Текст книги "Кносское проклятие"

Автор книги: Дмитрий Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Когда я сообщил, что иду писать заявление, подозрительности у грека убавилось: как-никак жулики избегают связываться с полицией.

В полицейский участок мы отправились вместе. Хозяин все время порывался взять меня под руку, но я старательно избегал этого. Впрочем, вполне возможно, он хотел это сделать исключительно из опасения, что я сбегу посреди дороги.

В полиции я повторил свой рассказ и даже расцветил его подробностями: как выглядели преступники, в какой именно позе я находился, когда меня ударили по голове тупым предметом. Из собственной практики знаю, что любые полицейские обожают такие вещи и всегда старательно заносят их в протокол. Потом можно показать начальству – вот как мы старались…

Неприятно сидеть в комнате среди нескольких людей, которые смотрят на тебя с подозрением, явно не верят ни единому твоему слову и даже не пытаются это скрыть.

Но не мог же я рассказать правду? Как бы посмотрели на меня после рассказа о таинственной пещере, где сидели голые люди в волчьих масках, а женщина танцевала и что-то кричала на непонятном языке?

И вообще, что вынюхивал вблизи деревни Сарандаки русский гражданин Стрижаков?

Нет, тут возникла бы такая масса дополнительных вопросов, что финал мог стать совершенно непредсказуемым. А выбор между камерой в греческой контрразведке и палатой в казенной психбольнице меня категорически не устраивал…

Поэтому рассказ мой был строг и лаконичен. Глупый русский турист Олег Стрижаков заехал далеко в горы и там, остановив машину на дороге, вышел пописать. Пока он облегчался, сзади подъехали два преступника и ударили его тупым предметом по голове. Все, больше турист ничего не помнил.

Тупо? Да. Неправдоподобно? Ну, это как сказать…

А по закону ничего сделать нельзя. До тех пор, пока не будет доказано обратное. А поскольку обратное скорее всего доказано быть не может, версия гражданина Стрижакова остается единственной и неповторимой.

Впрочем, на мое счастье Крит – это остров. Машины здесь практически не угоняют, потому что с ними ничего нельзя сделать. За пределы острова угнанную машину не вывезешь, а разбирать на запчасти опасно и невыгодно.

Зоя ждала меня в кафе напротив управления полиции, откуда я вышел через час. Рубашка прилипла к спине, потому что все-таки некоторое неудобство я испытывал. Частный сыщик может и умеет лгать, но в течение часа испытывать на себе враждебные взгляды и отвечать на каверзные либо презрительные вопросы – это удовольствие далеко не из лучших.

– Обошлось? – спросила Зоя. Она сидела за столиком на солнышке и при виде меня сдвинула с носа темные очки. Перед ней стоял высокий бокал с соломинкой.

– Пина-колада, – пояснила девушка, поймав мой вопросительный взгляд. – А тебе я пить не советую. Предстоит тяжелая ночь: Агафья производит впечатление требовательной барышни.

– Э-э, – вздохнул я, окончательно раздавленный событиями утра. – Ну сколько можно? Давай поговорим о деле.

– О Властосе? – уточнила Зоя. – Он пропал, как мы с тобой уже заметили. Полагаю, найти его удастся по месту постоянного проживания, а именно в деревне Сарандаки, куда ты не доехал. Кстати, рядом будет и его сестра Евдокия.

– Сделаем вторую попытку? – спросил я.

– Ничего другого нам не остается. Нужно оказаться в этой деревне. Поговорить с народом, и вообще…

Зоя насмешливо посмотрела на меня.

– А ты представляешь себе, что такое греческая деревня? – спросила она. – В особенности на Крите? Это совсем не то, к чему ты привык.

– О чем ты?

– Люди здесь живут рядом, но не вместе, – пояснила девушка. – Чувствуешь разницу? Здесь никогда не было крестьянской общины с ее круговой порукой. Не было колхозов. Тут люди живут семьями, а о соседях вообще могут знать очень мало. Их это не интересует.

– К чему это ты?

– К тому, что, как ты выразился, поговорить с народом вряд ли удастся, – усмехнулась Зоя:

– Народ скорее всего попросту ничего не сможет тебе сообщить. Только Властос и мать Димиса.

