Текст книги "Изоляция"

Автор книги: Дмитрий Матяш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Но я не поддержал его, не мог об этом думать. Когда начнется жара, фильтры, отделяющие селян от «догов», работать не будут – уверен. Это, как пел Боярский, «мы уже из жизни вынесли». Добивать их, в отличие от «псяр», конечно, не буду, но если окажутся на линии огня…

Пятьдесят метров. Монотонно скрипит адская колесница, одна фара светит в никуда спереди, другая – сзади, желтого освещения хватает разве на десяток шагов, как раз заметить на рельсе «рубанок».

Тридцать. Из первой коробки видны только головы сидящих конвоиров и четырех рабочих, поочередно то ныряющих, то выныривающих, как поршни в двигателе.

Десять. Огоньки от сигарет, громкий смех после очередной шутки, перекрикивание между конвоирами с первой платформы и последней – вот кто ведет себя непрофессионально.

Кажется, сторожевой что-то выкрикнул, когда луч жидкого света выкрыл бесформенный предмет, лежащий меж шпал. Рукой он вскинул точно, но было поздно. Никитин все высчитал до сантиметра – рвануло ровно под первой и последней дрезинами. Два коротких, мощных взрыва озарили ночь над путями. Платформы подбросило над рельсами приметно на полуметровую высоту. Первую выгнуло, будто она была из мягкой пластмассы, переломило напополам, обуяло огнем. Оторванный, погасший прожектор покатился по ступеням в одиночестве. Рычаги от коромысла забренчали вслед. Передняя ось у дрезины отделилась, железные колеса выстрелили в разные стороны, будто внутри оси сработали пиропатроны. Покореженные, горящие куски металла, взмывшие было к ночному небу, адским звездопадом усевали пространство между колеями. Заднюю дрезину, также охваченную огнем, вычленило от основного состава и отбросило назад. Находящиеся в ней люди тяжелым градом повалились на землю, а саму габаритку перевернуло и шмякнуло об землю вверх дном. Две же каталки с грузом, на которых не распространилась сила взрыва, свергли на сторону остатки авангардного вагона и остановились лишь метрах в двадцати по ходу от нас.

Заряда, как по мне, Никитин не пожалел (я ведь рассчитывал на дезорганизацию конвоя, а не частичное уничтожение), тем не менее, к моему удивлению, добрая половина отряда сопровождения после взрыва осталась дееспособной. Конечно же, это касалось только тех, кому судьба уготовила место на замыкающей платформе. Из тех, кто ехал первым классом в первом вагоне, не осталось даже раненых. Картина там больше напоминала ту, что остается когда переворачивается грузовик, перевозящий мясо.

По ту сторону колеи открыли огонь, зычно застучал никитинский РПК. Кто порасторопнее сразу упали, но таких было мало. Уцелевшие, но окончательно сбитые с толку конвоиры, поняв, что стреляют с той стороны, как выгнанные собаками звери, бросались на нас. Приложившись щекой к прикладу, я шмалил во все, что двигалось, кричало и пыталось покинуть освещенную пламенем железку. Кто-то как заведенный горланил «Не стреляй!», кто-то просто вопил, прижимая кишки к распаханному брюху, кто-то бегал как сумасшедший, ища то ли оружие, то ли части себя. И только пять или шесть стволов из тридцати (таки не простак Никитин, схемка у него была) открыли по нам ответный огонь.

Пули отвратительно зазвякали по рельсу, за которым мы с Пернатом устроили засаду, с глухими шлепками забурялись в землю, шурша входили в щебень, под бетонные шпалы.

– Прикрой, – бросил мне Пернат и, наугад валя из своего помповика, припустил к остаткам пылающего состава.

– Ты куда?! – крикнул я.

На ходу разряжая шотган, Пернат добрался до лежащей колесами вверх платформы. Один из «догов» немного приподнялся от земли, прижимая к плечу «калаш» и целясь в штабиста. Я снял его без труда, одна из трех пуль прошибла ему череп. Еще двое, отстреливаясь, попытались сместиться подальше от освещенного места. Но слишком неумело, сразу видно – энурезники и косари. Служили б в Кировоградской ДШБ, знали бы, что ротный Чебан делает с теми, кто задирает задницу, выполняя команду «Ползком!».

