Текст книги "Рим. Новый Порядок. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Молдовану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Мой отец, наш император, всем сердцем принял стоицизм. Он воплощает мечту правителя-философа. Стоицизм – достойная философия, которую я также принял и внимательно изучал. Я верю, что ей должны следовать все в идеальном государстве.

Я снова сделал паузу, чтобы слова улеглись.

– Но, увы, наша Империя не идеальна. Многие говорят, что стоицизм слишком строг, сложен, труден для понимания и исполнения. Наша философия прекрасна, но она родилась в другое время, для других задач. Всё меняется. Стоицизм тоже должен измениться, чтобы решать задачи нашего времени.

Гости начали переглядываться, а я усилил голос, чтобы подчеркнуть мысль:

– Мы не отвергаем стоицизм. Мы развиваем его. Как зерно вырастает в стебель, а затем в дерево, так и стоицизм должен обрести новые ветви, чтобы соответствовать нашему времени.

Некоторые из гостей одобрительно кивали, а я решил закончить с яркой метафорой:

– Если сравнить стоицизм с воином, то он рождает могучих одиночек – титанов, которые вызывают страх и восхищение. Это воины подобные тем, которых воспитывают германцы. Но мы, римляне, побеждаем не отдельными героями, а легионами. Легион – это наша сила. Стоицизм же учит быть сильным в одиночку, но не ставит перед собой задачу воспитать армию. Это одно из противоречий между стоицизмом и нашей Империей.

В зале послышался шум, вызванный обсуждениями. Военные переглядывались, философы озадаченно кивали. Я видел, что моя речь задела присутствующих и дала пищу для размышлений.

– Меня спрашивали, почему я так критически отношусь к христианству? – начал я, оглядывая зал. – На первый взгляд, их учение подражает стоицизму. Но взгляните глубже: оно уводит людей в размышления о загробной жизни. А мы строим Империю в этой жизни. Если же опять говорить метафорами, то христиане строят армию, но не для Империи. А Империи нужен римский легион.

Я сделал паузу, чтобы гости осмыслили мои слова.

– Конечно, у меня есть претензии к христианам, но они не только мои. Однако обратите внимание на главное: несмотря на гонения, репрессии, их учение распространяется. Люди, которые раньше придерживались стоицизма, переходят в христианство. Почему?

Зал замер в ожидании ответа, но я не спешил.

– У этого есть причины. Но если я начну объяснять их сейчас, наш пир перестанет быть пиром. Поэтому я ограничусь лишь введением, а более глубокое обсуждение предлагаю перенести на следующие дни для тех, кто заинтересован.

Я обвёл взглядом молчащий зал, стараясь прочитать на лицах реакции.

– Давайте вернёмся к стоицизму. Он учит нас опираться на внутренние силы. Это правильно, и это делает нас сильнее. Но задумайтесь: человек живёт не один, он окружён средой, другими людьми. Мы не можем игнорировать эти внешние силы.

Я заметил, как некоторые гости одобрительно кивнули, а философы напряглись в ожидании чего-то нового.

– Стоицизм должен развиваться. Мы не отвергаем старого, но добавляем новое. Это не подмена, а дополнение. Новое видение, которое я предлагаю, можно назвать внешним стоицизмом.

Я повысил голос, чтобы завершить на мажорной ноте:

– Внутренний стоицизм укрепляет человека, делает его сильным. Внешний стоицизм создаёт гармонию между человеком и его средой. Вместе они снимают лишнюю нагрузку, помогая каждому жить в соответствии с природой и законами Империи. Это и есть развитие. Это не просто философия для индивидов, это философия для Империи! И это и есть гармония. Стоицизм внутри, стоицизм вовне!

Зал загудел от обсуждений. Я видел, что моя идея задела многих, особенно тех, кто задумывался о том, как укрепить Рим не только мечами, но и идеями.

Люди уже заинтересовались. Этого достаточно. Все равно все не рассказать.

