Текст книги "Изоляция"

Автор книги: Дмитрий Матяш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Затем били ногами. Влажный от крови бок содрогался от каждого удара. Голову в этот раз уберечь не удалось, удары тяжелых берцев совершили в мозгу переворот. Совершив пару заранее обреченных на провал попыток подняться, окончательно утратил ориентацию в пространстве. Туман перед глазами понемногу рассеивался, но я мало что видел. Чувство гравитации покинуло меня, и я будто бы пытался оттолкнуться от потолка. Все происходило словно с кем-то другим, чьими глазами я мог смотреть на белый мир.

Я терял связь с реальностью. Боль скопилась в один пылающий комок и растворила меня в себе.

Я ожидал, когда наступит момент тишины. Когда пуля влетит мне в голову и погасит там свет. Хотя понимал – они не застрелили меня сразу только для того, чтобы было на ком вымещать зло. Мне знакомо это чувство. Пуля – слишком мягкая смерть для тех, кто дерзнул выступить против «догов». Тем более против двадцати «догов» самого Кули – бескрышного и западлянского гопника, когда-то промышлявшего вытряхиванием мелочи из карманов школоты.

Сраный гангста, блин.

Я выполнил твое поручение, десантник Евгений. Сделал все, что мог. Наверное, где-то совершил промашку, где-то оказался слабее, чем ты предполагал, но я тебя не подвел. Видишь ведь.

Не подвел…

Совсем неожиданно меня оставили. Наверное, решили, что я готов. Или на потом отложили, понимая, что никуда не денусь. Захлебываясь кровью, я перевернулся на бок. В бреду думал об Ольге. Что она предпримет, поняв, что операция провалилась? «Доги» теперь могут не покинуть расположения, они останутся здесь и будут ждать, пока у девушки сдадут нервы. Или истощится от голода. Тогда сама пойдет к ним с поднятыми руками. Или предпримет тщетную попытку выкатить самолет. И что они уж сделают с ней в этот раз…

Мне показалось, будто я слышу ее голос. Крики. Издали, как принесенные ветром с другого края села. Застрекотал автомат. Издали, оттуда же. Это ее автомат огрызается, бесспорно. Она покинула ангар, шум самолета стал громче. Я даже слышал, что именно она кричала все время. Всего лишь одно слово: «Глеб!»

Она звала меня. «Калаш» захлебнулся, сквозь стук отбойного молота в голове я слышал лишь возню, короткие рычания «догов», ее безысходный вопль.

– Олька…

Опираясь на стол с пультами, я поднялся на ставшие деревянными, выстроганными косоруким неумехой ноги. Сплюнул тягучий ком. В глупой надежде пошарил рукой по столу. Как и ожидалось, ничего подходящего там никто для меня не оставил.

– Глеб! – заметно ближе, четче.

Ток из потайных резервуаров, что где-то приначены в организме человека, поступил в мышцы. Подпитанный, как мне тогда казалось, энергией шарахнувшей молнии, я со всей возможной прытью рванул к ангару. Да, пожалуй, верньер отчаянности в этот миг у меня просто сломался на максимальной отметке. Потому что бросился я туда даже не с ножом, как Трофимов. Со мной были только голые руки.

Я уже увидел ее за спинами «догов», они схватили ее. Но кто-то дернул меня сзади за ворот и швырнул в сторону. Кажется, раздражительно процедив при этом сквозь зубы: «Да заляг ты, дубина!» Удержаться на ногах мне не хватило и всех извлеченных из потайных чакр сил. Оглянуться бы, кто там такой, увидеть, да куда там. Боль в боку не позволяла лишний раз и подбородком повести. Я рухнул на пол сорвавшейся с крюка свиной тушей.

Странно, а ведь собирался сворачивать шеи как минимум десятку «догов».

Лежа в ворохе бумаг, сплевывая кровь с языка, я слышал шум турбин, топот тяжелых армейских ботинок, ощущал, как дрожит под ними пол. Затем снова грянули ненавистные выстрелы. Крики… да что там происходит? В Трофимова вселился демон? Его не берут пули? Он – бессмертен? И кто меня обозвал «дубиной»?

