Текст книги "Матерь Лада. Божественное родословие славян. Языческий пантеон."

Автор книги: Дмитрий Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Лужичане почитали бога смерти, известного под немецким именем Флинц («кремень»). Бото описывает его как живого мертвеца в плаще, стоящего на глыбе кремня. В руке его – факел, на плече – лев, своим ревом воскрешающий покойников. По более поздним источникам, он был также богом лесов и обитал под большой липой. Есть легенда о его золотом идоле (или золотом быке), сброшенном в Шпрее. В пещере под разрушенным капищем, у села Эна под Бауценом, вход в которую затоплен, будто бы и поныне лежит этот идол среди множества сокровищ. Флинц, при всей его мрачности, бог не только смерти, но и воскресения, бессмертия (подобно Яме). Лев – солнечный зверь, а факел – знак огненного начала. Видимо, перед нами – Даждьбог в его смертельной ипостаси.

Вторник и планета Марс в Месопотамии посвящены богу смерти и войны Нергалу, у других народов – богам войны (римский Марс, германский Тюр, иранский Бахрам-Веретрагна). Чехи называли эту планету Смертонош. Возможно, это еще одна мрачная ипостась Даждьбога-Ладо, отождествлявшегося с Марсом.

Чешский хронист XIV в. Неплаха впервые упомянул бога Зелу (Zelu, в немецком переводе хроники – Zely). Это имя пытались объяснить из чеш. zele – «зелень», zelw – «черепаха», zly – «злой, черт», zeleli – «оплакивать». Зелоном или Добропаном чехи называли планету Меркурий. (Вспомним: в «Матер верборум» с Меркурием отождествляется Радигост.) Гаек рассказывает, что княгиня Либуша велела отлить из золота идола Зелу в виде человека, восседающего на троне (или в седле), и установить его во дворце. В жертву ему приносили человеческие волосы и ногти. Именно ему Либуша принесла жертву перед смертью. Позже ее мужу Пржемыслу Зелу и богиня Дирцея помогли победить предводительницу амазонок Власту. Произошло это весной, 14 мая.

К Зелу, видимо, относится и рассказ Гаека о князе Неклане, умершем от страха, когда стоявший в дворцовом святилище золотой идол вдруг сверкнул на него глазами и оскалил зубы.

Этот загадочный бог скорее всего связан с солнцем и растительностью («зелье», «зелень») и тождествен Радигосту-Даждьбогу. Но он также связан и со смертью. Его культ напоминает суеверный русский обычай собирать и хранить (хотя бы символически) срезанные волосы и ногти: на том свете придется-де давать отчет за каждый волос; а добираться туда надо будет, карабкаясь по стеклянной горе – тут ногти и пригодятся. (Литовцы с той же целью клали в могилу медвежьи и рысьи когти.) Божество вроде бы доброе (Добропан) и в то же время мрачное, пугающее, смертоносное. Но разве не в земле лежали умершие предки, которых живые молили об урожае? Естественно, что бог Солнца, нисходя под землю, становился богом смерти, но оставался богом плодородия.

И все же среди ликов солнечного бога преобладали светлые, добрые. В день зимнего солнцеворота язычники праздновали рождение Непобедимого Солнца – Митры. Христиане превратили его в Рождество своего бога. Южные славяне называют этот праздник «Божич» и славят в песнях «старого Бадняка» и «молодого Божича». Это не просто воплощения старого и нового года. Бадняк – обрубок дерева, который жгут, осыпают зерном, поливают водой и бьют палкой, веря: чем больше искр, тем больше урожай и приплод. О Божиче поют, что он ездит на коне, золотит ворота, открывает пир. Или же представляют его добрым белобородым стариком в кожухе, верхом на кривом (или хромом) осле.

Очевидно, Бадняк – это Сварог, огненный бог и покровитель земледелия, а Божич – его сын Даждьбог, солнечный всадник, иногда представляемый «Дедом». В одной сербской песне Божич прямо назван Сварожичем. А хромой осел заставляет вспомнить и хромого Дабо, и Христа, едущего на осле. Так переплетались светлая и темная ипостаси солнечного бога.