– Это лишь один из тезисов, над которыми я размышлял, – продолжил я, делая паузу, чтобы зал уловил важность моих слов. – Всё, о чём я говорю, можно назвать нео-стоицизмом. Это стоицизм, обновлённый и приспособленный для нашего времени. Стоицизм, который не только смотрит внутрь человека, но и соединяет его с окружающим миром, с обществом, с Империей.

Я сделал шаг вперёд, обводя взглядом слушателей.

– Стоицизм всегда учил нас искать силу в себе. Но нео-стоицизм ставит перед нами задачу большего масштаба: видеть человека не в изоляции, а как часть великого целого – Империи. Стоицизм Империи! Это философия, которая поможет нам устоять перед любыми вызовами. Это и есть то новое, что я хочу предложить в начале этого года.

Я поклонился, завершив свою речь. Зал взорвался приглушённым гулом обсуждений и шёпотом. Люди обменивались мнениями, высказывали первые впечатления. Мой взгляд задержался на философах, на сенаторах, на военачальниках – лица их были задумчивыми, кое-где проскакивала одобрительная улыбка.

В этот момент встал мой отец, Марк Аврелий.

– Твои слова, Люций, – начал он, – затронули сердца тех, кто болеет за общее дело, за Империю. Я уверен, что впереди нас ждут вопросы, обсуждения и дебаты. Но одно несомненно: ты сумел показать, как старое и новое могут сливаться воедино.

Зал оживился, разразившись аккламациями, короткими восклицаниями, все гости встали в знак уважения, были также сдержанные аплодисментами.

– Bravo! Euge![Отлично] Bene! Optime![Великолепно] Vivat Caesar! Sapientia![Мудрость] Veritas![Истина] Nova philosophia![Новая философия] Roma invicta![Непобедимый Рим]

Звучала похвала и императору:

– Gloria Augusto! Pater patriae![Отец отечества] Salve Domus Aurelia![Слава дому Аврелиев]

***

Амфитеатр в нашем лагере был переполнен: философы, ученые, военные, знатные гости – каждый искал себе место. Среди собравшихся мелькали и заинтересованные взгляды, и скептические. Ситуация выглядела почти нереальной: тринадцатилетний юноша выступает перед седовласой публикой, где каждый из присутствующих имел за плечами годы опыта и знаний.

Как я и рассчитывал, моё выступление на празднике Януса произвело нужный эффект. Оно заявило о себе громко, вызвало шквал вопросов и рассуждений, но толком ничего не объяснило. Теперь здесь собрались те, кто искренне заинтересован в новой философии, те, кто меня поддерживает, и даже сторонники иных взглядов, желающие понять, о чём же идёт речь.

Мой отец, Марк Аврелий, тоже находится здесь. До выступления я вкратце объяснил ему основные тезисы моей системы. Он задавал множество вопросов, тщательно проверяя мои идеи. Его замечания были острыми, а некоторые из них вынуждали меня дорабатывать слабые места. Но в итоге он признал, что моя концепция целостна и достойна обсуждения. Сейчас же, его присувствие придает силы моим выступлениям.

Я начал с основ:

– Стоицизм признаёт универсальный Логос, – сказал я, обходя взглядом аудиторию. – Это концепт природного порядка, признанный нами через богов. Для одних Логос – абстракция, для других – личность. Именно эта трактовка делает людей уязвимыми для христианских сетей, которые утверждают, что Логос есть личность. Но подумайте сами: Логос, как закон вселенной, не может быть личностью. Этому противоречат известные вопросы в философии.

Я решил перечислить то, что ставит в затруднение утверждения Логоса, как личности. Некоторые из философов согласно кивали, другие выглядели задумчиво. Я чувствовал, что задел ключевую точку. Это важный момент, но для меня лишь повод. Оставить его полностью без внимания, невозможно. На самом деле, пусть каждый решает как хочет. Хотя абстрактный концепт мне удобнее.