А спустя всего пару секунд в бункере стало тихо. Относительно, конечно. Кто-то громко харкнул, кто-то матернулся незнакомым голосом, кто-то доложил кому-то о завершении зачистки. Вроде бы по-армейски доложил, отмороженные «полудоги» таким языком явно не пользуются. Кто-то кого-то еще пинал, правда, без особого азарта.

Но главное случилось вот сейчас.

– Глеб… – возле меня присела она.

Я распознал бы ее голос из тысячи. Ее рука легла на мою окровавленную лысую башку, скользнула к щеке, дрожащие пальцы нащупали пульс под нижней челюстью.

– Глеб, ты слышишь меня? С тобой все в порядке?

Счастье. Вот оно в чем счастье – знать, что девушка, которая для тебя вдруг стала ценней собственной жизни, просто жива. Просто есть. Возле тебя. Не важно, убьют ли нас позже и кто там еще посторонний хозяйничает в бункере. Важно, что у нас появилась еще минута. Значит, я ей точно об этом скажу, хоть язык мой и отвык говорить подобные вещи. Выйдет, что у моей жизни таки есть шанс побаловать себя хеппи-эндом, хоть и кратковременным.

– Да все нормально с ним, специально дохлым прикидывается, – сказали за спиной с язвинкой в голосе. – Чмокни его, увидишь как оживет.

– Трофим… – с трудом расклеив слипшиеся губы, – я тебе говорил, что ты похож на злую фею?

– Только один раз. Вставай, разлегся тут. У нас полно дел.

Он помог мне подняться. Ольга ринулась ко мне, едва я эволюционировал из стадии пресмыкающегося в стадию вертикально стоячего хомо сапиенса. Я заключил ее в объятия, ощутил тепло ее тела, ее чистый запах, к которому прочно приплелся запах авиационного керосина, ощутил слезы на ее щеках, ее влажные, соленые от крови губы…

– Ты жива… – проговорил я.

– Как ты? – Она запустила руку под бушлат, почувствовала липкую вязкость на пальцах.

– Ерунда, – солгал я. – Пчела ужалила.

Оля приподняла надорванный край свитера. Я зашипел сквозь зубы, когда она прикоснулась к краю раны.

– Ты ранен. Господи, ты весь в крови.

– Я все прекрасно понимаю, но… – бесцеремонно встрял между нами старлей. – Будет у вас еще время. Нашей цели никто не отменял.

Он отстранил Олю от меня, направил ее в сторону ангара.

– Давайте выполним то, ради чего мы сюда пришли. Я ему помогу, – объяснил девушке. Он присел возле трупа одного из своих бывших «коллег», достав нож, начал править ткань.

– Кто эти люди? – спросил я, видя мечущихся по бункеру бойцов. – Твои, с «конфетки»?

– Нет. Генеральские «сыновья», – ответил Серега, и только сейчас я заметил, что у него была расшиблена правая часть лица, глаз заплыл синей гематомой. – Они с нами.

Я в непонятке смотрел на груды трупов в коридоре: и тех, кого мы со старлеем уделали, и тех, кого нам явно помогли уделать посторонние. Откуда тут «сыновья»? Что они здесь делают, ведь они никогда не покидают бастион?

– Призрак, – объяснил Трофимов, видимо прочтя по глазам мои вопросы. В его руках появились два длинных куска ткани, похожие на разделанный рукав. – Подними. – Я закатал окровавленный край свитера, и старлей перемотал мне поясную часть, туго затянув узел на ране. – Пока хватит. До города доберемся, зашьют.

– Рафат… – Я поискал глазами молодого «договца». Нашел сразу, из темноты поблескивали лишь его безжизненные глаза. – Бакун?..

Трофимов не ответил. Сглотнул тяжело, сжал до скрежета челюсти, найдя точку для глаз на уровне плинтуса. Похлопал меня по плечу, мол, поймешь, не дурак. И пошел в ангар.