РПК не пугает, он ведь сразу дырявит. Причем одной пулей двоих как иглой просадит. Пока «вованы» задницами сверкали и на меня отвлекались, Никитин встал на колено и нашпиговал этих двоих свинцом.

Спрятавшись за платформой, Пернат перезарядил помповик, что-то выкрикнул Никитину, и майор с Игнатьевым вскочили на ноги. Пригнувшись и продолжая прессинговать оцепеневших конвоиров короткими очередями, не давая тем самым возможности отнять головы от земли, они вместе двинулись на них.

Один из троих оставшихся не выдержал. Заорав, он вскочил на ноги и открыл огонь с положения от бедра. Но, понятное дело, безрезультатно – Игнат попросту прошил его очередью наискось. Второй, поняв, что контратака провалилась, отбросил ствол и дернул в противоположную сторону. Надеялся, что в спину ему стрелять не станут. Пернат дважды передернул затвор, и подхваченное дробью тело вместо шага совершило полет. Взмахнув руками, словно распевая «Харе Кришну», конвоир упал головой на рельс соседней колеи.

– Машинист! – завопил последний из выживших, сложив руки на затылке. – Я – машинист! Не убивайте, я только рабочий!

– Займись им, – кивнул мне на машиниста Никитин. – Вы двое, – к Игнатьеву, Пернату, – на контроль. Бегом! Бегом!

В уме я поблагодарил Никитина. Люди в террористических масках, проводящие тотальную зачистку путем дострела раненых, – зрелище не для моих слабых нервов, честно. Даже после всего, что я пережил, добить раненого, хоть и недруга, мне психологически сложней, чем застрелить пятерых. Уж не знаю, почему так. Да, Рябу в павильоне я добил, но то было другое… Я избавил его от мук, а он меня – от сомнений. Тут же не было никаких сомнений, добивали просто потому, что так надо было. Без всякой философии.

«Пах! Пах!» – из «калаша». «Бдах!» – дробовик. И снова.

– Поднимайся, – сказал я машинисту. – Руки держи так, чтоб я их видел.

– Пи*да вам, тягачье е*учее! – сквозь хриплый кашель послышалось слева.

Один из конвоиров лежал на шпалах, широко раздвинув ноги. Брюки на уровне паха у него были разорваны, бетонную шпалу он целиком залил кровью, внизу живота у него торчал кусок металлического уголка. Видать, еще при взрыве его так. Игнатьев шмальнул в него с десяти шагов, кровь с мозгами брызнула с другой стороны будто кто на бутылку с кетчупом наступил.

– Он прав, – тяжело дыша, подал голос машинист. – Через десять минут здесь будет вторая дрезина. Сегодня две поставки…

Услышав его, казалось, ни капли не удивленный Никитин оглянулся в темноту, положил пальцы на уголки губ и свистнул.

– Бери его и быстро туда, – он кивнул мне на накрытый брезентом груз, посмотрел на часы. – У нас пять минут максимум. Соберите стволы. Ля, где этот ямщик? – Свистнул еще раз, вгляделся в темноту, откуда должна была показаться вторая дрезина. – Бегом, бегом!

Умело обходится Никитин без озвучивания имен, глядишь, и правда оставит машиниста в живых.

Стащив брезент с груза, я невольно ощерился – пара мешков оказалась повреждена взрывом и чистейшая белая мука просыпалась на дощатый пол платформы. Запустив в мягкую, как порох, насыпавшуюся горку руку, я секунду просто балдел от увиденного: мешков здесь было не меньше пятидесяти. Кто б мог подумать в прошлой жизни, что когда-нибудь этот молотый пшеничный порошок будет иметь значение куда больше, чем золото или бабло?

– Сук-и-и! – послышался крик из переулка, в котором должен был появиться Дьяченко на повозке. – Суки! Я же говорил!

Остановившись на полпути к нам с машинистом, Никитин резко обернулся на крик, нахмурился, вгляделся в темный переулок.

К путям выбежал мокрый, с лицом в крови и округленными от бешенства глазами Дьяк. Ему не нужно было ничего говорить, чтобы стало ясно, что что-то пошло не так. Конкретно не так. Мука, в которую я запустил руку, стала будто бы ненастоящей – просто дорожная пыль, и муки здесь никогда не было.

