Текст книги "Изоляция"

Автор книги: Дмитрий Матяш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Гремучий напрягся снова, когда из того же офиса выбежали еще двое запыхавшихся парней. В дутых ватных куртках, зимних спортивных штанах, без шапок, рожи заросшие, в руках тоже типа обрезы. Кого же эти парни мне напоминают?.. Ах да, напоминают тех, что десять секунд назад здесь промчали. Я не оракул, но понять несложно: зуб даю, первые кинули вторых возле схрона. Банальщина…

– Где они, сука?! – завопил первый, таращась перед собой.

Второй помотал головой в обе стороны.

– Съе*ались, говнюки, ля.

– В парк?!

– Скорее всего, пидорасы!

Они, казалось, нас в упор не хотели замечать. Второй, остановив, наконец, взгляд на Гремучем с пушкой в руке, на секунду задумался. Но не о том, вылетит ли из «гюрзы» пуля, а, скорее, о том, ответит ли «дог» на его вопрос. Тут ведь ясно, что при нынешнем положении вещей нужно дважды подумать, стоит ли озвучивать перед кем-то свои вопросы. Особенно если этот «кто-то» – «дог». Да и я, такой же тягач как они, отвечать им не обязан.

Словно прочитав мои мысли, парни сначала попятились, не спуская с Гремучего глаз, а затем обогнули ту самую ржавую «девятину» и замелькали пятками к городскому парку.

Жаль. Я надеялся, что все-таки завяжется выясняловка, в ходе которой обозленный на меня Гремучий несколько грубо выразится, а взведенные парни не поймут тона. И начнется пальба… Мамоньки, а ведь это был бы просто флеш-рояль! Беги тогда – не хочу.

Но спустя всего минуту на улице снова стало тихо и безлюдно.

Безлюдно – это, конечно, если не считать высохших останков двух людей под стеной пятиэтажного дома – спрыгнули с балкона в разгар эпидемии. Похоже, одновременно. Собаки давно разодрали одежку, разделывая тела. А птицы доклевали останки.

Безлюдно… Безлюдно – это если не видеть свисающую с окна того же дома кость руки. Или продырявленного пулями скутера, вместе со своим хозяином залетевшего под днище БТР. Ветер шевелит воротником грязной рубашки.

Безлюдно – это если не видеть останки тела, по которому проехал танк. Или того парня на скамейке, что сам вынес себе мозг из ИМ. Мимо него я проходил сотню раз, но сейчас приостановился. Может, я впервые ему позавидовал?

Толчок ствола в спину – неприятное ощущение. Испытываю его не впервые, но так и не могу смириться с тем, что меня ведут. Уж как-то привык наоборот.

– Шагай.

И мы пошли. По пути встретили живого. Моего «коллегу», также одиночку, тем не менее пожелавшего обойти стороной. «Прости, дружок, – говорили его глаза, – „Дог“ хоть мне и не кум, но встревать меж вами не стану».

Да ладно. Можно подумать, рассчитывал на это сильно.

Отряд шушкинских «сыновей» высматривал нас в бинокль метров с пятидесяти, ошиваясь в районе «книжки».[12]12
  Книжка – в просторечии: административное многоэтажное здание в Виннице, построенное в форме развернутой книги, с большой площадью перед фасадом.


[Закрыть] Где-то в области копчика сформировалась мимолетная надежда: а вдруг кто сейчас Гремучему из «драгунова» в ухо влепит? Ну мало ли, может, личные счеты у кого? Но слишком быстро исчезает эта детская надежда. Будь я сам в числе «сыновей», стрелял бы? Нет, конечно. Кто так счеты сводит, пусть и личные?

