Текст книги "Рим. Новый Порядок. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Молдовану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Это радует, – кивнул я. – Кипяченую воду я тоже использовал на тренировках. Она мне очень помогала.

Гален задумчиво молчал.

– После кипячения запахи миазмов исчезают. Вы упоминали, что они могут быть чем-то живым, но мне сложно принять это на веру.

– Возможно, – осторожно начал я, – но почему бы не предположить? Если допустить, что миазмы – это живое, их уничтожение огнем кажется логичным.

Гален усмехнулся, но его взгляд оставался внимательным.

– Это смелое предположение, но пока что это лишь гипотеза.

– Мой интерес в этом связан с философией Демокрита об "атомах". Она показалась мне занятной. Конечно, она умозрительна, но некоторые идеи дают простор для размышлений.

– О, я знаю о ней. Но вы правы, она в том что философская, умозрительная. К сожалению, она не соответствует подходу, что практикуем и наблюдаем мы, медикусы. И как вы связали это с миазмами?

– Я считаю что все теории об изначальном, не проверяемы в полной мере. – пожал плечами – Но если взять за основу эту мысль об атомах, то мы можем предположить что наш мир состоит из атомов. Разных атомов, которые дают ответ, почему мы видим столь много разных материалов с разными свойствами. Но они невидимы. Каков же их размер? Пока этот ответ неизвестен. Но возможно, миазмы – это не просто запах, а мельчайшие живые существа.

– Но к чему эта теория? Я пока не уловил суть.

– Суть в размерах вещей видимые нами. Мы видим слонов, лошадей, собак, – продолжил я, – но они заметны из-за их размеров. Чем мельче существо, тем труднее его разглядеть. Наше зрение имеет предел. Вы, как медикус, отлично знаете, что есть люди с разным зрением. Кто-то видит лучше, кто-то хуже. Мы ограничены своими глазами. Размышляя над этим, я даже провел странный опыт. – немного запнулся я. – Я смотрел вдаль, с вытянутой ладонью перед собой. Когда я смотрел вдаль, я видел очень плохо ладонь. Но когда я смотрел на ладонь, видя линии на ней, я не различал то что вдали. Я так и не смог одновременно видеть то что вдали и линии своей ладони.

Гален слушал меня внимательно и не перебивал. А после описания опыта по фокусировке зрения, тоже вытянул перед собой руку и начал фокусироваться на разных предметах.

– Удивительно! Мы научились лечить катаракту, вытягивая лишнюю жидкость из глаза больного. Но я не задумывался ранее, об этом свойстве глаза. То есть, мы всегда знали это, но не обратили на это внимание осознанно. Что же, продолжай свою мысль к чему ты пришел?

– А затем я наблюдал за орлом который высоко в небе охотился. Он ринулся вниз явно видя свою жертву. Я тогда задумался, а увидел бы я зайца с той высоты? Мы на земле их не всегда замечаем. Для той же высоты они должны быть мельче муравья для нас. Значит, в принципе, возможно видеть что-то более мелкое, но наш глаз не способен. Если бы у нас было зрения орла, то может мы бы увидели что-то более мелкое? Возможно есть что-то живое, но которое мы не видим, как атомы? Я не знаю как прямо это доказать и увидеть. – вздохнул я. – возможно инженеры могут что-то придумать? Наш пытливый ум смог очень многое изобрести, что в природе нет. Тогда бы мы смогли увидеть новый мир. Микро универсум.

– Как вы сказали микро? Хмм.. маленький мир.. – задумчиво произнес Гален. – Простите, цезарь, но я не могу это принять. Ваши доводы слишком умозрительны и смелы.

– Если есть этот микромир, – продолжил я – то возможно, его живые существа могли бы назвать микробы, то есть микро и био…

– Если есть этот мир. – скептически улыбнулся Гален, – Но вряд ли это так. Нет никаких доказательств или наблюдений подтверждающих это.

Я предполагал что мои слова не примут на веру. Да, он выслушал из уважения, но вряд ли Гален, примет на веру такую теорию. Тем более что сам он утверждал что тело человека состоит из четырех видов жидкостей (гуморов): крови, флегмы, желтой и черной желчи. Я когда услышал это, был немного в осадке, как такой ученый который хорошо разобрался в хирургии, опирался на такую чушь?

