Текст книги "Изоляция"

Автор книги: Дмитрий Матяш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– Шнапсу не завезли, – с едва-едва заметным восточным акцентом ответил он. – Заходи в следующей жизни, оболваненный.

– Твою ж то дивизию, – выражаю я свое удивление. – Даже в говенном «МакЛауде» знают, что для этой адской смеси нужен ликер, а не шнапс. Где книга жалоб? Пусть тебя отошлют на курсы барменов, лузер.

– Не шуми. Книга жалоб у меня под прилавком, – он положили руку, я был в этом уверен, на цевье помповика. – Но боюсь, твой мозг не выдержит веса ее страниц.

– Мой мозг выдерживает бред клоуна в барменском фартуке. Наравне с этим, толщина твоей книги просто пердеж невинной старушки на окраине скотобойни.

– Это потому, что толщина моей книги соответствует толщине твоего узкого лба, бритоголовый неандерталец. Наверное, там просто не осталось места для мозжечка, который и без того не больше крысиного, потому ты такой храбрый. Связываешь, что я говорю, или это сложно для тебя? Может, по слогам разложить?

– Да ты не завидуй моей храбрости, черномазый. Если рискнешь когда-нибудь во двор выйти и перестанешь под стойкой в бутылки ссать, тоже похрабреешь. Да только подсказывает мне что-то, что быстрее я стану мэром Винницы, чем ты подтянешь свою тощую задницу к порогу этой хибары.

– Что я слышу? – театрально округлил карие глаза Калмык. – Это слова того самого смельчака, у которого путь между трамвайными остановками измеряется часами? Того самого, что не выходит из дома зимой, потому что на кустах, за которыми он обычно ныкается, опадает листва? И того, что будет ждать ночи, чтоб перейти дорогу, если где-то рядом тявкают «псы»? Мы говорим об одном и том же герое?

– Ну, если речь о том смельчаке, что я думаю, то я дам тебе бесплатный совет. Если когда-нибудь выпадет случай с ним идти, то делай это на голодный желудок. Потому как палево в виде дорожки «кабачковой икры», которую ты будешь за собой оставлять, ему ни к чему. Разозлит, со всеми для тебя вытекающими, выбивающими и отхаркивающими последствиями.

– Да что ты? А его самого разве не вычисляют за километры только по вони, которая от него исходит? – Калмык сделал вид, будто принюхивается ко мне. – Вах, да наш герой, увлекшись совершением подвигов, малость забыл, что изредка нужно пользоваться мылом! Так что, если тебе когда-нибудь выпадет случай с ним общаться, передай ему, пожалуйста, что я купаю своего Абдулу по четвергам. После него вода почти чистая, хоть умывайся. Блохи разве могут перепрыгнуть, но героевым не привыкать к чужакам. Верно говорю?

– А вот это уже оскорбление. Теперь уж точно давай свою книгу жалоб, я отмечу, что неславянское лицо за барной стойкой, не умея говорить по-русски…

– Может, книга предложений подойдет? – спросили сзади. – Здесь всего семь страниц, как раз осилишь.

В затылок ткнулось что-то холодное и твердое. По лицу Калмыка пробежалась довольная усмешка.

– Что, скин однажды, скин навсегда? – спросили оттуда же. – Или как там звучат ваши дебилоидные слоганы?

Внутри бара враз стало тихо, только слышно как потрескивает дровяная плита на кухне. Даже шпана в углу притихла, вперили пацаны полуоткрытые глаза на фигуру у меня за спиной. Рты раскрыли.

– Скин никогда не зайдет в бар, где водку разливает хачик, – отвечаю я. – Ты меня с кем-то путаешь.

– Мужики, у вас все нормально? – наклонившись над столом, спросил один из «сыновей».

– Да, – поднял руку Калмык, заулыбался, – у нас все отлично. Гражданин ошибся дверью, он уже уходит.

– Хрен ты угадал. Клиент всегда прав, так что наливай давай. Мне и этому гамадрилу с «тэтэшкой» без патронов, – киваю себе за спину. – Ну и себе, если по-прежнему газолинишь на рабочем месте.