– Однако, – продолжил я, подняв руку для привлечения внимания, – в чём смысл абстрактного концепта, если он не имеет практического выражения? Мы видим Логос в природе, но государство не может существовать по законам природы. Это другой порядок. И вот здесь появляется важный вопрос: как сделать так, чтобы государство отражало Логос?

В зале раздался шёпот, но я продолжил, не дожидаясь, пока меня прервут:

– Каждое государство видит порядок по-своему, и это – ошибка. Поскольку Логос универсален, порядок должен быть универсальным. Разнообразие государств противоречит законам Логоса. Логика универсального порядка ведёт нас к одному выводу: должно быть одно государство, один порядок. И этим государством является Империя. Концепт универсального порядка.

Кто-то выкрикнул из зала:

– Но как это связано с Логосом?

Я улыбнулся:

– Империя связана с Логосом через Императора. Император – это мост между абстрактным мировым порядком и его практическим выражением. Он не просто правитель. Он понтифик универсального Логоса. Как правитель-философ, он соединяет законы вселенной с законами общества. Это и есть та идея государя-философа, обоснование того, почему он должен быть и тем и другим. Император являясь мостом между Логосом и Империей, таким образом, делает ее практическим выражением порядка вселенной.

Мои слова вызвали волнение. Одни зашептались между собой, другие задумались. Но я почувствовал, что этот тезис зацепил даже самых скептически настроенных.

Воспользовавшись моментом, я завершил мысль:

– Империя – это воплощение порядка вселенной. Наше единство, наши законы, наша дисциплина – всё это делает нас ближе к Логосу. Именно так мы создаём идеальное государство, выражающее природный порядок. И в этом наша сила, наша миссия, наше предназначение. Создавая Империю основанную на универсальном порядке, мы этот самый порядок расширяем. Теперь порядок не ограничивается лишь природой. Вносим порядок в взаимоотношения природы и общества.

Я сделал паузу, позволяя аудитории переварить сказанное. С каждым мгновением я видел, как внимание собравшихся всё больше сосредотачивается на моих словах. Если вначале они слушали из любопытства или уважения к моему статусу, то теперь я ощущал, как они увлекаются идеями, будто находя в них отражение своих собственных мыслей.

Я говорил просто, но эта простота была тщательно выверенной. То, что я озвучивал, – это были не новые истины, а структурированные обрывки идей, которые уже витали в обществе, но не имели формы. Теперь я придавал этим хаотичным мыслям порядок. "Но это только начало", – усмехнулся я про себя.

– Император, – продолжил я, слегка повысив голос для акцента, – это человек, стоящий на страже добродетелей. Тем самым обосновывает титул princeps. Его личность становится примером для тех, кто ищет практическое выражение абстрактных идей. В этом мы видим идейное превосходство Империи. Этим самым мы идейно преодолеваем то, чем привлекает христианство.

Я на мгновение замолчал, осмотрев зал, и добавил с особым нажимом:

– Primo: важна текущая жизнь, а не загробная. Империя несёт порядок, справедливость и добродетель здесь и сейчас. Secundo: Империя вечна. Принимая в себя порядок абстактного Логоса, Империя наследует свойство вечности. Именно Логос придает Империи вечность. Мы живём в памяти преемников, потомков, в памяти Империи. Это вечная жизнь, которая ощутима, видима и понятна каждому из нас, в отличие от загробной, которую невозможно ни продемонстрировать, ни доказать. Покуда вечна Империя, будет вечна и память ее. Всех достойных памяти.

Эти слова вызвали лёгкое волнение. Кто-то зашептался, кто-то нахмурился, но большинство слушали молча, впитывая сказанное. Я знал, что мои слова могли задеть тех, кто твёрдо верил в загробное существование, но именно этого я и добивался. Сдвинуть их восприятие, предложить альтернативу.

– Разумеется, – поспешил я уточнить, подняв руку, чтобы снять напряжение, – это никак не отрицает существование загробной жизни. Люди вольны верить в неё и нео-стоицизм не входит в противоречие в этом вопросе. Но идея в том, что важнее та жизнь, в которой мы живём сейчас. Хочет человек готовиться к будущей жизни? Прекрасно. Но не в ущерб настоящей, ибо это нарушает порядок.

