Текст книги "Изоляция"

Автор книги: Дмитрий Матяш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

От это было хорошо. Штабист встряхнул башкой, зрачки не сразу в исходное положение встали. Пользуясь заминкой, прикладываю ногой его сверху. Потерял он равновесие, в стойку выровнялся с трудом. Высокой шнуровкой ботинка я расцарапал ему щеку, Пернат провел рукой по кровоточащей ране и с ехидной улыбкой посмотрел на ладонь. Вскинул глаза на меня.

– Хорошо, – блеснул влажными зубами. – Давай усложним задачу, – и снял, отбросив на сторону, куртку. – Давай, тягуша, подходи.

– Чего ты меня приглашаешь? Собрался – заходи сам.

– А и ладно, – осклабился штабист. – Чего нам, в натуре, манерничать?

Опять – прямой с ноги, боковой, разведочка боем. Приблизился, головой водит как обезьяна в клетке, наклонился вперед. Я подпрыгиваю к нему, но, сука, крайне неудачно: заготовленный удар правой принимаю прямиком в скулу, да и рука оказалась в его владении – поймал в замок, подхватил под локтевым изгибом, подтянул вверх. Свободной рукой врезал по лицу. Но не закричал я от боли в ломающемся суставе. Ногой я ударил его в пах, и это позволило мне освободить руку-заложницу. Пернат зашипел сквозь зубы, но отпускать меня не собирался. Перехватив за плечи, потащил на себя, швырнул на сторону и упал сверху сам.

Борьба в партере мне никогда особо не была близка, но основные каноны я знал на отлично. Извернувшись, я не позволил Пернату стать хозяином горы, влезши мне на грудь и совершивши добивание. А когда он подсунул мне под горло руку, чтобы задавить, я перехватил ее и отскочил назад, вынудив растянуться на асфальте. В то же мгновение упав на спину, я протащил его руку через промежность, а свои ноги набросил ему на голову и грудь.

Ай, как смачно заверещал же штабист! Как хрустнула кость, когда я ответил ему таким же выламыванием локтевого сустава!

Но черт бы меня побрал – сука, он укусил меня за лодыжку! Я дернул ногой, но сам взвыл от боли – его челюсти намертво вцепились в мою плоть. А едва ослабив давление на грудь, он вывернулся! Выдернул поврежденную руку и прыгнул на меня подобно разъяренному зверю.

Правая рука его была неспособна причинить ущерб, а вот левая…

«Где твоя левая рука, а, Пернат?»

Поздно, Салман. Поздно.

Лезвие запуталось в плотной бушлатной ткани, и это в некоторой степени спасло меня. На пару сантиметров, я бы сказал, спасло. И все же я в полной мере испытал резкий холод прикосновения к телу смертоносной стали. Ощутил, как острие углубилось под кожу, в область печени. Кольнуло как-то так даже и не то чтобы сильно. Досадно – вот отлично характеризующее то ощущение слово. Досадно кольнуло. Не столько больно, сколько досадно от осознания допущенной глупой ошибки.

Это ж надо, после всего попался, как лошок.

Оружие вновь оказалось в его руке. Два. Лунный свет хорошо освещал окровавленное лезвие армейского штык-ножа. Странно, удар в печень (или примерно), а дает на ноги.

Я отполз назад, скукожившись на тротуаре у автостоянки.

– По чеснарю, говоришь? – хриплю.

– А что мне с тобой о чести, лохарина? – Пернат сплюнул в мою сторону, поднял ствол и направил мне его в грудь. – Ты в любом случае должен сдохнуть. Так какая разница с честью или нет? Передавай от меня привет Никитину, – его голос начал теряться, будто я уезжал. Может, на «Икарусе» с надписью «Эвакуация» на борту? – Скажи, что там, где его зароют, я буду каждый день ссать, чтобы побыстрее заросло…

Что ж за нах такой, а? Ладно бы в сердце, а то – куда? Почему так быстро? В кино же показывают, раненых как-то до госпиталей дотягивают без рук и ног, а у меня-то царапина всего. Всего-то…

– Не понял… – Голос у Перната был действительно удивленным? Может, у меня крылья пробивались со спины? Может, я ангел? Который не спас ни одной души? Может, я падший ангел?.. – А вы тут откуда? – Его голос стал похож на визг. Нет, похоже, я не ангел. – И что он?.. Дьяк… Какого черта? Ты чо?!