Я, немного погодя, последовал за ним. «Сыновей» тут было десятка полтора. Они особо не казались озабоченными драмой внутреннего раскола «дожьего» логова. Парни с нашивками черепов на форме относились к самолету и к своей вспомогательной миссии просто как к рутине. Обычной, повседневной работе. Откликнулись на просьбу Призрака, потому как это показалось им выгодным. Интересно стало, как то будет, когда «конфетка» на воздух взлетит, – всяко может быть. А пока что они с посредственным любопытством осматривали самолет и косились на Ольгу. Шум турбин скрывал их слова, но мне было несложно понять, о чем они говорили.

Пусть завидуют, мне не жалко.

Среди них был лишь один человек, который относился к возможным грядущим изменениям со всей серьезностью. Седой, мудрый, вдумчивый, просчитывающий эту шахматную партию на десять шагов наперед. Генерал Шушкин. Он стоял у крыла самолета, и казалось, в уме просчитывал, достаточно ли имеется вооружения для выполнения боевого задания. И можно ли будет использовать эту пташку повторно в случае чего?

Ольга подошла ко мне, наклонилась, поцеловала в шею. Ей было все равно, что о ней будут думать и что на нас все смотрят. Она не видела никого, как и я.

– Тебе нужно показаться доку. «Сыновья» помогут добраться до города.

– Чепуха все это. Что ты будешь делать после раздачи подарков?

– Я сяду на пути в Стрижавку, – сказала. – Мы там с Жекой расчистили дорогу. А потом обязательно найду тебя. Жди меня у Калмыка.

Она прижала ладонь к моей щеке, наклонилась и под аплодисменты «сыновей» поцеловала в губы. Затем резко обернулась и вскочила на трап самолета.

Когда кто-то из «сыновей» задействовал кнопку, и металлическая плита начала плавный, скрипящий старыми шестеренками подъем, у меня не было чувства тревоги на сердце. Постепенно, синхронно тому, как темный ангар наполнялся оранжевым светом заходящего солнца и как нарастал вой турбин, на душе становилось все спокойней. Я не волновался за Ольгу, разве если совсем чуть-чуть. После всего, что с нами произошло, ничего хуже случиться уже просто не могло.

У нас получилось.

У всех нас: и у Бухты, оставшегося лежать между курятником и ржавым трактором; и у щирого украинца Рафата с застрявшей в печени пулей; и у Бакуна, свисающего с окна, но не выпустившего из рук оружие; и у Короба, принявшего смерть от своего ученика. И у Жеки, чей череп, обглоданный птицами, злорадно ухмылялся в сторону «конфетки». У них была общая цель, за которую они отдали жизни. И, думается, никто из них об этом не пожалел. Никто не передумал бы, дай им шанс начать все сначала. Оно того стоило – умереть, чтобы остаться человеком. Пусть и придется остаться лишь в памяти себе подобных. Оно того стоило – умереть ради достижения своей цели. Ради избавления от сволочизма и низкодушия, пробирающегося, как корни поганого дерева, к самому нутру. Отравляющего изнутри. Ради желания стряхнуть шелуху гнусности с себя и обратить в пепел тех, кто необратимо потерял человеческий облик. Навсегда регрессировал к предыдущей степени развития. Пожертвовать собой, дабы не позволить таким существам управлять да хоть бы и городом, в котором родился, вырос и умрешь. Диктовать свои правила. Убивать тех, кто не покорился, не принял их блудливой, безрассудной веры. Разве не достойна цель этих парней такого риска?

Браво славным парням капитана Коробова. Земля пухом тем, кто не дожил до знатной минуты и не увидит главного городского фейерверка.

И браво мне, что нашел в себе силы двигаться вперед, а не закрыться в собственной ракушке и вращаться, как ослик, вокруг столпа эгоцентра.

– Ну чего, круто мы дали, а?

Я повернул голову к человеку, вставшему возле меня. Уж и не думал, что этот хлипкий, сухопарый черт с грубыми складками на лице, напоминающими парные кавычки, сможет вызвать у меня удивление.

