Текст книги "Алайцы на Айгоне (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

«Верблюд» остановил свою огненную карусель, чтобы не поразить лишившихся бронехода алайцев. В следующий момент они наблюдал за гибелью зенитной установки. Позади нее вдруг раскрылась земля. Наружу выползло что‑то безобразное, с оскаленными металлическими зубьями. Вращая сверкающими челюстями, подземный уродец рванулся к самоходке и разом перегрыз ее пополам.

Подоспевший «Пэх» успел вогнать коварного врага обратно под землю. Оружие пришельцев, похоже, не наносило сверхтяжелому бронеходу большого вреда. А вот имперская пушка выводила из строя одну за другой инопланетных машин‑роботов. После каждой подбитой цистерны бессильно замирало несколько «муравьев». Похоже, они как‑то связаны.

«Пэх» уводил врагов за собой, отвлекая их от останков «Котенка» и «Верблюда». Экипажи подбитых бронеходов – трое алайцев и двое имперцев – пробирались между воронками и измочаленными взрывами обломков деревьев. Со стороны, где продолжал бой, доносился рев моторов, хлопки орудийных выстрелов и шипение разрядов. Вдруг звуки ожесточенного сражения заглушило показавшееся здесь совершенно нелепым оглушительное кошачье мяуканье.

В глаза плеснул лиловый отблеск, вверху засиял жидкий свет, быстро сформировался в полупрозрачный светящийся конус. Скоро он обрел зримые твердые формы и ослепительно белый цвет. Машины инопланетян быстро выходили из боя. «Пэх» остался в одиночестве посредине равнины. С конуса вниз сорвался толстый огненный жгут. Лугс полетел кувырком, под ним поднялась и пошла, валя уцелевшие деревья, высокая черная волна. Сама земля ворочалась, стеная от напряжения, выгибаясь, выпячиваясь, выдавливаясь наверх своими глубинными пластами… На месте, где только что стоял «Пэх», бил в тучи гейзер раскаленного пара и камней.

Лугс задыхался, похоже, что взрыв повредил что‑то в скафандре. Сорвав шлем, он с натугой вдохнул воздух, переполненный озоном и едкой горечью. Впервые он смотрел на этот мир без стекла. Всё вокруг казалось слишком реальным и чудовищным. Его товарищи стояли рядом как слепленные из грязи фигурки. Через час они дошли до болота. Имперцы отстали, то ли решили пробираться самостоятельно, то ли надумали сдаваться в плен. Лугс не поверил, когда в случайно зацепившемся за ухо шлемофоне раздался сиплый голос Грогала. Он размеренно говорил по‑эсторски:

– Всем, кто меня слышит, экстренный сбор, «Сайва не шутит» стартует через час, повторяю, через час стартуем!

– Барон, – закричал Лугс. – Вы живы! Я думал, вас накрыл этот залп…

– В конце «Пэх» работал на автомате. Успеете добраться до нас? Если нет… извини, друг‑храбрец…

– Ничего, скажи лучше, ты знаешь, что с Вин?

– Она здесь, помогает грузить раненых на корабль.

– Бери ее с собой! Будет отказываться, возьми в охапку и запри! И отгони «Дикобраз» в соседнюю лощину, мы попробуем добраться до «Тары».

– Понял. Сделаю! Ну, всё, пора. Быстрей уходи из Котловины, я хочу устроить здесь хорошую орбитальную бомбардировку. Твой атомный взрыв покажется «чужим» детской хлопушкой. Прощай!

* * *

Потом дело приняло совсем дурной оборот. Показалось несколько открытых машин, откуда густо посыпалась пехота пришельцев. Похоже, что инопланетяне решили зачистить местность. Они двигались цепью, явно намереваясь прочесать тут всё до самого болота. Будь у алайцев исправные скафандры, можно было бы нырнуть в трясину или даже попробовать пробраться по дну на другую сторону. Но, на троих – один исправный шлем! Еще хуже дело с оружием. Штурм‑карабины остались в бронеходе. Только Баг откуда‑то вытащил врученный ему еще на «Заггуте» восьмизарядный «герцог». Кроме того, у командира и бортмеханика на поясах висели штык‑ножи, у бортинженера не было и этого, только музейного вида каменный топор.