– Разве мы не знаем, что нет живых существ, которые бы не пахли?

Гален слегка нахмурился, но не перебивал.

– Если вода пахнет миазмами, а после кипячения запах исчезает, это может говорить о том, что мы уничтожили источник запаха. Неживые вещества, вероятно, не изменили бы запах после кипячения.

Гален усмехнулся.

– Смелое утверждение, цезарь. Но то, что мы можем утверждать с уверенностью, это то, что огонь меняет свойства воды. Ваши идеи уже значимы. Не всегда есть возможность очистить воду, но вскипятить ее проще. Я уже поделился этим опытом с медикусами легионов.

Я понял, что убедить его в существовании "микробов" пока невозможно. Но это не повод сдаваться.

– Уважаемый Гален, – сказал я, слегка наклоняясь вперед. – Мне пришла в голову еще одна мысль. Как насчет следующего опыта?

– Внимательно слушаю.

– Если кипячение помогает воде, то, может быть, стоит попробовать прокипятить бинты и инструменты перед операциями? Я слышал, что раны иногда воспаляются.

Гален задумался, поглаживая бороду.

– Интересное предложение. Обычно мы используем мази, которые сами по себе обладают лечебными свойствами. Но, пожалуй, стоит попробовать. Но лишь ради знаний.

Я улыбнулся, чувствуя удовлетворение.

– Что же, думаю, на этом мы можем завершить. – Я встал, показывая, что разговор окончен.

Гален тоже поднялся и поклонился.

– Спасибо за интересный разговор, цезарь. Ваш взгляд на вещи необычен, и это редкий дар. Вы способны замечать то, что другим кажется несущественным.

– Благодарю, – кивнул я с благодарностью.

Когда Гален вышел, я остался наедине с мыслями о линзе. Стекло у нас слишком мутное, хотя ювелиры могли бы выточить нечто похожее из горного хрусталя. Лупа, конечно, могла бы стать доказательством того, что возможно увеличивать изображение искусственно. Но что дальше? Сама по себе она мало что даст. Разве что как принцип, который передать инженерам. Пусть уже они развивают механизмы.

Сейчас же такой проект затруднительно реализовать: материалов не хватает, да и объяснять всё ремесленникам сложно, да и лагерь накладывает свои ограничения. Ладно, впишу заметку в блокнот. Пока это не срочно.

Можно заняться наконец цифрами, благо несколько вариантов я уже накидал, и теперь раздумывают над более удачными. Думаю что успею к тому времени, как Гален разберется с кипячением.

923(170) июнь, Карнунт, Паннония

Прошел почти месяц с тех пор, как римские войска отправились на север. В их отсутствие порядком в лагере заведовал Клавдий Помпеян. Уже пожилой воин, он, тем не менее, оставался полным сил. Моя сестра, Люцилла, была вновь в положении – ее четвертый ребенок, но первый в браке с Клавдием. Осенью он, видимо, консумировал брак, а пару недель назад, как рассказала мама, она родила мальчика. Назвали его Lucius Aurelius Commodus Pompeianus.

Меня это имя неприятно задело. Слишком сильное совпадение с моим собственным. Намек на амбиции? Это оставалось вопросом. Вспомнились те неоднозначные взгляды сестры. Моя интуиция шепчет что тут что-то назревает.

Сам Клавдий ходил весь сияющий, принимая поздравления и подарки по случаю рождения сына. Я тоже поздравил. Однако искренней радости не испытывал. Все мысли были о Люцилле. Она уже воспитала троих детей, а теперь в свои годы должна растить еще одного младенца. Такой изнуряющий ритм материнства без передышки мог обернуться бедой для ее здоровья.

В тот момент я чувствовал скорее жалость к сестре, чем радость за генерала.

Отец перед походом дал наставления Помпеяну держать меня в курсе насчет кампании, делится новостями с фронта, и вообще взять роль ментора в военном деле. И несмотря на то что генерал выполнял свои обязательства, мне казалось что он подходит к этому несколько формально.