Выстрел был. Это я помню точно. Последнее, что помню, прежде чем ночь наполнилась необычайной теплотой и тишиной.

Выстрел. А вот в меня или кого-то другого – это уж увольте, я так и не понял.

Глава 7
Руно

26 октября 2015 г., 00.20

2 года 4 месяца после эвакуации

Помню, что тащили. На горбу. Помню, как долбило в висках и каким глухим болезненным эхом отдавался каждый стук сердца. Обрывками помню – в промежутках между отключениями, пока боль, расходящаяся по всему телу огненным приливом, не вырубала меня, как скачок напряжения вырубает в счетчике пробки. Помню, что удивлялся: кто добрый такой? Никитин? Да кто ж, если не он. Или кто из парней? Помню, что было жарко – неимоверно. Лихорадило, будто «африканца» подхватил. Кто-то ходил рядом, шаркал подошвами. Затем желтый свет фонаря, направленный мне в живот, и тарахтение дизелька за головой. Помню боль от ковыряния в животе. Помню сосредоточенное лицо Валерьича, фармацевта, хирурга. Помню, как в его руке бренчит натянутая нить.

Потом – тишина и темень. Короткая и в одночасье едва ли не в жизнь длиной.

Очнулся. Мысль первая: похоронили, суки! Живьем закопали.

Махнул ладонью перед собой, будто испарину с окна стер. Ничего, темень и пустота. Тишина, как и во сне. Сердце, камнем упавшее в колодец, встало на место. Застучало резво, будто барабанным боем.

Нет, не похоронили.

Просто бросили. Как безнадежного. Подыхать.

«Холодно», – канула в темноту вторая мысль. По наитию рука проделала еще один взмах. Затем еще. Наклонись ко мне в эту минуту сама Смерть, я бы так поймал ее за глотку, тоньше Витаса бы спела. Но под руку не попало ничего, кроме пустоты.

Нужно встать.

Чччччерт! Молния влетела мне в бочину как пуля со смещенным центром – пронзила брюхо и вышла через височную часть. Как же это больно! Приложив ладонь к туго перевязанному торсу, скорчившись от боли и издавая при этом тошный скрип, я улегся обратно. Хорошо хоть боль оказалась дрессированной, утихла, едва я вновь принял горизонтальное положение. Убралась в свою обитель, но слишком четко обозначила – вернется по первому же зову.

– Что, браток, эт самое, отошел? – спросил кто-то тихим голосом. – Ты бы повалялся еще, штопали же только недавно. И это… Уж прости, должен буду, все сигареты твои извел.

Отняв голову от подушки и повернувшись на голос, я углядел размытый силуэт сидящего на кровати мужика. Разумеется, наличие живого человека в темно-сером пятне можно было предположить только благодаря прозвучавшему оттуда голосу, иначе я счел бы его за потек ржавчины по стене. Все же я не исключал, что и этот контур, и его голос – всего лишь глюк или часть сна, которая почему-то продолжала вполне автономное существование. Ну как, например, шапка царя в «Иване Васильевиче», после того как оказалось, что Шурик в отрубях все кино пролежал.

Что до меня, то я не мертв, не погребен заживо, залатан и не одинок, что уже само по себе неплохо. Как для необходимого минимума в начале следующей главы моей жизни.

– Доктор придет утром, – сказал человек. – Он каждое утро обход делает. По всей Виннице, никого навестить не забывает. Его могут разве что не дождаться, тут уж как повезет. Дома Валерьич теперь только траву от простуды выдать может. Пациентов держать опасно. «Дожье», эт самое, шнарит, ежедневно наглядывает. Ты-то сам, вообще, как, жить будешь?

Голос владел чудодейственным эффектом. По крайней мере мою сердечную амплитуду ему удалось выровнять лучше всякого кардиотоника. Я слушал бы его, даже если б он партию «Онегина» сейчас исполнять начал.

Ты только пой, Вася, пой – так и хотелось сказать.

– Еще не знаю, – ответил я, и мой голос напомнил голос дряблого старика, извиняющегося за то, что пернул в троллейбусе.