Теперь большинство слушателей согласно закивали. Я заметил, как некоторые даже облегчённо вздохнули. Моё уточнение сняло возможное сопротивление: я не отрицал их веру, а предложил другую, более практичную перспективу.

"Что ж, этого концепта на сегодня достаточно," – подумал я. Нужно уметь останавливаться вовремя, чтобы дать идеи время пустить корни.

После моих слов зал наполнился шепотком и движением. Вопросы посыпались один за другим. Завязались горячие дебаты, и я был готов к этому. Пока что мне удавалось легко отстаивать свою позицию, уводя обсуждение в нужное русло. Кто-то соглашался, кто-то осторожно возражал, но в целом я видел, что идея зашла.

"Настоящие противники ещё впереди," – подумал я. Но сейчас я понимал: это начало было успешным, и этого было достаточно, чтобы сделать следующий шаг.

***

928(175) 20 января, Карнунт, Паннония

И вот сегодня, в торжественной обстановке, меня официально посвятили в понтифики. Отныне я – лицо, наделённое связью с высшими силами, каким бы ни было их понимание. Это был важный момент, и, глядя на одобрительные взгляды окружающих, я чувствовал, что этот шаг укрепляет не только мой статус, но и то, что я начал воплощать свои идеи на практике.

Прошедший месяц был непростым. Почти каждый день был занят выступлениями, обсуждениями и дебатами. Даже уроки и тренировки пришлось временно сократить. Я поднял важнейший пласт – переосмысление смысла государства, его роли и значимости для каждого. Людям нужно было время, чтобы осмыслить услышанное.

С одной стороны, я видел огромный интерес и желание понять больше. Но с другой – мне приходилось осторожно дозировать свои идеи. Некоторые вещи могли показаться слишком революционными и вызвать ненужное волнение. Пока того, что я высказал, было достаточно, чтобы дать пищу для размышлений. Математики поддержали мои слова, находя в своих открытиях доказательства универсального порядка. Это укрепляло идею Логоса, которую я представлял как фундамент новой философии.

Теперь я не просто цезарь. Я – понтифик. Причём в обновлённом понимании этой роли. Конечно, далеко не все сразу приняли это, но самое важное уже произошло: мои идеи начали находить подтверждение в действиях. Я выступил с мыслью, что Император – это понтифик, и сам вступил в эту должность, что добавило моим словам веса и практического воплощения. Это был символический шаг, ясный и убедительный для всех.

Новый статус пока не слишком изменил обращения со мной. Но по мелким деталям я видел, что моя политическая позиция становится всё более самостоятельной. Теперь я – не только наследник, чья значимость полностью зависит от родителей. Теперь я сам начинаю представлять политическую силу.

Однако меня всё больше беспокоит состояние моих родителей. Моя мать заметно сдала. Жизнь в военном лагере – это не курорт, даже при постоянном внимании Галена. Она выглядит усталой и измученной. Отец тоже истощён годами войны. Его здоровье ещё держится, но я вижу, как трудно ему даются даже небольшие разговоры.

Конечно, у меня есть к ним искренние чувства. Я люблю их, но и понимаю: сейчас их поддержка – мой щит. Без них я пока слишком уязвим. Несмотря на мои успехи, я ещё слишком молод, чтобы опереться только на собственный авторитет. Если я потеряю их, пока не окрепну как политическая фигура, последствия могут быть катастрофическими.

Поэтому я поставил перед собой задачу – хотя бы немного уберечь их от перегрузки. Дать отдохнуть. Даже короткий отдых может укрепить их силы, что важно как для меня, так и для Империи.