– Его мать умерла, – вздохнул я. – По крайней мере так мне сказал один из соседей. Я ведь был почти совсем рядом.

– Кто-то очень не хотел, чтобы ты доехал до этой деревни – многозначительно заметила Зоя. – Кстати, ты не боишься снова ехать тем же маршрутом? Или собираешься быть поосторожнее?

Она внимательно посмотрела на меня, и я отвел взгляд. На Зое было короткое платье ярко-оранжевого цвета, которое очень шло к ее рассыпавшимся по плечам светло-золотистым волосам.

И эта девушка накануне спасла меня! Презрев опасность, смело полетела сюда с практически незнакомым человеком, мчалась в машине в неизвестность, чтобы в конце концов стать свидетельницей перестрелки и моего вызволения!

– Собираюсь быть поосторожнее, – заверил я.

Зоя была совершенно права. Что мешает преступникам устроить ловушку во второй раз? Хотя бы точно такую же, как первая? Горная дорога узкая, там не разъедешься…

Мне не хотелось звонить Вазгену, просить его помощи. Это у нас не очень принято: взялся за какое-то дело, получил деньги – так не утруждай других людей. Но в данном случае было очевидно – без посторонней помощи мне не обойтись.

– Ты где, дорогой? – послышался в трубке вальяжный голос Вазгена. – Куда пропал? Давно мы с тобой никуда не ходили выпивать. Кстати, знаешь, я ведь все-таки поимел ту девочку. Помнишь ее?

– Кого? – не сразу понял я.

– Ну, ту девочку из ресторана, которая танец живота танцует, – пояснил Вазген. – Она еще тогда мне понравилась. Пальчики оближешь!

Мой товарищ был в своем репертуаре и явно находился в привычном для себя расслабленно-благодушном настроении.

– Слушай, – сказал я, покосившись на Зою. – Я звоню тебе с Крита. Понимаешь? Я сейчас на Крите.

– Так что же? Очень хорошо, – заметил Вазген. – Там хорошая погода? У нас тут начались дожди, даже заморозки по ночам обещают.

– У меня возникли проблемы, – сказал я, и мой собеседник в Петербурге умолк насчет девочек и погоды.

– Какого рода? – спросил он, мгновенно посерьезнев.

– А у тебя есть кто-нибудь на Крите? – на всякий случай поинтересовался я, почти точно зная ответ. Вазген много раз, посмеиваясь, говорил, что у него длинные руки…

– Решаем вопросы, – после недолгой паузы коротко сказал он.

В двух словах я описал возникшие затруднения. Старался говорить весело, чтобы молча слушавшая наш разговор Зоя не решила, что я испуган.

– Насчет угона машины – фигня, – заявил Вазген. – Это я тебе чисто конкретно говорю, в натуре. Ты же ни в чем не виноват, страховка в порядке. Юриста тебе сделаем, поможет. А вот насчет поездки в какую-то деревню… Тебе нужен эскорт?

– Желательно, – отозвался я. – И надежный. Кажется, меня подстерегают серьезные люди.

С минуту в трубке царило молчание. Мне показалось даже, что я слышу, как Вазген задумчиво щелкает клавишами своего компьютера.

– Ты где находишься? – уточнил он. – В Ираклионе? Красивое название… Ага, сейчас, сейчас…

– Значит, так, – сказал Вазген наконец. – Запиши адрес… Вот он. Ираклион. Агиос Параскевас, дом девятнадцать. Фирма «Лаверна». Спроси там Ашота Окимяна, я ему сейчас про тебя малявку намылю.

– Это охранная фирма?

– Какая тебе разница? – ответил Вазген. – Свой человек, сходи к нему. Он мне немножко должен по жизни, так что поможет. Юриста найдет и эскорт обеспечит.

Я поблагодарил старого приятеля, но напоследок не удержался, вспомнив давний разговор с Корзуновым.

– Кстати, – сказал я. – Насчет той танцовщицы. Ты бы сходил к доктору, проверился. Возможны варианты.