– Значит, будешь, – утверждающе сказал человек. – Тебя зовут Салман, верно? – Я почему-то предположил, что он закончит свое предположение словами: «тот самый Салман, что поднял на уши всю „дожью“ рать партизанской тру-диверсией на Малых Хуторах». Но он этого не сказал. Вместо этого все тем же тихим голосом объяснил: – Я слышал, док так тебя кликал. И еще один, тот, что приходил. Кажись, Призраком, эт самое, его зовут. Матерый он, говорят. Хорошо, видать, его знаешь?

– Где моя одежда? Ствол?

На самом деле это меня волновало теперь уже не особо, ибо главное, что не зарыли. Ну а мысль о заточении в «дожьей» темнице – не такая уж и безрассудная, если подумать, – мне тогда в голову не пришла. Гораздо более важным казалось другое – смогу ли я двигаться? И поэтому, вопреки предупреждающим маякам здравого смысла, я все же совершил этот дерзкий поступок. Медленно, не переставая ассоциировать себя с доходящим участником Первой мировой, спустил босые ноги на пол, ощутил ступнями его холод.

Живущий в неглубокой (всего-то сантиметров шесть) пещере зверь приблизился к выходному проему. Но наружу не показался. Обозначил свое присутствие короткой вспышкой, обжегшей все внутренности. Отреагировал я на нее сжиманием челюстей и сощуриванием глаз.

Обошлось. Первый барьер, можно сказать, взял.

– Ну ты и упертый. Швы, эт самое, разойдутся – док по новой латать же не будет! Не любит он, когда его предписания под хер кидают.

– Не разойдутся, – заверил его я. – Чего тут темно, как в заднице? И что за, м-мать, дыра?

– Да, эт самое, полтретьего ночи на дворе. Хотел, чтоб звезды было видно? В сауне мы, на Покрышкина. Осилишь встать, дверь направо. Шагов пять будет. Хотя твоих десять, наверное.

Чтобы подняться, пришлось напрячься существенней. И, несмотря на собачий холод в каменной (воображение нарисовало именно каменные стены) комнате отдыха, от усердий меня прошиб липкий пот. Зверь не только показал клыкастую морду, сомкнул, сволочь, челюсти. Хапнул в этот раз за бочок, мало не показалось. Я потащился к двери.

Нашел сразу. Толкнул. Воздух, куда холоднее пола, хлестнул по лицу. Противно на дворе. Как и почти всегда под конец октября, будто я об этом когда-нибудь забывал. Но на небе мерцают звезды, на поросшем травой дворике перевернутый деревянный столик и пара стульев, на боковом дворе приподнятая на одну сторону легковушка. Бензин сливали, знакомый почерк.

Обстановка прояснилась, дышать стало легче. Я осознал свое присутствие в реальном мире. И пусть за спиной меня ждал полный мрак с едва лишь немного выделяющимся контуром сидящего человека, я знал, что снаружи все же привычный мне мир, а не царство вечной глухой ночи.

Возвратившись к своему ложу, которое от входа виднелось как размытая, продолговатая клякса, я осторожно присел на край. В голове как обычно. Первые по важности задачи сменяются вторыми, третьими и так далее по нисходящей. Вот только убедился, что смогу ходить – что у нас тут теперь по важности ничуть не менее чем возможность видеть, – и мозг переключился на прием новой волны. Волны под названием «Да как же тебя угораздило, Салман?». Мысли-вопросы, мысли-догадки, мысли-кое-какие-соображения и мысли-осознавания огромными черными грузовиками и мелкими, наглыми легковушками заполонили главную автостраду, ведущую к моему думательному центру. Я выстроил у них на пути блокпост с большим мерцающим табло «Не сейчас!», но понимал, что надолго этого сооружения не хватит. Нужно отвлекаться на что-то другое, попридержать этот поток как можно на дольше.

– Сколько я здесь?

– Да вчера, эт самое, под утро притащили. Ты в беспамятке был, а потом док еще и наркоза не пожалел. А притащил тебя такой же доходяга, как ты. Валерьич над ним тоже корпел. Я ему говорил: зря, эт самое, стараешься, док. Трупы ведь шить, что китайскую игрушку ремонтировать. Один хрен выбросишь. Помотали ему кишки покруче, чем тебе. А тот все равно, значит – Призрак просил. Мужик околел, эт самое, как раз вечером вот.