В болгарской песне Богоматерь рождает златорогого оленя. Здесь отразились древнейшие, идущие от мезолитических охотников на оленя, мифы о Великой Богине-оленихе, рождающей оленей, и о солнце – крылатом олене с золотыми рогами. Мифы эти сохраншшсь у саамов и других народов севера, а также в скифо-сибирских украшениях «звериного стиля».

Другое название Рождества у славян – Коляда (от лат. calendae – «начало месяца»; этот праздник почти сливается с Новым годом). Южные славяне (кроме словенцев и болгар) носили в этот день изображение звезды и чучело Коледы. Поляки называли Дзядом или Колендой рождественский сноп. Автор «Поучения в понедельник Св. Духа» считает Коляду богом скота и животных (не путает ли он его с Белесом?). А белорусы в конце Святок, 6 января, рисовали на дверях Коляду – всадника на белом коне. Очевидно, Коляда, подобно Божичу, солнечный всадник, дарующий плодородие и изобилие земледельцам и скотоводам, и предок – «Дед». Вспомним: русичи – Даждьбожьи внуки. Да и само слово «Русь» происходит от сарматского «роке» (осетинское «рухс») – «светлый», «сияющий». Русы – народ Солнца!

Восточные славяне на Святки носили плуг, кликали Коляду и «Плугу» (еще в XVII в.) и пели колядки о том, как Бог и святые пахали плугом, запряженным зверями и птицами. В польской же колядке Христос, Ян и Степан (св. Стефан – 27 декабря) пашут золотым плугом. Видимо, здесь сразу в трех обличьях предстает Колаксай-Даждьбог, овладевший плугом из небесного золота. Или же имеются в виду Зоревик и два его брата.

Болгары в рождественских песнях воспевают юнака Дан-Богдана. У него на груди солнце, на плечах – месяц, на коленях – звезды. Его оружие – золотой буздуган (палица) и щит. Он побеждает Старую Юду (вилу, ездящую на олене, взнузданном змеями) и трехглавую ламию (водяного змея). Из тела ламии текут три реки – пшеничная, молочная и винная. Дан-Богдан гонится за златорогим оленем, словно огненный змей – за ламией. Он воюет не только верхом, но и в ладье, преследуя злого змея.

Этот юнак – не только воин, но и священник. На Рождество его ждут, открыв ворота, чтобы он крестил, венчал, прощал. Своим кумам он дарит золотые чаши. Он – предводитель колядников. Но он же и бог смерти: забирает души людей (даже своих родственников), чтобы строить рай.

Дан-Богдан, очевидно, тот же Даждьбог. Многое сближает его с иранским Митрой. На римских рельефах Митру окружают символы солнца, луны и созвездий. То есть Он бог не только Солнца, но и всех светил, света вообще. Оружие Митры в Авесте – вазра, то есть ваджра, грозовая палица Индры. На фресках и рельефах Митра верхом охотится на оленей и других зверей. Небесная охота Громовника на солнечного оленя – миф, распространенный по всей северной Евразии (у саамов, эвенков и др.). Но только у иранцев и славян небесным охотником оказывается бог Солнца (не чуждый, впрочем, и черт громовника).

Немецкие и лужицкие историки XVI–XVIII вв. (П. Альбин, И. Кнаут, Ганнеман, Экхардт) выводили название города Ютербок (Ютербог) от имени славянского бога утренней зари Ютробога (по-лужицки [jutro] – «заря», jutnj – «Пасха»). Экхардт описал его идола – с лучами вокруг головы и огненным кругом на груди. А Ганнеман – храм: четырехугольный, с дверью в западной стене и зарешеченным окном – в восточной. Лучи восходящего солнца, таким образом, озаряли все святилище. По преданию, на месте храма был поставлен крест, но его разрушил неведомо откуда взявшийся белый бык, а потом ночами там раздавался шум и появлялась белая собака. Рядом с храмом находилось круглое возвышение с липовым крестом на нем. Здесь славяне плясали языческие танцы. (Вспомним Ивана Быковича-Сучича и священную липу Флинца.) Ютробог, надо полагать, тот же Даждьбог-Зоревик, рождающийся на заре.