***

На второй день после того, как я стал понтификом, ко мне зашёл мой учитель Онисикрат. Мы учтиво обменялись приветствиями, после чего он сказал:

– Среди философов в лагере пока нет единства. Твои идеи вызывают интерес, но есть проблема: их порой можно вольно трактовать, – вздохнул он. – Я считаю, что нужно изложить их в письменной форме. Это упростит обсуждения.

– Учитель, даже записанные идеи можно интерпретировать по-разному, – заметил я, вспомнив множество конфессий христианства из прошлой жизни. – Я согласен, это серьёзная задача. Но, возможно, дело в подходе.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Онисикрат.

– Сейчас вы пытаетесь охватить необъятное, – покачал я головой. – Это всё равно, что пытаться за день выучить буквы, чтение, цифры и математику. Вы торопитесь, но я понимаю ваше увлечение.

Учитель задумался, затем его лицо просветлело:– Ты предлагаешь ограничиться основными тезисами и достичь единства по ключевым вопросам?

– Именно так. Детали всегда можно добавлять и развивать постепенно. Если пытаться решить всё сразу, мы только запутаемся. Основные идеи нужно представить ясно и доступно. Остальное придёт со временем.

– Возможно, ты прав, – сказал он, затем уточнил: – Но как это сделать?

– Я предлагаю написать манифест.

– Что ты имеешь в виду? – заинтересованно спросил он.

– Манифест должен быть кратким трактатом. В нём мы сначала опишем наш взгляд на мир. Затем обозначим основные проблемы. И, наконец, предложим решение, которое отражает наше учение. Это будут ключевые тезисы, своего рода фундамент. На основе манифеста в будущем можно будет разрабатывать подробности и новые аспекты.

Онисикрат вновь задумался. Моё предложение, понятное для меня, в этом мире выглядело новым и необычным. Это была попытка объединить философию, политику и даже экономику в единую программу. Политическая платформа Империи, её «символ веры».

– Но разве такой трактат не столкнётся с той же проблемой разного понимания? – спросил учитель, скептически приподняв бровь.

– Этого не избежать, – покачал я головой. – Но это не повод уклоняться от проблемы. Истина рождается в споре. Пусть разногласия касаются деталей и воплощения идей, а не самих основ. Это и будет принципом адаптивности, который сделает нашу философию жизнеспособной. А черезмерные или бездумные изменения предотвратит именно манифест, где чётко обозначены ключевые тезисы. Именно поэтому мы должны продумать и изложить их так, чтобы они стали незыблемым фундаментом.

Онисикрат зашагал по комнате, складывая руки за спину.

– Что же, ты прав. Мы должны написать этот манифест. Пусть он станет отправной точкой. Как только он будет готов, многое прояснится, – задумчиво произнёс он, а затем остановился и посмотрел на меня. – Не знаю почему, но я верю тебе в этом, Коммод.

Так мы вдвоём приступили к непростой задаче – написанию первого в этом мире Манифеста Имперского Стоицизма. Задача оказалась сложнее, чем я предполагал. Даже зная, к чему стремлюсь, как должен выглядеть итоговый текст, и чётко понимая основные тезисы, воплотить их на пергаменте было нелегко.

Мы работали два месяца, обдумывая каждую строчку, взвешивая каждое слово, пока наконец не остались довольны результатом.

Когда я зачитал Манифест в амфитеатре, реакция философов превзошла все ожидания. Фурор, который он вызвал, напомнил мне ту волну восторга и обсуждений, что недавно произвели открытия наших математиков.

Глава 14

928(175) февраль, Карнунт, Паннония

Я пригласил Галена для обсуждения одного перспективного дела. Время для этого, как мне казалось, уже настало. Если задуматься, сколько ему потребуется, чтобы всё изучить, обработать данные и сделать выводы, то лучше начинать сейчас, чтобы результаты послужили в будущем.

– Сальве, Цезарь! – поклонился Гален, входя в комнату.

– Сальве, уважаемый Гален, – ответил я, жестом приглашая его присесть.

После короткого обмена любезностями и обсуждения текущих дел я перешёл к сути:

– Уважаемый Гален, вы знаете, что иногда мои мысли идут по неочевидным путям, – начал я, выбирая слова.