Остановившись перед майором, Дьяченко не мог определиться с чего начать, сжимал кулаки, переводил дыхание и шипел так озверело, что мне показалось, будто он намеревается свернуть Никитину (или мне?) голову.

– В чем дело?! – Майор стащил с себя маску, забыв о конспирации и тем самым наверняка подписав машинисту приговор. – Что случилось, Иван?

– Где подвода, Дьяк? – навис над ним обвешанный спереди и сзади оружием, как новогодняя елка дождиком, Игнатьев.

– Все! Крышка! – наконец выплюнул Дьяк. – Бабка… Сссука! – Он провел рукой по лицу, с досадой шлепнул ладонью по скуле, люто захрипел. – Убить мало старую курвень!

– Где кобыла, Дьяк?! – сдернул с головы маску и Игнатьев. – Задрал, отвечай!

– Да все с кобылой!!! – выпучил глаза Иван. – Все с кобылой! На шашлык твоя кобыла пошла, ля! Бабка с дедом сожрали, одни копыта остались! С-суки! – Его буквально трясло от бешенства, даже страшно было спрашивать, что он сделал с бедными стариками. – Я же говорил, что мы им мало хавки оставляем. Сожрут, предупреждал ведь.

– И что теперь делать? – Пернат взглянул на майора.

– Вперед, – рявкнул Никитин и кивнул на загруженные платформы. – И не истерить, сказал!

Господи, как же я завидовал такой выдержке и хладнокровию. Нет, я, конечно, тоже не истеричка, но чтоб с таким спокойствием принять провал операции (иначе где он возьмет другой транспорт? Не «кравчучками» же в самом деле транспортировать, да и те – где они?) – это уж увольте… Нужны стальные нервы. Он точно штабист? Такое впечатление, будто характер его закалялся где-то далеко отсюда, под марш в песочных дюнах с РПК наперевес.

– Толкаем, – сказал он и первым уперся в задний борт платформы. – Ну чего стали? Толкай, говорю.

Мы как-то и не подумали, что это возможно в принципе, а поэтому попервах все трое смотрели на него одинаково: «То есть? – спрашивали наши глаза. – Что значит „толкай“? Это что, неудачная шутка такая?»

Но когда Никитин рявкнул снова, мы приняли упор в платформу. Переглянулись. У него был запасной вариант? Он предусмотрел такой исход? Но спрашивать, конечно, никто не осмелился. В данном случае невежество было дороже осведомленности.

– И р-р-аз! Машинист, ударнее! Вздумаешь удрать – мозги вынесу!

Легкие самодельные платформы были, конечно, гораздо легче стандартных грузовых махин, которые тягал тепловоз, но и таковые сдвинуть с мертвой точки – не «жигуля» с толкача завести. Тем не менее, немного подпортив воздух, на «три!» мы вынудили платформы сдвинуться с мертвой точки. Дальше локомотив пошел сам, сначала до тошноты медленно, но с каждым метром убыстряясь. А спустя минуту мы уже сами за ним бежали.

Тадан-тадан, маленькие колеса на рельсовых стыках.

Не думая о том, видит нас кто-нибудь или нет, я отгонял от себя мысль, что звук стрельбы привлекает внимание стервятников. Утешал себя тем, что, с тех пор как «доги» облюбовали дрезинный трансфер, в районе железнодорожной дороги тягачевская активность заметно снизилась. Никому не хотелось попадаться воякам на глаза. И в этот миг я просто благоволил к тем разумным тягачам, кто придерживался этих правил.

Тадан-тадан…

Отогнав платформы от «места радушной встречи», как мне показалось, метров на триста, майор приказал тормозить. Слава Богу, а то я уж думал, на вокзал погоним, где «дожьи» батраки разгрузки заждались.

– Здесь. Стопорим! – крикнул Никитин и сам будто бегемота из болота извлечь пытался.

Заставить махину затормозить было ненамного легче, но все же легче. Остановилась она, не доезжая метров пятидесяти до места, где к железке примыкала одна из основных когда-то артерий города под названием Привокзальная. Отсюда до вокзала километра три будет. Слышно ли там было стрельбу? Разумеется. Могут ли решить, что стрельба имела отношение к дрезине? Да запросто. Они всегда проверяют, поэтому как пить дать вышлют пару отрядов.

