкий, плечистый.
– Так уж и некому, – сказал он дружелюбно. – Парень что надо. А автомобилист какой! В части мало таких. Вас любая девушка оценит. Неужели не дружили ни с одной?
Жуков смутился:
– Почему? Есть девушка. На фабрике работает.
– Значит, есть с кем поделиться мыслями, поговорить о жизни…
– Поговорить… – вздохнул солдат. – Служба-то моя кувырком идет. Теперь вот с машины сняли. А я не могу без нее.
– А почему же кувырком идет служба? – спросил капитан. – Не потому ли, что дисциплина у вас хромает на обе ноги? Машину вы любите, это верно, но забываете, что не будет хорошего специалиста из разболтанного солдата, который не хочет взять себя в руки. Не отсюда ли все ваши беды?..
Долго в тот вечер говорили они. Наконец капитан поднялся.
– А вернут ли водительские права – только от вас зависит. И это в ваших силах! Я поговорю с командиром, а вам вот что скажу: золотые у вас руки и шофер вы хороший. Не позорьте же больше себя, переломите свой характер. Ну, без отца и матери росли. А зачем этим бравировать? Я тоже сиротой остался с малых лет. Не в этом дело. Кругом людей хороших не перечесть, надо только их уважением гордиться, и все наладится…
По всему было видно, что разговор этот взволновал солдата, да и задел капитан его самую чувствительную струнку – самолюбие, так высоко оценил его способности.
Конечно, после одного разговора, пусть и самого душевного, человек сразу не меняется. От плохого не так-то легко избавиться. Но след от этой и других бесед остался… И хороший, добрый след. Сумел все-таки сдержать Жуков свое обещание, подтянулся с дисциплиной. И Гавришев сдержал обещание – по его ходатайству Жукова вернули на машину. Стоило с ним повозиться: ушел в запас отличником, первоклассным водителем…
Немало умелых, знающих свое дело воинов воспитал политработник Гавришев.
… В последний раз мы встретились с Валерием Гавришевым в Московском окружном Доме офицеров. На груди Гавришева виднелся ромбик: он окончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, а на плечах – погоны полковника. Опытный политработник, он делает то, что сделали для него добрые, славные люди: словно эстафету передает молодым тепло, которое впитал, и знания, полученные в академии, все то светлое, чистое, благородное, что дала ему Родина.
Донин мост
Ребята спорили. Молодая учительница никак не могла их утихомирить. Не ожидала она такой реакции, когда предложила ученикам назвать знакомых героев.
– Какие в нашем селе герои? Ни одного с Золотой Звездой, – сказал Ваня Горохов.
– И партизан здесь не было, не дошла сюда война, – добавил кто-то.
На задней парте подняла руку девочка. Туго заплетенные светлые косички ее топорщились на затылке.
– Можно мне, Мария Ивановна?
– Говори, Надя.
– Я не согласна, что нет у нас героев. А Петя Григорьев, из девятого?! Он мальчика спас, из проруби зимой вытащил. Сам потом болел, в больнице лежал с воспалением легких.
– Подумаешь! – Ваня Горохов махнул рукой. – И я бы полез, когда б увидел, что тонет… И не таких надо искать героев, а тех, у кого Звезда Героя Советского Союза есть, кто, как Матросов, амбразуру дота закрыл, или много фашистских танков подбил, или самолет из винтовки.
Надя не сдавалась:
– А мама говорит, что наши женщины столько за войну сделали и так натерпелись, что каждой орден вручить можно. Когда трактора на фронт забрали, то женщины сами в плуг запрягались…
Ребята зашумели еще больше. Выходит тогда, что всех героями объявить надо! Вот тетя Маша Донина: во время войны она была председателем колхоза. Одни женщины да старики работали, а колхоз первое место в районе занимал. На фронте два ее сына погибли. Горе не сломило ее. Только недавно на пенсию ушла. Но и сейчас покоя себе не ищет. Узнает, что нет у какой вдовы дров, бежит в правление:
– Что же ты, Василий Филимонович, под носом беду у человека не видишь…
– Завтра привезем, тетя Маша.