– О, это бесспорно, Цезарь, – улыбнулся он. – Несмотря на некоторые расхождения в наших взглядах на природу вещей, не могу не признать ваш редкий ум. Ваши идеи не перестают удивлять и вдохновлять. Я даже начинаю пересматривать некоторые свои убеждения.

Я ответил на его любезность лёгкой улыбкой. Его реакция была предсказуема: после того, как мои математические и философские идеи произвели такой эффект, даже медики перестали быть непоколебимы.

– Но сегодня, – продолжил я, – я не стану вдаваться в теории микромира. Без доказательств это пока пустая трата времени. Вместо этого я хотел бы попросить вас сосредоточиться на другом.

– Попросить? – удивился Гален, наклоняясь чуть вперёд. – Я вас слушаю.

– Да, это именно просьба. Дело касается.. пальцев.

– Пальцев? – переспросил он, подняв бровь. – Цезарь, простите за вопрос, но что может быть особенного в пальцах?

– Именно пальцы. – Я поднял руку, показывая подушечки на своих пальцах. – Обратите внимание на эти узоры. Они кажутся случайными, но я заметил, что у каждого человека они разные. Я проверил свои, рабов и отца с матерью. Или это лишь моё воображение?

Гален выглядел озадаченным, но внимательно посмотрел на мои пальцы, потом на свои.

– Хм… Возможно, вы правы, но я не вижу в этом ничего значительного. К чему такая необычная просьба? Или же вы заинтересовались наукой и судьбе?

– Нет, хотя хиромантия, тоже намекает что эти узоры, как и судьба, у каждого свои. Я хочу, чтобы вы это проверили, – спокойно ответил я. – Если мои наблюдения верны, это может быть важным. Узоры на пальцах неизменны с рождения, но, возможно, уникальны у каждого человека.

– Вы предлагаете мне посвятить время изучению… пальцев? Это, признаюсь, кажется мне странным, хотя и интригующим.

– Я понимаю ваш скепсис. – Я кивнул, сохраняя спокойствие. – Если у вас нет времени, поручите эту задачу своим ученикам или помощникам. Пусть они соберут данные. Это не срочно, но важно.

– Я подумаю, кому это доверить. – Гален вздохнул и потер висок. – Однако, Цезарь, вы всё ещё не объяснили, зачем это нужно.

Я поднялся со стула, подошёл к столу, взял небольшой кусок воска и, приблизившись к жаровне, начал его размягчать. Тепло быстро сделало воск мягким и податливым. Я осторожно вдавил в него большой палец, оставив чёткий отпечаток. Вернувшись к Галену, я протянул ему этот кусок.

– Посмотрите, уважаемый Гален. Видите, как легко и чётко оставить отпечаток пальца на размягчённом воске? – спросил я.

Он взял воск, внимательно изучая узор, который остался на его поверхности.

– Вижу, – задумчиво произнёс он, поворачивая кусок в руках, чтобы лучше разглядеть линии.

– А теперь подумайте, если окажется, что у каждого человека свой узор. Разве это не открывает новые возможности? – продолжил я, наблюдая за его реакцией.

Гален морщился, вертел воск, а затем поднял взгляд на меня:

– Простите, цезарь, но пока не могу уловить как это использовать. Хотя, постойте… – он замолчал, а затем вдруг оживился. – Использовать! Вы хотите использовать это как печать?

Я слегка улыбнулся и кивнул:

– Именно. Представьте: если у каждого человека свой уникальный отпечаток, то подделать такой узор будет невозможно. Это станет средством подтверждения личности отправителя.

Гален вздохнул и на мгновение прикрыл глаза, будто взвешивал мои слова.

– Не знаю, цезарь. У нас есть подписи, есть печати. Разве недостаточно этих методов? Кому придёт в голову их подделывать? Честно, мне даже в голову не приходило что можно подделать.