– А ты откуда знаешь? – изумился Вазген.

– Говорят, – хмыкнул я и отключился.

Улица Агиос Параскевас находилась на другом конце города, и мы шли туда почти час. Зоя молчала всю дорогу. Может быть, услышала в трубке, что Вазген говорил о танцовщице, и теперь дулась, подозревая, что я такой же развратник, как мой товарищ. Что ж, имела право, особенно после встречи с раскованной Агафьей и ее шуточками насчет постели…

Только в конце пути Зоя подала голос.

– А это надежные люди? – спросила она. – Ты в них уверен?

– Их порекомендовал Вазген, – ответил я, – а это значит, что гарантия как в банке. Я вообще редко обращаюсь за помощью к приятелям, а уж к Вазгену и вовсе никогда не обращался. Он очень надежный человек.

– Я не уверена, можно ли ему доверять, – напряженно заметила Зоя, и я рассмеялся. Все-таки женщины неисправимы в своих предрассудках!

– Вазгену нельзя доверять только в одном случае, – сказал я. – Если поручить ему сопровождать группу юных красоток с тонкими талиями и большими бюстами. Тогда Вазген может не удержаться, и все девушки в течение суток утратят невинность.

– По-моему, развратный человек ненадежен и во всем остальном, – мрачно произнесла Зоя и пристально посмотрела мне в глаза. – Я не права?

– Нет, не права, – заверил я. – Конечно, сейчас век эмансипации. Женщины добились равных прав с мужчинами и выполняют ту же работу. Есть женщины – государственные деятели, летчики, полицейские и так далее. Но все-таки нельзя забывать о том, что физиологически, а значит, и психологически мужчины и женщины устроены по-разному. Глупо делать вид, что это не так.

– Пусть так. И что же? – нетерпеливо спросила Зоя, и ее голубые глаза потемнели. Она была раздражена.

Мы уже почти дошли по узкой улице до нужного нам дома и остановились на замощенном плиткой тротуаре. Нужно было договорить до конца, объясниться. Можно было вообще уйти от этого разговора, но мне этого не хотелось, и я чувствовал, что Зое тоже.

– Наверное, женщина иначе чувствует себя, – сказал я. – Для средней женщины секс значит гораздо больше, чем для среднего мужчины. Она вкладывает больше души. Поэтому если женщина все время спит с разными мужчинами, ходит по рукам, как говорится, – то она шлюха, однозначно. И ей действительно нельзя доверять во всем остальном. А для многих мужчин секс и остальная жизнь – это совершенно разные вещи. Оторванные друг от друга. Гражданская, мужская честь и достоинство – это одно. А секс – совсем иное, чистая физкультура…

– Какая гадость! – не выдержав, перебила Зоя. – И как смачно ты об этом говоришь, как убежденно! Апология мужского шовинизма и сексуальной распущенности.

– Я совсем не защищаю разврат, – вздохнул я. – И сам не люблю развратников, осуждаю их. Но нужно быть справедливым, это полезно хотя бы для того, чтобы правильно оценивать людей. Например, мой друг Вазген слаб по женской части, но во всем остальном он благородный и умный человек.

– Это ты осуждаешь разврат? – покачала головой Зоя. – А как насчет этой красотки Агафьи? Не успел прилететь, как уже забрался к ней в постель. И как ты только ухитрился сделать это так быстро? Или верно говорят, что дурное дело нехитрое?

Я, конечно, мог бы возразить, что у Зои короткая память и двойные стандарты. Не она ли сама с вызовом в голосе и глазах в первую же минуту знакомства сообщила мне, что стала любовницей Димиса Лигуриса, едва его узнав?

Но говорить этого я не стал. Не все нужно произносить вслух: понимание этой простой истины приходит с возрастом… Пусть ты тысячу раз прав и можешь сказать нечто весьма точное и остроумное. Не надо, сдержись. Подумай, так ли важно тебе сейчас настаивать на истине и справедливости?

Наступи на горло собственной песне, потому что одной не вовремя или неосторожно сказанной фразой можно сломать отношения с человеком на всю оставшуюся жизнь. Так ли уж важна правда, которую ты непременно хочешь сообщить?