– Проверю!
Это тетя Маша во время войны такой порядок завела для всех ребят: «Зима пришла – учитесь, а летом работайте. Отцы – на фронте. Им помогать надо».
С тех пор так и повелось: школьные бригады из учеников старших классов работают наравне со взрослыми, младшие делают что полегче.
Особенно любят ребята сенокосную пору. Луга в колхозе заливные, травы высокие, цветами усыпаны. А под ними каких только ягод нет! Тарахтят косилки, а там, где кустарник, жикают косы. Направляющим у косарей идет комсорг восьмого класса, за ним – Петя Григорьев. А младшие школьники ворошат рядки, сгребают сено в копешки.
Рядом река. Поработав, ребята бегут купаться. Прыгают с крутого берега – кто ловчее…
В правлении уже сказали директору школы, что через два-три дня косить сено начнут. А в школе со времен войны традиция – тоже готовиться к сенокосу. Договорились, кого в какое звено поставить, кого направляющим, кого рядки ворошить…
Тут Мария Ивановна и предложила историю села написать, героев выявить, альбом сделать.
Тогда ребята и загалдели. Одно мнение: ничего интересного не найдешь…
Мария Ивановна оказалась в затруднении. В самом деле, где найти местную героику? Названия улиц, кажется, ни о чем не говорят: Балдов конец, Бораненковская… Спрашивала стариков, те объяснили: «В Балдовом конце много жило родни, и все по фамилии Балдовы, на Бораненковской одни Бораненковы жили…»
А вот почему мост за селом через ручей все называют «Донин мост»?
Вспомнила об этом Мария Ивановна, спросила ребят:
– А Донин мост? Почему его так назвали? Уж не в честь ли тети Маши?
– Не-е! Я уже спрашивал у нее, – сказал Ваня Горохов. – Она говорит, до войны еще так называли.
Надя предложила:
– Надо у Гордея Васильевича спросить. Он в селе самый старый. Столько историй знает!
Гордея Васильевича в шутку зовут начальником паромной переправы. Всю жизнь на перевозе работал. Ребята иногда заходили к нему в землянку, что прилепилась к самому берегу. Сказки начнет рассказывать – заслушаешься. А вот про Донин мост ни разу не спрашивали, и в голову не приходило.
Через день, возвращаясь с сенокоса из-за реки, ребята встретили на берегу Гордея Васильевича. Он спросил:
– Ну, работнички, много накосили?
– Много… Смотри, мозоли на руках… – Ребята показали свои ладони. А Ваня Горохов спросил:
– Дедушка Гордей! А вы знаете, почему этот мост Дониным называется?
– А-а-а, – протянул старик. – Так вы зайдите к Марии Егоровне. Она вам все, как есть, объяснит. Ведь Матвей Захарович Донин был ей мужем…
Тетю Машу пригласили в школу. Вошла она в зал, растерялась: полно учеников, а за столом директор, учителя… И ее к столу пригласили, потом попросили рассказать о муже.
Тетя Маша успокоилась, отпила воды из стакана, промокнула глаза уголком платка, поклонилась:
– Спасибо, добрые люди, что вспомнили Матвея Захаровича. Когда убили его кулаки, то в том же году в центре села, где колхозный рынок, памятник ему поставили. Простенький, деревянный. Ну, не памятник – пирамидку. Да с годами она разрушилась. А потом – война… Тут уж новые пирамидки вырастать стали, да столько их, что про старые позабыли вроде.
И рассказала тетя Маша, каким был Матвей Захарович и за что кулаки его ненавидели.
Когда коллективизация начиналась, Матвей Захарович, сын батрака, был уже коммунистом и партия послала его в это село организовать колхоз.