– Увы, в государственных делах всякое случается, – туманно ответил я. – Я не предлагаю отменить существующие способы. Но представьте, как это может повысить доверие в некоторых ситуациях.

Он снова посмотрел на воск, помолчал, а затем медленно произнёс:

– Хорошо. Я поручу это одному из своих лучших помощников. Пусть начнёт с проверки узоров в лагере. Но, цезарь, даже если мы проверим сотню людей, это не даёт полной уверенности, что где-то в Империи не окажется человека с таким же узором.

– Если среди сотни человек мы не найдём двух с одинаковыми отпечатками, это уже будет хорошим началом, – ответил я.

Гален склонил голову в знак согласия:

– Вам виднее, цезарь. Я займусь этим.

Когда он ушёл, я остался один, размышляя над нашей беседой. Я знал, что отпечатки пальцев уникальны. Убедить других в этом с медицинской точки зрения сейчас сложно. Но дело не только в доказательствах. Если Гален, чей авторитет в науке непререкаем, утвердит это как истину, люди примут это за факт. И тогда отпечатки пальцев станут не только символом доверия, и уже это можно использовать на практике.

***

928(175) конец февраля, Карнунт, Паннония

Обсуждая на военном совете планы кампании на этот год, мы пришли к единогласному решению: необходимо добить языгов. Оставлять такую занозу у себя под боком просто недопустимо. Они уже неоднократно доказали свою опасность.

Однако предстоящая кампания против них обещала быть сложнее, чем наши войны с германцами. Маркоманы и квады представляют собой преимущественно пешие армии, с ограниченным количеством кавалерии, доступной лишь аристократии. Сарматы же совсем иное дело. Это полукочевой народ, который в основном занимается разведением скота, особенно лошадей. Земледелие у них развито крайне слабо. Их сила – в коннице. Причём не в простой, а в одной из самых тяжёлых кавалерий своего времени. Сарматы воюют верхом на конях, покрытых железной чешуёй, а сами облачены в такую же броню. На данный момент это самая бронированная кавалерия в Европе.

К счастью для нас, у них нет стремян и полноценных сёдел. И слава Логосу, что нет. Если бы у них было это изобретение, они превратились бы в полноценную тяжёлую кавалерию – катапрактарии. Это был бы серьёзный вызов даже для римских легионов. Хорошо, что я решил повременить с внедрением этого новшества в наших войсках. Варвары не чураются перенимать римские технологии. Те же маркоманы охотно используют трофейные римские шлемы и кольчуги. Если сарматы увидят такие полезные новшества, как стремя, я боюсь, они даже спасибо не скажут, а сразу начнут использовать их против нас.

В общем, введение стремян в армию придётся отложить до конца войны. Это изобретение станет частью будущих реформ, когда мы окончательно закрепим контроль над сарматами и начнём их интеграцию в Империю. Игнорировать их потенциал глупо, но сейчас, пока они враждебны и алчны до римских богатств, им нельзя доверять.

Пока я размышлял, я уже представлял, как часть сарматов мы наймём после войны. Из них выйдут отличные инструкторы для римских эквитов. Совместные тренировки помогут объединить эти две традиции верховой войны, создав мощную, тяжёлую кавалерию нового образца. Я уверен, что эта структура скажет своё веское слово на будущих полях сражений.

– Выступать надо сейчас, в крайнем случае – в марте, – объяснял Помпеян. – После зимы их кони ещё слабы, кормов мало, они не так сильны. Если промедлим, через два-три месяца нам придётся воевать совсем с другими сарматами.

– Согласен, – ответил Марк Аврелий. – Проверим ещё раз, готовы ли войска к походу.

Мы вновь углубились в детали снабжения армии. Подготовка была ускоренной, но надёжной. Этот поход обещал быть непростым: с одной стороны – трудности проходимости, с другой – необходимость действовать быстро, чтобы воспользоваться слабостью врага.

Через неделю, в спешном порядке, из лагеря выступили самые боеспособные и опытные легионы в expeditio sarmatica. Остальные части двигались следом, выстраивая логистические цепочки и укрепляя тылы.