– Твою мать, как это у тебя получилось? – спрашиваю я. Недостаточно громко, чтоб он меня услышал сквозь нарастающий шум двигателей.

Самолет пополз прочь из ангара, и нам пришлось отступить, дабы не обожгло жаром небритые хари. Он протянул мне мой нож и не упустил случая сказать, что не собирается быть для меня Санчо Панса. И в следующий раз, если я потеряю оружие, то мне придется выкупать его у него.

С процентами.

Я изморено улыбнулся, похлопав его рукой по спине. Чирик таки был хорошим парнем.

«Сыновья» как раз увели лошадей, очистили двор от трупов «догов» и крестьян, что мешали бы проходу истребителя, раздвинули створки ворот. Все были чем-то заняты, напоминали мурашек, которым разворотили дом. И только один Призрак стоял в сторонке и смотрел на выкатившую во двор «сушку» со сдержанной, такой свойственной ему полуулыбкой. Типа, лучше бы, конечно, тут оказался Миг-23 с царь-бомбой, но это тоже ничего. Потянет. Лишь бы выполнил ту миссию, что на него возложена.

Истребитель прошел в ворота, расправил крылья и начал свой первый и, скорее всего, последний разбег. По не совсем гладкому, но прямому, как школьная линейка, дорожному полотну. Да, эта дорога с самого первого момента ее заклада была взлетной полосой. Именно взлетной, без этой приставки «посадочная». Ведь отсюда только один путь – в небо.

Самолет с девушкой у штурвала пробежал метров восемьсот, а потом начал задирать нос. Злобно зашипело в изрыгающих огонь соплах, колеса оторвались от земли.

«Двадцать секунд, взлет произведен», – доложил бы я.

Оставляя за собой струи размытого воздуха, грозная пташка начала набирать высоту. Шасси убралось на десятиметровой высоте, и этим словно бы оборвалась всякая связь с землей. Дальше только свод небес.

– Глеб, – обратились ко мне, когда я, опираясь на плечо целехонького Чирика, вышел во двор. – Тебя ведь Глеб зовут, верно? Можно тебя на два слова?

Я оглянулся. Ко мне шел сам генерал. Как обычно, с предельно суровым выражением лица, глазами, которые видели гораздо больше, чем я в последние дни, и четким намерением все расставить по местам – у него это получалось превосходно.

Чирик, поняв, что дело касается не его, оставил меня возле издырявленной цистерны, а сам пошел к открытым воротам. И правда, больше его здесь ничего не удерживало.

– Хорошая работа. Но перейду сразу к делу. Хочу тебе кое-что предложить, сынок, – он поддержал меня за плечо, когда заметил, что держаться на ногах мне становится чертовски сложно.

– Генерал, я весьма польщен…

– Выслушай сначала. – Да, он умел сконцентрировать на себе внимание. – Если операция будет успешной – а я очень на то полагаюсь, – мы в скором времени созовем военный совет. Старший лейтенант Трофимов и те, кто окажутся под его началом – кто сейчас примет на «конфетке» правильную сторону, – будут участвовать в формировании нового строя. Думаю, мы все нуждаемся в новом порядке и новых лидерах.

Подошел Трофимов, чье лицо уже было практически неузнаваемым со стороны, подставил мне свое плечо. Заговорщицки подмигнул, вроде как сказал «хорошее предложение, есть над чем подумать».

– Салман, зная тебя и то, что ты в авторитете среди свободных тягачей, я хотел бы предложить тебе присоединиться.

Я поискал глазами Призрака. У меня было к нему много вопросов. На том месте, откуда он еще недавно лицезрел самолет, лежал, раскинув руки, Куля. В его голове имелась дополнительная дыра. Знакомый почерк. Примерно таким же способом был застрелен Баркас в городском парке.

Окуляр, стало быть, вернулся на позицию.