Лугс пригляделся к надвигавшимся инопланетянам. До чего же они не по военному пестро одеты! Одни – в переливчатых комбинезонах, другие – в мешковатых аляпистых куртках, третьи – в чем‑то вроде обтягивающего трико. Лица у пришельцев казались совсем обычными, человеческими. Некоторые только зачем‑то вымазались черным. На левом фланге шагал знаменосец, неся на металлическом древке белое полотнище с изображением какого‑то многогранника.

Пожалуй, с такими можно сойтись и в рукопашную. Впрочем, было бы их хоть десяток, а тут почти взвод!

Подползший сзади Баг тронул за руку:

– Когда уходили с «Заггуты», мне штурман дал одну вещь. Сказал, что это на крайний случай, бросить на землю при безысходной ситуации. Не знаю, что там, может – граната?

Лугс рассматривал лежащий у Бага на ладони предмет – покрытый рельефными узорами темный шарик.

– Может и правда, бросить?

Барон неопределенно пожал плечом. Ситуация, вроде, действительно безысходная. А штурман Хэнг человек серьезный, зря говорить не будет.

Баг, решившись, сжал шарик в руке и, зажмурив глаза, швырнул в сторону. Сначала ничего не произошло. Потом там, где упал Хэнгов презент, поднялся столб пара. Белое облако озарилось ярким светом, пахнуло жарким теплом, послышалось жужжание и визгливый скрежет, почва гулко дрогнула. Алайцы опасливо отодвинулись подальше. Скрип и жужжание слились в непрерывное дребезжание. Потом раздалось мощное шипение, точно паровоз выпустил пар, и всё стихло.

Лугс первым шагнул в горячую сухую пелену, и чуть было не свалился в идеально круглую яму – точно кому‑то понадобилось вырезать в земле аккуратный полукруг. Где‑то я встречал что‑то похожее, – пытался вспомнить. Из ямы медленно вылезало на тонких ножках нечто бесформенное, пышущее раскаленным жаром. Новорожденное создание переместилось чуть в сторону, втянуло в себя гибкие ножки и стало расти вверх, постепенно превращаясь в светящийся мягким матовым светом цилиндр, вроде виденного им позавчера в лесу.

За последнее время Лугс успел привыкнуть ко всем этим чудесам. В голову только лезло, что было бы, если этот подарочек сработал случайно, например, когда они с Багом были в бронеходе. Выросший из ямы цилиндр быстро остывал, к нему уже можно было подойти вплотную. С мелодичным звоном в боку распахнулось, словно приглашая войти, прямоугольное отверстие.

Выбирать, в общем‑то, не приходилось, инопланетяне были уже совсем близко. Алайцы поспешили втиснуться в кабинку. Дверь медленно закрылась, и тут пол ушел из‑под ног как в скоростном лифте. Но, в отличие от лифта, это ощущение не проходило. Когда дверь распахнулась, Лугс не сразу узнал кают‑компанию их планетолета «Заггута». Отвыкший от перемещений в несесомости командир осторожно поплыл вперед. Все здесь теперь казалось маленьким, каким‑то игрушечным. На привычном месте за пультом вычислителя сидел штурман. Он глянул без тени удивления, и Лугс почувствовал, что вместо доброго старого Хэнга их встретил кто‑то совсем чужой.

Часть 4. Генрих

– Надеюсь, э‑э‑э…, сударь, Вы понимаете, – цедил сквозь зубы барон Лугс, – что я вынужден отстранить Вас от должности и доложить руководству о Вашем действительном статусе.