Калмык снова усмехнулся. Мол, чего не сделаешь, чтоб смягчить агонию проигравшего?

Ствол от затылка убрали, и я повернулся к стоящему позади человеку лицом.

– Обижаешь, Салманыч, с патронами я, – сказал заросший пышной черной щетиной здоровяк, выставив напоказ черные прорехи в обоих рядах зубов.

Варяг. Вольный тягач из Замостья,[11]11
  Замостье – район Винницы.


[Закрыть] в начале миллениума чемпион Европы по толканию ядра. Громадина под два метра ростом, заменившая шею трапецией, и с торсом таким, что хрен обхватишь. Злой гном и добрый верзила в одной упаковке. Нелюд ко врагу и щедрая душа для тех, с кем поддерживает дружеские отношения. Мы с ним не были друзьями в прежнем понимании мной этого термина, в теперешних условиях я даже не знаю, кого можно так назвать (ибо друг равно доверие, а где оно?), но, когда он вот так обнимает тебя за плечи и добродушно хлопает по спине, забывая что там пушка, ну друзья мы, и все тут. В эту минуту настолько возвращаешься к прежней жизни, что даже забываешь, где ты и что ты пережил. Становишься обычным «закадычным другом», как говорил Жека, готовым захмелеть в компании с этими людьми и поделиться с ними любыми своими бедами.

Но миг этот угасает так же быстро, как выкресанная из пустой зажигалки искра. Чиркнула – и погасла. Как только он прекращает тебя хлопать по спине своими ладонями-сковордками, так и прекращается благолепный порыв. Желание поделиться бедами отделяется от озвучивания толстым слоем глухих стен, и вскоре ты уже понимаешь, что это было бы крайней глупостью. И благодарствуешь внутреннему стопору за сдержанность.

В баре восстановился прежний «рабочий» шум, зазвенели вилки, застучали гранчаки, возобновились прерванные диалоги.

– Всегда так приветствуете друг друга? – Усевшись на стул рядом, Варяг убрал ТТ в кобуру на поясе и метнул бесхитростный взгляд на бармена.

– С лет восемнадцати, – ответил Калмык, поставил на зацарапанную стойку три рюмки, налил из двухлитровой бутыли по полной. – Ты не смотри, что он выглядит на тридцать, уровень развития у него навсегда завис на отметке восемнадцать. Хорошо созрел, чтобы водку пить.

– О, это заявление человека, который настолько продвинулся в развитии, что до тридцати так и продолжает тереть стаканы и убирать за клиентами блевотину, – отвечаю я. – Мне так, конечно, не жить.

– Харе вам, пацаны, – вскинул косматыми бровями Варяг. – Завязывайте.

– Не поддавайся, – посоветовал ему один из шедших к выходу «сыновей», – они так до вечера могут. За*бешься встрявать.

– За встречу, – Калмык первым поднял рюмаху.

Почокались, выпили. Ух, это не жеманный Жекин шмурдяк. Пошла по кишкам огненная вода, по мозгам что боксерской перчаткой ударила. И все равно, памятуя о древней традиции, Калмык не стал выжидать приглашения, чтоб налить снова. Бахнули без слов. А потом еще. Вот после третьей состояние уже стабилизировалось. Теперь можно и расслабиться.

– Чего слышно в вашем датском королевстве, Калмык? – спрашиваю, поставив рюмку.

– О пальбе на «Урожае» слыхал? Ночью было.

– Хм, – чтобы изобразить удивление, пришлось постараться. – А что, кто-то на «договский» торжок разинул роток?

– Говорят, «старогородские» парни, муки отщипнуть захотели, а в павильоне засада была, – постукивая донышком рюмки по столу, сказал Варяг. – Жопа бы им там, но «дог» один был подсадной. Боевых товарищей с «конфетки» вскрыл. Муки только х*й взяли, – громила злорадствующе хмыкнул, показал прорехи в частоколе зубов. – Песок в мешках был. На понт лохов бездарных приманили.