Не знаю, что там задумал майор, но времени у нас в обрез.

А замысел его был нехитрым. Оставив всех в недоумении, Никитин сбежал по насыпи вниз и остановился у старой трансформаторной будки – квадратного кирпичного пенала, метров пять высотой, к которому с трех направлений примыкали черные пряди электропроводов. Послышался стук старых, заиндевевших от старости дверей.

– Ну чего стоим? – злобно зашипел оттуда он. – Приглашения ждете? Быстро давайте! И берите только целые мешки.

Ясно. Значит, вот какой он, план «Б». Что ж, Бог нам в помощь, выбирать не приходится. Для первых двух ходок мы разбились по парам: я с машинистом, Пернат с Игнатьевым, майор с Дьяком, но последние делали каждый с мешком на горбу. И прежде, чем стали слышны крики от разбиравших завал на колее конвоиров второй дрезины, мы перетащили в будку не меньше двадцати мешков. Обложили напоминающий разобранного робота трансформатор по всем правилам фортификации: мешок на мешок, кирпичной кладкой. Будто готовили его к длительной, массированной осаде.

– Все, хорош! – скомандовал Никитин.

Скрежет металла, словно визг пытающейся ожить дрезины, стал последним свидетельством того, что путь свободен. Верняк, остатки пылающего авангарда сбросили с рельс.

– Куда? – шикнул майор на Игнатьева, собравшегося было двигать к улице. – Наверх! Все, все, все! Наверх. Толкаем дальше.

– Зачем, Богдан Иванович? – допустил себе вольность подчиненный. – Надо валить отсюда! Не успеем ведь.

Майор схватил его за плечо, буквально швырнул к подножию насыпи.

– Я сказал наверх! – процедил сквозь зубы и прожег Игнатьева таким шалым взглядом, что тот невольно сделал шаг назад. Затем перевел взгляд на Перната: – Катить как можно дальше. Пока они вас не увидят. Потом поджигайте, – кинул Пернату зажигалку, – и уходите. Ждите меня в «Эдельвейсе».

Заматерившись вслух, тем не менее, мы резво поднялись на колею. На меня приказы Никитина распространяться не могли, но вопреки канонам свободы, исповедуемым мною как вольным тягачом, сейчас я ощущал себя частью этой зондеркоманды. Даже невзирая на то, что основную, необходимую для получения своей доли, часть работы я выполнил.

И хоть ни к кому из них я не испытывал симпатии, все же ощущение было таким, будто напакостил-то я вместе с одноклассниками, а на вызов директора пытаюсь зафилонить. Пацанячье это какое-то, знаете ли, мышление, типа, раз все – то все, а кто свинтился, тот чмошник. Несерьезно для нашей теперешней жизни, но прорывает местами, что я поделать могу?

Быть может, из-за такого вот неожиданного единства мы и оглянулись все как один?

Вдали тусклым желтым светом освещала себе путь вторая дрезина. Она ехала или стояла, однозначно не понять, знали мы лишь одно – нужно снова сдвинуть с места эти чертовы платформы, которые даже после облегчения продолжали весить как небольшой завод.

Подгоняемые силой света, едва брезжащего со спины, мы сдвинули платформы впятером, пока майор занимался тем, что в темноте можно принять за игру в песочнице. Присев, он будто бы засеивал прахом ведущие к будке следы, разглаживал места, где остались отпечатки подошв, становясь на четвереньки, сдувал те белые островки, что просыпались с мешков.

Реальный диверсант, солгал, что в штабе служил. Теперь уж точно не поверю.

Стук колес теперь нас догонял со спины, а наша повозка все никак не хотела достойно разбежаться. А когда, наконец, пошла, по нам сзади открыли огонь. С такого расстояния речи о прицельном огне не могло быть, но пуля, как известно, дура. И держаться от нее желательно подальше.

– Уходим! – крикнул Дьяк, схватил машиниста за шиворот и потащил вниз с насыпи.

Пернат забросил на платформу свой рюкзак, с первой попытки поджег свисающий бикфордов шнур. Удачная сценка вырисовывается: если не себе, то никому. Проявление классической славянской щедрости. Глядишь, могут и повестись «доги» при разборе полетов.

Состав пошел дальше, ничуть не замедляясь.