– Хорошо, докладывайте, что я – седьможук. Через полчаса Вам придется сдавать «Заггуту» своему заместителю – то есть мне. Даже если я лично дам подтверждение на Гиганду, ЦУП не поверит. Групповой психическое расстройство куда вероятней, чем инопланетное происхождение одного из членов команды…

– Тем не менее, – Лугс смотрел в упор. – Ваша изоляция здесь была бы затруднительна, да и бессмысленна. Однако я сменил коды доступа ко всем системами управления и связи. Не пытайтесь их разблокировать и не приближайтесь к этому Вашему цилиндру…

– Нуль‑Т‑кабине, – уточнил Генрих.

– Не приближайтесь к этому устройству!. Если у Вас имеется какое‑то оружие и спецснаряжение, прошу немедленно сдать!

– Не люблю, когда нормальные люди изъясняются как полицейские.

– А я не люблю, когда меня водят за нос, господин инопланетянин!

Да, прецедент. Конечно, и раньше на отсталых мирах случались провалы наблюдателей. Впрочем, для феодальных инквизиторов отловленный ими прогрессор был всего лишь очередным колдуном, а для контрразведок более продвинутых обществ – обычным шпионом соседнего государства. И поступали с ними соответственно. Но что будет с ним, первым из землян раскрытым именно как представитель иного мира?

Хотя, нет, он не первый. Работал сто лет назад на Тагоре комконовский резидент Бенни Дуров. При всем известной ныне чувствительности тагорян к чужому и высокотехническом уровне развития инопланетное происхождение Дурова с самого начала не составляло на Тагоре никакой тайны. К счастью, его там сразу признали официальным посланником Земли, упорные же попытки выдавать себя за местного жителя сочли особенностью земного этикета. Финалом стало установление нормальных дипломатических отношений. Получится ли такое с Гигандой? Как теперь вообще общаться? Психология‑то всё равно осталась архаческой: разведка‑контрразведка, подрывная деятельность, агенты влияния. Попробуй‑ка объясни этим отсталым гуманоидам проблемы Контакта и Прогрессорства.

* * *

Детство Генриха закончилось так давно, что воспоминания успели превратиться в цветные обрывки, случайно всплывающие в памяти. Вот он идет под руку с мамой смотреть музейную железную дорогу в Карл‑Маркс‑Штадте. До этого ему дали подержаться случайно оказавшуюся в доме старую железку, и он с нетерпением ждал, когда увидит целую такую дорогу – холодную, твердую, блестящую – вместо привычной упругой и теплой бегущей полосы. Сейчас и самодвижущих дорог на Земле почти не осталось – остановились, усохли, рассыпались в прах, хотя в свое время говорили, что, мол, не боятся времени, самовосстанавливаются.

Да, сильно изменилась Земля и, следует признать, не в лучшую сторону. Наверное, так всегда ворчали старики. Для нынешних времен, правда, прожитые им годы не старость, а возраст, когда только‑только начинаешь набирать серьезный авторитет. Горбовский почти два века протянул (в локально‑земных, конечно, значительно меньше). Вот был человек! Видел и зарю космической эпохи, и полдень, и закат великой эпохи успел застать. А он, Генрих, рос в мире, уже уставшем от прогресса, обессиленном звездной экспансией.

В детстве, понятно, на всё смотришь иначе. Всё вокруг представляется огромным и прекрасным и, кажется, целой жизни не хватит обо всём разузнать… Родители после рождение Генриха оставили его у себя. Такое тогда уже встречалось. Разумеется, с воспитателями и учителями он все равно общался больше. Но домашнее детство всё же наложило неизгладимую печать на всю его последующую жизнь. Таким, как он, часто не хватало общительности выпускников интернатов, их напористости, здорового карьеризма; нередко «домашних» в шутку, а то и всерьез, обвиняли в аутсайдерстве, даже, бывало, – в мещанстве. Но и в интернатских чего‑то недоставало, чего‑то важного, что давала семья.