М-де. Еще и лохом обозвали, думаю. А инфа, однако, распространяется быстро. И заметь, ни телефона нет, ни газет, ни телевизора, а по хрен – все в курсах. Конечно, неточность инфы возрастает пропорционально скорости, и не исключено, что до вечера к этой сводке добавится еще парочка пикантных подробностей. Но, в целом, это мне даже на руку. Чем отдаленнее будут слухи от правды, которую знали только я и бывший «дог», тем спокойнее я себя стану чувствовать. Вот уже и «старогородскими» нас назвали (благодаря Рябе, который долгое время скитался по Старому городу, где и примелькался). Чем дальше они станут искать нас от Вишенки, тем лучше.

Да только по глазам этим раскосым и губам небрежно выгнутым вижу, что владеет Калмык более интересной, точной и существенной информацией, чем Варяг. Знаем-с, подождать лишь надо, пока натешится он своим положением Калмыка Всеведающего и убедится, что наша осведомленность на уровне пятиклассника, изучающего женскую анатомию по учебнику. Сам расскажет, не выдержит такой пытки.

– Никакие они не старогородские, – наконец поведал он. – Здешние и старик, и Гунар, – «водила», в уме отметил я, – и Ряба. Этот пару дней назад у меня был, патроны под «макара» долгануть хотел. Говорил, может рассчитаться товаром. Я бы сыпанул ему щепоть, да у самого тогда не было. А «пес» этот, что ты говоришь, подмазали ему, – Калмык снизу вверх посмотрел на Варяга, хитро осклабился – реальный падла, еханый бабай.

– Чего это? – пытаясь казаться как можно невозмутимее, спросил я.

– Ну потому что, Салман. Нанай хер к носу прикинул, промотал чего-то в башке своей и понял, что в последнее время, если западляч этот с группой шел, возвращался один. Типа, повезло, бежал. А на базе корчил из себя мученика, слюни пускал. Вот его и брали, как пробника, понимаешь? Чтоб не жалко было, если тягачье порежет. Падла? Падла. Но я бы руку ему пожал, – и посмотрел на меня так, будто я знал его лично, эдакую звезду шансона Жеку Пятничанского.

Рентген херов. Впрочем, наверняка он ничего знать не может, так что пусть не купается у меня в глазах, не на свидании.

– Наливай, чего втыкаешь? – говорю, а сам вспоминаю, как к Жеке обращались ночью в павильоне Левон с пулеметчиком. Обещали устроить драянье очек. Так, будто бы они часто ему такое устраивали.

Проанализировав все, я с легкостью представил себе, что на «конфетке» Жека мог вести себя совсем иначе, чем прошлой ночью. Знаю я таких людей: чтоб не выдать своих намерений, он может и тюфяком прикинуться. И терпилой какое-то время побыть. Недооценил я, оказывается, кредитора своего. Диверсант, стало быть. Так вот что он имел в виду, когда говорил, что «по одиночке» надоело ему?

Интересно тогда, от чего же этот чертов ключ?

Я хотел бы сказать, чтоб Калмык попридержал язык насчет вишенской родословной налетчиков, потому как тема эта еще добрую неделю будет мусолиться в этих стенах, но по понятной причине не стал. Нельзя дать понять, что я каким-либо макаром заинтересован в этом движении. Даже Варягу, с которым я был повязан общими делишками еще задолго до буйства и с которым я до сих пор поддерживаю – ну давайте рискнем назвать их все же дружескими – отношения (хотя понимаю, что дружеские они пока мы порознь дела решаем). Никто ничего не должен знать.

– Можешь подсказать еще одну темку? – обращаюсь к Калмыку.

– Ну, ежели ответ знаю, чего б не подсказать? Правда, не забесплатно, Салман, – опершись локтями на стойку и приблизившись ко мне лоб в лоб, хитро ухмыльнулся бармен. – У тебя звенит что-то на карманах, а?

Я стаскиваю с плеч рюкзак и, порывшись в нем одной рукой, достаю ощипанные тушки ворон в целлофановой обертке, кладу на стойку.

– За меня и того парня, – киваю на Варяга, который хохочет и похлопывает меня по плечу.

– Не рождественский гусь, – поведя подбородком, сморщил лоб Калмык.