Мы же с Пернатом рванули в противоположную сторону. Широко взяли, дабы подумали, что разбегаемся кто куда, как тараканы с кухни. По-умному ежели, то нам и не мешало разбежаться, чтоб стуком копыт внимание не привлекать. Но я ведь не знал, что такое «Эдельвейс» и где он находится, а уйти не попрощавшись нехорошо. Надо бы узнать, как и когда свою долю забрать смогу. Поэтому за первым же поворотом я падаю на хвост Пернату и держусь за ним, пока не становится понятно, что погони за нами нет.

Взрыв был громким. Вспышка, озарившая было глухие темные стены пятиэтажек, донесла отчаянные мужичьи крики. Так могут кричать те, кому взрывом отчленило руку или ногу, до кости обожгло лицо. Видать, «доги» как раз к вагону подошли, когда шнур догорел.

Значит, мы сорвались. Повезло.

Представляю себе, что должно твориться на «конфетке» после того, как там узнают о сегодняшнем ЧП. Не позавидую попавшим под горячую руку Вертуну тягачам. Ох, чую, не выдержат столбы веса.

Да уж, на фоне только что произошедшего неудачное покушение на кражу четырех мешков муки казалось просто детским лепетом.

Отбежав на пару кварталов вглубь улицы, мы остановились за углом обрамленной высоким бетонным забором автостоянки. Огляделись, убедились, что тихо все. Присели, разом стащили с лиц ненужные маски, перевели дыхание.

– На хвост не выпали, – констатировал я, выглянув из-за угла.

– Да куда выпадут? – Пернат сплюнул, обнажил зубы. – Пусть радуются, что не всех взрывом вынесло. Я бы мог и еще подкинуть. Это у меня всегда с собой.

– Не оценят доброты, – говорю.

– Забей. Их проблемы. Курево есть?

Я пошастал за пазухой. Отлично, хозяйка не постирала сигареты вместе с бушлатом, как это частенько случалось у меня. Чиркнул спичкой. Растянули дымок, засмаковали отсыревший казахстанский табак.

– По сколько мешков на рыло будет, интересно? – озвучиваю вопрос.

– Нормально будет. Уж побольше, чем тем, кто позавчера на «Урожае» промышлял.

Я выпустил ноздрями дым, посмотрел на собеседника: знает что-то или случайно в мишень попал? Непохоже, чтоб знал.

– Да ты не мандражуй, без пайки не останешься. Завтра-послезавтра заберешь свою долю, хай утихнет все это. Слышь, а ты за что старику должен? Иваныч вроде как ни с кем особо дел не ведет.

Вот так вот, сидим, курим, можно и поболтать – почему бы и нет? Можно и поделиться напастями, пожалиться на обнаглевших в корень «догов», на Призрака, сдирающего три шкуры за скупую фразу, на ссучившихся тягачей, подавшихся на службу к Вертуну. Да много о чем, зацепи лишь. Можно и пошире душу разлить, будь на дворе год хоть бы две тысячи десятый.

Но все это кануло в Лету. Плескать языком ныне – что веревку себе плести. Рано или поздно получится петля. О чем бы ты ни заводил речь с посторонним человеком, все это может сыграть против тебя. Любая поведанная тобой информация, даже самая безобидная, в итоге способна обернуться катастрофой. Меня ведь могут искать «доги», верно? И они, конечно же, будут знать, что меня вел Гремучий. Гремучий, которого загрызли собаки. Явно не дворняги. А я отрабатываю повинность именно за случайно убитого алабая. Нужно ли быть Пернату семи пядей во лбу, чтоб замиксовать все догадки в один коктейль? Да это все равно, что выдать ему как на духу – да, я тот, кто вчера покушался на «Урожай».

Хрена.

Между тем Пернат ждал ответа. Зыркнул на меня, типа, чего это я? Он же чисто для поддержания диалога. Никакого вмешательства в личную жизнь. Может, и так.

– Сам понимаешь: долгами выхваляться не в жилу, – отвечаю. – Каждый кому-то за что-то должен, хватило б только дожить, чтоб оплатить счета.

– Мм, – протянул он, – ясно. Тоже правильно.

Я вспомнил о той вещице, что утяжеляла мой воротник. О ключе, что я должен передать Руно. Любопытство берет верх. Жека ведь был военным. Так, быть может, Пернат прояснит картину.