На золотых диадемах из Преслава в Болгарии (X в.) и Сахновки на Роси (XII в.), а также на рельефе Дмитриевского собора во Владимире (XII в.) изображен Александр Македонский, летящий в корзине (или на колеснице), несомой двумя грифонами. Эта сцена лишь формально иллюстрирует легенду о полете Александра на небо из «Александрии» – романа, созданного в начале нашей эры и весьма популярного в Византии и среди православных славян. Но в православной традиции этот полет – символ греховного стремления сравняться с Богом. А на диадемах и рельефе он занимает центральное место, бросая вызов всем христианским понятиям о смирении.

В романе Александр летит на больших птицах. Грифоны заменили их здесь (в византийской литературе и искусстве) с X в. Но в изображениях на диадемах есть и славянские языческие элементы. На болгарской диадеме царя окружают симарглы (крылатые псы), грифоны и крылатый барс. На древнерусской – в его руках жезлы с растительными символами, напоминающие тояги – жезлы болгарских русальцев, в навершиях которых скрывались чародейные травы.

На колеснице, запряженной грифонами, изображались греческий Аполлон Гиперборейский (скифский Гойтосир) и иранский Митра. В восточнославянских сказках герой (Зоревик, Иван Царевич, Иван Купеческий сын) летит в «тридесятое царство» (то есть в иной, потусторонний мир) либо из подземного мира в земной на огромной птице, иногда именуемой Могуль или Гриб, что напоминает древнерусские названия грифона – «ног», «ногуй», «грипп». Видимо, за молодым эллинским царем-полубогом у славян скрывается языческий Даждьбог.

Солнце-Царь Даждьбог – один из самых светлых образов славянского Олимпа. Он справедлив, даже суров, но не жесток. Добр, но чужд всепрощению и непротивлению. Это – рыцарь Света и Правды, защищающий их в земном мире, не дающий ему обратиться в вотчину Чернобога.

Даждьбог – царь и предок-дед, не богов, а людей. А в общине богов он – самый младший брат, воин под рукой старшего – Перуна. Братья-боги порой поступают с ним коварно и несправедливо, но праведный солнечный бог не посягает на их долю в мироздании и обществе: каждый брат получает свою царевну-богиню с царством.

Славяне, подобно иранцам, считали царя земным подобием Солнце-Царя небесного, правителем милостью божьей, но не богом. На Руси чтили царя не «доброго» (мягкотелого) и не жестокого, а праведного – законного и справедливого. Когда Лжедмитрий вступал в Москву, народ величал его «солнышком праведным». Но вскоре, увидев подлинное лицо авантюриста, сверг и убил его, а труп уничтожил огнем. Столь же бесславный конец ждал не одного самодержца, ставшего в глазах народа царем неправедным. Такое отношение к главе государства в нашей стране пережило и саму монархию.

Огонь Сварожич

Славяне глубоко уважали и ценили огонь, особенно огонь домашнего очага. Грехом считалось плевать в огонь, даже ругаться при нем. Огонь использовали при всевозможных обрядах. Особенной же святостью и магической силой наделяли «живой огонь», добытый древнейшим способом – трением.

Огонь все очищал и освящал, соединял земной мир с небесным. Покойника сжигали, веря, что его душа тут же вознесется на небо, так же, как жертва, сожженная в огне святилища. Огнем обезвреживали вредоносных мертвецов («заложных», «упырей») там, где преобладало трупоположение. В огонь же бросали живых или мертвых колдунов и ведьм. Церковь лишь переняла этот обычай у язычников.

При этом Огонь (Царь-Огонь русских заговоров) был не просто почитаемой стихией, а богом, сыном Сварога. Согласно антиязыческим поучениям, Огню Сварожичу молились под овином, в обширном помещении, где разводился огонь для просушки снопов. В болгарских песнях упоминается Огнян – брат Солнца (то есть Даждьбога Сварожича). Представление об огне как сыне Сварога-Неба славяне переняли у индоиранцев. В Авесте Огонь-Атар всегда именуется сыном Ахурамазды. В Ригведе же Агни – сын Неба.

У белорусов, по данным Древлянского, почитался бог огня Жыж. Он ходит под землей и греет ее либо вызывает пожары. В белорусских болотах торфяные пожары – частое и опасное явление. Но был ли этот подземный огонь тождествен Огню Сварожичу?