Потом еще слышались чьи-то крики со стороны обгорелого универмага. Один из голосов принадлежал женщине, но визгливым и близким к истерике как раз казался мужской. Нынешнему положению женщин, предоставленных судьбой самим себе, я вообще не завидовал. Уровень их озверелости все еще недотягивал до нашего, а потому зачастую их исход решала неготовность переступить через себя и воткнуть палец нападавшему под бровь. В данном случае крики затихли в тот же миг, когда там грянул выстрел. Вот и нашелся весомый аргумент.

Пройдя мимо оставшегося в стороне универмага, мы поднялись на Соборную… Главную улицу города. Довольно-таки узкую для центра, брусчатую, неудобную. Проехать по ней днем даже мне, байкеру, было настоящей пыткой. Трамвайные колеи, неуклюжие троллейбусы, бесконечный поток маршруток и неуравновешенных таксистов, пешеходные переходы через каждые десять метров и брусчатая проезжая часть – все это делало Соборную прыщом на заднице каждого следующего поколения градоначальства. Впрочем, до операции дело так никогда и не доходило, прыщ беспокоил пять лет, а потом передавался по наследству другому, кто садился в кресло мэра. Наверное, так должно было быть до конца света. И вот, когда он настал, улица пришлась ему именно в таком виде.

Сейчас Соборная была свободна. Много машин осталось гнить у обочин и посреди дороги, обесточенные троллейбусы и красно-желтые вагоны трамваев остались на своих местах с открытыми дверями, но их наличие на обезлюдевшей улице скорее добавляло ей памятной скорби, чем напоминало о прошлых днях.

Центр.

Под ногами скрипят осколки стекол, по тротуару рассыпаны куски кирпичей, тут и там асфальт вздыблен островами ныне пожухлой травы, от многих почернелых зданий несет сыростью и все еще гарью. Фрагменты одежды – цветастых летних платьев, разорванные дорожные сумки и просто сменное белье грязными кучами нагромоздились на сточных решетках. Плакаты с изображением зеленого шарика и расклеенные по всему городу памятки о способах и средствах индивидуальной защиты от вируса порядком выцвели, покрутились как старые фотографии, местами оборвались. Ряды дыр в стенах от автоматных очередей, провалы в зданиях и обгоревшие танки, в сумасшествии своем открывшие огонь по гражданским…

Все как раньше. Все на своих местах. Немая картина безумства.

А над головой поскрипывают высушенные скелеты. Жертвы неповиновения, ярлыки стоимости сопротивления «дожьим» патрулям.

Порой ночами, когда поднявшийся ветер раскачивает эти поклеванные воронами мумии, скрип веревок слышен за многие кварталы отсюда. «Мы здесь, мы здесь» – перестукиваются морозными ночами заиндевелые кости. А сама улица в непогоду выглядит до того жутко, что соглашаешься обойти ее десятыми путями, абы только не приближаться к этим мертвым маятникам. Иногда ведь кажется, что они на тебя смотрят. Оттуда, с высоты. Смотрят, как на карточного должника. Проиграл, а не висишь. Везунчик.

Даже сейчас, ясным днем, проходя под просыпающими сухую труху висельниками, как новогодние игрушки развешенными от второй школы и вплоть до самого моста, чувствуешь себя не совсем уютно. Это если мягко сказать. Знакомых много. Тех, кого бы и не подумал тут встретить.

– Привет, Костян, – тихонько говорю, проходя под пацаном лет восемнадцати. – Как ты там?

Помню его, кинул в «договский» бэтээр коктейль и промахнулся. Висит теперь, в тех самых шортах с пальмами и белых кедах.

– Дядь Коля, – болтается рядом труп в спортивных штанах и домашних тапках, – и вы здесь? Таки отправили на фонарь.

Еще один знакомый висельник.

– Андрюха? Ты, что ль?.. О, здорово, мужики… Баштан, Вася, мы с первого класса вместе… и отвечать за все тоже будем…

– Чего там молишься? – буркнул Гремучий. – Корефаны твои тут? Скоро передашь привет.