Сегодня ко мне подошел Декстер, позвав в палатку к генералу. Когда я вошел и взглянул на собравшихся, сразу ощутил напряжение обсуждения. Офицеры и советники, видимо, были поглощены горячим спором, однако их внимание быстро переключилось на меня. Я шагнул внутрь, выпрямился и, обращаясь к присутствующим, сказал с уважением, но с уверенностью в голосе:

– Салве, достойные легаты и генералы! Благодарю вас за вашу преданность и службу Империи. Пусть наш совместный труд и мудрые решения приведут к славе Рима и победам на фронтах.

В конце концов, я был не просто наследником Империи, но и одним из тех, кто должен был когда-то продолжить их дело.

– Пусть же Рим будет благосклонен к нашим усилиям, – закончил я, слегка поклонившись, чтобы выразить должное уважение тем, кто заслуживал его.

– Сальве, цезарь! – ответили мне уважительными поклонами и ударами в грудь военные.

– Я пригласил вас, цезарь, чтобы уведомить о новостях с севера, – обратился ко мне Клавдий Помпеян. Все затихли. – К сожалению, ваши слова оказались пророческими, когда вы на первом совете высказали сомнение в словах сарматов. Эти вонючие козлопасы выступили на помощь маркоманам.

– Давно? – спросил я.

Новость неприятная, но вполне ожидаемая. Будем надеяться, что они выставили незначительную помощь.

– Как оказалось, они уже слились с маркоманами, – вздохнул генерал. – Наша разведка в этот раз не смогла выявить вовремя этот маневр.

Да, тут вообще мышей не ловят. Увы, но до того филигранного управления варварами, которое в будущем достигли византийцы, нам еще далеко. Да, за племенами следят, связи есть, но не все так точно и оперативно. Навеяло аналогию с неким 41 годом из прошлой жизни. Ситуация имеет много схожестей. Империя должна бить в хвост и гриву все эти племена, но на деле хромает управление и разведка.

– Если наша армия знает об этом, – задумчиво сказал я, – возможно, они смогут выполнить необходимые маневры, чтобы обезопасить себя.

Все удрученно молчали.

– Мы узнали о языгах в ходе их нападения на вспомогательные войска в походе. Их атака была неожиданной и стремительной. А потом подошли маркоманы, которые воспользовались ситуацией. Разгром был полный.

Нависла тяжелая тишина.

– Насколько полный? – с трудом выдавил я из себя.

– Потери уточняются, – вздохнул Помпеян. – Но предварительные данные в донесении говорят о 15-17 тысячах погибших. Еще нужно выяснить, сколько раненных и попавших в плен.

В этот момент я понял, каково быть тем, кто доносит такие новости и живет с ними. Одно дело слышать об этом как гражданский, находясь в Городе. Совсем другое – быть здесь, в лагере, и переживать такие события. Это как многотонная плита ответственности, которая навалилась на всех нас. Да, я лично не имею прямого отношения к происходящему. Мог бы умыть руки. Но не могу. Я ощущаю свою сопричастность к этой трагедии. Это тоже урок.

– Мне кажется, у этого поражения еще будут последствия. – со вздохом припечатал Пертинакс.

Скорее всего, он прав. Но самое ужасное – мы сейчас в ситуации реагирования на уже случившиеся проблемы, и не можем решить их превентивно. На совете продолжали обсуждать задачи, исходя из новой ситуации. Можно было ожидать отступление нашей армии обратно в лагерь, поэтому нужно было подготовиться. Я внимательно слушал, стараясь сосредоточиться на том, что говорят, и не отвлекаться на новость о поражении.

Спустя три дня пришли уточнённые новости о потерях. Дополнительным ударом стала весть о гибели генерала Марка Клавдия Фронтона. Языги, как оказалось, использовали момент и прорвались к ставке генерала. Вспомнились мои слова на совете перед походом, и мне стало стыдно за свою пикировку в адрес Фронтона. Стыдно и обидно – потерять такого опытного генерала. Империя понесла тяжёлые утраты от варваров, что только усугубило и без того кризисную ситуацию.