Огонь в славянской мифологии занимает довольно скромное место. Его не представляли в человеческом облике. Не сохранилось и сюжетных мифов о нем. Тем не менее он был одной из самых почитаемых стихий.

Ярила – веселое солнце

(Коструб, Джурило, Яровит, Юлий, Припегала, Герман, Калоян, Тур, Георгий, Юрий, Егорий, Жубрило, Еруслан.)

Одни из древнейших земледельцев планеты – носители культуры Чатал-Гююк в Малой Азии – изображали Великую Богиню с человеческим ребенком или детенышем леопарда на коленях. Впоследствии леопард был священным зверем Диониса. Этот ребенок-звереныш – спутник Матери Мира, ее сын, супруг или возлюбленный (иногда одновременно). Дионис и Семела у греков и фракийцев, малоазийские Аттис и Кибела, египетские Озирис и Изида, месопотамские Думу-зи-Таммуз и Инанна-Иштар, финикийские Адонис и Астарта-Афродита – эта многоликая пара повсюду одаряла земледельцев урожаем, проходя для этого через трагедию любви и смерти.

Юный, прекрасный, полный сил бог погибал, нисходил в подземный мир, а богиня (порой приводившая его к гибели) оплакивала возлюбленного, собирала его останки или спускалась за ним в царство мертвых. И он воскресал, и вместе с ним оживала растительность, расцветали сады, засуха сменялась порой урожая. Обычно он выступал беззащитной и безвинной жертвой темных сил (отсюда и вырос библейский образ Спасителя). Иногда же – воином-колдуном, победителем чудовищ, насылающим на врагов хмельное безумие. Бог преимущественно земледельческий, он порой предстает то охотником, то зверем-оборотнем, то источником шаманского экстаза.

Жизненная сила бьет у юного бога плодородия через край. Он крайне любвеобилен. Веселье, хмельной разгул, оргия, неистовые пляски – его стихия. Обряды его зачастую непристойны и кровавы. Но это не «забавы» извращенцев-маньяков, а магия плодородия! Силой крови и любви, «смертию смерть поправ», бог оживал сам и оживлял природу, обеспечивал урожай. А значит, спасал людей от бедствия – голода.

В Италии этому богу соответствовал Марс – бог не только войны, но и плодородия. В Скандинавии – бог солнца и плодородия Фрейр. В иранском мире – герой-мученик Сиявуш. В Индии многие его черты перенял Шива, в котором греки узнавали своего неистового Диониса. Они же называли «Дионисом Гелонским» бога, почитавшегося на Ворскле ираноязычными гелонами – ближайшими соседями праславян (скифов-пахарей).

Веселый бог, казалось бы, во всем противостоит богу солнца. Один сеет разгул и хаос, другой – утверждает порядок, гармонию, справедливость. Но оба они – боги света и жизни, противостоящие тьме, разрушению и смерти. Недаром греки считали Аполлона небесным Солнцем, а Диониса – подземным.

У славян веселый бог звался Ярила. Имя это, известное русским, белорусам и сербам, в письменных источниках появляется поздно – в 1765 г. («Житие Тихона Задонского»), это, конечно, не значит, что самого культа до XVIII в. не было: соответствующий Яриле западнославянский Яровит известен в источниках XII в. Просто церковь воевала в первую очередь с бывшими государственными культами (Перуна, Даждьбога и т. д.). Культ же Ярилы был преимущественно простонародным. Корень «яр-» у славян означает весну, хлеб, молодых животных, страсть, половую силу, гнев.

В середине весны, когда земля и деревья одевались в зеленый наряд, славяне праздновали встречу Ярилы. А в конце весны и в начале лета – его проводы-похороны. Первый обряд сохранился у белорусов во времена Древлянского и справлялся 27 апреля. Второй же отмечался в Средней России (от Твери и Костромы до Воронежа и Тамбова) с большим разбросом во времени: от Троицы до первого воскресенья или понедельника после Петрова дня (29 июня). Древний праздник старались отметить до Петровского поста или после него. Местами день Ярилы слился с Купалой, или же отмечали «молодого» и «старого» Ярилу (16 и 22 июня). Напомним, что тогда же, в начале лета, справлялись проводы Весны-Лады-Костромы. Обряды же, связанные с чествованием березы, совершались в Семик – четверг седьмой недели после Пасхи (за три дня до Троицы).

