Текст книги "Хроники ближайшей войны"

Автор книги: Дмитрий Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Как и норманнская мораль – и как всякая вообще мораль захватчика,– учение южан двойственно. Для побежденных – одно, для победителей – другое. Для побежденных хорошо все, что способствует разложению: полное отрицание самого понятия нации, доходящее до космополитизма; попытка скомпрометировать саму идею государственной власти и вертикали вообще; «философия наслаждения»; почти такой же интеллектуальный ценз, как в случае с норманнами,– только норманны в качестве основного чтения навязывают роман «Семья Журбиных», а южане разрешают читать Дарью Донцову. Коренному населению умнеть не положено, а истребление интеллигенции в недолгие периоды торжества южан идет почти такими же темпами, как при засилье северян (только при северянах она гниет в лагерях или сходит с ума в подполье, а при южанах несколько более гуманно вымаривается на вещевых рынках или на иной поденной работе). Для себя же южане исповедуют совершенно иной комплекс ценностей – жесткую вертикальную иерархию, безусловную национальную замкнутость (Пастернак за его приверженность ассимиляции до сих пор в иных кругах презрительно именуется «выкрестом»), весьма нетерпимое отношение к свободе мнений (автор этих строк достаточно потерпел от либеральной «свободы» и либеральной же «цензуры»; любопытно, что ровно так же относятся к нему и почвенники).

Эта роковая двойственность «хазарского» мировоззрения давно уже замечена наиболее проницательными норманнами, высказавшими предположение, что и само христианство – хитрая уловка иудеев, запущенная в мир специально для того, чтобы разложить и ослабить всех неевреев. Например, такой идеологии придерживался упомянутый Константин Васильев, чья картина «Илья Муромец сшибает кресты с церквей» репродуцируется во множестве антисемитских листков. Наиболее продвинутые почвенники считают, что христианство – своеобразный хазарский реванш за утраченный Итиль, попытка отнять у победивших варягов их истинную северную веру с Перуном-Вотаном и прочими воинственными божествами. Если принять эту версию, Божественное вмешательство становится особенно очевидным: вера, призванная утешать побежденных, победила во всем мире, и хитрецы перехитрили сами себя. Эта экзотическая версия заслуживала бы отдельного рассмотрения (каков бы ни был земной генезис христианства, его Божественное происхождение оспорить трудно); мы упоминаем о ней лишь потому, что она иллюстрирует двойственный характер хазарской идеологии, заметный далеко не одним хазарам. Такие догадки – об «экспортном» характере христианства – в беседах с Гиппиус шепотом высказывал Розанов. Они интересны как один из примеров. норманнской конспирологии – а Розанов, без сомнения, был «норманном», хоть и менее радикальным, чем его духовный учитель Леонтьев.

Конечная цель хазар для меня еще более темна, чем конечная цель норманнов. Если я хоть отдаленно могу себе представить, чем закончится воцарение норманнов (разыгрыванием некоей космической мистерии с участием ордена меченосцев), то вообразить, что станут делать с Россией южане, я уж вовсе не способен. Руководить ею они умеют ничуть не лучше северян, что наглядно продемонстрировал случай Троцкого. Впрочем, Троцкий был не один – желающих хватало, и все они имели самое приблизительное представление о специфике местной жизни. Казалось бы, у нас перед глазами национальное государство упомянутых южан – но к местным хазарам оно имеет очень мало отношения и создавалось отнюдь не только ими; впрочем, нет у меня и четкого представления о конечной цели Израиля. До сих пор он, как мне кажется, заслоняется от мысли об этой цели перманентной борьбой то с внешним врагом, то с природой,– какова же метафизическая задача еврейского государства и зачем хазары, собственно, стремятся вернуть себе Россию, я представления не имею и не жду, что они когда-нибудь признаются. Весьма возможно, что истории хазар и варягов сами по себе не имеют никакого смысла, а совокупный смысл их именно в непрерывной войне – главной движущей силе истории. Однако именно с окончания этой войны – то есть с истинного принятия христианства, равно чуждого идеологии Севера и Юга,– начинается собственно человеческая история, которой мы еще и не нюхали. В любом случае, если истинные русские – коренное население – служат только материалом в бесконечной и покамест бессмысленной войне хазар с варягами, им не позавидуешь: в этой войне о них заботятся не больше, чем о почве, на которой происходят генеральные сражения. Ее дело – родить (когда у борющихся находится время закусить яблочком или зачерпнуть из молочной реки с кисельными берегами).

Возможно также, что никакой окончательной цели ни у хазар, ни у варягов в самом деле нет, а обоим хочется только покончить с коренным населением – от которого и так уж почти ничего не осталось; его последние остатки реализуют свою идею движения по кругу, целыми сутками ездя по кольцевой линии московского метро в последних вагонах поездов. Их видит каждый, и именно они, по-видимому, составляют остатки могучего некогда племени. Землю у них отняли, в города по-настоящему не пустили, так что коренное население России сегодня поистине низведено до статуса бомжей. Что же до главных занятий всякого коренного населения – артельного, созидательного труда и строительства национальной культуры,– к этому славян сегодня не подпускают: с одной стороны на страже стоят норманны со своей патриотической культурой, с другой – либералы со своей космополитической. И та, и другая давно уравнялись по качеству, а в последнее время у обеих появились общие фигуранты (случай Александра Проханова). Общие враги у них давно уже одни – и первым критерием истинности высказывания является для меня тот факт, что оно оспаривается обеими сторонами, а автор его объявляется врагом в обоих лагерях. Классический пример такого общего врага – одаренный молодой публицист Дмитрий Ольшанский. О собственном опыте скромно умолчу.