Тем не менее сверток исчез по ту сторону стойки так же быстро, как появился с этой. Отвернувшись, бармен окликнул на родном языке помощника. А когда тот показал из кухни свой орлиный нос, несмело поприветствовав нас с Варягом, передал ему мою плату.

– Ну так что тебя интересует?

– Тебе что-нибудь говорит клика Руно?

Калмык призадумался, отведя черные маслянистые зрачки в сторону.

– Вряд ли, Глебка, – он мотнул головой, – тут однозначно такого не было. Мож, из проходящих кто?

– Да вот и я думаю, что за зверь такой? Руно.

– Должен что?

– Да не, должников своих я всех знаю.

– А что ж тогда?

– Да так, от человечка одного пару слов передать надо.

– Ясно. Ну, как говорится, прости. Не слыхал.

Замяли тему. Выпили, о чем-то другом Варяг разговор завел, но я лишь делал вид, что слушал. Предчувствие было дурное.

Может, зря я спалился с этим Руно? Может, вообще не надо было в бар идти?

Пацанье за угловым столом уже вообще понесло. Один из них дернул второго за воротник, тот вскочил со стола, встопорщился, как петух, графин с водкой на пол грохнулся. «Сыновья» рванули к ним как пожарные на вызов. Одному руки за спиной заломили, грызлом в пол, второго оттянули, бросили в угол, третий, потрезвей оказавшись, сам отскочил. С криками и пинками погнали хлопцев из бара. Мы с Варягом сидели не оборачиваясь, навиделись, хватит, лишь Калмык проводил их недовольным взглядом.

– Ба, какие люди, и не в драке! – раздалось со стороны входных дверей.

Я не спешил оборачиваться, но по переменившемуся выражению лица Калмыка понял, что ничего хорошего от автора этой реплики ждать не придется. К тому же каждым волоском на спине своей я ощущал, что относилась она именно ко мне. Не к бармену, не к толкателю ядер варяжскому и не к кому-либо из посетителей «Невады». Именно ко мне.

Голос знакомый. Предчувствие не обмануло, хоть Руно тут оказался ни при чем. Я лениво оборачиваюсь, будто не понимая с чего бы какому-то мурлу здесь со мной фамильярничать.

И вот она, загадка, друзья. Черная спецурная форма, черная «пидорка», скатанная так, чтоб накрывать лишь темечко, скрипучие новой кожей берцы, открыто автоматы поверх одежды. Стоят, волчьими глазами зыркают, на зубах желтый налет, влажные губы в ехидной полуулыбке играют. Кто это у нас? Правильно, давайте поприветствуем гостей – это «доги». А кто вот этот, что ближе остальных, широко расставив ноги? Гремучий, сука, правая рука Наная. Без смотрящего пожаловал, с двумя шакаленышами чуть постарше тех, кого только что «сыновья» вывели.

Что ж, эта встреча должна была когда-нибудь произойти. Хоть я и всячески ее избегал. Гремучему было за что на меня обидки держать, и вполне возможно, сейчас он попытается отыграться.

Так уж я привык по жизни, знаете ли, что если ко мне кто решать вопросы какие приходил, то решали мы их непосредственно с тем, кто был в деле. Братки, кто там с первого класса вместе, или еще какая бригадная свита обычно топтались по ту сторону двери. Те, кто впрягались за кого-то там что-то решать, уходили от меня ни с чем, я с представителями дел не вел. Так вышло, что, когда Нанай впервые постучал мне в дверь, я пригласил внутрь только его. Гремучий с пацанами из балета остался на улице. После этого он как-то при встрече пробовал мне объяснить свое видение отношений между «нами» и «вами», но в следующий раз ко мне точно так же зашел один лишь Нанай. Остальные паслись на снегу во дворе. И Гремучий в том числе. Он, несомненно, попытался бы вправить мне мозги, но Нанай эту заколупину моего характера уважал, а потому попридерживал узду товарища.

Теперь же он был без Наная.

– Привет, Калмык, – став от меня по другую сторону, Гремучий похлопал ладонями по поверхности стойки. – Ну че тут у вас? Водовку попиваете? Повод, может, есть?