– Беднота сразу за ним пошла, – говорила тетя Маша. – Кто победнее, те прямо на собрании записались в колхоз. Матвея Захаровича избрали председателем. Ну, а кулакам не по духу это пришлось. Как-то сидим за столом, ужинаем. Ребятишки спать полегли. И вдруг снаружи – выстрел, стекла полетели. Погасла лампа. Я закричала, зову Матвея – не убит ли. К счастью, промахнулись злодеи. Матвей выскочил за дверь. Я кричу: «Куда ты, один-то!» А он и слушать не хочет. Добежал до конюшни да на коня. Наган у него был при себе. Настиг троих у реки. На том вот месте, где сейчас мост. Он с коня спрыгнул, арестовать их хотел. Да один же был-то! Одолели его кулаки, убили, да так спрятали тело, что едва нашли мы. Поймали убийц, однако, арестовали. А мост с той поры так и стали Дониным называть…
В зале тишина. Голос старой женщины хорошо слышен каждому:
– Перед войной колхозом руководил наш старший сын Федя. Как началась война, заявление написал: хочу на фронт, мол. В районе не отпускают, спрашивают: «А кто председателем будет?» Он и говорит: «Мамашу мою рекомендуйте, все согласятся». Ну, да что обо мне-то… Так по его и вышло.
– Тетя Маша! Еще и про себя расскажите! – послышались голоса.
– В сорок втором году зимой прислали мне похоронную на Федю. Прочитала я – да так и подкосилась. Спасибо, люди у нас хорошие, помогли… После из части письмо пришло. Товарищи Федины писали. Вот оно, письмо это…
Тетя Маша достала из кармана сверточек, развернула.
– Может, прочитает кто? Глаза у меня уж не те, да и разволновалась, как вспомнила.
Читать дали Наде Скворцовой. Зазвенел ее звонкий голосок: «Дорогая Мария Егоровна! Мама ты наша родная! Мы знаем, как вам горько сейчас. И утешить не в силах. Одно только скажем – настоящего сына вы вырастили. Знайте, что подвиг он совершил большой. Надо было огонь нашей артиллерии корректировать. Он устроил наблюдательный пункт на самой передовой, стал передавать команды. А немцы в это время прорвались, окружили его. Федор Матвеевич стрелял до последнего патрона. Потом, когда уж ни одного не осталось, подождал, пока фашисты поближе подойдут. Ранен он был, но собрал последние силы и, когда враги окружили его, взорвал гранату. И себя и фашистов похоронил…»
На следующий день школьники строем пришли к правлению колхоза. Учительница, Мария Ивановна, сказала председателю и членам правления:
– Мы решили восстановить памятник первому председателю нашего колхоза. Сами сделаем его, только помогите материалами…
Теперь, закончив работу на колхозном лугу или в поле, ребята спешили к центру села, где строили постамент. А в школьной мастерской трудился Вася Виноградов – начинающий скульптор. Он сделал бюст, и старики признали, что Матвея Захаровича, пожалуй, можно узнать. Кто-то предложил поставить рядом и бюст его сына – Федора.
И вот стоит в центре села памятник отцу и сыну. А к Донину мосту привезли ребята большой камень. Месяца два тесали его. Высекли всего четыре слова: «Пуля бессильна перед тобой».
Так нашли ребята героев в своем селе, далеком от мест, где проходил фронт. Оживили они память о людях, отдавших свою жизнь за них, за их счастливое будущее. А теперь продолжают поиски других героев. Конечно, они найдут имена тех, кому еще надо воздвигнуть памятники.
Ветер в лицо
Поезд летит в темноту. Колеса монотонно отбивают чечетку на стыках рельсов. Много суток идет эшелон с людьми, в состав которого включены и платформы с важным воинским грузом. На одной из них – часовой. Свежий ветер бьет ему в лицо, летят навстречу огромные мачты электропередач, придерживая на своих могучих плечах провода. Поезд то бежит по высокой насыпи, то ныряет в лощину. Будто гигантская игла прошивает перелески, скрывается в толще лесных массивов.