923(170) июль, Карнунт, Паннония

Армия вернулась в лагерь спустя несколько дней. Отец решил, что с такими потерями в начале кампании нет смысла продолжать борьбу с тандемом маркоманов и языгов. Нужно было перегруппироваться, лучше подготовить войска и обдумать новую стратегию.

Настроение в лагере было подавленным. Эти потери стали тяжёлым ударом для всех. Но хуже всего было ожидание последствий, которые не заставили себя ждать.

Декстер вновь пригласил меня на совет, который теперь возглавлял мой отец. За прошедшее время мы с ним неплохо сдружились – на фоне моих изнурительных тренировок у Фуста, постоянных новостей с фронта и общего стремления служить Империи. Я стал приглядываться к нему внимательнее. Несмотря на его дружелюбие и корректность, ощущалось, что он немного карьерист. Но меня все устраивало пока в его отношении.

На совете, после коротких приветствий, отец сразу перешёл к плохим новостям:

– Удар языгов оказался куда коварнее, чем мы ожидали. Мало того что они нарушили своё слово и выступили на стороне маркоманов, так, видимо, они успели предупредить и костобоков. Хотя, возможно, те следили за нашими действиями сами. Сейчас пришла весть: костобоки, объединившись с роксоланами, совершили дерзкий набег. Они пересекли Дунай и вторглись в Нижнюю Мезию. Хуже всего, что в том направлении у нас никого нет поблизости.

– Предлагаю выделить усиленный отряд под командование Вехилауса Грата. Две ауксилии и дакийский легион должны справиться с этой угрозой, – предложил Помпеян.

Началось обсуждение предложения. Взвесив все варианты, военные согласились с этим планом. Отец немедленно отдал распоряжение о выдвижении войск в Нижнюю Мезию.

– Боюсь, они не ограничатся одной провинцией, – тяжело вздохнул отец. – Надо быть готовыми к тому, что их набеги затронут и соседние области.

В этот момент в палатку вошёл новый курьер из бюро табеллариев. Он был запылён с дороги, его лицо выражало усталость, но держался он с достоинством. Курьер остановился у входа, вытянувшись по стойке смирно, и приложил руку к груди.

– Ave, Augustus! – твёрдо произнёс он, обращаясь к моему отцу. – Прибыл с донесением из провинции Белгика.

Отец кивнул, позволяя курьеру продолжать, и напряжённая тишина окутала палатку. Все присутствующие чуть подались вперёд, словно в ожидании удара. Курьер протянул императору свиток, запечатанный официальной сургучной печатью канцелярии провинции Белгика.

Отец молча разломил печать и, пробежав глазами текст, тяжело вздохнул. Затем медленно поднял взгляд на собравшихся.

– Как мы и предполагали, – начал он, – новые вызовы брошены Риму. Хатты пересекли Рейн и напали на провинции Верхняя Германия и Белгика. Наместник Юлий Дидиан сообщает, что собрал силы, организовал оборону и сумел отбросить их.

В палатке раздались облегчённые вздохи. Новость была тревожной, но хотя бы в этот раз оборона выстояла.

– Однако, – продолжил отец, повысив голос, – я считаю, что проблема не решена. Хатты, вероятно, продолжат нападения. Нам нужен надёжный человек, чтобы укрепить позиции и разобраться с варварами на месте.

– И кого же вы назначите, Август? – спросил Нигер с едва скрываемым интересом.

Отец перевёл тяжёлый взгляд на Тиберия Клавдия Помпеяна, своего зятя, и сказал:

– Ты, Помпеян. Я доверяю твоему опыту и стратегическому чутью. Ты справишься.

Помпеян слегка склонил голову, ударив кулаком в грудь.

– Хорошо, Август. Прошу лишь в помощь Пертинакса.

Отец задумался, затем кивнул:

– Согласен. Здесь серьёзных боёв пока не предвидится, так что его можно отправить с тобой.

После окончательного утверждения планов и закрепления приказов, совет был завершён.