«Никитин?» – подумав о майоре, хотел было спросить я. Но вовремя остановился – док же, стало быть, не назвал его, и Призрак не спалил. Значит, и обозначалово это ни к чему, мало ли что за пассажир этот мой собеседник.

– Пушка моя где?

– Да ты не мандражуй, не кинули тебя. На тумбочке все: и одежда, и автомат с патронами. Никто на твое зариться не будет. Протяни назад руку, нащупаешь.

Нащупал. Отсоединил рожок, нащупал оболочку патрона, выщелкнул пару штук на ладонь. Вообще уж теперь легко стало, словно подозрение на рак опроверглось. Зарядил обратно, поставил ствол у кровати.

– Сам-то давно тут?

– Да уж месяца два, может, больше.

– Болеешь или приткнуться некуда?

– Иронизируешь? – вроде как обиженно. – После тебя, думаешь, кто дерьмо выносил? Санитаром я у дока. Да и идти мне больше некуда. Натоптался, хватит.

Чувствуя, как слабеет блокпост внутри башки, я понял, что завести разговор нужно о чем-нибудь, только бы занять мозг в другом направлении.

– И где бывал?

– Та «где-где»? Где все, кто хотел жить в нормальных условиях. На границу, эт самое, ходил. Да и за ней, пожалуй, тоже счастье искал.

– А чего, под колючкой прополз? – спрашиваю. – Или русские, может, таможню открыли?

Пару секунд в комнате было совершенно тихо.

– Да кто ж ее откроет-то?

– В смысле? Как кто? Те, кто поля вдоль границы минами засеяли. Или и мины уже убрали?

– Так ты что, эт самое, не в курсе, что ли?

Разумеется, видеть его я не мог, но чувствовал: смотрит он на меня как на партизана из землянки, интересующегося нет ли в селе немцев. Году эдак в восьмидесятом.

– Русские сдвинули карантинный рубеж почти до Москвы. Неужто не слыхивал? Пару ближайших областей в этот, как его… конгломерат отделили, особый режим ввели. Все как у нас: чрезвычайное положение, облавы, комендантское время, конвойный медосмотр, эт самое, патрули – хер из дома выйдешь. Только солдатня вся на месте, никто по домам не побег. Полноценный, эт самое, военный режим. В кулаке гражданских держат, по нам видят, чем халатность обернуться может. А только хрен это помогает. Ни режим, ни маски, ни живая «изгородь» на кордоне конгломерата. И там выкос пошел. Миллиона, эт самое, два инфицированных за периметр депортировали. Даже тех, кто просто носом шмыгал. Давно уже. Еще в прошлом году там весь этот шухер начался. В Ростове я, эт самое, лично был – то же, что у нас в Виннице. Только оружия у людей на руках больше осталось, мочат друг друга, не считая патроны. Вот так-то. А ты говоришь, поля.

Мне не пришлось заботиться о своем блокпосте. На дороге перед ним возникла пропасть, в которую одним махом скатились все мысли-грузовики вперемежку с мыслями-легковушками и мыслями-рикшами. На фоне услышанного собственные проблемы временно сместились на добрую сотню пунктов вниз.

– Ну помнишь, эт самое, поначалу самолеты еще даже летали? – расширяя границы моего невежества, продолжил человек. – Гуманитарку добрые соседи сбрасывали. Винницу, правда, почему-то тогда обошло дело. Решили, видать, что только в миллионниках люди остались. А сейчас же тихо в небе. Не замечал? И знаешь почему? Потому что везде та же беда: Польшу, Германию, Чехию – в один котел с нами бросили. И эвакуации никакой не было. Никаких автобусов, как у нас тут. Так что… хана всему, Салман. Эпидемию остановить невозможно. Я вот читал русскую газету – пишут то же самое, что у нас три года назад. Веришь, эт самое, за три года совсем ничего не поменялось. Вакцин не хватает, да и те, что есть, помогают лишь на начальной стадии. Кто профукал симптомы или не успел завакцинироваться – сами, мол, лучше валите из города, не ждете, пока вас выбросят санитары. На самосознание давят, типа уйди, не распространяй заразу. Можно подумать, мы не знаем, что и на начальной стадии та вакцина как дохлому припарка. Нам ведь тоже такую дезу запускали. У меня родственничек дорогой, зятем называется, двух детей бросивший, два бутыля пробил мочи этой, эт самое, вакцины. Вогнал сразу, когда еще даже лихорадка у него не начиналась. И хрен угадал! Зарыли его со всеми остальными. А там на такую байку еще ведутся. В Ростове за ампулу по-прежнему семьи вырезают. Знаешь, Салман, ведь все думали, что ад – это где-то там, в другой плоскости, а он вот, под ногами у тебя, эт самое… Под ногами…