Родители у Генриха были кондитерами. Не модными художниками вкусовых пупырышков, но и не простыми операторами субмолекулярных кухонь, а теми, кого уважительно называли серьезные хлебопеки. Гастрономия тогда переживала невиданный расцвет, даже в Мировом Совете кулинары серьезно потеснили медиков и учителей. Будущее Генриха можно было считать вполне определенным, но из родного «Пряничного домика», пропахшего корицей и мускатом, его манила вдаль романтика чужих миров.

Конечно, казалось безумием жертвовать блестящей карьерой ради сомнительного удовольствия работать в Дальнем Космосе. Нормальным людям давно уже было ясно, что всё сколько‑нибудь ценное в этом мире находится на Земле. Были, правда, свои исключения. Так дикая планета Пандора внезапно приобрела всеобщую известность благодаря устройству там знаменитых плантаций закваски Пашковского – сырья для производства прославленных деликатесных алапайчиков.

Родители, впрочем, спокойно приняли выбор сына, тем более что он не записался, как какой‑нибудь шалопай, в Группу свободного поиска, а получил место лаборанта в Институте исследований космической истории. Не бог весть что, но всё же – индекс социальной значимости ноль‑один и ставка в серьезном учреждении. Каждый день Генрих отправлялся в Музей открытий в Любеке, где хранились самые первые космические аппараты. Главным экспонатом, конечно, был подлинный фотонный планетолет «Таймыр» начала 21‑го века. На таких вот «черепахах» совершались и первые звездные экспедиции.

Конечно, те полеты были даже не историей, а предысторией космической эры, по настоящему начавшейся только с открытием деритринитации, способа мгновенно прыгнуть через подпространство на десятки световых лет. Сейчас, понятно, и первые Д‑космолеты кажутся смешными и нелепыми. Но именно эти многокилометровые громадины, месяцами добиравшиеся до стартовых точек, подарили людям Вселенную, открыли звездную эпоху. Люди 22‑го века рванулись в ставший вдруг близким Дальний Космос, чтобы весело и трудно тратить там свою неуемную энергию. «Межзвездная экспансия Человечества – разрядка великих аккумуляторов!» – модно было говорить тогда. Кто мог подумать, что через сто лет эти аккумуляторы окажутся полностью опустошенными…

* * *

Главным открытием в Космосе стала, конечно, давно ожидавшаяся встреча с братьями по разуму. Трудно представить, чтобы бы стало с человечеством, окажись оно одиноким во Вселенной. Основатель практической ксенологии, знаменитый Геннадий Комов сформулировал постулат, что цивилизация, достигшая известного уровня развития, не может не стремиться к контакту с другим разумом. Изучение чужого интеллекта – является не только частью общего процесса изучения природы, но и необходимым условием самопознания человечеством самого себя.

Вначале, когда земляне имели дело только с артефактами исчезнувших цивилизаций, прежде всего – Странниками, ими занималась Комиссия по изучению следов деятельности иного разума в Космосе, более известная как Корпус следопытов. С открытием Комовым на Леониде первых «живых» инопланетян следопытов оттеснила на задний план Комиссия по Контакту (КОМКОН), ранее изучавшая в основном сравнительную психологию рыб и муравьев. Комконовцы даже отобрали у следопытов их знаменитую эмблему – семигранную гайку.

В ставшем доступном благодаря деритринитации изрядном объеме пространства обнаружились, по крайней мере, дюжина инопланетных цивилизаций, но только с немногими из них удалось наладить хоть какие‑то отношения. Как правило, на контакт шли семи‑гуманоиды, имевшие с землянами, при несомненных отличиях, очень много общего. Попытки же хотя бы воспринять совершенно чуждый человеческому негуманоидный разум обычно оказывались безуспешными.

В космосе были также встречены и гуманоиды, отличавшиеся от людей не многим более, чем отличаются между собой расовые типы самой Земли. Работа с гуманоидами имела, впрочем, свои трудности. Гуманоидные миры пребывали в давно исчезнувших на Земле общественных формациях – рабовладельческой, феодальной, капиталистической. Различие исторических эпох разделяло носителей разума сильнее внешнего сходства. Отсталые социумы не могли воспринять идей бесклассового общества. В свою очередь и для землян понять мировоззрение мира угнетателей и угнетенных оказалось не проще, чем психологию негуманоидных существ.