– Может, и есть, – ответил Калмык и выгнул дугой губы, – а может, и нет. Бармен вопросов не задает, бармен наливает. Налить?

– Ну налей. – Гремучий влез на стул, повернул голову ко мне. – Может, кое-кто не станет воротить мордой в этот раз? Как считаешь, Салман? – Блестя влажными зубами, он продолжал сверлить мне висок. – Или, как и раньше, только со смотрящими пьешь?

– Вот незадача-то, а? – причмокнув, с мнимой грустью развожу руками. – В завязи я, Гремучий. Буквально только что вот завязал. Если б знал, конечно, что ты придешь…

– Чо, на умняк пробивается? Ну-ну.

Варяжский прокашлялся, поверх меня глянул на помощника вишенского смотрящего. Не хотел он допустить конфликта, по глазам вижу. Но чует мое сердце – спокойняком не кончится, изобрази я из себя хоть девственного пай-мальчика.

– А тебя каким ветром сюда занесло? Давненько не было в здешних краях.

– Да дела, Варяг, дела, – «дог», наконец, отвел от меня взгляд, проследил, как Калмык наполняет рюмки. – Не всем же рынки ночами мишулить, а днем в кабаках отсиживаться. Кое-кому и батрачить надо.

Ясненько. Меня ищут. Интересно, какими исходными данными владеют? Мои сообщники им вряд ли что подсказали. Как и Левон с пулеметчиком. Не-ет, владели бы «доги» конкретной инфой, никакого бы водкораспития здесь не было. Брали бы меня с ходу, и ни Калмык, ни Варяг не помешали бы. Скорее, парни с «конфетки» слышали звон, вот теперь ходят, ищут, откуда он.

Моя стопка осталась стоять наполненной, когда бармен, Варяг и Гремучий, подняв свои, выпили. Не одновременно и не чокаясь, ясное дело. Двое шакаленышей, что пришли с Гремучим, переминались у него за спиной. Воровато зыркали по сторонам, приглядывались к посетителям бара. Им выпить никто не предлагал, а начальник их вдоволь насыщался положением главенствования. Мол, поиграйте пока в стороне, как это делаю я, когда чертов Нанай дела ведет.

– Вот думаю, Варяг, корешка твоего поспрашать. Салманыч, а? Может, слыхал, кто ночью на затарку ходил? – занюхав рукавом, спросил меня «дог».

Я пожал плечами, качнул подбородком.

– Понятия не имею. А что, мне предъявляешь?

Гремучий растянул губы в подобии улыбки. Наверное, если б объявить конкурс на лучшую улыбку акулы, изображенную человеком, он мог бы выиграть.

– Я ж не фраер, чтоб каждого тягача на предъяву брать. Мне интерес прагматичный. Ты обитаешь недалеко от нашего Торжка, вдруг чего видал-слыхал?

– Ага, понял. В стукачи пригласить хочешь. – Отвечаю ему таким же оскалом. – Не выйдет. Не гражданин начальник ты мне, и я не принятый торчок. Спрашивай вона, – я кивнул головой на дверь, откуда доносились вопли выведенных на свежий воздух мальцов, – может, подскажут чего. Они много что видели и слышали.

Его оскал не изменился, глаза лишь потемнели и словно бы еще глубже внутрь черепа ушли. Заискрили оттуда, как два черных кварца. Зацепил я за живое, еще один канат обрезал, что сдерживал его. Чувствую, еще разок – и реально до чего-то договорюсь.

– Думаешь, в баре я тебя не трону? – понизив голос, спросил он. – А? Типа потому, что ты с Калмыком на мази? Так я эту мазь сейчас тебе на лоб намажу, понял? Сильно до х*я ты на себя берешь, тягачок. Не понесешь – раздавит. Сечешь?

– Эй, мужики…

Варяг только слез со своего стула, но те двое шакаленышей, что пришли с Гремучим, как из ларца – раз! – и уже своего начальника прикрыли, автоматы перед собой выставили. Тоже полукровки родом с оружейного нашего, «Форта», – подобия родных «калашей», только под тот же чертов импортный патрон. «Галилями» они, кажись, называются. Или «еврейчиками», ежели по-простому. Так вот один мне в голову ствол направил, другой – Варягу в грудь.