Мой невидимый собеседник умолк, дав мне возможность в полной мере погрузиться в эту информационную пучину. До утра я так и не заснул и тишины не нарушил. Пробка перед блокпостом не возобновилась, голова была забита другим.

Африканская зараза… Как-то в последние годы уже о ней и не думалось. Дальше вытянутой руки и смотреть смысла не было, тут бы себя из виду не потерять. Не говоря уже о том, чтобы из-за бугра сводки собирать. А оно вот как, значит, мир нагнуло. Нет, не такая уж и ошарашивающая сия новость, дураку ведь было понятно, что с тех пор, как весной тринадцатого в Крыму объявили карантин, «африканец» мог свободно шествовать куда угодно: в Россию, Европу. Это уже потом, когда спецы из центра по контролю за лихорадками, или как там эта их богадельня называлась, вылетели из Киева с округленными глазами и озабоченно открытыми ртами, начали приниматься превентивные меры. А до того – куда хочу, туда и лечу. «Африканец», которому природой назначалось жить во влажных тропиках, мутировал и приспособился к нашему холодному климату.

В переполненных трамваях и маршрутках, в просторных залах здания горсовета и пахнущих парафином церквях, под потолками шумных вокзалов и промеж деревьев в тихих городских скверах, застыв между рядами супермаркетов и осевши на посуде в ресторанах, порхая над креслами в кинотеатрах и разворачиваясь вместе с бутербродами в школе…

Он был везде.

Головокружение, одышка, резь в горле, повышенная температура, тошнота… Вы неплохой, должно быть, человек, вам просто не повезло. Мы вам сочувствуем, но вы подхватили новую, совсем неизученную форму мутации африканского вируса. У него длинный инкубационный период, который невозможно остановить. Вы заболели на прошлой неделе, а может, и на позапрошлой. Но, скорее всего, недельки три назад. И все это время вы совсем не чувствовали признаков проклятой лихорадки. Вспомните, с кем вы общались на протяжении этого периода. С мамой, папой, сестрой, бабушкой, новорожденной племянницей. С кем еще? Соседом по площадке, коллегами, кондуктором, симпатичной кассиршей в «Макдоналдсе». Не зная этого, вы подписали их на смерть. Когда вы умрете, их еще будет лихорадить. Они будут кашлять кровью. Сгустками крови. Кусочками легких. Они будут просить легкой смерти, но обретут ее далеко не все…

Валерьич мотал головой все время, что меня осматривал. Недовольный, он таким был всегда. Разве что до того, как семью потерять, вроде бы, говорят, улыбаться умел. Впрочем, знающим его он таким даже не представляется.

– В рубашке родился ты, Салман. Нож меж органами прошел, в «воротнике» запутался, в брыжейке твоей. Крови разве немного потерял, но это чепуха по сравнению с тем, если б тебе печень задели или селезенку. Вряд ли я чем помог бы. Ну а пока жить будешь.

– Запутался? – недоверчиво повторяю я. – А чего ж меня так скопытило быстро?

Док посмотрел на меня, громко выпустил ноздрями воздух, опустил голову. Так обычно ведут себя, когда приходится вскрывать порочную тайну перед тем, чьи бы нервы стоило поберечь. Навроде как сказать беременной малолетке, что ее парень встал на лыжи.

– Спецназовцы часто подобное практикуют. Достаточно только порез сделать, необязательно убивать. Штык, которым тебя пырнули, в тетрадотоксине вымочен был. О рыбке фугу слыхал?

– Типа карась в японской кухне? – говорю, шмыгнув носом.