Переход занял две недели. Проблемы с дорогами и пересечённой местностью замедляли нас, особенно при разбивке лагерей и строительстве форпостов. Но, наконец, мы достигли равнин, где обитали языги. Здесь передвижение стало легче, хотя это не означало, что мы могли двигаться быстрее: слишком высок был риск попасть в ловушку.

К счастью, наши опасения оказались напрасными. Языги не ожидали такого стремительного натиска. Их земли, семьи и скот оказались беззащитны перед нашей армией. Уходить от врага, имея на плечах всё своё добро, оказалось невозможным.

В течение трёх недель мы провели серию успешных операций. Захватили знатных сарматов и их семьи в качестве заложников, угнали стада скота и табуны лошадей. Языги на своей шкуре ощутили, что такое настоящий римский набег. Они пытались сопротивляться, но разрозненные группы не могли сравниться с дисциплинированными легионами.

Осознав безвыходность своего положения, языги запросили мира. На переговоры лично прибыл сарматский царь Зантикус, настаивая, чтобы с ним говорил сам Марк Аврелий.

Переговоры оказались трудными. Римская сторона предъявила многочисленные претензии, начиная с набегов языгов на римские территории и заканчивая их участием в войнах против нас. Сарматы отпирались как могли, но в итоге уступили.

По условиям мира мы получали: во-первых, языги освобождали всех римских пленных, числом около 100 тысяч, включая захваченных в Дакии. Во вторых, они подтверждали свой клиентский статус. И в третьих, Предоставляли 8000 вспомогательных кавалеристов в распоряжение римской армии.

Однако доверия к этим всадникам не было, поэтому 5000 из них было решено отправить в Британию для гарнизонной службы. Это позволило одновременно укрепить британский лимес, откуда поступали беспокойные слухи, и убрать сарматов из германского театра войны. Остальных распределили малыми отрядами по различным гарнизонам лимеса.

Кроме того, захваченные заложники оставались у нас, несмотря на нежелание сарматов выдавать новых. Мы пытались обосновать, что это скорее пленники, чем заложники, но языги остались непреклонны.

По моему совету отец добавил в договор пункт, позволяющий набирать в римскую армию вольных сарматских воинов, желающих служить. На это Зантикус легко согласился: избавиться от буйных, которые мешали его правлению, было ему только на руку.

На этом сарматская экспедиция завершилась. Кампания этого года началась рано и удачно, и в лагере заговорили о возможности развить успех на германских рубежах.

Для обсуждения дальнейших шагов был организован очередной военный совет. Формально провинции Маркомания и Сарматия уже были учреждены, но они существовали лишь на основе клиентских соглашений. Требовались решительные меры, чтобы закрепить римский диктат на этих территориях.

Однако мнения разделились.

Септимий Нигер и Пертинакс выступили за то, чтобы остановиться на достигнутом. По их мнению, армия заслужила отдых. Необходимо было провести триумф в Риме, чтобы укрепить политические позиции и поддержать моральный дух граждан. Эта идея казалась здравой: долгие кампании истощают не только войска, но и политическое доверие к военному руководству.

С другой стороны, Максимиан и Помпеян считали, что укрепление позиций в покорённых землях было важнее. Они настаивали, что передышка нужна не только нам, но и новым "союзникам". Если маркоманы и сарматы почувствуют, что поспешили с капитуляцией, всё придётся начинать сначала. Эта точка зрения тоже имела вес: без постоянного контроля любое подчинение варваров становилось временным.

Совет обсуждал долго и оживлённо. Обе стороны приводили веские доводы, и становилось ясно, что без решительного слова императора дело с мёртвой точки не сдвинется.

Отец внимательно выслушал всех. Я же, сидя рядом с ним, наблюдал за каждым генералом. Каждое слово, взгляд или жест могли дать подсказку, кто из них будет надёжен в будущем, а кто готовит свои ходы.