Прошло несколько дней. Первые новости отступившей армии в Нижней Мезии подтверждали худшие опасения. Костобоки, не встретив сопротивления, проникли глубже в римские земли и вторглись в Македонию. Пока наши войска двигались навстречу, набеги продолжались, оборачиваясь для провинции кровавым бедствием.

923(170) сентябрь, Карнунт, Паннония

За последнее время трагических известий больше не поступало, однако проблема набегов костобоков и роксолан оставалась неразрешённой. Эти племена продолжали резвиться на землях Империи, словно волки в стаде. Пройдя через Македонию, словно нож сквозь масло, они оставили за собой только пожары, разграбленные деревни и города, потоки слёз, кровь и горе. Насилованные женщины, убитые старики и дети стали печальным напоминанием о варварской жестокости. Поскольку они двигались очень быстро, то в плен не брали никого, отягощая себя лишь награбленным.

Теперь они устремились во Фракию, сжигая всё на своём пути. Наша армия была вынуждена играть роль догоняющих, что вызывало гнев и беспокойство среди солдат и командиров.

На фоне этих бедствий, словно луч света в мраке, пришла обнадёживающая весть. Генерал Тиберий Клавдий Помпеян, быстро достигнув региона, где орудовали хатты, сумел разгромить их войско. Эта победа стала глотком свежего воздуха для измождённых войной легионов.

Солдаты и офицеры ликовали: нужна была хотя бы одна хорошая новость, чтобы поддержать боевой дух. Однако, все понимали, что впереди ещё много работы. Война продолжалась, и её исход был далёк от определённости.

Но ликование было недолгим. Вскоре пришла весть, что костобоки достигли самой Ахаии и разграбили знаменитое святилище в Элевсине. Это святотатство потрясло не только нас, но и всех, кто слышал о нём. Гневу и негодованию не было предела.

Весь лагерь гудел выкриками:

– Mars Ultor! Mars Ultor! [Марс-Мститель! Марс-Мститель!]

Эти слова, возгласы к Марсу-Мстителю, эхом разносились по улицам лагеря. Я знал из истории, что так кричали легионеры перед тем, как отправились подавлять восстание в Иудее. Где Иудея, где евреи? Да, последнее слово за нашим богом войны, призыву к справедливой и неумолимой мести.

Каждый из нас ощущал тяжесть оскорбления, нанесённого не только Империи, но и самой её душе. Эти варвары, лишённые благочестия и чести, осквернили то, что было священно для каждого римлянина. Их дни сочтены, и я знал, что скоро эти безмозглые упыри пожалеют о своей глупости.

А спустя ещё десять дней в лагерь наконец дошла долгожданная весть – Вехилиус Гарт настиг варваров, замедлившихся из-за награбленного скарба, и Марс-Мститель покарал этих наглых варваров. Хотя это и не стало полным разгромом, он остановил их бесчинства. Тонкие ручейки ускользнувших варваров теперь скрывались, как крысы, спасаясь от римских легионеров.

Роксоланам, благодаря их коннице, удалось в основном уйти, но костобоки понесли наказание сполна. Эта победа не уняла боль и обиду, но, по крайней мере, исчезло удручающее чувство беспомощности, окутывавшее нас с начала их дерзкого набега.

Mars Ultor! Если думаете что это было все, то ошибаетесь!

Глава 8

924(171) апрель, Карнунт, Паннония

Мерно движется перед глазами привычная картина. Она уже не вызывает никаких эмоций. Просто вид, который стал частью моей жизни. Лишние мысли и эмоции покинули меня. Они отнимают силы, а силы нужны лишь для одного: ровно дышать, держать ритм, твердо смотреть вперед. Бежать!

Я бегу не потому, что я добыча. Я бегу потому, что я хищник. Мои ноги тверды, мои мышцы словно из стали. Я подобен моим братьям. Я не подведу тех, с кем однажды встану плечом к плечу. Все мои усилия направлены на одно – победу. Я тиро.

На миг я вспомнил тот день, когда, тяжело дыша, закончил двадцатый круг. Согнувшись перед инструктором Фустом, я доложил:

– Разрешите обратиться, инструктор Фуст!

– Обращайся, – ответил он, его голос был лишён эмоций.

– Ученик Люций закончил разогрев, – выдохнул я.