– Ленка?.. – Пропустив мимо ушей слова Гремучего, я присматриваюсь к человеческим останкам женского пола в кожаной юбке и черной майке с надписью «No trespass». На почерневшей, высохшей коже лодыжки тату в виде мотылька. – За ким чертом, Ленка? А-а, понял. Даньку взяли… – На фонаре напротив ее парень; тоже, помнится, бунтовать пробовал. – Привет, Малой…

Много знакомых, по имени всех и не упомню. Лица поменялись. Вороны здорово работают.

Да уж, бывал я тут нечасто… После окончания эвакуации бродил по Соборной раз пять, не больше. Школа, университет, драмтеатр, кино, библиотека, облсовет, церковь, громадина телерадиокомпании – ничего ценного из себя для тягача не представляли. А негустые околоцентральные жилые массивы были обчищены еще в самом начале. Еще когда на Советской площади русскими был развернут санконтроль и съехавшиеся со всей области люди мариновались в многокилометровой очереди. Уже тогда потребность в воде и пище вынуждала даже добропорядочных интеллигентов таскаться по историческому центру с фомками и искать пищу для оставшихся в очереди детей. Так что ловить нам тут уже было нечего, все равно что урожай собирать после налета саранчи.

На стене кинотеатра имени Коцюбинского вместо афиш большое цветное граффити: эксцентричный персонаж из мультфильма «Тачки» – с заячьими зубами, однофарный коричневый эвакуатор. Аутентификация тягачей глазами вояк. Над ним громадный черный молот с аббревиатурой «ВВ» на рукояти. А внизу, на земле, десятка полтора высохших трупов валяются, ветер свистит в пустых глазницах черепов, шевелит клочками волос.

Расстрельная партия. Ювелирный символизм.

Впереди, километра через два, начнется территория, которую «доги» держат на усиленном контроле. Мост, автовокзал, гостиница, кондфабрика – их вольер. На всех подходах к площади перед бывшим Детским миром размещены заградотряды, улицы забаррикадированы, в ближайших зданиях полно сигналок и растяжек. Контролируют «доги» свой райончик, мама не горюй. Слинять там будет уже невозможно.

Поэтому именно здесь, на узкой Соборной, нужно попытаться дернуть. Гремучий, правда, так и не заговорил, сволочь. И я обернуться не могу, чтоб оценить степень его готовности, а, попробовав пару раз сымитировать ситуацию типа в ботинок мне камешек попал, так ничего и не добился. Как приклеенный, Гремучий держался у меня за спиной и на каждую заминку реагировал короткими нелитературными понукиваниями.

Я уже говорил, понятия не имею почему так происходит, но иногда у меня мозг срабатывает сам по себе. Ну как лампочка в десантном вертолете загорается.

Беги!

И я не могу не послушать его команды. Буцнув носком ботинка по детскому резиновому мячу, я на мгновение отвлек внимание конвоира. Спущенный мяч лениво покатился влево, а я – как ураганом снесенный – рванул вправо. В распахнутые двери гостиницы с бесхитростным названием «Винница».

Бывал я здесь, бывал. Помню даже, как консьержку звали, старенькая такая, хорошая женщина, Тамара Федоровна. Без регистрации на пару часов договориться можно было, когда имелось кого в номер затащить.

Гремучий за мной буквально в тот же миг ломанул. Беззвучно, не стал размениваться на громогласные восклицания. Я не низкий, но этот «пес» повыше меня на добрых две пачки сигарет будет. Шаг – что твой циркуль агрономический. Я сразу к ступеням, взмываю на второй этаж, но он, зараза, тоже не смущенный ботан на вечеринке. Приглашения не ждет. Впереди коридор метров двадцать с небольшим окошком в конце. Я не знаю, что меня там ждет, но бегу. Запыленный паркет вздрагивает под нашими шагами, серые клоки тумана взмывают вслед. Конвоир кричит, чтобы я остановился, приперчивая требования отборным матом, но, пока я могу бежать, хрен меня словами остановишь. Опрокидываю тележку со столовыми принадлежностями. Но это едва ли остановит преследователя. А были б у меня хоть руки спереди, не говоря уж о том, чтобы развязанными счастье выпало махать, вообще бы бой принял. Он ведь не убьет меня. По крайней мере не заинтересован в этом. Так чего б не попробовать?