Солдат поправляет карабин, щурит глаза от прохладного сентябрьского ветра.
– Смот-ри, смот-ри, смот-ри, – отстукивают колеса.
Вокруг – ни души. Часовой – на посту. Все в порядке. Только звездочка скрылась за тучей. Днем солнце светило, а сейчас похолодало. Дождь будет. И правда, вот уже первые капли забарабанили по плащу. Одна, холодная, попала на шею, стекла за воротник. Солдат зябко повел плечами. Парень хлипковат с виду, о таком не скажешь, что богатырь. Даже наоборот: самый короткий ремень ему впору, самая узкая гимнастерка – его. Подвижное, маленькое лицо. Но уж зато взял высотой! Сослуживцы удивляются, как он на лыжах бегает, даже спортивный разряд имеет.
А колеса стучат:
– Смот-ри, смот-ри, смот-ри…
Но комсомолец Геннадий Миронов не впервые на этом подвижном посту. Сын солдата, прошедшего боевой путь до Берлина, участника боев на Дальнем Востоке, Геннадий тоже, как отец, исколесил многие районы, тысячи километров за его спиной. Для него эта ночь – обыкновенная служба, хотя и в ней можно найти и романтику, и глубокий смысл. Вспомнилось, как увлеченно рассказывал об этой службе заместитель командира по политической части майор Железнов. Солдат несет службу, а перед ним – вся Родина на виду: шумные города, новостройки, бескрайние поля, тайга… Широка, красива, богата Родина, которой служит солдат!
Есть в его службе и свои трудности: по многу дней длятся рейсы. Мелькают станции, города, а ты – ни в кино, ни в увольнение… И – ни одного письмеца, пока не возвратишься в родную часть. Да когда это будет?
Поезд замедляет ход. Останавливается на разъезде. С подножки соседнего вагона кто-то спрыгнул. Ага, сержант Константин Смирнов. Командир отделения. Он ответственный за охрану груза, за часовых. А всего-то их четверо в этом рейсе. Сержант спросил:
– Не замерз? До следующей станции далеко.
– Ничего.
– Ну смотри.
Сержант скрылся в вагоне, громыхнул дверью. И снова поезд мчится в темноту. Мелькают высокие пролеты моста. Грохот усиливается, когда через несколько минут платформа ныряет в туннель.
До смены еще далеко, но стоять хоть всю ночь можно. Зимой хуже: и в тулупе, а мороз все равно пробирает до костей. Машины, словно ледяные глыбы, стоят на платформе. Брезент заиндевел… Прыгай не прыгай – все равно не согреешься. Вот уж когда остановки ждешь как манны небесной! Но тогда кажется, что поезд ползет медленно, будто черный червяк, по заснеженному, белому полю.
Служба…
Кажется, вот-вот заснешь, и – конец. Превратишься в статую.
– Смот-ри, смот-ри, – выстукивают колеса.
И смотрит солдат. Да не назад, не отвернувшись от ветра, а вперед, подставляя его колючей злости свое лицо.
На бровях – льдинки…
Да не задремал ли на миг солдат? Геннадию кажется, что на остановке он бежит в теплушку, снимает тулуп, растирает у печки озябшие руки.
Там рядовой Иван Доркин протягивает горячую кружку:
– Гена, чайку! Ух, злой! Сразу согреешься.
И сержант Смирнов неторопливо потягивает кипяток. И рядовой Миронов. А Доркин доволен: это он, «дорожный повар», приготовил такой вкусный чай… Иван Доркин, как и Геннадий, до армии окончил училище механизации и работал трактористом. Об этом любит рассказывать, а как увидит, что другим надоело, на разные истории переходит. Не остановишь. Дорога длинная. Тут только вспоминай да подбрасывай истории посмешнее.