– Проехали, – сказал я. – Будем считать, что обмен мнениями состоялся. Пришли, вот этот дом.

Мастер татуировки

Ашот Овакимян сидел на круглом крутящемся табурете в пустой комнате с побеленными стенами. Он был похож на маленькую печальную обезьянку с тусклыми темно-карими глазами. Щуплый, как мальчик, невысокого роста, с тонкими руками, торчавшими из коротких рукавов рубашки. Смуглое лицо Ашота было в морщинах.

Кроме табурета, на котором сидел хозяин, в комнате стояла только узкая скамейка, на которую нам с Зоей и было предложено сесть.

Все стены были увешаны некими черно-белыми рисунками, про которые я не сразу понял, что это такое. Потом, приглядевшись к Ашоту, догадался – он был поклонником татуировки. Насколько видно было из-под одежды, все его тело было буквально испещрено рисунками. Неведомые знаки, извивающиеся змейки и скорпионы, женские груди сливались в причудливую картину. Надо полагать, что если бы Ашот разделся, его маленькое тщедушное тело можно было бы разглядывать как произведение искусства.

На стенах же висели картинки для татуировки.

– А-а, это, – махнул рукой хозяин, перехватив наши заинтересованные взгляды. – Я когда-то был профессиональным художником. Занимался татуировкой, сам разрабатывал рисунки. Здесь все – мои, – с гордостью добавил он, кивнув на стены. – У меня был тату-салон. Теперь уже не то, много не заработаешь.

По-английски Ашот говорил бойко, даже лучше, чем я, а у меня неплохая практика. В отличие от Северной Европы в Южной английский язык не слишком популярен, так что это настоящая удача – встретить англоговорящего человека. В этом смысле с Ашотом нам повезло.

Он перевел на меня свой темный взгляд и с восточной мягкостью поинтересовался:

– Как поживает Вазген? Давно не виделись.

Потом, не дожидаясь моего ответа, так же вежливо спросил:

– А как поживаете вы? Давно приехали на Крит?

Нужно обладать некоторой привычкой к общению с восточными людьми, чтобы понимать, что подобные вопросы не имеют никакого значения. Строго говоря, на них можно не отвечать, потому что собеседник ответа и не ждет.

Если начать отвечать, тебя затем спросят, как поживают твои родственники и здоровы ли твои друзья. Такой разговор можно продолжать до бесконечности.

– У нас две проблемы, – начал я. – Вазген посоветовал обратиться за помощью к вам.

В открытую дверь комнаты заглянул мальчик лет десяти, и Ашот небрежно сказал ему что-то.

Через минуту мальчик вернулся, неся в одной руке откупоренную бутылку пива, а в другой – бутылку кока-колы. Пиво он молча отдал мне, а кока-колу – Зое.

Когда все восточные тонкости ритуала были соблюдены, я рассказал нашему новому другу о возникших трудностях. Он сидел молча, прикрыв глаза, и кивал, как будто ему уже тысячу раз приходилось все это слушать.

– С машиной можно решить, – сказал он наконец, приоткрыв один глаз. – Завтра с утра юрист этим займется. Нужно будет немножко денег, чтобы все остались довольны и вас уже больше не беспокоили. Ага? – Он открыл второй глаз и вопросительно уставился на меня.

Ага, что ж тут непонятного. Я, чай, не из Голландии приехал, понимаю такие вещи.

– Насчет вашей поездки в Сарандаки, – перешел Ашот ко второму вопросу повестки дня. – Вам очень нужно туда поехать?

– Очень, – заверил я, и Ашот Овакимян задумчиво почмокал толстыми губами.

– Мне это не нравится, – заявил он. – Знаете, сегодня утром по телевизору передавали, что найдена машина с убитым человеком. Обычно такое редко случается, у нас тихое место.

Он умолк, испытующе глядя на меня и на Зою. Из темных глаз изливалась неизбывная грусть…

– Мы не имеем к этому никакого отношения, – твердо произнес я, глядя в глаза хозяину.

Он помолчал, и лицо его сделалось еще печальнее.