Но то все мечты. Пока что я бегу и чувствую, как быстрые, громыхающие шаги становятся все ближе. На мне ведь мокрая одежда и дополнительный вес в виде долбящих по спине автоматов. Еще миг – и он до меня дотянется. Дверь одного из номеров приоткрыта на треть. Как конь, которому натянули вожжи, я торможу возле белого пятна света на полу. Пыль в коридоре с отвисшими от сырости обоями стоит столбом, от грохота нашего забега висящая на стене картина полетела вниз. Нагибаюсь – это инстинкт! – когда понимаю, что Гремучий собирается заграбастать меня обеими руками. Проскальзываю под ними и вбегаю в номер. Это напоминает детскую игру в догонялки, совершенно неуместную и аномальную, стоит только взглянуть на наши лица. Но, тем не менее, от исхода этой игры зависит моя судьба, так что к черту нашу недетскую мимику, тут бы жизнь не проиграть.

А ведь не зря я в этот номер-то так хотел. Еще одно чудо памяти – номер двести двадцать. Я ведь здесь бывал. Знакомая обстановочка. Короткий коридорчик, туалет и душ справа, там дальше квадратная комната на две койки, широкое окно с выходом во внутренний дворик гостиницы. Надеюсь, тут открыто окно. В большинстве домов балконы и окна остались открытыми. Несмотря на рекомендации медиков иммунитетчикам законсервироваться в квартирах, жара требовала глотка свежего воздуха. Быть может, если в номере окно также открыто, то я почти спасен – прямо под ним должен быть кузов от старого «газона» с будкой. Горничные в него складывали тюки с грязным бельем. Спрыгнул на него – и мотай. А там, глядишь, и от Гремучего уйти можно. Если только окно открыто…

В комнате пусто, на прикроватной тумбе в вазе поклонившийся гербарий, на спинках кроватей белеют накрахмаленные полотенца, подушки умело подбиты остриями вверх. Будто убирались здесь пару минут назад. И, уходя, конечно же… тщательно закрыли окна.

Интуиция иногда подводит. Остановившись перед большим стекольчатым прямоугольником в стене, я пытаюсь, наверное, силой взгляда выдавить стекло. В следующий миг я уже вскакиваю на тумбочку, опрокидывая вазу, и ударяю в окно плечом. Будь у меня лишняя секунда, я бы его обязательно вышиб, но мощные лапищи хватают меня за подол бушлата и тащат назад. Не имея возможности балансировать руками, я падаю навзничь, что мешок. Дыхание сбивается, легкие, такое ощущение, сжимаются, как две пустые грелки. Руки сводит судорогой, автоматы отпечатывают рельеф на спине.

Но не это хуже всего. Я открываю рот как жаждущая воды рыба, но вместо воздуха меж зубов мне суют ствол. И глазами настолько дикими смотрят, что даже предчувствуешь уже, как от выстрела разляпаются по всему двести двадцатому твои мозги.

– Побегал?!! Потрошок с-сучий? Чо, думал оборваться, да? Свое местечко на фонарике занять не хочешь? А придется, гумза расфуфыренная, придется. Только теперь уже не сразу. Сначала тебя с недельку любители тугих задниц паровозиком отшкворят, а потом еще недельку беззубой соской поработаешь. Док тебе все до последней фиксы вырвет, чтоб водичку только пил. Это я, – он указал себе на грудь, – тебе лично обещаю, понял? А теперь, чтоб ты не решил, будто я порожняки гонял…

Гремучий извлек из-за спины коварно блеснувший лезвием нож, приложил острие к уголку моего правого глаза.