Тем не менее, изучение иных человечеств имело несомненный интерес для сравнительного анализа с прошлым Земли. Для работы с гуманоидами был образован Институт экспериментальной истории (ИЭИ). ИЭН не мог следовать принятой в КОМКОНе практике открытого диалога с инопланетянами. Необходимую информацию экспериментальные историки получали посредством скрытого наблюдения – дистанционными методами либо через исследователей, замаскированных под аборигенов. Пришлось создать некие подобия разведывательных служб, существовавших на Земле в докоммунистическую эпоху. Кадры для них готовились в зональных училищах Института экспериментальной истории. Впрочем, когда пресытившийся музейными экспозициями Генрих задумал заняться гуманоидами, училища ИЭИ называлось уже школами прогрессоров.

* * *

Первые экспериментальные историки были связаны принципами невмешательства – дескать, «нельзя лишать отсталые миры их истории». Однако уже тогда в КОМКОНе кипели споры о пассивном и активном взаимоотношении с инопланетянами. Стоит ли ограничиваться обменом информации или допустимо воздействие с целью внесения положительной динамики в развитие другой стороны? Впервые нечто подобное пытались осуществить на семи‑гуманоидной Леониде, однако, хотя комконовцы наглядно демонстрировали там преимущества земных механизмов над местными прирученными животными, леонидяне вежливо, но решительно отвергли план переустройства своей буколистической цивилизации на базе современных технологий.

С гуманоидными мирами дело казалось проще. В отличие от семи‑гуманоидов (не говоря уже о непознаваемых негуманоидах) направление эволюции инопланетных человечеств было очевидным – подобно Земле они должны были прийти к бесклассовому обществу, альтернативой чему могла быть только гибель цивилизации. Разумеется, следовало помочь младшим братьям по разуму избежать возможных опасностей и спрямить их исторический путь развития. К тому же вынужденное бездействие приводило к психическим срывам среди историков – наблюдатели просто не могли смириться с пассивностью собственной роли при растущей сопричастности с жизнью изучаемых изнутри социумов.

О тех временах в прогрессорской школе предпочитали не распространяться. Курсантам трудно было поставить себя в положение человека, ни при каких обстоятельствах не имеющего права использовать оружие. Образцом для подражания был не Антон‑Румата, стирающий в санатории невидимую кровь с пальцев, а Мак‑Сим, который голыми руками перебил на Саракше банду уголовников. Когда отставные историки, случалось, забредали по привычке в свою бывшую школу, на них смотрели как на музейные экспонаты. А они, всеми давно забытые, приносили цветы к вмурованным в стену портретам Стефана Орловского и Карла Розенблюма, наверное, завидуя их посмертной славе.

Современный прогрессор уже не был простым наблюдательным прибором, микроскопом науки, изучающей земное прошлое по отсталым варварским мирам. Нет, он был хирургическим инструментом, скальпелем, резцом, с помощью которого на далеких планетах из средневековых болванок вытачиваются гордые и свободные люди коммунистической эпохи – быстрее и милосерднее, чем это сделали бы кровавые века истории. Прогрессор должен был быть готов убивать, убивать ради жизни, убивать многих, убивать всех, кто поднимает руку на будущее!

Прогрессоры были мечом Земли, а ножнами для этого меча являлась Комиссия по контролю – КОМКОН‑2. Два‑комконовцы следили, чтобы вернувшийся из мира сумерек морали прогрессор не стал угрозой ни для себя, ни для окружающих. Но, главное, КОМКОН‑2 был щитом Земли против любой угрозы, как внутренней, так и внешней – и от собственных безответственных деятелей, и со стороны недружественных инопланетян. С момента обнаружения в конце 20‑го века на орбите Марса циклопических сооружений Странников земляне опасались встретить в Космосе высокоразвитую агрессивную цивилизацию. На заре межзвездных путешествий даже предписывалось при аварии уничтожать бортовые журналы и космографические карты. Потом инструкция была отменена, но не потому, что на Земле поверили, будто другие цивилизации в принципе неагрессивны, – просто для Д‑кораблей классическая космография стала не актуальна.