Б. А. Рыбакову удалось, однако, установить языческий срок дня Ярилы (Семика). В расшифрованном ученым календаре IV в. на кувшине из Ромашек знаком молодого деревца отмечен день 4 июня. Именно в этот день, по свидетельству А. М. Горького, в Нижнем Новгороде провожали Ярилу, скатывая с горы огненное колесо. В тот же день справляли праздник Яровита поморяне. Тогда же, вероятно, провожали и Ладу.

Белорусы, по Древлянскому, представляли Ярилу прекрасным молодым всадником на белом коне, в белом плаще, с венком на голове. В левой руке его – снопик ржи, в правой – человеческая голова. (Очевидно, ему, как и Радигосту, приносились человеческие жертвы.) 27 апреля в поле встречали девушку-всадницу, наряженную Ярилой, и пели песню:

 
Волочился Ярила
Да по всему свету:
Полю жито родил,
Людям детей плодил.
А где ж он ногою,
Там жито копною,
Где он ни взглянет,
Там колос зацветет.
 

Интересно, что существует подобная песня о Козе или Козле («Где козел ходит/Там жито родит»). В Греции козел – обычный спутник Диониса, а девушка-Ярила напоминает Диониса, изображавшегося в женской одежде.

Если встреча Ярилы проходила вполне пристойно, то проводы-похороны его по части разгула немногим уступали Купальской ночи. «Он (Ярила) любовь очень одобрял», – объясняли сами праздновавшие. К пляскам, попойкам и любовным вольностям добавлялись кулачные бои, порой кончавшиеся смертоубийством. Ярилу изображал человек (в Воронеже) в бумажном колпаке, увешанный бубенчиками.

В то же время уходящего Ярилу представляли стариком. Место игрищ называли «Ярилиной плешью». Чучело Ярилы хоронил старик, или же водили хоровод вокруг старика. Либо по полю катали парня в вывороченной шубе, что напоминает русский обычай катать священника по полю со словами: «уродился сноп, толстый, как поп». Молодой или старый, Ярила сообщал земле свою неистощимую плодородную силу.

Суздальский летописец Ананий Федоров (1754 г.) сообщал о почитании в его городе богов Яруна, Пиная и Облупы. Первый, несомненно, Ярила, а остальные два, видимо, покровительствовали пьянству («пияный») и обжорству («облопаться»). По свидетельству Саксона Грамматика, у славян считалось делом благочестия наесться и напиться на празднике сверх меры: верили, что тогда через год будет такое же изобилие. На Украине Яриле соответствовал Коструб (Кострубонько). Имя его, видимо, родственно имени Костромы. Чучело Коструба с подчеркнутыми мужскими половыми органами хоронили (сжигали или топили) в первый понедельник Петрова поста. При этом женщины оплакивали усопшего, в откровенных выражениях восхваляя его сексуальные достоинства, а мужчины отпускали непристойные шутки. Оплакивание сменялось веселыми песнями и хороводами и сопровождалось молитвами Земле и Солнцу об урожае. Память о веселом боге сохранилась у украинцев и в песнях о Джуриле (Журиле).

 
Шел Джурило ледом,
Нес горилку с медом.
Сын, Джурило, сын,
Не топчи моего ячменя.
Куда Журило шел,
Там ячменек взошел,
А куда Ксеня пошла,
Там пшеничка взошла.
 

Русские иногда изготовляли глиняные фигуры Ярилы и Ярилихи, которые затем разбивали и бросали в воду. А на Семик чествовали ряженых Семика и Семичиху. Кто же эта спутница Ярилы? Судя по имени, его супруга. Скорее всего это не Лада, а Леля – юная богиня весны, о которой речь впереди.

В русском охотничьем заговоре белый муж Жубрило на белом коне загоняет дичь. С охотничьими функциями Ярилы (Георгия) мы еще встретимся.