– Не дергайся, а то еще мозг нечаянно выну.

Но не дергаться я, разумеется, не мог. Отклонился, хоть при этом мушка «гюрзы» продрала мне нёбо, засучил ногами, пытаясь перевернуться. Тем не менее севший мне на живот Гремучий казался всадником нерушимым. А, ударив его несколько раз коленями по ребрам, я только усугубил ситуацию.

– Да не вьюни ты, шумаротник, ля! – Он ударил меня рукой с ножом по лицу, рассек щеку под глазом. – А то обе бульки потушу сейчас, понял? Даже кто давать будет, не увидишь.

На его губах пупырышками пенилась слюна, по лбу покатилась вниз одинокая струйка пота, а глаза превратились в два бильярдных шара с черными маслянистыми пятнами по центру и жмутом красных нитей. Он коснулся лезвием века, я даже ощутил как оно углубилось в мягкую кожицу между глазом и глазницей.

– Понял, спрашиваю?!!

На мою очередную попытку отвернуться, Гремучий еще глубже запихнул ствол.

И – у-у-у-у! – это был неправильный ход!

Зря ты это сделал, дядя. Зря побеспокоил мой рвотный центр. Ведь делать это человеку, желудок которого доверху наполнен калмыцкой бодягой, очень нежелательно. У меня даже не было рвотных порывов – кислотно-ядерная смесь поднялась по первому же зову. И я блеванул Гремучему прямо в пистолет. Воняющая желудочным соком и спиртом жижа фонтаном забрызгала руку, отборные ляпцы полетели ему в лицо. Он непроизвольно отдернулся, убрал изо рта пистолет и замер в позе блондинки, которой на грудь выхлюпнули ведро помоев. Растерянность, злоба и непонимание, как кадры диафильмов, сменялись в его глазах. Вторую волну блевоты я специально подбросил как можно дальше, издав при этом такой страшный звук, что казалось, вслед потянутся изо рта кишки.

Он был готов меня убить прямо здесь, не дожидаясь пока мою «тугую задницу» обработают его друганы с базы. Но прежде ему следовало с меня слезть, если не было желания окончательно стать облеванным с головы до ног. Ругнувшись и ударив в бешенстве меня рукоятью пистолета по голове, он вскочил, в спешке бросил оба оружия на кровать, сорвал со спинки махровое полотенце и принялся избавляться от розово-желтых ляпцев на лице, руках, форме. Внутри него, под толстой прослойкой привыкания, все еще тлели остатки человека из прошлого. При выборе варианта, быть ли ему облеванным, но держать меня или выпустить меня и очиститься, он выбрал, конечно, второй вариант.

– Ах ты ж брыдота, ля! Ты посмотри, а? Ур-род, ля… Ну чо, облегчился, скиняра е*учий? Сейчас я тя… сейчас…

Это был мой шанс. Второй. Чем тут рисковать? Жизнь моя итак уже на фонаре болтается, вопрос только с глазами я там повисну или нет.

Плавно перевернувшись на бок, спиной к Гремучему, и издавая такие звуки будто меня еще рвет, я внутренне сосчитал до одного. Выбрал момент максимальной отвлеченности, когда «дог» стал к окну лицом, усиленно стирая с лица блевотню и словно чудодейственный приговор бормоча под нос проклятия. Левой ногой я выстреливаю перед собой, словно собираясь выполнить элемент нижнего брейка. Без рук встать тяжелее, но, оттолкнувшись локтем, мне удается принять вертикальное положение. Гремучий реагирует в тот же миг. Я стою уже на одном колене, словно собираюсь признаться в любви кому-то в коридоре. Отбросив полотенце, он хватается за оба оружия. Понимает, что сейчас начнется вторая часть Марлезонского балета и, возможно, придется побегать – неразумно в таком случае оставлять ствол в номере. Но пока он отвлекается на подбор оружия, я уже беру низкий старт.