– Случаем не знаешь, что этим можно открыть? – спрашиваю, вытащив ключ с нычки.

Завидев его, Пернат сморщился, стремясь отыскать рациональное зерно в блеснувшем латунью предмете.

– Что за?

– Да хер его знает. Нашел у одного «клиента» на кармане, мыслю вот: от чего он? Непохоже, чтоб от квартирного замка.

Пернат задумался, засмотрелся в темный асфальт. Вспоминал чего. Даже курить перестал, треть сигареты истлела даром. Он покрутил ключом меж указательным и большим пальцами, блеснул на меня каким-то совершенно иным взглядом. «Осторожно, Салман, – в ответ натянулась внутри меня струна, – осторожно».

– И нах он тебе нужен?

– Говорю же, подмел у мертвячка одного, – продолжаю включать дурака я. – Так и болтается на кармане. Вдруг открывает че важное?

– Рожок «пятерки» даю. Мах на мах.

– А что, узнал от чего отмычка? – Внутренне я весь подобрался, будто эстафету готовился принять.

Хитро осклабился Пернат, кинул на меня вороватый взгляд, вставил сигарету в зубы.

– Да есть пара догадок. Но ты ведь понимаешь, сказать я тебе этого не могу. Сам рискую: тридцатник свинца на дороге не валяется.

Дешевишь, Пернат, по интонации чую. Кабы не знал от чего он, не стал бы предлагать сразу рожок. За безделуху вроде ключа и пяти патронов жалко. Значит, что-то слышал, что-то знаешь. И вцепился в него так, будто от банковского хранилища он, где еще золото осталось.

– Не прибедняйся, – отвечаю, чувствуя, как скрипят внутри натянутые до предела нервные тросы. – Где рожок, там и больше. На двух сговоримся.

А сам-то думаю: ну и к чему ты это, Салман? Неужто и вправду торговаться начнешь? А как же Жека, который повис на фонаре за этот ключ и твою никчемную жизнь? Да и… удовлетворишься ли этими двумя рожками? Если ключ настолько заинтересовал Перната, то, может, в нем таки есть своя ценность? Может, его таки стоит передать этому Руно? Ради Жеки, который не оказался падалью и не сдал тебя парням с «конфетки»?

И прежде, чем Пернат открыл рот, я сказал:

– А вообще, не. Не продается, – и протянул раскрытую ладонь штабисту. – Давай.

– Послушай, Салман, – он наклонился ко мне, уставился глаза в глаза. В его зрачках брызгали задорные искры. Ну понятно, вторую передачу включить собирается. Предположу даже, разоткровенничается, какую-нибудь мульку под видом чистейшей «правды» толкнет. – К чему этот балет? Один хрен, ты не знаешь, от чего он. Таскаешь за собой, карманы обрываешь. А если я тебе скажу, что «доги» за этот кусок латуни нам очка лизнут? Поверишь? Отдадут любую часть арсенала, лишь бы этот ключ у них оказался. Любой. Провернем, будем в «пятерке» купаться, Салман. А? Ты и я, выкуп разобьем пополам. Детям твоим хватит по воронам из «галиля» стрелять. Ну! Веришь?

Интересная история. Даже не знаю, как реагировать и с какого места переспрашивать. Если верить Пернату, для «догов» этот ключ – золото? Что из сказанного может быть хоть издали похоже на правду?

А вообще, о чем это я? Где твоя левая рука, а, Пернат? Правую-то ты, с окурком меж пальцами, положил на дробаш свой, это я вижу. А левая?..

Повалился я на землю буквально в тот миг, когда тусклое лезвие армейского ножа выкресало искры от удара о бетонный забор. В лунном свете мелькнуло лицо Перната – парня, которого бы я в последнюю очередь подозревал в стремлении от меня избавиться. Оно было таким, будто кто-то сгреб кожу ему на затылке в кулак. Лоб вытянулся вверх, глаза – во всю ширь, губы растянулись, став словно расстегнутая одежная молния.

Отталкиваясь ногами от земли и извиваясь на спине, как удав, я отполз назад. Перевернулся, чтобы подняться на ноги, но Пернат черной тенью настиг меня справа. Выстрелил берцем мне под ребра, схватил за шиворот и той же ногой выбил у меня из рук «галиля».