У западных славян Яриле, как уже сказано, соответствует Яровит, почитавшийся в Вольгасте (Волегоще) в Поморье и у гаволян на нижней Шпрее. Имя его означает «весенний (ярый) свет». Он был богом войны, и в его храме висел священный золотой щит. «Житие Оттона Бамбергского» описывает, как жрец в Вольгасте выдал себя за бога (очевидно, Яровита). Одевшись в белое, он предстал перед крестьянином и сказал: «Я – твой бог. Я покрываю всходами поля и листьями леса. Плоды полей и деревьев, приплод скота и все, что служит нуждам людей, в моей власти. Это я даю только моим почитателям…». Услышав от «бога» приказ убить немецких миссионеров, крестьянин тут же прибежал в город, и «просветители» еле унесли ноги от язычников, уверенных, что бог покарает их неурожаем за измену отеческой вере. Веселый и разгульный праздник Яровита справлялся гаволянами 4 июня.

В одной из церквей Вольгаста сохранилась плита с фигурой человека с копьем. Считают, что это изображение Яровита. В соседнем городе Волине (Юлине) почиталось старое копье, прикрепленное к деревянной колонне и принадлежавшее будто бы… Юлию Цезарю. Епископ Оттон приказал волинцам не почитать «ни самого Юлия, ни копье Юлия». «Апостол Померании» был не книжником, а практиком. Что же это за «Юлия» почитали поморяне? Быть может, какой-нибудь оборотистый римлянин на Янтарном пути сбыл их легковерным предкам копье, якобы принадлежавшее божественному императору. Возможно также, что они как-то соотносили Юлия и его копье с Яровитом. По крайней мере, копье – обычный атрибут св. Георгия, заменившего, как увидим, Ярилу-Яровита.

Обряды, подобные встрече и проводам Ярилы, известны и другим славянам. 23 апреля, в день св. Георгия, хорваты и словенцы встречали Зеленого Юрия – ряженого, покрытого зеленью. Он ходил со свитой, прыгал, раздавал зеленые ветки. Верили, что это принесет хороший урожай. В Лазареву субботу (перед Вербным воскресеньем) у сербов и македонцев ходили девушки-«лазарицы» во главе с Лазарем и Лазарицей и плясали с саблями. У западных славян на Троицу ходили «король» и «королева» со свитой (у мораван – из всадников в женской одежде). У чехов и словаков этот обычай зовется «Летницы», у словаков также «Турицы» и «Русадла». Чехи при этом разыгрывали осуждение и казнь «короля». У сербов и хорватов также ходили «краль» и «кралица» со свитой, вооруженной саблями.

Отметим особую роль в этих обрядах «амазонок», что напоминает всадницу-«Ярилу».

Австрийцы 23 апреля водили «Зеленого Георга», а затем «охотились» на него, «убивали» и «хоронили». Другие германские и романские народы, а также венгры справляли близкие обряды 1 мая: чествовали майских «короля» и «королеву», водили «Джека в зелени», охотились на «дикого человека». На Троицу тоже встречали «короля» и «королеву» («жениха» и «невесту»), «зеленого короля». Немцы топили чучело Пфингстля (Троицы). Из всех этих весенних персонажей Ярила, пожалуй, наиболее сохранил облик языческого бога.

Столь же язычески выглядит почитаемый у болгар, восточных сербов и румын Герман (Калоян, Скалоян). Обряд в его честь справлялся 23 апреля, 9 мая, 12 мая (день св. Германа), 24 июня, чаще всего – в случае засухи или затянувшихся ливней. Изготовляли глиняное чучело мужчины с огромным половым органом, в шапке из красного пасхального яйца, в красной или алой одежде. Клали его в гроб, оплакивали и погребали на берегу, а на 3-й, 9-й или 40-й день выкапывали и бросали в воду. Участвовали в обряде преимущественно женщины. Если хотели вызвать дождь, пели: «Умер Герман от засухи ради дождя». Если же надо было прекратить ливни – то наоборот: «Умер Герман от дождя ради засухи». Иногда делали и второе – женское – чучело. В «похоронах» участвовала «мать», «сестра» или «вдова» Германа. Сам он в песнях изображается мальчиком-сиротой или неженатым парнем (реже – женатым мужчиной), крестьянином (пахарем, пастухом, виноградарем).