– Назад! Руки! – резким голосом закричал один из них.

Сидящие за ближайшим столиком двое «сыновей», опрокидывая стулья, тут же вскочили на ноги, свои автоматы (а они, понятно, не носили их под одеждой у себя дома) похватали, затворами шкворнули. Даже Калмык, оставив бутылку, с отработанной годами быстротой извлек «ремингтона», направил его в грудь одному из салаг. А вот обедавшие тягачи, почуяв запах оружия, спехом оставили все, что было на столах, и быстренько так из «Невады» ретировались. Будто вот-вот на воздух она должна была взлететь.

– Слышьте, э! – подал голос один из «сыновей». – Вы бы решали свои вопросы где-нибудь за пределами бара? Сейчас наши сбегутся, много мяса будет.

– Ну чего, теперь и поговорим, – проигнорировав предупреждение, сказал Гремучий, – в непринужденной обстановке.

Он подкурил, прокрутился на круглом стуле, визуально оценив характер ситуации, подмигнул мне. Я же продолжал сидеть как и раньше, спиной к залу. Головой лишь медленно повертел, чтобы убедиться, что положение мое, как и прежде, – на лезвии бритвы: одна нога скользнет – распилит пополам.

– Мужики, да хорош вам, – снова заговорил Варяг, застыв с поднятыми руками и таким лицом, будто он нечаянно огни на посадочной полосе погасил, как раз когда садился самолет.

– Хорош тебе, бородатый, мужиком меня обзывать, – посерьезнел Гремучий. – У нас «мужики» свиней в «Петроцентре» разводят. Будешь рот не по теме открывать, присоединишься к ним.

– Э, я к кому обращаюсь? – Тот самый «сын» сделал шаг вперед. – Суки лагерные, оглохли, что ли?! Ну-ка быстро железо опустили и на хер отсюда съе*лись!

На стороне хозяев было явное преимущество: три ствола против двоих, причем те, в кого целились «псята», были целями низкой важности. Другими словами говоря, «сыновья» могли запросто открыть огонь да хоть сейчас, и, даже если салабоны с «галилями» в нас с Варягом успеют выстрелить, на общем положении дел Шушкиных это никак не обозначится. Трупы в баре – плата за общедоступность и известность. К слову, не единожды введенное требование сдавать оружие на входе всегда приводило к потере клиента: большинство посетителей никому не доверяли свои пушки и не соглашались расставаться с ними ни под каким предлогом.

Тем не менее Гремучий не чувствовал притеснения. Наоборот, он смотрел на «сыновей» так, будто был уверен, что они никогда в него не выстрелят. Будто был уверен, что они не станут портить отношения с Нанаем и «военным» руководством в целом из-за каких-то там малоизвестных тягачей. И, разумеется, такой расклад имел все основания для реализации.

– Ты за базаром-то следи, юный шушкиновец, – ткнул в сторону «сына» дымящей сигаретой «дог». – А то ж я и запомнить тебя могу. При случае, кто знает, как обернется?

Скрипнула дверь, в бар вошел человек. Лет пятидесяти, но все еще крепыш на вид. Голова в серебристой седине, на обветренном, сухом лице шрам, стянувший щеку и не позволявший левому глазу открыться больше чем наполовину. На плечи накинута утепленная армейская куртка, никакого оружия при себе. Это был сам генерал Шушкин. Окинув взглядом, он быстро оценил ситуацию, упер руки в бока, вопросительно посмотрел на Гремучего.

– Иван Семеныч, – выпустив изо рта кольцо дыма, Гремучий в извиняющемся жесте приложил ладонь с зажатой меж пальцами сигаретой к сердцу, – клянусь, не собирался тут вам устраивать дебош. Вы же, наверное, в курсе, что было ночью? Так вот я по поручению Вертуна… Ищем, так сказать, виновных, а посетители у вас крайне несговорчивы. Мне б то всего пару вопросов поставить, но мирный диалог чего-то не прокатил. Пришлось вот так. А тут еще и ваши оскорблять берутся. Вы бы успокоили парней, скажите им, что мой друг Салманов сейчас расскажет кое-что, и я уйду. Уверяю, мои пацаны не начнут шмалять первыми.