– Встать ровно, tiro Люций! – рявкнул Фуст. – Что ты пыхтишь там, как дохлая шлюха в конце дня?

Я выпрямился и замер, смотря прямо в глаза инструктору.

– Люций, с сегодняшнего дня ты tiro. Запомни это. Теперь начнутся для тебя настоящие тренировки, тебе еще предстоит узнать что значит быть солдатом Рима. Ещё долгий путь впереди, прежде чем я позволю тебе считать себя легионером.

Этот день я запомнил на всю жизнь.

Нынешнее утро было почти таким же. Закончив разогрев, я подошел к Фусту и рявкнул:

– Тиро Люций закончил разогрев! Готов приступить к тренировке!

– Готов к очередной порции настоящей жизни? Или, может, предпочитаешь вернуться к своим свиткам? – усмехнулся Фуст.

Он всегда издевался надо мной в своём стиле. Но я научился не реагировать на его провокации. Вместо этого спокойно ответил:

– Готов. Свитки бесполезны без дела, а дело без свитков глупо.

Это, похоже, удовлетворило его. Усмехнувшись, он указал на стол с тренировочным оружием:

– Сегодня начнёшь с метания. Двадцать дротиков по цели. Щит видишь?

Я кивнул и подошёл к линии. На щите был нарисован круг – простая, но эффективная мишень. Метание дротиков не было моей сильной стороной, но я твёрдо решил довести это до совершенства. Тщательно прицелившись, я сделал первый бросок. Дротик вонзился в нижний край мишени.

– Какое величие! – саркастически прокомментировал Фуст, хлопнув в ладоши. – Я думаю, этот щит теперь дрожит от ужаса.

Второй бросок оказался точнее, дротик попал ближе к центру.

– Уже лучше. Теперь бросай быстрее. На поле битвы у тебя не будет времени прицеливаться, как здесь!

После метания Фуст велел мне взять гладиус. Мы начали отрабатывать базовые движения. Мне не хватало силы и скорости, но я уже мог уверенно держаться в спарринге.

– Неплохо, Люций, – заметил он. – Для императорского сыночка сойдёт.

Похвала от Фуста – редкость. Этот человек ценит лишь полную самоотдачу. Однажды я попытался симулировать усталость. Больше я этого не делал – его молчаливый взгляд тогда прожёг меня до костей.

Когда тренировка закончилась, я опустился на скамью, обтирая пот с лица. Фуст подошёл и неожиданно сказал:

– Ты начал понимать, что война – это не блеск и слава. Вижу, ты учишься не только двигаться, но и думать. Что полезное прочитал?

– В последнее время читаю "Стратегемы" Фронтина и труды Полибия, – ответил я. – Пытаюсь понять, как мыслили великие полководцы.

Фуст хмыкнул:

– Полибий знает толк в дисциплине, а Фронтин – в хитрости. Но если не можешь устоять на ногах, никакие трактаты не помогут.

Он протянул мне копьё:

– А теперь иди и потренируйся метать это на дальность. Станешь настоящим легионером, когда научишься делать то, чему я учу, а не изображать жалкую пародию на воина.

Я вздохнул, поднялся и направился к тренировочной линии. Моё обучение продолжалось шаг за шагом. Быть легионером – это долгий путь, но я уже чувствовал, как он меняет меня.

***

Вернувшись после тренировки, я буквально рухнул на своё ложе в палатке. В голове снова всплыли мысли о моих странных отношениях с Галеном. Он, безусловно, выдающийся учёный, истинный мастер своего времени. Но, увы, я слишком ограничен в своих возможностях. Как мне поколебать его мировоззрение, основанное на гуморальной теории?

Месяц назад он рассказывал мне о результатах эксперимента с кипячением бинтов и инструментов. Статистика, по его словам, начала складываться: операций было много, и он заметил, что воспалений стало меньше, а заживление шло быстрее. Это был успех. Но разве он что-то доказывал? По мнению Галена, это лишь ещё одно свидетельство "очищающей силы огня".