– Думаю, вы знаете, каков будет мой ответ, – отвечаю. – Я всегда уважал вас, генерал, и сейчас благодарен за то, что вы не дали нам тут всем подохнуть… Уверяю, если бы во мне нашлась хоть частица покорности, я бы сам пришел с предложением принять еще одного «сына». Но ее у меня нет. Я даже из чувства благодарности не смогу сейчас пообещать вам, что стану выполнять все ваши приказы.

Генерал был готов к такому ответу, а потому не отступал:

– Я потому и не предлагаю тебе стать моим «сыном» – знаю, каков ты. Я предлагаю тебе нечто другое. Войти в совет на равных правах. – Он выдержал паузу, когда несколько его подчиненных проходили мимо нас достаточно близко. – Как лидер свободных тягачей. Разве мало найдется тех, кто захочет жить в нормальном обществе? Не метаться по городу как крысы. Не считать друг друга врагом и не шарахаться от каждой тени. Тягачи пойдут за тобой, я в этом уверен. И тогда мы сможем жить как обыкновенные люди. Установим режим, правильный, справедливый, заставим нас уважать, а не бояться. Предложим сельским старшинам равные права. Они будут работать с нами, а не на нас.

Звучало красиво. Хоть и до оскомины напоминало о былых деньках и предвыборных агитациях народных избранцев. Я не осмелюсь утверждать, что генерал избрал проторенную дорожку лжи и обмана, по которой обычно жаждущие власти люди шагают по костям к трону. Власть ныне – это не мандат, не неприкосновенность, не льготы и откаты за решенные дела. Власть ныне – это беспрестанное хождение по лезвию ножа. Это риск. Кровь. Людские потери.

Заиметь ныне власть – да хоть над двумя десятками бойцов – не такая уж и большая проблема. Проблема ее удержать куда сложнее.

– Генерал, – говорю, прокашлявшись, – при нормальных условиях я могу быть вполне законопослушным гражданином. Если в меня не будут тыкать стволом, я пройду мимо. Да и раньше, если я знал, что идут ваши люди, – я не посягал на их взяток. Даже когда подстрелить их было проще, чем ботанов в пейнтболе. Даже когда они несли целый рюкзак добра. Думаю, вам хорошо об этом известно. Я всецело вас поддерживаю, но от одного слова «демократия» у меня обостряется геморрой. Не хотелось ломать ваши представления обо мне, но я ценю честность. Поэтому скажу прямо: я не тот человек, который вам нужен.

– Глеб, мало быть законопослушным гражданином, – не отступал Шушкин. – Мы ничего не достигнем, если будем только слушаться. Нам надо вымащивать дорогу, а не аккуратно ходить по ней. Нам надо делать новое. Свое. Надо действовать сообща. Единой силой. Нам нужны люди вроде тебя, вроде Трофимова, вроде покойного капитана Коробова. Без них мне даже со своими «сыновьями» ничего не добиться. Тут нужен кулак, а не палец. Сила в цельности. Если у меня будет поддержка и от людей с «конфетки», и от тягачей, мы вместе сможем восстановить порядок. Подумай.

Мне пришлось приложить усилия, дабы показаться задумчивым. Хотя думать тут особо было не о чем. Я не мог согласиться, потому что никогда не был лидером. Возможно, имелись задатки, но не более чем. Я понятия не имел, что мне надо делать, чтоб за мной пошли люди. Что мне им говорить? Как заставить поверить, что наше дело правое? Агитационной работой доводилось заниматься давным-давно, но тогда насаждаемые мной идеи граничили с бредом, а одержимость – с психопатией. Честно говоря, не хотелось бы более испытывать ничего подобного.

Не хотелось разочаровывать генерала. Я действительно был недостоин такой важной миссии. Тягачей много, среди них есть всякие. И хитрые, и умные, и удачливые. А есть их противоположности. И собрать их в единое целое, да еще и вести за собой… Быть может, есть тот, кому это будет в жилу и кого будут слушать. Я же предпочту всегда оставаться изолятом – человеком, который держится от проблем других на дистанции.

– А что, если я скажу, что у тебя уже есть первый человек, который за тобой пойдет, – сказал генерал, будто бы прочтя мои мысли.