Активная политика Земли в Дальнем Космосе порой приводила к напряженности во взаимоотношениях с иными расами. Иногда казалось, что дело может кончиться конфликтом. Затеянные КОМКОН‑2 широкомасштабные маневры «Зеркало» только формально считались отработкой отражения вторжения мифических Странников. На самом деле, в качестве противника рассматривались вполне реальные инопланетные миры. Не случайно, получив сведения о тщательно засекреченном «Зеркале», Тагора немедленно разорвала отношения и выдворила землян из своей планетной системы.

Когда через четверть века диалог возобновился, именно Тагора потребовала создания системы взаимного информирования и контроля. Представители всех контактирующих цивилизаций образовали Совет галактической безопасности с соответствующим исполнительным Комитетом. Любая деятельность за пределами своей звездной системы отныне могла быть только совместной, санкционированной и контролируемой органами галактической безопасности. Всякое присутствие в Дальнем Космосе объявлялось миссией всего галактического сообщества. Однако поскольку Земля оставалась единственным миром, располагающим межзвездным флотом, реально ситуация изменилась мало, разве что в различные службы Внеземелья стали включать неземлян.

Во время учебы Генриха как раз началось вовлечения инопланетян и в прогрессорскую деятельность. На одном курсе с ним оказалось несколько молчаливых семи‑гуманоидов с Леониды и Тагоры и даже представители негуманоидных цивилизаций – постоянно углубленные в самосозерцание разумные слизни с Гарроты и только что открытые на Саракше собакоподобные голованы. Впрочем, на самого Генриха другие курсанты тоже смотрели почти как на инопланетянина.

В прогрессорскую школу домашних воспитанников стали брать совсем недавно – вынужденная уступка из‑за снижения конкурса. Специальные дисциплины давались Генриху труднее, чем интернатовским товарищам. Инструкторы приложили немало усилий, чтобы добиться от «немецкого булочника» нужной оперативной собранности, концентрации внимания. При этом Генрих никак не мог заставить себя ограничивать зону компетенции, соответствующей поставленной задаче. Излишнее любопытство едва не стоило ему отчисления, но к «домашнему мальчику» в школе были всё‑таки чуть снисходительнее, тем более что многие его изыскания действительно оказывались оригинальными. Так Генрих неожиданно обнаружил, что планета, по которой предполагалась его специализация, была открыта почти на столетие раньше даты, обозначенной в учебнике.

* * *

Еще в 20‑м веке было отмечено ритмичное мерцание одной из звезд полярного созвездия Дракона. Из этого факта проистекал обоснованный вывод, что вблизи этой звезды класса желтый карлик, а именно – Сигмы Дракона, имеется планета, периодически затмевающая для земного наблюдателя свет своего светила.

Сигма Дракона, находящаяся всего в 18 световых годах от Солнца, считалась ближайшей из звезд с возможным землеподобным миром. В 21‑м столетии она стала целью трех самых первых межзвездных экспедиций. Трудно поверить, но тогда летали прямо через обычное пространство на примитивных аннигиляционных ракетах. Лишь корабль 3‑й звездной экспедиции Валентина Петрова «Муромец» впервые оснастили прямоточным фотонным приводом, что позволило ему преодолеть относительный световой барьер и обогнать стартовавших ранее «Луч» Быкова‑младшего и «Тариэль» Горбовского.

В свое время 3‑я звездная получила известность, прежде всего, благодаря продемонстрированному Петровым эффекту управляемого времени. Из‑за постоянного большого ускорения на околосветовой скорости «Муромец» вернулся на Землю не спустя столетия, как предполагалось, а всего через полгода после старта (субъективное полетное время составило 17 лет). До открытия деритринитации именно «эффект Петрова» предполагался магистральным путем межзвездных перелетов. На фоне дискуссий о будущем прорыве в космос о самой Сигме Драконе говорилось мало.