– Хотите, расскажу, как в первый раз в самостоятельный рейс отправился, на пахоту? – спрашивает Иван. – А если хотите, слушайте. Подъехал это я к полю. Лихо так подкатил, будто на легковой. И вдруг встал мой трактор как вкопанный. Чихнул два-три раза и заглох. Уж я вокруг него ходил-ходил, а потом побежал за бригадиром. Он покопался в коробке передач, выяснил: у меня сразу две скорости включились. Ладно бы он один посмеялся, а то – девчатам сказал. Вот и подхватили они: «Наш Ваня на двух скоростях работает, а с места ни «тпру», ни «ну».
Солдаты смеются. Смеется и сержант. Но вдруг хмурится. Видно, опять вспомнил, что эшелон скоро пойдет по его родным местам и будет станция, от которой до его села километров пятнадцать всего. Дал бы заранее телеграмму, отец обязательно пришел бы на станцию. Но солдаты знают, что сержант жалеет отца и потому не дает телеграммы: три минуты свидания – чего старику тащиться за столько верст? Так вот и ездит уже несколько раз сержант мимо родной избы…
Однако стоп. Стоп! Где он сейчас, сержант Смирнов? А где Иван Доркин с горячим чаем? Где эта теплушка с нагретой печкой?.. Видит Геннадий платформу, а на ней накрытая брезентом техника. И вовсе сейчас не мороз, а дождь, и поезд летит в темноту.
Геннадий зябко повел плечами. Надо же так: сон наяву увидел. Устал, пожалуй. Сержант предлагал сменить, да вот отказался. Выходит, зря. Перегон-то и верно длинный. Геннадий заступил на пост в двадцать два, а сейчас сколько? Ого, скоро час ночи! Солдат поправляет воротник плаща. Чего там – зимой, и сейчас не худо будет кружечку горячего чая выпить в вагоне. Доркин будет его менять. Наверное, уже плащ надел и карабин взял… А уж о чае обязательно позаботился. Хороший он, Иван Доркин.
А поезд летит в темноту. И стучат монотонно колеса…
«А как там наши? – думает солдат о тех, кто остался в части. – Беспокоятся, наверно, особенно командир роты…»
Перед отъездом он сам инструктировал отправлявшихся в дальний путь.
– Бдительность и дисциплина! – подчеркивал ротный. – Вы останетесь на несколько недель без командира, и контроль за вами один: ваша совесть. Не подведите наш коллектив и помните: солдат – всегда солдат.
Сержанту Смирнову не приходится волноваться. Солдаты подобрались что надо! Кто не на посту – занимается, изучает уставы, материальную часть оружия. На больших остановках иногда даже отрабатывают строевые приемы с оружием. Утром сержант подает команду:
– За газетами! Кто сегодня во внутреннем наряде?
В вагоне появляется кипа свежих газет. Сосредоточенно читают, делятся впечатлениями. Потом – час «инспекторской»: спрашивают друг друга, проверяют, «гоняют» по учебным вопросам. Вчера сержант устроил экзамен на знание карабина. Остался доволен ответами. Завтра по уставу спросит. «Надо повторить материал», – думает Геннадий.
А поезд мчится в темноту. Под монотонную музыку колес укачивает солдата. Он борется со сном. Вспоминает свои первые шаги… В общем-то самые обычные. Вспоминает рассказы отца, Михаила Кузьмича, о том, как тот участвовал в боях с фашистской Германией и с империалистической Японией… И о себе вспомнил, хотя очень куцая у него еще биография. Школа, училище механизации на Смоленщине, свое родное село Доброе. Здесь Геннадий работал трактористом, отсюда призывался в армию.
Проводы удались на славу. Звенели песни, заливалась гармошка, танцевать старались по-модному. Мать, Мария Михайловна, всплакнула:
– Служи, сынок, хорошо. Обещаешь мне?
– Обещаю, мама. Только плакать не надо. А ты обещаешь?