Из номера вылетаю стрелой. То ли и вправду так быстро, то ли так неожиданно для Гремучего, но кажется, за мной не сразу застучали эхом его шаги. Неужели дал форы? Выбежав в коридор, я ногой толкаю дверь – выдвинутый язычок замка в моей памяти зафиксировался нелепой ассоциацией о серебристом трамплине для мух-экстремалов. Дверь захлопывается с этим вожделенным звуком: ш-шлоп! Да, это лучший звук за сегодняшний день. Я рисую себе картину, как Гремучий с обеими занятыми руками возится со старым советским замком, который, возможно, в бонус еще и заклинил. Но, блин, все оказалось куда проще.

Два раза в номере грянули выстрелы, замок всхлипнул, дверь брызнула щепками. В следующий миг ее вынесло, словно взрывной волной. Я оглянулся лишь раз, так чтоб краем глаза оценить свои шансы.

Увиденное не радовало, честно признаться. Гремучий словно бы превратился в бойца из «мортал комбат». Глаза под сдвинутыми косматыми бровями дикие, гневные, ненавидящие. Рвать меня будет голыми руками, в этом даже не сомневайся. Выколотый глаз? Да чепуха это, разминочка перед спаррингом. То, что он со мной сотворит, когда поймает, станет мастер-классом даже для опытных садистов. Чувствую это ставшей чрезвычайно чувствительной пятой точкой.

Поэтому сдохни, Салманов, но не дай себя поймать!

Он мчит за мной как гребаный терминатор Т-1000. Я сворачиваю на ступени. Были б развязаны руки – перепрыгнул бы через поручни, а так приходится по-правильному. Но ничего, я – быстрее пули. Одна из них вмазалась в стену немного правее плеча, другая дзинькнула где-то в конструкции поручней. Гремучий, по ходу, решил со мной не цацкаться. Тем не менее не воспользовался случаем, не перемахнул через поручни, а ведь мог бы мне просто на голову упасть.

– Чо, вправду фартовый?! – закричал сверху Гремучий. – Догоню, будь уверен, фуфелок, – шарф на шею примеришь. Зуб пидораса даю! Твоими же кишками удавлю.

Свернув от ступеней, я даже почувствовал запах последождевой свежести, который ждал меня снаружи. Соснешь ты, Гремучий. В душе меня аж подбирает засмеяться. Ну не засмеяться, так оскалиться во все тридцать два. Я же как колобок, «дожара», и от бабы утек, и от деда утек. И от тебя…

Твою мать!!!

Перед самым выходом мне пришлось останавливаться как галопирующей лошади перед обрывом. По инерции наклониться, едва не достав клювом пола. Тяжело дышащий, грязный, мокрый, окровавленный, с разбитым лицом, весь в собственной блевотине и с арсеналом бесполезного оружия за спиной, я замер на пороге распахнутых дверей. Что твой индеец с пером в голове перед гаубицей.

Хищными глазами, стоя в предбаннике гостиницы, на меня смотрела еще одна… две, три, четыре, пять… пять чертовых громадных, бежевых и бежево-черных проблем. Породистых проблем. Уши купированы – чуть не полностью срезаны, от хвостов тоже короткие обрубки. Наклонив головы к земле, морща длинные морды и обнажая белые клыки, они широко расставили лапы и будто бы только и ждали, чтоб я шевельнулся. Застыли в предвкушении броска. Шерсть на загривке вздыблена, лопатки так и переминаются. А я словно остановился в сантиметре от красной сигнальной линии, которая означала бы команду «фас!».

Когда Гремучий спустился, он не понимал, с какого я дива вдруг стопорнулся. Направив ствол мне в голову, он закричал:

– Ну чего, сука, стал?!

Он шагнул ко мне, выставив перед собой пистолет.

– Кого ты там увидел, а? Чо, висельник со столба спрыгнул?