– Да, только, если б яд был из желчного пузыря этого «карася», мне бы некого было зашивать. То, что использовал армеец, – просто кислый борщ по сравнению с нейропаралитом фугу, кустарные выжимки из анальгетиков. Потому и эффект таким был.

– Штабисты… – вдумчиво произнес я, вспоминая на каком именно этапе я понял, что это не обычные канцелярские жопоседы.

– Да какие там, к черту, штабисты?! – искоса стрельнул в меня раздраженным взглядом док. – Все четверо на войне были, в штаб по инвалидности уже попали. Контуженые они, кто больше, кто меньше.

– Кто меня притащил? – подумав, что раз мы уже не стесняемся «путешественника», спросил напрямую я.

– Дьяк, царствие ему небесное. Майору Игнатьев в хребет стрельнул, а с Дьяком драка завязалась. В ней ножом и получил. Гораздо менее фартово, чем ты. Но тебя донес. Майор жить будет, а вот, когда поднимется, и поднимется ли вообще – неизвестно. Да то уже не твоя забота. Ты, как в той песне, ковыляй потихонечку, на перевязки сюда приходи, примерно в это же время. Через день, чтоб сепсиса не было. Ну а о том, чтобы не бегать и тяжелее лука в руках ничего не держать, думаю, объяснять не надо.

– Должен что?

– Потом, – Валерьич поставил себе на колени кожаную вализку, эргономично оборудованную под набор хирурга, аккуратно сложил в нее медикаменты, бинты. – Я скажу тебе, когда сможешь быть полезен.

То ли Валерьич забывал, то ли специально так говорил, но намерение это я слышал уже раз десять. Может, по мелочовке не снимает – сразу весь банк стребует; иль не знает, послать меня по что, – на него ведь шуршат некоторые тягачики, которые смыслят в этих медицинских делах, искать знают что и где. А меня так, на черновую работу разве припахать можно.

Впрочем, нет так нет. Напрашиваться не буду.

– Поешь вон сядь, – кивнул док на «путешественника». – Отощал совсем.

Мужичок средних лет, низкий, щуплый, с заросшими щеками и черным клоком волос, сидел на разложенном кресле и уплетал принесенный Валерьичем завтрак. Увидев, что я на него смотрю, он перестал жевать и взмахом вилки предложил составить ему компанию.

– Да не, спасибо, – отвечаю. – Ноги волка еще прокормят.

От жрачки я б не отказался, конечно, но на шею садиться не хотелось. Доку чего, с неба каша вареная падает? Надо ж хоть какую-то совесть иметь.

Не без скрипа в боку закидываю за спину ствол, надеваю бушлат. Нащупываю нож – на месте. Поблагодарив и попрощавшись, выхожу из полумрака предбанника.

Холодно. Светает, но где-то там, далеко. У нас тут только чуть светлее, чем ночью. День, по ходу, обещает быть холодным.

Я остановился.

Человек стоял ко мне спиной, в полупрофиль. В черных джинсах, черной кожаной куртке с выправленным воротником а-ля времена популярности «Кино» и «Наутилуса». Расхаживать в таком нетипичном (читай: непрактичном) прикиде мог только один человек. Да, тот, кто, должно быть, едва не помер от сердечного приступа, когда я поминал его незлым тихим словом. Я ведь его вспоминал, и, черт дери, не раз!

Опершись локтями на крышу покрытой толстым слоем пыли легковушки, Призрак стоял ко мне в полупрофиль. Сосредоточенно всматривался в зареющее на востоке небо, курил и выглядел озадаченным куда более масштабными проблемами, чем разбирательство с попавшим на нож тягачом.

– Говоришь, тщательней надо подходить к отбору нахлебников?

Я встал подле него, по наитию пробил себя по нагрудным карманам (знал же, что сигарет там нет), шмыгнул носом.

– Эксцесс, Салман, – объяснил, будто речь шла об отсыревшем патроне. – Иногда такое случается. Извини, – он выдавил совсем уж несвойственную ему эмоциональную отрыжку. – Не определилась гниль по наруже.

– Не определилась, говоришь? А ты хоть пробовал ее определить-то, а?