– И я обещаю, – улыбнулась сквозь слезы мать.
Дождь усилился. Стало еще холоднее. Поправляя ворот плаща, Геннадий взглянул вдоль состава. Где-то впереди едва приметно мелькал огонек. Эшелон только что вырвался из лесного массива и шел по открытому месту. Здесь ветер еще сильнее…
Геннадий всмотрелся в циферблат часов. Все же медленно ползут стрелки. Перевел взгляд на мелькающие вдали огоньки. Станция? Но почему один огонек? Эшелон пошел по дуге. И опять этот же огонек. Букса? Состав выпрямился, пламя на секунду скрылось, потом появилось снова. Оно становилось все ярче и уже доставало острыми языками до платформы. Еще минута-другая – и пламя перебросится на деревянную платформу. А если букса перегорит на таком ходу – крушение неминуемо.
Часовой дернул ручку стоп-крана, но поезд даже не сбавил скорости. Стоп-кран не сработал. А поезд, кажется, еще быстрее пошел. Громче застучали колеса, сильнее запылало пламя.
Мгновенно принято новое решение. Геннадий вскидывает к плечу карабин. Выстрел, второй, третий… Но за грохотанием вагонов, за шумом дождя никто не слышит выстрелов. Кажется, крушение неминуемо.
Солдат снимает плащ, забрасывает карабин за спину. Спускается на автосцепку, ложится на нее. Будто прилипает к холодному мокрому железу, крепко держится одной рукой, а другой, свободной, тянется к тормозному шлангу. Не удается.
Из-под колес летят искры – маленькие огненные стрелы; в лицо солдату ударяют камешки.
А состав мчится на огромной скорости. Раздувается пламя. Сейчас оно перекинется на платформу. До критической точки раскалится ось. Катастрофа? Уже? Так скоро? Нет, катастрофы пока еще нет, она наступит, если товарищи в вагоне не услышат сигнала. Или если Геннадий не разъединит тормозное устройство.
Он снова тянется к тормозному шлангу. Он уже висит вниз головой, оглушенный стуком колес, шумом ветра. В висках стучит. Рука судорожно обнимает холодный металл…
Последнее усилие. Солдат наконец схватился за шланг, разъединил его. Воздух засвистел в тормозах, состав стал медленно останавливаться. Пламя, охватившее буксу, поднялось еще выше, осветило нагоны. Геннадий спрыгнул на землю и плащом начал сбивать пламя.
На помощь со всем караулом уже бежал сержант Смирнов. Скомандовал:
– Убирайте набивку!
Геннадий вытянул из осей легковоспламеняющуюся набивку, а сержант залил ее из ведра, которое захватил с собой.
Когда подбежали машинист и вся поездная бригада во главе с бригадиром, очаг пожара был уже ликвидирован, но ехать было нельзя: ось была еще сильно раскалена.
– Еще бы несколько минут, и – конец, – покачал головой машинист. – На честном слове держалась.
– Не на честном слове, а на мужестве этих солдат, – уточнил бригадир.
Подошел начальник эшелона. Сообщил решение: подождать, чтобы остыла ось, и на малой скорости дотянуть до станции, а нам заменить вагон.
А пока что сержант сменил часового. Оказавшись в теплом вагоне, Геннадий долго молчал, приходя в себя.
Иван Доркин пошутил:
– Ну, Гена, теперь тебе орден дадут. Загордишься, наверно?
– Дай лучше чаю, – Геннадий наконец улыбнулся.
В части солдат ожидали письма. За несколько недель их накопилось много. Два письма от матери получил Геннадий. И в том, и в другом – один вопрос и просьба одна: как, сынок, тебе служится? Служи, сынок, хорошо. Геннадий ответил, что служится хорошо, а давно не писал потому, что был в служебной командировке. А вот о том, как на ходу поезда гасил буксу и предотвратил крушение, – даже не заикнулся: может, позабыл, а может, посчитал обычным делом.