В официальных отчетах Петров сообщал, что Сигма Дракона (он предпочитал называть ее неофициальным обозначением Тайя) оказалась двойной звездой, у которой не может быть планет. Между тем размещенные еще в 20‑м веке в околоземном космосе телескопы вполне позволяли отличить одинокую звезду от парной. Зачем, спрашивается, посылать туда звездолет за 18 световых лет? Однако подобные вопросы никто не задавал, поскольку при уже достигнутом уровне социально‑информационной специализации элементарными сведениями по астрономии располагал лишь узкий круг специалистов, не проявлявших любопытствам там, где им знать не положено.

Поэтому совсем немногие были в курсе главного открытия Валентина Петрова. Он действительно обнаружил около Сигмы Дракона планетную систему. Первая и третья планеты напоминали соответственно Меркурий и Марс, только более массивные. Вторая же, немедленно поучившая имя Владилена, являлась практически полной копией Земли. Только материков на ней было целых девять, а незначительный переизбыток метана в атмосфере придавал тамошнему небу зеленоватый оттенок.

Наличие на планете разумных существ выяснилось сразу после приземления корабля. «Муромец» сел на низменной окраине Запроливного материка – в Питанских болотах между Арканаром и Ируканом. Позднее подробное описание высадки Петрова будет обнаружено в «Истории Пришествия» Горана Ируканского. После марсианских искусственных лун и подземных городов команда Петрова была настроена встретить высококультурных инопланетян, но никак не отсталых гуманоидов, принявшим звездолетчиков то ли за богов, то ли за демонов. Неподготовленность землян к такому контакту обернулась многочисленными жертвами. Пострадал и экипаж «Муромца», его командир лишился левой руки (отрубленная мечом барона Телемского, она стала священной реликвией города Сэтэма).

События в системе Сигмы Дракона настолько потрясли Петрова, что он отказался от возвращения на Землю и повернул корабль в сторону более отдаленной звездной системы. Там на планете Ружена была открыта биосфера (в том числе – небелковая) без всяких следов интеллекта. Только после этого Петров счел сделанное достаточным, и направил «Муромец» к Солнцу. Изучив закрытый отчет 3‑й звездной экспедиции, Мировой Совет принял тяжелое решение – считать сведения о первой встрече с братьями по разуму закрытыми до разработки общей теории контакта. Информация о планетной системе Сигмы Дракона была признана опасной для психологического здоровья человечества. Тогда же появилась знаменитая Инструкция 06/3: «При обнаружении на планете признаков разумной жизни немедленно стартовать, уничтожив по возможности все следы своего пребывания».

* * *

Вторично земляне посетили систему Сигмы Дракона лет за тридцать до рождения Генриха. Тяжелый сигма‑Д‑лайнер «Стрела» был послан для перехвата и возвращения на Землю звездных экспедиций предыдущего столетия. После приема экипажей Быкова и Горбовского, «Стрела» подошла ко второй планете Сигмы Дракона. На ее южном полюсе, недосягаемом для аборигенов, с помощью атмосферных ботов была высажена бригада строителей, соорудившая базу материально‑технического обеспечения для сотрудников Института экспериментальной истории. Вскоре экспериментальные историки уже работали в разных частях планеты под видом аристократов, негоциантов, конфидентов правящих особ и т. д.

Передаваемые резидентами ИЭИ красочные видеоматериалы были весьма популярны на Земле. Дети, и те, играли в Гексу Ируканского и Румату Искателя. Память о собственных страданиях земного докоммунистического человечества постепенно уходили в прошлое, поэтому подлинные картины жизни отсталого мира воспринимались не с негодованием и болью, как это было бы в 21‑м веке, а достаточно отстраненно, по крайней мере – пока имел место «нормальный уровень средневекового зверства». Давнее решение Мирового Совета об ограничении информации из системы Сигмы Дракона официально никто не отменял, но, собственно говоря, астрономическим местонахождение «феодальной планеты» мало кого интересовало. Даже заброшенные туда сотрудники ИЭИ полагали, что находятся в «тысячах световых лет и тысячах парсеках от Земли» (предельная дальность Д‑космолетов составляла тогда 12 парсеков, то есть 40 светолет) на какой‑то безымянной планете (первоначальное название Владлена предпочитали не употреблять, поскольку тамошнее варварство никак не вязалось со светлым именем Владимира Ленина).