Крики и звук его шагов привлекают внимание собак. Они издают голодный, клокочущий рык и голодной стаей врываются в коридор гостиницы. Застывший в нерешительности и без растопыренных рук, я, наверное, вызывал у них меньше гнева, чем Гремучий своими криками. Поэтому четверо псов рванули к нему и лишь один прыгнул на меня. Белые клыки с налетом желтизны у самых корней клацнули у самой шеи, прикусили воротник.

Рванувшись в сторону, я повалился на стойку консьержки. Спиной смел со стола стопку бумаг, канцелярские наборы, на пол улетели ручки и телефон. Сам я зычно грохаюсь за ними вслед, перекатываюсь к дальней стене.

Гремучий делает еще два выстрела, затем вскрикивает, матерится. Я слышу его удаляющиеся шаги, собачий лай и звуки рвущейся ткани. Доги против «дога», покажи теперь, насколько ты крут.

Тот пес, который пытался вырвать мне кадык, перемахнул вслед за мной. Я в этом и не сомневался. Он, так же как и я, с разгону угодил на стол, поскользнулся и спрыгнул на пол. Глаза безумные, клыки играют в ужасающем оскале, захлебывающийся рык вперемежку с оглушительным лаем – но даже таким он не кажется хуже человека.

Оттолкнувшись от земли, летя и целясь мне в глотку, он лишь выполняет свою работу. Не мстит, не убивает ради увлечения, не кичится своими возможностями. Он идет в бой честно… хоть и уже обречен. К этому времени я перетягиваю через ноги связанные за спиной руки и хватаю лежащий на полу канцелярский нож. Наверное, это просто чудо, что такая нужная в хозяйстве вещица оказалась никем не замеченной, или все же в этом заключается мое везение?

С характерным «трр-рык!» выталкиваю лезвие сантиметра на три. Больше и не требуется. Тонкая, острая бритва проскальзывает собаке по глотке в тот миг, когда она целиком наваливается на меня. Ее челюсти механично сомкнулись на замызганном кровью и грязью рукаве – дикая зверюга невзирая на ранение сохраняла способность действовать. Мне пришлось отбиваться коленями и полоснуть ее еще несколько раз, прежде чем ударом обеих ног в корпус отбросить собаку на сторону. Пес забился под регистрационную стойку. Завалился там на бок, задергал лапами.

Мне было его жаль, и это было то чувство, которое я отвык испытывать к людям. Да и к животному, вокруг которого образовалась лужа крови, оно продлилось недолго. Ведь это был еще не конец.

Их было пять.

Только сейчас я понял, что давно не слышал Гремучего. Собачий лай, рычание, тихое постукивание (в конвульсиях ботинками по полу?) и звуки возни – все, что долетало сюда со второго этажа. То ли у него было всего шесть патронов (не заметил рокового совпадения в этом числе?), то ли еще двенадцатью он так и не успел воспользоваться, но думается, с Гремучим в этот раз всё. Если бы он успел добежать до двести двадцатого или какого-нибудь другого и запереться внутри, уже бы дал о себе знать.

Не теряя времени, я разрезал веревки, благо для острой бритвы канцелярского ножа это была не проблема, и уже собирался было встать, как услышал свист.

– Ко мне, звери, – позвал кто-то и снова насвистал обрывок какой-то мелодии.

Твою…

Я посмотрел на бездыханное тело пса под стойкой. Черт! Черт, черт, черт. Стало быть, эти звери чьи-то? Понравится ли хозяину – кем бы он ни был – то, что он увидит? Гремучему, я так понимаю, уже до фени…

Послушные собаки, цокая когтями по ступеням, возвращаются по первому же зову хозяина. Точно дрессированные. А деться мне отсюда уже некуда. Если от собаковода уйду, то от питомцев его хрена с два.

– Четыре, па, – юный, взволнованный голос. – Йены нету. А ты же говорил… И у Бакса кровь…

А мне хоть в шкаф тот, что за спиной, влезь. Стало быть, это я Йену прикончил.