– Конечно, не имеете, – сказал он. – Я так и думал. Просто мне не нравятся перестрелки в горах. И найденные полицией трупы на дорогах. Нет, не нравится мне это. А рисковать своими людьми мне не нравится еще сильнее. Тысяча евро.

Последние слова были сказаны без всякой паузы и тихо, как бы невзначай, так что неподготовленный человек вообще бы не услышал.

– Наличными? – спросил я.

Ашот взглянул на меня с таким видом, как будто готов был немедленно разрыдаться.

– А вы хотели бы перевести мне деньги через банк? – тонким голосом осведомился он. – С указанием, за что именно этот платеж?

Зоя нервно засмеялась. Видно было, что ей в новинку присутствовать при подобных переговорах и она чувствовала себя не в своей тарелке. Она сидела рядом со мной, и я, даже не касаясь ее, ощущал, как напряжено ее тело.

Достав из кармана бумажник, я медленно отсчитал тысячу стоевровыми кредитками.

– Мы хотим поехать в Сарандаки завтра с утра, – сказал я. – В девять утра мы выйдем в холл. О'кей?

Ашот кивнул, встал со своего табурета и подошел ко мне. Стоя он казался совсем маленьким: со спины его можно было бы принять за ребенка. Взяв деньги, он сунул пачку к себе в задний карман джинсов и впервые за всю беседу улыбнулся.

– А расписка? – внезапно, словно проснувшись, спросила по-русски Зоя, поворачиваясь ко мне. – Ты не будешь брать у него расписку? Все-таки тысяча евро…

Я отрицательно покачал головой.

– Ты вообще веришь в то, что он способен как-то нам помочь? – с сомнением продолжила Зоя, выразительно обводя глазами пустую комнату с развешанными рисунками. – Ты уверен, что мы обратились по адресу?

– Думаю, все будет нормально, – сдержанно отозвался я, покосившись на Ашота, стоявшего рядом.

Он молча смотрел на нас немигающими шоколадными глазами. Вежливо подождав, пока мы окончим наши переговоры по-русски, он чуть качнулся вперед и ровным голосом негромко осведомился:

– Вас устроит бронированный «ниссан»? Два моих юных друга будут рады покатать вас до Сарандаки и обратно.

– Они будут вооружены?

Видимо, на каждого посетителя у Ашота была отпущена только одна улыбка, потому что лицо его снова стало неимоверно печальным. Он склонил голову, и змейки на его шее задвигались.

– Два крепких парня с автоматами и бронированный джип, – произнес он с тяжелым вздохом. – Что еще нужно для обеспечения безопасности? Если вам этого мало, то обратитесь в местный гарнизон: я слышал, что у них есть танки.

– Все в порядке, – заверил я. – Кстати, скажите, а почему ваша фирма называется «Лаверна»? Ведь насколько я помню, Лаверна – это древнегреческая богиня, покровительствующая ворам и мошенникам. Разве не так?

– Нет, – в последний раз, явно в качестве бонуса, улыбнулся нам Ашот. – Лаверна – покровительница вообще всех людей, которые живут риском. Людей удачи. У меня детективное агентство, а разве в работе детектива нужно меньше удачи и везения, чем в работе вора и мошенника?

Теперь уже я сам не смог удержаться от улыбки.

– Я ведь тоже частный детектив, – признался я. – Никогда прежде не думал, что моему ремеслу покровительствует та же богиня, что опекает преступников.

– Теперь вы это знаете, – пожал плечами Ашот, глядя на меня снизу вверх – его седая голова торчала на уровне моих плеч. – Можете приносить жертвы Лаверне. Богине все равно, вор вы или детектив. Она покровительствует удаче.

Мы попрощались, и, уже выходя, возле самой двери я увидел повешенный на стену документ в металлической рамке. Он одиноко висел среди изображений скорпионов, жаб и голых красавиц, но по выбранному месту было заметно, что хозяин дорожит им.

Документ гордо возвещал, что в сентябре девяносто второго года гражданин Овакимян Ашот Акопович с отличием закончил курсы художественной татуировки. В связи с чем квалификационная комиссия города Новосибирска выдала ему настоящий диплом. Председатель комиссии Иванов, секретарь Мартынова.