Я сгреб на плече его куртку в охапку, рванул на себя, повернул Призрака к себе лицом. Как и предполагал – на невозмутимом, бесстрастном лице не проскользнула и складочка возмущения или непонимания. Будто в расписании, с которым он тщательно ознакомился, все уже было предопределено: в семь тридцать одну Салман перестанет себя сдерживать, в семь тридцать две – схватит за рукав…

– Или с умыслом толкнул меня в медвежью яму – кто выйдет, тот и чемпион? А? Только не катай мне тут по мозгам, типа не знал, то-се. Целку не корчь. Ты же дел с непроверенными не ведешь. Хочешь сказать, лоханулся? Не знал, может, что краем е*анутые они после контузии?

– Не дури, Глеб, – выпустив в сторону дым, сказал он. – Хотел бы я твоей смерти – давно б отпели. Я ж не такой. Как у «Дельфина» – я люблю людей. Так что… остынь и не наваливайся на меня. Опасно для твоей и без того изрядно попорченной жизни.

– Угрожаешь? – Я только сильнее скрутил ему воротник. – А я ведь могу и забыть о твоей неприкосновенности. Не думаешь об этом?

Нож привычно появился у меня в руке, лезвие коснулось шеи Призрака.

Ат, блин! Реально непробиваемый, чертила. Вздохнул только, будто снова нарвался в ЖЭКе на очередное объявление о невыдаче справок. Нож у шеи, ох, как муха села, сейчас прогоним.

– Не хочу показаться хвастуном, но… – он поднял согнутую в локте руку. Как прилежный ученик, уверенный в зазубренных формулах. – Ты не сможешь, Салман. Не успеешь забыть о моей неприкосновенности. Смотри.

Я взглянул на руку, в которой он держал подожженную сигарету. Сигареты там не было, ее снес почти беззвучный и совсем неощутимый поток ветра, словно сплюнул кто.

– Видишь, Окуляр никогда не промахивается.

Окуляр… Окуляр, Окуляр… Хрена мать! Да это ж снайпер из той кучки еще одних контуженых, что засели на Пятничанах. Наслышан-наслышан. Своего рода такая же легендарная личность, как сам Призрак. Ходили слухи, будто на международных соревнованиях снайперских пар подразделений специального назначения Окуляр так отжег, что его закадрили какие-то забугорные спецслужбы. По крайней мере такие слухи ходили. Пропадал Окуляр года два, затем вернулся родственников наведать, а отсюда уже не выпустили – карантин. Так и остался, на нашу же голову.

– Да не ищи ты его, – сказал Призрак, видя как я шастаю очами по крышам высоток. – Это не снайпер, если ты его видишь. Верно, Салман? Убери нож, спишу эту выходку на рецидив твоей интоксикации. – Выдохнул. – Ну ладно, если хочешь, будем считать, тебе удалось меня застремать.

Я отпустил его, убрал нож. С Окуляром шутить, конечно, глупость, но ведь и не собирался же я в реале калечить Призрака. Думается, он и вправду просчитался. Но о том, что хватился за нож, я не жалел. Пусть знает, что мы тут перед ним терпилой мычать не будем. Если что, и по роже стукнем, не посмотрим, что знаменитость. Поди и сам поймет, что заслуженно.

С другой стороны, не могло не тешить другое: передо мной словно раскрылись таинства секретного рецепта чудо-щей – теперь я понимал, почему информатора, с его-то рискованным родом деятельности, никак не грохнут. Знач, прав был Калмык – под снайперами Призрак ходит. Симбиоз у них. И осветил эту часть своей секретной, темной жизни, надо заметить, он без малейшей заминки. Не опасаясь, что я в «Неваде» по пьяни смогу поделить эту инфу с Калмыком и Варягом. Или еще с кем.

Неужто грохнет после всего? Впору бы призадуматься над сим вопросом собственного бытия. Но вовремя понимаю, что тут бояться – по нужде из дома не выходить. От снайпера, который тебя наметил, нет спасения, не так ли? Хотел бы – уже грохнул, в этом Призрак прав. А раз не хочет, то и напрягаться особо смысла нет.

– Ты, кажется, вот это потерял.

Он протянул мне раскрытую ладонь, на которой лежал злосчастный ключ. На золотистом черенке засохла красная капля. Я спустил воздух ноздрями, поджал губы. От одного лишь вида ключа у меня ковырнуло в боку. Будто Пернат снова ножом своим.