Культ Германа распространен на землях древних фракийских племен (гетов, даков и др.). Поэтому исследователи видят в нем фракийское божество. Иногда его именуют Иван, Иванчо, а обряд приурочивают к 24 июня. Следовательно, славяне отождествляли фракийского бога с купальским Иваном (то есть Даждьбогом). Но больше всего сходства у Германа с Ярилой.

Ярила-Яровит-Герман – бог не только плодородия и растительности, но и солнца, света. Белый конь был посвящен Солнцу у иранцев и славян: на колеснице с белыми конями ездит Митра в Авесте и Солнце в сербских песнях. Скатывание горящего колеса с горы (в частности на Купалу) символизировало уход солнца в подземный мир. Золотой щит, видимо, также символ солнца: св. Георгий на древнерусских иконах изображался с солнцем на щите.

У веселого бога было несколько древних звериных обликов. Один из них – Тур. Русские на Семик исполняли песню о «Туре, молодце удалом», который вызывал девицу «на зеленой травке поборотися», но сам был ею побежден. При этом две девушки изображали Тура и его победительницу. Эротический смысл песни-игры ясен, как и связь ее с магией плодородия. Не было ли у славян чего-то подобного критским играм с быком? У словаков, как уже сказано, Турицами именовалось чествование троицкого «короля» с «королевой», а галичане называли Турицами Семик. Игра в «тура» известна и украинцам. В сопровождающей ее песне Тур считает своих жен, ловит одну из них и сдирает с нее кожу. В культе веселого бога любовь соседствовала с кровью.

На горе над озером у Галича (костромского), по преданию, находилось Турово капище. А церковь Бориса и Глеба на киевском Подоле именовалась в XII в. Туровой божницей.

В XVI–XVII вв. церковники кляли справляющих «игры туры» и поминающих в святочных песнях «некоего Тура-сатану». Украинцы водили по дворам на Святки «тура» – бычка, и хозяева радостно встречали его как гостя, несущего дому изобилие. В Дубровнике носили «турицу» – маску в виде кобыльей головы со щелкающей челюстью. Поляки на Святки и Масленицу водили «туроня» – быка (его изображали двое ряженых) и разыгрывали его убийство и воскресение. А украинские и польские колядки воспевали «дивного зверя тура-оленя» с сияющими золотыми рогами.

Этот святочно-масленичный Тур мог быть связан не с весенним Ярилой, а с Даждьбогом – златорогим оленем и победителем быка. Но и здесь дикий бык, могучий и плодовитый, воплощает изобилие, солнце и победу жизни над смертью.

Священными животными эллинского Диониса были бык и леопард. В святилище Диониса Гелонского найдены глиняные фигурки быка и рыси. А в Древней Руси были распространены «коньки смоленского типа» – амулеты в виде своеобразного животного с ушами рыси, головой волка (или коня), лапами и хвостом кошачьего хищника и конскими копытами. Шкура его покрыта пятнами в виде солярных знаков. Столь же своеобразен зверь на владимиро-суздальских рельефах, прозванный исследователями «пардусом» (гепардом): с волчьей головой, гривой, длинным хвостом и пятнистой шкурой. Волки, как мы увидим, подчинялись св. Георгию. Звери, посвященные одному и тому же богу, легко сливались в одно диковинное существо.

В христианские времена Ярилу заменил св. Георгий (Егорий Храбрый, Юрий). Этот воин-мученик, пострадавший при Диоклетиане, получил огромную популярность в христианском мире, видимо, потому, что к его образу привязали древний змееборческий миф. Георгий, подобно Персею, убивает дракона и спасает царевну, обреченную в жертву чудовищу. У славян к тому же его праздник (23 апреля) почти совпал с днем Ярилы (27 апреля).

Лужичане величают Георгия «богом с небес». В русских заговорах он – на белом коне, в белой одежде, с белой бородой, в золотом венце; сходит с неба по золотой лестнице, неся 300 золотых стрел и луков, разит нечисть пламенным копьем и стрелами, сгоняет дичь шелковой плетью. Белорусы считали его коня золотым. В хорватских же песнях Зеленый Юрий едет на зеленом коне и приносит урожай. А в русских духовных стихах «Егорий светло-храбрый» предстает космическим божеством света: руки его по локоть в золоте, ноги по колена в серебре, во лбу солнце, на затылке месяц, в косах звезды. В болгарской же песне его шапка – солнце, плащ – месяц, перстень – звезда. На русских иконах его изображают, подобно Яриле, на белом коне. На одной иконе XV в. у него щит с ликом Солнца.