В дальнейшем «Стрела», обслуживавшая различные академические институты, регулярно совершала рейсы в систему Сигмы Дракона. Каждый раз появление «блуждающий звезды» заносилось аборигенными астрономами в местные хронографы как предзнаменование грядущих бедствий и потрясений, что, практически, всегда оправдывалось – доставляемый на планету новый состав сменных работников, как правило, успевал по началу наломать дров. Особенно отличился уже упоминавшийся Антон‑Румата, резидент в Арканаре. Во время присоединения этого запроливного королевства к Барканскому Святому Ордену Антон лично обезглавил местное орденское руководство, хотя и не смог помешать барканцам довести дело до конца. После целой серии подобных провалов работу на Второй Сигмы Дракона свернули почти на два десятилетия, вывезя оборудование с южнополярной базы.

* * *

В третий раз на Вторую Сигмы Дракона земляне пришли незадолго до поступления Генриха в училище – уже не как пассивные наблюдатели, а как прогрессоры. За планетой к тому времени прочно закрепилось аборигенное название Гиганда. Старую южнополярную базу не стали восстанавливать, поскольку планета уже была в досягаемости новых кораблей класса «призрак». Эти биотехнологические космолеты средней дальности могли долететь с Земли до Гиганды всего за несколько часов. Довольно частое появление земных аппаратов породило среди сигмадраконцев неутихающие разговоры о «летающих конусах», которые впрочем, большинством обывателей не принимались всерьез.

На втором курсе учебы Генриха и еще пару мальков забросили с ознакомительной практикой на Южный материк под видом экспедиции Соанской академии наук, по легенде изучавшей водится ли в лесах Алайского герцогства голый вепрь Ы и действительно ли его нельзя поразить никаким оружием кроме острой кости. Генрих впервые увидел над собой, показавшееся ему тогда страшно‑чужим зеленоватое небо, вдохнул тяжелый и сырой, какой‑то масляный воздух планеты. На дипломной практике он уже входил в роль владельца булочной в столице Герцогства и вскоре получил право именоваться поставщиком двора Его Высочества. Ну а затем Генрих на долгие годы стал штатным сотрудником алайской резидентуры.

Большинство прогрессоров уходили после нескольких лет работы. Некоторые – по медико‑психологическим показателям, основная масса – по собственному желанию. Иногда такое решение объяснялось самыми необычными причинами. Генриху особенно запомнился Тойво Глумов. Этот мальчишка с фанатическим блеском в глазах кричал, что пока они топчутся на Гиганде, по Земле вполне могут свободно разгуливать прогрессоры Странников. Глумов тогда ушел «контрразведчиком» в КОМКОН‑2. Забавно, но впоследствии именно Тойво объявили тайным агентом сверхцивилизации Люденов.

Чаще от увольнявшихся можно было услышать стандартное: «Скучно. Служба гордая, но скучная. Нет женщин. Нет умных бесед. Скучно». По поводу умных бесед Генрих, пожалуй бы, согласился. По нуль‑связи с Землей особенно не поговоришь, ближайший землянин в тысячах километров, а воздушный транспорт и радиосвязь с недавнего времени попали под запрет. От гигандийца интересного дождешься редко, да и вообще, в любом разговоре с местным думаешь, прежде всего, о работе, решаешь, что с ним делать дальше – развивать интеллектуально или же ликвидировать как лицо для прогресса вредоносное. А может, согласно последнему указанию Центра, сыпать ему в вино снотворное и вывозить на Землю по разряду особо выдающегося ученого.