– Это из-за него меня пырнули, – объясняю, не спеша прикасаться к чертовой отмычке.

– Знаю, – ответил Призрак, причмокнул. – Хотя на самом деле это вторичная причина. Игнатьев и Пернат вас с Никитиным заранее проиграли. Дьяк до последнего сомневался, потом все ж за командира стал. Ключ твой для Перната был дополнительным стимулом.

– В нем в натуре какая-то ценность для «догов»? – Я нехотя беру ключ, прячу его обратно в нычку под воротником. – Пернат обещал в патронах купаться. Хоть ты-то скажешь, от какой он, херова мать, двери?

Призрак вытащил из полупустой пачки «Мальборо» две сигареты, одну из них протянул мне, чиркнул зажигалкой.

– Все дело в вере, Салман. В том, во что и кому ты веришь. Ты ведь поверил Жеке, верно? Потому что он показался тебе правильным человеком. Достойным того, чтоб отплатить ему за сохраненную жизнь. Ты поверил в то, что этот кусок железа не даст тебе пищи и боеприпасов. Ты поверил в то, что начатое Жекой дело – справедливо, не так ли? И это верно, чутье не подвело тебя. Ты ни в чем не ошибся. Только этот ключ для тебя, он как… картина в стиле сюрреализма. Вроде бы у всех глаза одинаковые, но лишь ценитель в цветной мазне увидит шедевр. – Пыхтя дорогие сигареты, мы укутали себя сизым дымом. – Если я даже скажу тебе от чего он, ты все равно не сможешь использовать его. «Догам» разве что толкнешь, но… – Призрак сощурился от скользящей по глазам едкой струи дыма. – Я потому и дела с тобой все еще веду, что не полностью ты душу свою просрал. Что-то осталось в тебе, что помнит о чести. Да и сам себя презирать станешь, если «догам» отдашь его за пригоршню патронов. Разве не так?

Я сбил пепел, затянулся.

– Да я бы этим сволочам хлеба кусень не подал бы, если б от голода дохли, – говорю, вспомнив лицо Гремучего. – Пусть и за весь их хваленый арсенал.

– Воодушевляет, – ответил Призрак. – А чтобы открыть дверь, тебе понадобится найти ценителя искусства. И тут уж, Глеб, поступай как знаешь. Считаешь нужным – ищи, нет – выбрось этот ключ к чертовой матери и живи своей жизнью. Долг этот самый скостить тебе все равно некому, так что судья тебе собственная совесть. Вот только если «догам» сдашь, надеть мантию может кто-то другой… Надеюсь, ты меня правильно понимаешь.

Странно было ощущать себя под прицелом Окуляра. Стало быть, каждый раз, что я общался с Призраком, остаток моей жизни зависел от положения пальца на спусковом крючке. Правда, сейчас я думал совершенно о другом.

– Ну а ты что подскажешь? – спрашиваю.

– А что я? Моя позиция в этом вопросе нейтральна, меня устраивает тот порядок вещей, что существует. Будет другой, я приму другой. Жека хотел перемен, как пел Цой, он искал способ и нашел его. Закономерно, что кто-то, вроде Перната, выкупил на этом малину. Если «догам» нормально преподнести расклад, то реально можно неплохо заработать. Так что, решай сам, Глеб, к какому берегу тебе плыть. Или же забей и оставайся на своей глубине.

Докурили мы молча, каждый думая о чем-то своем. Или об общем, что больше походило на правду.

– Ладно, – стрельнув окурком, сказал Призрак, – пошли, разберемся с твоим стукачом.

– А он это… точно еще никому не слился? Сутки прошли.

– Салманыч, епта, за кого ты меня принимаешь? Его пасут спецом для тебя, как бычка. А ты мне тут заряжаешь: «слился, сх*ился». Я же и обидеться могу.

– Ладно-ладно, обидчивый ты наш, – изобразить улыбку после всего, что со мной приключилось, было непросто.

– Пошли, безбожник.

Шагать тротуарами с Призраком плечо к плечу не вышло. С ним ведь под открытым небом обычно не больше одной минуты палишься. Потом у него таймер срабатывает. Как для вампира восход солнца. Он просто уходит, а преследовать Призрака дело нелепое и, как открылось, весьма рисковое.