– Ну что? А, Фома неверящий?

Достойно приняв подачу, я было рванул к своему автомату, отлетевшему всего-то на каких-то полметра, но Пернат не выпустил меня. Сгребши воротник моего бушлата в кулак, держа как льва за гриву, он рванул меня обратно. Предвкушая удар, я только и успел, что прикрыть руками лицо. Благодаря этому очередной удар пришелся между головой и плечом. Тем не менее изображение перед глазами встряхнулось, казалось, перевернулось с ног на голову. Ушибленное место обожгло, шнуровка до крови разодрала на шее кожу. Хотя… Спасибо, не из помповика угостил. А ведь мог.

Наиграться хочет?

Не устояв, я повалился спиной на тротуар, рухнул на опрокинутую бетонную урну, в темноте кажущуюся отвалившимся от ракеты соплом. Интуитивно выбросил руку в сторону, надеясь нащупать там «галильку». Но даром – под ладонь попали лишь мелкие камешки и намытая в своеобразные кряжи дождевыми потоками пыль.

– Встал, – высясь надо мной замковой горой и направив мне в глаз ствол шотгана, велел Пернат. – Руки за бошней своей лысой сложил.

Я встал, больно кашляя, и, размяв пальцами шею, поднял руки.

Картина была для меня не новой, тут больше я оказался лохом, чем Пернат – жадной, алчной сволочью или кем там еще. Отвык я, что ли? Попервах, учась выживать на улицах произвола, нечто подобное происходило ведь с каждым вторым моим напарником. Или со мной. Знакомый приступ, он называется так, как могла бы называться какая-нибудь рекламная замануха для мобильного оператора: «С его долей – в два раза больше». И это был как раз тот окаянный приступ, которому легче поддаться, чем потом допустить осложнение и присно раздувать ноздри от душащей жабы.

Я не округлял глаза, выражая крайнюю степень недопонятости, и не восклицал: «За что, Пернат? Мы же с тобой плечо в плечо сражались!» Для меня его, крысы завистливой, мотивы, под каким бы углом он их ни выгнул, ясны как глаза младенца. Если ключ бабла стоит, то напрягает его наличие рыла, которое унесет другую долю! Чего ж тут неясно? Проще ведь избавиться, чем делиться, – кодекса-то уголовного нет, чтоб отвечать потом. И не судите по внешнему виду, дурня все это. Несмотря на весь цивилизованный облик Перната – а, повторюсь, он был последним, кого б я стал подозревать в злобном жабодавстве, – вскроет он меня с видом каким он обычно салями на стол режет. Видал, как он дострел совершал?

Но кое-что мне действительно было интересно:

– Спросить можно?

– А валяй, – Пернат-совсем-не-похожий-на-Перната сплюнул на сторону.

– Как делать будешь, с ключом-то? – спрашиваю спокойно. – Есть свояки среди «догов»? Или сам подсобляешь им?

– Это пусть тебя не еб*т, ладно? У меня везде есть свояки.

– Ну а Никитин? Что ты ему скажешь, за что грохнул-то меня?

Пернат иронично засмеялся в нос.

– Никитин… – словно бы последнюю фразу из анекдота, повторил он. – Да хуле твой Никитин? – посерьезнел. – Пусть другими командует, только уже на том берегу, где эти… как их… незабудки цветут. Понял? Мне он теперь по болту. Хватит. Пять лет за ним как за утята: туда, Игнат, сюда, Пернат! Сходи проверь, сходи на стрелу, сходи подрежь говнюка. Зае*ал он уже, понимаешь?

– Значит, вы…

– Ага, отбегался майор, – кивнул Пернат. – Жаль, не вижу как он кровью харкает. Не мне козырь выпал. Зато увижу как ты, тягачок. Понимаешь сам, не могу тебя отпустить, вдруг донос на меня кинешь в прокуратуру? – и засмеялся, будто сказал что-то действительно смешное. – Ты же из тех, что могут кинуть, верно? – Посерьезнев снова, он ткнул ствол мне в кадык и заговорил вкрадчиво, хитро, словно зная о чем-то наверняка: – Верно? Мусорским мальчиком был, а? Постукивал участковому, бывало, а? После драки на дискаре с малявой на другой день бежал? С чем они тебя поймали, с травой на кармане? Понтанули типа, что уголовку не заведут, чтоб ты у них мальчиком на побегушках подрабатывал? И скольких ты слил, Салман? Как объяснялся потом?