Я осознавал, что без микроскопа, без прямого взгляда в невидимый мир клеток и микробов, убедить его невозможно. Только увидеть – значит поверить. Упорствовать в своих "умозрительных гипотезах" было бы бессмысленно и, возможно, даже вредно.

Впрочем, я был рад, что хотя бы полезность кипячения он признал. Это уже шаг вперёд. Маленькая победа. А большие победы, как я понял, начинаются именно с таких шагов.

Зато я, кажется, удовлетворился своими закорючками. Они не идеальны, как индийские, но привыкнуть можно. Этот мир обретёт иные цифры.

Пятёрку я решил оставить близкой к привычному римлянам символу, лишь добавив подчеркивание снизу. Хотя, возможно, оно излишне. Уверен, что со временем, в ходе их использования, эти символы ещё изменят свою форму – станут более удобными, более эргономичными. Главное – принцип.

Я пригласил Галена. Он должен стать первым, кто узнает о моей новой системе. Почему не Питолаус? Сам виноват. Его чрезмерная строгость так и не позволила мне наладить с ним дружеские отношения. И это мешало мне открыться ему. Я не уверен, что и Гален оценит мою идею. Но, по крайней мере, он уже видел практическую пользу моих измышлений.

Вообще-то вся моя возня с Галеном, эти мелкие интриги, были лишь ступенькой на пути к публикации моей системы цифр. Может быть, я был не прав, отвергнув Питолауса – кто знает, может, он и обидеться на это. Но всем не угодишь, и я опираюсь на свои возможности. С Галеном, я уверен, мы ещё будем работать в будущем. Вот такая неоднозначная многоходовочка.

Наконец, ко мне зашел Гален, и мы приветствовали друг друга уже как хорошие знакомые. Несмотря на то что он не всегда согласен с моими идеями, он все же ценил мои способности.

– Уважаемый Гален, сегодня я пригласил вас, чтобы поделиться с вами моими новыми идеями, – немного торжественно начал я.

– Рад, Люций, что вы хотите поделиться со мной, – ответил Гален. – Но почему именно я?

– Увы, – вздохнул я, – для многих взрослых мой возраст является препятствием для равного общения. Хотя, как ни странно, юность – это тот недостаток, который со временем исчезает.

– Ха-ха, – рассмеялся Гален, – вот уж рассмешили меня! Никогда не слышал, чтобы возраст считался недостатком. Хотя если вспомнить, в моей юности я тоже сталкивался с предвзятым отношением со стороны старших. Но, – продолжил он уже более серьезно, – в этом есть доля правды. Юные умы, безусловно, пытливы, но зачастую им не хватает мудрости.

– Соглашусь с вами, – ответил я. – Юность часто выдает глупости. Хотя и в старости нет защиты от них. Уверен, у вас есть примеры для подтверждения этого утверждения. Но! Разве не является проявлением мудрости терпение к юным? Уверен, стоит хотя бы выслушать их, чтобы понять, что на уме у молодого человека. Если он скажет что-то разумное, это будет разумно потратить время. А если ошибется, то можно подправить, и в этом тоже есть польза.

– Не все достигают равной мудрости с возрастом, – развел руками Гален.

– Вот почему я и рад был вас позвать, – польстил я. – Уверен, вы сможете оценить, является ли моя идея глупостью или нет.

– Что ж, я внимательно вас слушаю, юный друг, – с любопытством ответил Гален.

– Мои размышления на этот раз не касаются здоровья и медицины, – предупредил я. – Но я уверен, что вы сможете оценить то, что я собираюсь вам сказать. На этот раз я размышлял о математике. Уважаемый Питолаус – очень хороший учитель, на самом деле, и он дает мне много задач для решения. И вот я задумался, как долго и сложно записывать то, что быстро говорит уважаемый учитель. Как мы записываем арифметическую операцию? Мы пишем число или его название, затем пишем слово, обозначающее операцию, слово «равно» и результат. Как слышим, так и пишем. Все так привыкли. Именно торопливость, свойственная нам, юным, и сподвигла меня подумать, как можно упростить этот процесс. И я задумался вот над чем... – сделал я паузу.

– Интересная тема, и над чем вы задумались? – спросил Гален.