Я устало изобразил удивление.

– И кто же это?

Шушкин отвлекся, посмотрел на часы, возвел очи к небу и будто бы прислушался.

Ответом издали донеслись глухие взрывы. Три с интервалом в полсекунды. Затем еще. Винницу будто бы лихорадило. Мы не могли здесь, в Гавришовке, ощутить, как дрожит земля, но Бог не даст солгать, я слышал эти крики. И чувствовал горячую волну смерти, идущую от центра города. Чувство завершенности и покоя переплелось с демонически-злорадной, извращенной, перверсивной формой удовлетворенности. Будто сам дьявол вошел в меня, чтобы я мог испытать эту дикую радость в полном объеме.

Кто-то из «сыновей» замурлыкал песню, глядя на горизонт. Знакомую старую песню Земфиры:

 
…Узоры и голова в бинтах,
Стилеты засели глубоко,
Миноры и я как на «винтах»,
Ракеты. Летают далеко…
 

Самолет пошел на разворот, ветер донес к нам грозный шум турбин. И затем еще три взрыва сотрясли конфетную фабрику. Я представил себе, как корпуса сооруженного незадолго до эпидемии предприятия рушатся что карточные домики, как градом сыпятся в реку бетонные обломки. Это напомнит городу о далеком начале сороковых, о солдатах в коричневой форме и рокочущих в небе «юнкерсах».

Ракеты летают далеко… Это верно.

– Не спеши с ответом, – сказал Шушкин, дабы вернуть меня из мечтательно-безразличного онемения. – У тебя есть время осознать свое предназначение. Надеюсь, у нас все получится.

Выйдя со двора, миновав продолжавших прислушиваться к доносящемуся грохоту из города «сыновей», я свернул за угол. Забросил уроненную кем-то из бойцов Кули «ксюху» за спину и пошел вдоль бетонного забора – тем же маршрутом, которым сюда пришли. Семеро. С трудом выбрался на холм – естественное укрытие, где нас, расхитителей секретных бункеров, столько времени дожидался Су-33, оттуда оглянулся на базу.

Прости нас, Господи, грешных… Какую цену пришлось заплатить за сотню галлонов керосина? Сколько проклятий, порожденных устами вдов, обрушится на наши осыпанные пеплом головы?

А впрочем, отвечу. За все отвечу, когда придет черед. Как только Бог спросит, я объясню Ему, почему делал так, а не иначе. И почему мне пришлось убивать. За каждого, у кого я жизнь отнял, – отвечу и готов буду вину искупить. Пусть только наступит мой черед. А пока хожу по земле, уж хай простят, кто может.

Помнится, я говорил старику, что, если из нас семерых умрут шестеро, тот, кто останется, уйдет отсюда с легкой душой. Тогда мне казалось, что так и будет. Но я ошибался. На самом деле это непросто. И пусть нас выжило четверо, смерти троих не перекрыть даже тысяче смертей тех, кто ляжет под обломками кондфабрики.

Жаль, не попрощался с Трофимовым. Не поблагодарил даже Призрака, уже который раз выручившего меня.

Ну да не обидятся. Поймут, надеюсь, мою мелкую нетактичность. Ибо что мне ваша «конфетка»? Что мне ваша тюрьма каталовская? Мне до Калмыка добраться надо. Сколько там – километров пятнадцать будет? Если вспомнить армейские марш-броски, то примерно три часа ходу. Вот о чем я думаю и что заботит меня.

Жаль, верхом кататься не умею. Мог бы коня захомутать. А так придется пешака, с кровящей раной в боку, треснувшими ребрами и сотрясением мозга. Ничего, дойду. Еще не таким добирался, и не налегке причем. Так что привыкшие мы, не сдадимся и посредь дороги не упадем.

Главное – чтобы мне быть на месте, когда она переступит порог «Невады».

И не в мыле и грязи, как лошадь пахотная, а чистым, аккуратным, сбрызнутым одеколоном, ну и с букетом в руках, разумеется. Мы же, в конце-то концов, мужики какие-то или кто?