Шушкин перевел взгляд на меня. Затем снова на Гремучего.

– Вы нарушили правило, – он поднял руку и указал пальцем на большой щит над барной стойкой. Во вполне классической формулировке на круглой деревяшке был изображен перечеркнутый пистолет. – Мы разрешаем носить оружие на территории нашей базы, но его использование посетителями запрещено. Всеми посетителями. Так что для начала пусть твои бойцы опустят стволы. А потом решим, что делать дальше.

– Да это не базар. Пацаны, пушки, – спокойно приказал Гремучий.

Двое в черной форме неуверенно опустили оружие, непрестанно метая шалым взглядом то на своего босса, то на «сыновей», то на меня с Варягом. Уверенный голос Гремучего не помог подчиненным полностью избавиться от напряжения, они по-прежнему были готовы в мгновение ока открыть огонь. Расслабились, лишь когда, повинуясь взгляду генерала, «сыновья» опустили свои «калаши».

Положил на прилавок помповое ружье и Калмык, правда, ствол по-прежнему был направлен в одного из салаг.

– Парень, – обратился ко мне, сидящему к входу вполоборота, генерал, – я не знаю, кто ты и почему эти люди хотят с тобой говорить, но я знаю одно: это не тот случай, когда ты можешь выбирать. Я могу приказать, и вас четверых выведут за пределы нашей базы. Но подумай, не выгодней ли тебе решить эту проблему здесь и сейчас. Надеюсь, ты меня понимаешь правильно.

Я кивнул.

– Ну вот и отлично, – выдохнув дым вверх, вперил в меня свои черные зрачки Гремучий. – Тогда, может, ты расскажешь нам, как провел последнюю ночь?

– Это допрос? – спрашиваю. – Тогда я имею право на адвоката.

Гремучий посмотрел на Шушкина, тихо, приглушенно засмеялся. Как пират Сильвер, которого в небезызвестном моему поколению «Острове сокровищ» озвучивал Джигарханян. В акульем взгляде «дога» сквозил упрек: вот видишь, генерал, эта сволочь понимает только один язык – язык стали и свинца.

Прекратив смеяться, он раздавил окурок в пепельнице и встал на ноги. Подойдя ко мне вплотную, Гремучий навалился на стойку локтями. Оказалось, никогда ранее я не видел его со столь близкого расстояния, не замечал эту угристую сыпь, слегка выщербленные передние зубы и рубцы на щеке и шее.

– Да не поможет тебе адвокат, Глебушка, – сказал он. – Знаю я, где эта мразь засела. В угловой пятиэтажке на Скалецкого. Ребята Наная уже там. И если ты хоть каким-то макаром к этому причастен… – Он облизнул губы, причмокнул. – Потому что тот, кому наш Жека подсобил, по описанию очень на тебя похож. Вылитой ты, Салманов. И ежели так, то лоханулся ты как маленький пингвинчик. Братанов для дела подыскал самых говеных. Знаешь почему? Дедулька-то проболтался дома. Поделился с дорогой внучкой своими планами, вот та поутру и примчала кормильца оплакивать. А когда ей ко лбу волыну приставили, поведала интереснейшую историю о неком тягачке, на которого его дедушка очень сильно рассчитывал. Рассчитывал, потому что у него были патроны, как он сам сказал, примерно полрожка. «Пятых» гильз в павильоне я насчитал десять штук. Значит, осталось у нашего везунчика пять-шесть патронов. А еще у командира отделения, Левоном звали, автомат пропал. Прикидываешь? «Форт» двести двадцать первый, копия этого… как его, «тавора» с оптикой, редкое унылое говно, но для тягача вроде тебя – просто мед. И пропал этот мед вместе с полным рожком. Я знаю, что, если Жеку возьмут, и он назовет имя, уже будет по херу, что там у тебя за спиной и сколько в нем патронов. Но пока что у меня своя работа, так что будь любезен, продемонстрируй здесь находящимся свою пушку.