Какого черта мы все это время разговаривали по-английски?

Зоя увидела документ одновременно со мной, впилась в него взглядом – и мы не сговариваясь обернулись к Ашоту, успевшему сесть обратно на свою крутящуюся табуретку, как птица на жердочку.

Спокойно встретив наши изумленные взгляды, он поднял правую руку и помахал ею в прощальном приветствии. Сморщенное лицо его было по-прежнему пропитано мировой скорбью…

Музей древностей

Больше всего меня беспокоило таинственное исчезновение Властоса. Этот человек возник ниоткуда и исчез в никуда.

Уехал к себе в деревню? Конечно, завтра мы это проверим. Но почему? Зачем он скрылся сразу после того, как спас меня?

Поделившись опасениями с Зоей, я рассказал ей свой самый любимый анекдот. Точнее, любимых анекдотов у меня несколько, но этот – сугубо профессиональный, прямо относящийся к моей работе. Кстати, мне рассказал его Вазген еще в дни нашей бурной юности.

Однажды зимним днем птичка замерзла и упала на землю. Она бы сразу погибла, но проходившая мимо корова шлепнула свою лепешку прямо на нее. Оказавшись в теплом коровьем навозе, птичка отогрелась и радостно зачирикала. Это чириканье привлекло кошку, которая вытащила птичку и ее сожрала.

Из этой истории следуют три мудрых вывода. Не тот твой враг, кто тебя обделал. Не тот твой друг, кто тебя из дерьма вытащил. Попал в дерьмо – не чирикай.

– И к чему этот анекдот? – спросила Зоя, заморгав глазами.

– В данном случае я говорю о втором пункте – ответил я. – А именно о том, что не тот твой друг, кто вытащил тебя из дерьма. Властос вытащил меня из лап каких-то уродов, но потом загадочно исчез, и поэтому я не так уж уверен в том, что он нам друг. Какова его роль во всей этой истории? Мы не знаем, а раз так, то логично будет предполагать, что Властос многое скрывает и уже потому весьма подозрителен.

Агафья ждала нас у входа в музей. На часах было ровно шесть, посетители давно разошлись. Миновав охранника, которому наша провожатая что-то сказала, мы прошли в вестибюль.

Очаровательная гречанка была одета в белое платье, сшитое в стиле пятидесятых годов. Узкая талия туго затянута, а снизу платье пузырится колоколом, создавая ощущение воздушности. В таком платье щеголяла героиня «Римских каникул».

Волосы были забраны вверх, оставляя высоко открытыми лоб и затылок – по древнеримской моде, – и завязаны узлом на самой макушке.

Я невольно сравнил стоявших рядом молодых женщин. Высокая блондинка Зоя с ее статной фигурой и длинными крепкими ногами, как у породистой кобылицы, а рядом с ней – миниатюрная брюнетка Агафья: нос чуть с горбинкой и страстно раздувающимися крыльями, гибкое смуглое тело и обжигающие, как угольки, глаза.

Зоя и Агафья улыбались друг дружке и даже обменялись рукопожатием, но я уже знал, какой у них темперамент, и понимал, что расслабляться нельзя – пробегающие между двумя женщинами искорки в любой момент могут вызвать короткое замыкание и взрыв…

Через открытые двери виднелась анфилада безлюдных залов, в которых сосредоточены все критские археологические раритеты.

– По-настоящему раскопки начались на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, – пояснила Агафья, – когда сэр Артур Эванс обнаружил под толщей земли руины Кносского дворца, он нашел многочисленные предметы материальной культуры минойской цивилизации. Постепенно было принято решение разделить объекты исследования. На месте развалин Кносского дворца остались собственно развалины – фрагменты стен, лестниц, полов, жертвенников, печей и так далее. А все найденные там предметы, включая ювелирные изделия и произведения искусства, свезены в этот музей.