Кудрявая голова появилась над стойкой. Чумазый парнишка лет двенадцати бегло осмотрел квадратное вместилище ресепшена, огражденного стойкой из темного ореха, встретился со мной глазами, но тут же повернул голову – не меня искал. Мальчик не увидел собаки целиком, но ему хватило и задних лап, лежащих в луже крови, чтобы на глазах у него задрожали слезы.

– Пап, она здесь, – он посмотрел в сторону входных дверей. – Он убил ее.

Бессознательным движением я отбросил канцелярский нож. Типа, мотоцикл не мой, я просто разместил объяву.

Седовласый мужик с короткой серебристой бородкой, одетый в брезентовый плащ и вооруженный торчащей за спиной «вертикалкой», смотрел на меня с грустью и досадой одновременно. Какое-то время под давлением этого взгляда я даже не дышал. Было совершенно неясно, что он собирается предпринять. Вздохнув, он прижал к себе пацаненка, утешительно похлопал его по плечу.

– Понесешь ее, – сказал он мне, кивнув на собаку.

У меня как камень с души рухнул. Тут при прежней жизни за отравленную собаку могли с двустволкой к соседу посредь ночи заявиться, а сейчас, когда жизнь человеческая нипочем, то и подавно. Так что нести – это еще вполне сносная епитимья. Понимаю, что спрашивать куда и зачем, как и вообще что-нибудь спрашивать, сейчас не очень кстати, а поэтому молча делаю, что сказали. Уж не враг это – тот, кто против «догов» пошел. Значит, объяснит все сам, подождать просто надо.

Пока старик сходил наверх и проверил как там дела у Гремучего, я погрузил собаку на простыню, притащенную заплаканным парнишкой из ближайшего номера.

Мужик спустился, за пояс у него был заткнута «гюрза».

– Бери собак, иди вперед, – сказал он пацану и бросил ему кожаные упряжки. – Двигайся тем же маршрутом, не останавливайся. Я с ним пойду сзади.

Мы вышли из гостиницы примерно через минуту.

– Давай быстрее, скоро тут полно вояк будет, – сказал он мне и резво зашагал вверх по улице, откуда мы пришли с Гремучим.

Я двинул за ним, но через пару шагов остановился. Мне показалось или… Я обернулся и присмотрелся к покачивающемуся на столбе у магазина стильной мужской одежды «Престиж» висельнику. Он был далековато от меня, лица не разглядеть, но что-то в его облике показалось мне знакомым. До внезапного покалывания в сердце знакомым. Воронье вокруг него кружит, ругается громко, места на плечах поделить не может. Понятно почему: в отличие от «соседов» по столбам, он свеж. Недавно закинули. Может, вчера?

Черная форма, издали как «дожья». Только потрепана вся, изодрана, будто под корабельный винт попала.

– Эй, ты куда пошел? – Мужик остановился, оглянулся.

А ноги сами потащили меня к столбу. Я должен был убедиться, хотя уже знал, кого там увижу. Воронье вспорхнуло, когда я подошел. Тело по инерции покачнулось, медленно повернулось ко мне передом. На груди у него была табличка: «Подох как предатель». Глаза ему успели выклевать вороны, но на посиневшем лице я узнал две борозды шрамов, тянущиеся через бровь и щеку.

Десантник… Как же так? Что ж мне теперь делать? А как же ключ? Твое поручение?..

– Перед утром казнили, – из-за спины объяснил седовласый кинолог. – Всю ночь, говорят, пытали, о подельниках спрашивали. Обещали расстрелять, если имя назовет. Так ни хрена из него и не вытянули. Пошли, если не хочешь болтаться рядом.

«Руно… – вспомнился голос Жеки. – Руно».

Найду, Жека. Коль не сдал ты меня, найду я твое Руно… Обещаю.