Георгия почитали как покровителя земледелия, скотоводства (особенно коней), охоты. Девушки просили у него женихов. Верили, что весной он отпирает небесным ключом землю, росу, небесный свет, или рай. Русские говорили, будто есть царство, где люди умирают на зиму и воскресают в Юрьев день. Змееборство его несет крестьянам изобилие: в сербской песне из убитого змея текут три реки – пшеничная, винная и молочная.

Русские и македонцы считали Георгия громовником, наравне с Ильей и Михаилом. В украинских поверьях он управляет фазами луны с помощью заслонки, в польских – играет на скрипке, сидя на месяце. Георгий (Ярила), воин и труженик, легко перенимал, таким образом, функции и Перуна, и Велеса.

Подобно Велесу, Георгий был хозяином зверей, особенно змей и волков. Верили, что волки – «хорты» (псы) Егория, что они вымаливают себе воем у него пропитание и могут съесть только «обреченную» им скотину. Водит же волчьи стаи его помощник – «волчий пастырь».

В русских духовных стихах сохранился миф о Егории, практически не связанный с его житием и лишь слегка христианизированный. «Царище Демьянище» (Диоклетиан) живьем хоронит Егория в погребе-могиле и уводит в неволю его трех сестер. Через 30 лет святой выходит наружу и едет на поиски их. По одному его слову останавливаются «толкучие» горы, расступаются дремучие леса, расходятся бурные реки. Наконец, он находит сестер – обросших шерстью и древесной корой, пасущих стадо звериное и змеиное. Егорий возвращает сестрам человеческий облик, а зверей и змей рассылает по лесам. Наконец, он сражает в бою Демьянище.

Все эти подвиги Егорий вершит вроде бы во имя Христовой веры. Только что же в них христианского? «Воину Христову» положено терпеть мучения и молиться за своих мучителей. А здесь молодой бог-воин, бог земледельцев и скотоводов, воскресает из мертвых и преобразует дикую природу. И разворачиваются его подвиги не на Ближнем Востоке, а на земле Свято-Русской. Такие мифы слагали те, кто не только охотился в лесах Восточной Европы, но и расчищал их под пашню, расселяясь на север и восток и раздвигая тем самым границы славяно-русского мира. А мир леса здесь – мир хаоса и дикости, повелитель же его Демьянище, скорее всего, не древний Велес, а Чернобог. Он еще может бесчинствовать зимой в своем лесном царстве, но весной наступает время воскресшего Ярилы. Скотину выгоняют на пастбище, лес вырубают под посевы и – держитесь, древние, темные боги! Словенцы, водя Зеленого Юрия, пели:

 
Зеленого Юрия водим,
Масло и яйца просим,
Ежи-Бабу прогоняем,
Весну рассыпаем!
 

Вполне возможно, что у славян существовал миф, подобный мифу о Персее, и героем его был именно Ярила. Во всяком случае, этот сюжет присутствует в восточнославянской сказке о двух братьях (см. следующую главу) и в популярной в XVII–XVIII вв. лубочной повести о Еруслане Лазаревиче. Этого богатыря литературоведы считают заимствованным из Ирана Рустамом, сыном Заля (Заль-зера). Между тем далеко не все эпизоды повести находят соответствие в «Шахнаме».

Так, Еруслан, помимо подвигов, усердно ищет по свету царевну, краше которой нет. Переспав для начала по очереди с тремя царевнами-кочевницами, он приезжает в Индийское царство за царевной Анастасией Вахрамеевной. Спасает ее от трехглавого змея, женится на ней и… бросает в первую же брачную ночь, узнав, что царевна Солнечного града еще краше ее. Добыв эту царевну, живет в том граде, пока под стены его не приходит выросший сын Еруслана и Анастасии. В бою отец узнает сына по перстню и возвращается к его матери (в «Шахнаме» и былинах об Илье Муромце бой отца с сыном завершается трагически – гибелью сына).