Агафья приглашающе взмахнула рукой. Мы медленно двигались за ней по анфиладе музейных залов, и в каждом можно было лишь поражаться обилию выставленных артефактов. Там было оружие – бронзовые наконечники стрел, рукоятки мечей и сами мечи минойцев. Увидев несколько двухлезвийных топориков, я невольно вздрогнул. Изображение этого лабириса было вырезано на груди у несчастного Димиса, и таким же точно топориком собирались зарубить меня прошлой ночью.

Неужели минойцы воскресли?

– Вот знаменитая фреска, найденная на стене в одном из помещений Кносского дворца, – сказала Агафья, и указала на изображение, названное искусствоведами «Дамы в голубом». Несколько женщин, изображенных в профиль, в голубых одеяниях. Я перевел взгляд на Агафью и вдруг заметил, что сегодня ее волосы уложены в точно такую же прическу, как у «дам в голубом».

Удивительно, прошло тридцать четыре столетия, а подобная прическа способна и сейчас украсить женщину!

Мы шли мимо огромных глиняных сосудов, предназначенных для оливкового масла и вина, и я пытался представить себе этот загадочный народ, бесследно исчезнувший во мгле истории.

Минойцы – ровесники древних шумеров, вавилонян, хеттов и ассирийцев. Но от всех остальных культур и цивилизаций осталось многое, рассказывающее о них, а не только молчаливые куски глины и металла. Почему же минойцы были стерты с лица земли и из памяти человечества? Может быть, это было сделано намеренно? Но если так, то кем и с какой целью?

Мы увидели выставленный за стеклом знаменитый Фестский диск – круглую пластину, обе стороны которой были испещрены надписями, смысл которых никто не может распознать. Интересно, а Димис мог?

Наверное, мог. Не за это ли он поплатился жизнью?

Мне тут же вспомнились страницы, которые показывала мне Зоя в Петербурге. На них почерком восемнадцатого века были выведены точно такие же значки. И если на диске, найденном в Фесте, надписей все же не так много, то бумаги исписаны снизу доверху.

Какой-то сумасшедший дом! Кому в восемнадцатом веке могло прийти в голову писать на минойском языке? Кто мог знать этот язык и эту письменность?

Даже если предположить, что какой-то чудак – любитель древностей просто тупо копировал изображение минойских письменных знаков, то откуда он мог вообще их взять? Ведь Кносский дворец раскопали только в начале двадцатого столетия…

Дольше всего мы оставались у предметов религиозного культа. Здесь доминировали сделанные из золота и из бронзы изображения рогов и легендарного Минотавра – человека с головой быка.

– Эти рога, судя по всему – символ религии у минойцев, – рассказывала Агафья. – Огромные каменные рога украшают Кносский дворец, бывший одновременно и святилищем. Надо сказать, что рога – это символ жертвоприношения, который присутствует и в религиях других народов. Например, в иудаизме. В псалмах 27 и 117 говорится о рогах посвящения, которыми были украшены каменные иудейские алтари.

– Так их религия была похожа на иудейскую? – спросил я.

Агафья сдержанно усмехнулась, а Зоя дернула меня за руку.

– Ты же знаешь, что нет, – с упреком сказала она. В эту минуту она была похожа на жену, которая внимательно следит за тем, чтобы муж не ляпнул при посторонних какую-нибудь глупость. Давно уже со мной такого не было, но я вдруг поймал себя на том, что меня это не раздражает.

– На что похожа религия минойцев, – ответила Агафья, – не знает никто. Скорее всего она вообще не была похожа на другие религии мира. Это было что-то совершенно особое, отдельное, не имеющее аналогов.

– А Минотавр? – не удержался я. – Лабиринт Минотавра не имеет религиозного значения?

– Никакого лабиринта Минотавра не существует, – улыбнулась Агафья. – Это выдумки писателей и художников, никогда не бывавших на Крите. Лабиринтом называют хаотическое сплетение помещений в подвалах Кносского дворца – вот и все. Кстати, для самих жителей дворец этот совсем не был лабиринтом. Что же до бедного Минотавра, то это совершенно другая история и к лабиринту отношения не имеет.

– А к чему имеет? – спросила Зоя.

– К жертвоприношению – сказала Агафья, сверкнув своими темными глазами. – Минотавр – символ жертвы. Человек с головой быка, то есть предназначенный для того, чтобы быть заколотым на алтаре.