Было странное ощущение. Мозг окаменел. Не способный ни думать, ни анализировать, ни подавать нервные импульсы остальным органам. На какое-то время я весь вымер изнутри, превратился в муляж, чучело.

На самом деле мысли не пропали, они просто рванули со всех направлений и застряли в узком дверном проходе. Это стопор потерпевшего, которого едва ли не насмерть сбили на пешеходном переходе, а в суде признали нарушившим правила дорожного движения.

Но когда мысли пошли, я увидел все. И Жеку, которому сдирают ногти, допрашивая обо мне. И карие зрачки Калмыка, увидевшего злое*учий «тавор». «Ты?!» – спрашивает он. И мгновенную реакцию Гремучего со своими пацанами увидел. У меня не будет шанса. Я даже не успею нож выхватить – тот самый подарок Калмыка, – уже не говоря о том, чтобы в ход «тавора» пустить. Гремучий хоть и не кэмээс по боксу, но парень верткий, с такого расстояния не обведешь. И взгляд Шушкина, не осуждающий, но и без капли сострадания или понимания. И фонарный столб со свисающей веревкой. И даже услышал треск ломающихся шейных позвонков…

Что там мне цыганка нагадала, не помните? Что не от пули смерть моя, да? Еще бы, конечно не от пули. Пуля там и рядом не валялась.

На лице чувствую улыбку. Она появилась сама по себе, я же говорил – мой мозг не отдавал никаких команд. Тем не менее зубы обнажились по своему хотению, а пальцы принялись расстегивать пуговицы бушлата. Думая о том, что делать после, я решаю, что, наверное, попытаюсь бежать по дороге на их базу. И пусть подавится цыганка своим предречением, я даже петлять не буду. Нехай стреляют даже от бедра, не промахнутся.

Гремучий не спускал с меня глаз. Он понимал, что я могу положить палец на крючок и попытаться его угрохать, понимали это и его двое парней, а потому напоминали надрессированных овчарок, которые только и дожидались, чтоб при малейшем неправильном движении вцепиться мне в глотку.

Отведя руку назад, я нащупываю теплый металл. Неудачный эксперимент украинских инженеров, олицетворение моей жадности, которая известно, что делает с фраерами, был на месте. Поймав его за сложенный приклад, перетягиваю на грудь.

Мой взгляд не мерцает, я ни на миг не переставал смотреть Гремучему в глаза. Заученным движением отсоединяю и протягиваю «догу» магазин. Ожидаю увидеть перемену на его лице, он уже, должно быть, узнал оружие своего однокорытника. Но лицо его остается прежним.

Шмыгнув носом, он неудовлетворенно раздул ноздри, поелозил губами по зубам, выпрямился.

– Пошли, – кинул своим и сам направился к выходу.

Миновав Шушкина, он изобразил на лице мину в стиле оскорбленного, но обязующегося разобраться со всем этим беспределом бандюка. Как в славных девяностых. Мол, разрешили тут на свою голову свою территорию заиметь, так они уже ни в хер нас не ставят. Надо бы рассказать Вертуну…

Доходить до меня начинает, когда за ним закрывается дверь. В руке я по-прежнему держу рожок. Он пуст, как кабинка лифта. Я ничего не понимаю: куда девались тридцать патронов? Меня облохматили? Украли? Да нет же, тупица. Посмотри, что у тебя на ремне.

Я смотрю, и глупая улыбка становится еще шире. Только теперь мне реально хочется хохотать во весь голос. Спасибо Гремучему, что ушел, иначе он несомненно понял бы, в чем причина моего приступа.

Старый товарищ оказался родней для руки, поэтому я даже не понял, когда вместо трофейного булл-папа закинул за спину свой старый «укорот»…

– Налей-ка, – сказал я Калмыку, присоединив пустой магазин обратно, – а то аж в горле пересохло.

Бармен наполнил три рюмки, и мы выпили. Я был готов заспорить, что ни один из тех, кто сейчас находился в «Неваде», ни хрена так и не понял.