– Думаю, будет нагляднее, если мы подойдем к столу, и я это покажу на папирусе, – предложил я, и мы подвинулись к столу. – Как мы говорим, когда хотим обозначить один предмет?

– Unus.

– А как мы это изображаем?

– Одной черточкой, – он взял стилус и нарисовал на папирусе.

– А два предмета?

– Duo. И рисуем две черточки, – Гален не стал ждать, поняв правила игры.

– Три? Четыре? Пять? Шесть? Семь? Восемь? Девять? Десять? – спрашивал я.

– Tres, quattuor, quinque, sex, septem, octo, novem, decem, – и рисовал римские цифры.

– А теперь присмотритесь, уважаемый Гален. Мы используем до десяти разные слова. Но для изображения у нас лишь два элемента – черточка и угол для пяти. Ах да, еще есть десять, как две пятерки. Остальные же цифры на самом деле рисуются относительно этих. Для двух мы рисуем две черточки для одного. Но мы же не говорим «unus unus»? Мы говорим «duo». Совсем другое слово. Также и с числом три. Для четырех вообще смешно получается: мы не прибавляем, а отнимаем черточку от пяти. Я вижу, вы пока не видите в этом ничего странного. Но! Для слов у нас буквы, и каждый звук имеет свое обозначение. Мы бы с ума сошли, если бы обозначали буквы по логике чисел. И не находим ничего сложного в том, чтобы изучить двадцать три различных символа.

– Я улавливаю суть, – задумчиво сказал Гален. – Но ты не учитываешь то, что звуков ограниченное число, и их немало, но все-таки можно запомнить. Однако числа... всегда можно добавить единицу к имеющемуся числу. А для каждого иметь свой символ? Это безумие!

– Но мы же не имеем для каждого слова отдельный символ, – хитро прищурился я. – Слова у нас состоят из букв, которых ограниченное число. А слов из этих букв мы имеем намного больше. И это никого не смущает.

– Так и для чисел мы так же используем этот принцип, – воскликнул с нетерпением Гален.

– Не совсем. Мы просто еще не развили нашу идею. Вот скажите, если к десяти прибавить один, как мы это скажем?

– Undecem.

– То есть, все что больше десяти, на самом деле это составное из слов до десяти, – торжественно сказал я.

Гален на лице изображал сложные мысленные процессы.

– Viginti [двадцать]! – воскликнул он. – Это новое слово.

– Ну так и для пятидесяти, ста и тысячи у нас есть соответствующие символы, – ухмыльнулся я. – Без них наши записи были бы еще длиннее и сложнее в чтении. Но! Вы правы! Я подумал об этом. И я тоже пришел к выводу, что придется добавить новые символы для новых слов. Потратил я немало времени и усилий, – вздохнул я. – Однако давайте вернемся к изображению чисел до десяти.

– Ну давай, – не так уже и вдохновленный сказал медикус.

– Давайте предположим, что мы хотим, чтобы для каждого слова был свой символ. А сложные слова изображались бы из составных символов. Уже это кажется более удобным.

– Хмм... – промычал он. – Десять слов и десять символов. Интересно!

– Я попробовал придумать символы от одного до десяти и легко дошел до семнадцати.

– Ха! Ну да, duodevingeti [восемнадцать], это же составное из двух и двадцати. А потом тридцать, сорок... Сколько нужно будет в итоге символов?

– Немало. Но все равно меньше, чем букв в алфавите. Однако вы правы. Я долго думал, можно ли это как-то сократить? Ведь до сих пор мы используем меньше символов. И я дошел до интересной мысли, которая развила мою идею. В этом мне помогли числа с 11 по 17. Я понял, что они составные: десять и прибавление какого-то числа до десяти. И если подумать, то такая же логика и у чисел больше. Мы имеем большее число, к которому прибавляем меньшее. Это была важная мысль, она позволяла бы изображать числа символами от 1 до 7. Но смотрите, Гален! Мы изображаем восемь как пять и три? И так же восемнадцать – в этом изображении оно отличается от слова. Следуя словам, я упустил, что можно изображать не до 17, а до 19. Просто как десять и восемь, десять и девять.