Обещанная экскурсия оказалась неожиданно долгой, но время пролетело незаметно. Мы бродили по гулким пустым залам, свободным от посетителей, и перед нами разворачивались картины ушедшей культуры. Не знаю, какое впечатление все это произвело на Зою, но меня не оставляло сложное чувство, похожее на тревогу.

Конечно, я пришел сюда не случайно. С самого начала мне казалось, что убийство, которое я расследую, и вся цепь событий последнего времени непосредственно связаны с минойской цивилизацией. Правда, до визита в музей ощущение это было неясным. Как сказал бы Апостол Павел, я глядел на события «гадательно, как бы сквозь мутное стекло».

А в музее, среди минойских топоров, сосудов и причудливо раскрашенной керамики, я со всей очевидностью осознал: тайна, которую я пытаюсь разгадать, лежит где-то совсем рядом. Нужно лишь нагнуться и поднять с земли нечто «тайное, сокрытое в молчании»…

А что касается внутренней тревоги, то она не отступила ни на мгновение, как я ни старался отогнать от себя страх. Даже не знаю, как объяснить происходившее со мной в пустом и исполненном тишины ираклионском музее, где наши шаги и голоса разносились под высокими потолками залов, но страх, зародившийся в первые же мгновения, все рос.

От всех предметов исходили недобрые эманации. Я смотрел на черепки, изображения, на фрагменты оружия и чувствовал веяние непознанного зла. Зла затаившегося, невыразимо чуждого, как враждебны и чужды могут быть артефакты с далеких, освещенных холодным космическим сиянием планет.

Все приметы современного мира были налицо: электрические лампы, датчики противопожарной сигнализации на стенах, да и мы сами – дети нашего времени, но именно сочетание несочетаемого казалось столь зловещим. Как будто рядом с нашим миром находился и пристально смотрел на нас мир чужой, далекий и враждебный.

Я обрадовался, когда Агафья, посмотрев на часы, сказала:

– Ну вот, сейчас самое время. Уже стемнело, и мы можем отправиться на развалины Кносского дворца. Территория закрыта для посетителей, и нам никто не помешает.

– А не поздно? – с сомнением в голосе спросила Зоя, словно угадав мои мысли. – Может быть, лучше поехать туда как-нибудь днем?

Со снисходительной улыбкой Агафья смерила мою спутницу взглядом и, усмехнувшись, пояснила:

– Уж поверьте мне: днем совершенно другое впечатление. Толпа народу, и никаких тайн. Для того чтобы проникнуть в дух минойской культуры, требуются темнота и одиночество. Только тогда вы по-настоящему соприкоснетесь с загадкой минойцев. Впрочем, если вы чего-то боитесь…

Не договорив, Агафья сделала шаг ко мне и взяла меня за руку, отчего Зою буквально перекосило…

– Если вы боитесь, – продолжила Агафья, сжимая мою руку и уже откровенно ко мне прижимаясь, – мы с Олегом можем завезти вас в отель.

Я и сам не был в восторге от перспективы ехать куда-то в темноту. Не случайно же на завтрашнее утро была нанята охрана, чтобы сопровождать нас в Сарандаки. Но ведь и не скажешь красивой женщине, что боишься ехать с ней…

Зоя приняла вызов.

– Едем, – сказала она, решительно подошла и взяла меня под руку с другой стороны. – Очень интересно осматривать древние развалины ночью, – обратилась она уже ко мне. – Это будет романтично, правда?

Миновав охранника, мы вышли из музея, и Агафья повела нас через ярко освещенную улицу туда, где была припаркована ее машина. Признаюсь, в ту минуту мне кое-что показалось непонятным. В моем желудке начал действовать привычный моторчик, всегда указывавший на опасность.

«Что случилось? – спросил я у моторчика. – В чем дело? Что показалось тебе подозрительным?»

Моторчик помолчал, подумал.

«Почему Агафья – сотрудница музея – не поставила свою машину на служебной парковке? – сказал он. – Зачем надо было втыкать ее на соседней улице, в тесноте, чтобы потом идти туда?»