Я не ответил. Мне было все равно кем это чмо меня считает. У него было преимущество – ствол. При таком неравенстве аргументов, как бы я ни отрицал, он в итоге все равно окажется прав. Потому что у него больше прав. Примерно на три штуки, закупоренные в черные гильзы двенадцатого калибра. К тому же я хорошо понимал, что за игру он повел. Ему хочется видеть меня разозленным, с пеной у рта, обезумевшими глазами, доказывающего, что черное это не белое? Не выйдет. Я по себе знаю, что утихомиривать выстрелом в упор эффектнее буйного, чем тихого. Так естественней, и на душе тогда гладче.

Разница только в том, что я не собирался принимать этот бой.

Я собирался навязать ему свой.

Не зря ведь держу руки ладонями у ушей. И это ведь мой выигрыш, что упер он ствол мне в кадык, а не в грудь, где площадь поражения больше. Спасибо твоей самонадеянности, Пернат.

Резким рывком сместившись с линии поражения влево, я одновременно подбиваю ствол помповика. Выстрел обжигает лицо, будто я заглянул в доменную печь, искры прыснули по носу, ком дроби швыхнул всего в нескольких сантиметрах.

«Фуф», – кто-то в моей голове.

А все же удалось – не могу не тешиться я, видя растерянность в глазах Перната.

Приняв переход хода, я ударяю его прямым с ноги в брюхо – он очень удобно продолжал стоять для этого. Когда он наклоняется вперед, прикладываю «мартенсом» сбоку, по скуле. Хлесткий удар по куполу вывел его из равновесия, Перната повело в сторону, но дробаш из руки он хрен выпустил. Поймав его за ствол, я не позволил ему направить оружие в меня. Но к следующему удару штабист оказался готов – поймал, сучонок, меня за ботинок, вперед шагнул. Я перехватил его за грудки, упали вместе, кувырок – перебросил его через себя. Перевернулся и собирался было навалиться на Перната сзади и провернуть то, что мне удалось совсем недавно в ТЦ «Комфи», но хрен угадал – штабист не шакаленыш Гремучего. Подобравшись, он вскочил как на чертовых пружинах. Шваркнул скользящим затвором, направив ствол мне в грудь.

– Ну что, Салмашек? – заулыбался. – Думаешь, настолько крут, что можешь меня ушатать даже со стволом, да? Думаешь-думаешь. Ладно, давай играть по честнарю, – и отбросил ствол на тротуар. – Ну? Подходи, малыш, не обижу, – и стал в стойку, начав раскачиваться из стороны в сторону.

Я сделал к нему шаг на достаточное для маваши расстояние. Он произвел резкий обманчивый выпад, типа в ноги собирался проход сделать, я отскочил, на его лице появилась довольная лыба.

– Чего дерганый такой? Испугался? – руками играет, с левосторонней стойки в правостороннюю перепрыгивает. – Не боись, тягачок, все будет быстро.

Прямой с ноги – разведочный, с полуразворота – прицельный, ногами штабист машет, дай Бог. Я отклонился назад в сторону, носок ботинка просвистел в нескольких миллиметрах. Улучив момент в серии обманных махов ногами, я подскакиваю к Пернату на опасное расстояние, пробиваю джебом с правой – неудачно, но зато левым боковым – точно! Штабист встряхнул подбородком, хватнул меня за грудки, дернул на себя, от удара локтем укрываюсь плечом, рефлекторно втянув голову. Основная сила удара погасилась, но в мозгах нехорошо загудело. Под дых поймал так некстати, дыхание сбилось.

«Ничего-ничего, работаем!» – рявкнул бы в ухо капитан Чебан, старшина с учебки.

Двойной лоукик по голени Пернат даже не ощутил, сволочь. Захватил меня за рукав и шиворот, дернул на себя, выпятив вперед лобешник. Ни хера, хонгильдон. Меня на мой же прием не возьмешь. Извившись, свободной правой я пробиваю ему в шнобель, левой отыскиваю возможность провести апперкот.