Кстати, именно Ольшанский подметил недавно замечательный парадокс: и анонимные авторы с «Елобалруса», и персонифицированные представители «политического православия» стараются присвоить Владимира Путина, объявить его своим президентом и находят в его выступлениях элементы собственных программ. Некоторые полярные идеологи даже объявляют его «своим» президентом. Так же, пишет Ольшанский, «своим» называли Сталина и евреи, видевшие в нем гарантированную защиту от фашизма, и русофилы, называвшие «красным царем». Евреи, конечно, заблуждались, что Сталин им впоследствии и продемонстрировал,– либералы от Курбского до Троцкого и Березовского обязательно кончали тут ссылкой (надо будет подробнее обосновать в романе версию хазарского происхождения Курбского). Тем не менее в главном обе стороны не заблуждались, как не заблуждаются и теперь. Путин – действительно их царь, равно принадлежащий и политическим православным, и либералам; но не по вектору, а по уровню. Поскольку, как уже было сказано, в России идеология традиционно не играет никакой роли и используется лишь как предлог для захвата власти или для истребления коренного населения,– вектор тут вообще принципиальной роли не играет, и всю эту квазиидеологическую путаницу давно пора оставить. У нас нет и не было ни либералов, ни государственников: и либерализм, и государство обожествлялись лишь как равноэффективные машины для установления своего господства и эксплуатации захваченных рабов. А вот президент Путин – у которого идеологии нет в принципе и который обречен поэтому стать орудием очередного «заморозка» – с полным основанием может быть назван и президентом «Глобалруса», и президентом Холмогорова. Это фигура их пошиба и масштаба.

Относительно будущего России выводы у меня, к сожалению, самые пессимистические, поскольку оба непримиримых захватчика, чередуясь, легитимизируют друг друга. Краткий период интернационалистического бреда, «мировой революции» и разрушения империи завершился в 1923 году полным торжеством норманнской идеологии в сталинском исполнении. Чуть более продолжительный период либерализма завершился в 1999 году (а то и раньше) столь же тотальным и закономерным реваншем норманнской идеологии – ибо коренное население предпочитает иметь хоть какое-то государство и производство, нежели не иметь никакого вовсе и быть открытым всем ветрам. Долгая смена пароксизмов патриотизма и беспредела, сопровождающаяся непримиримой борьбой норманнов и хазар на фоне попутного истребления коренного населения, обречена привести к тому, что рано или поздно Россия попросту перестанет существовать, и тогда – хотелось бы верить – на ее руинах начнется что-то принципиально новое, то есть та собственно отечественная история, которую у нас до сих пор так успешно отнимали. «Надо, чтобы явилось нечто новое, равно не похожее на строительство и разрушение» (А.Блок). Но для этого, боюсь, должно подать голос то самое коренное население, которому апологеты строительства и разрушения по очереди затыкают рот – к вящей его радости: милей строительства и разрушения кроткая, уютная, как старое одеяло, затхлая внеисторичность, она же вечность.

Дмитрий Быков

Письмо третье
1

Во время боев в бесланской школе я был на улице генерала Плиева, метрах в двухстах от того спортзала. Собственно, когда началась перестрелка (ей предшествовали два взрыва, я отлично это слышал,– так что версия «Известий» насчет таинственных отцов-освободителей, начавших штурм, кажется мне абсолютной фантастикой), многие были уверены, что это штурм. Именно поэтому большинство горожан и не побежали туда сразу – они думали, что работает «Альфа», что мешать ей не следует. «Альфа» подошла только через двадцать минут. А выстрелы – это были очереди, которые террористы пускали вслед бегущим детям. Через кафе «Ирбис», во внутреннем дворе которого в час дня оказались мы с Володей Вороновым из «ЕЖ», скоро пошли эти первые спасшиеся дети. Вот когда бесланские мужчины их увидели – тогда они и бросились к школе, вытаскивать тех, кого еще можно вытащить. Я не буду описывать этих детей, все их видели по телевизору и в фотохронике, хотя никакая хроника впечатления не передаст. Они не шли, а плелись, и рты у них были потрескавшиеся, белые, высохшие. Эти дети были в крови и нечистотах, голые, на подгибающихся ногах. Не буду ничего писать о них, кроме того, что единственными героями в Беслане были именно эти дети – они поддерживали друг друга, как могли. Они единственные, кто был безупречен. Потом бой переместился на железную дорогу, проходящую позади школы; боевики уходили, их преследовали, в городе не было никакой власти, кроме Эдуарда Кокойты, прибывшего в Беслан 1 сентября – очень быстро, марш-марш, ну как же!– и Кокойты командовал чрезвычайно громко, а перед ним охранник держал складной бронированный щиток. Это для Кокойты был звездный час. Он, вероятно, надеялся, что осетины вот так прямо и пойдут бить ингушей. Память о девяносто втором годе, святое дело. Над улицей Плиева вовсю летали пули – дети продолжали выходить из зоны боя, им вслед продолжали стрелять, корреспонденты совали заложникам бутылки с водой, от этой воды и крови вся улица была мокрая. Потом откуда-то прилетела граната – кто стрелял из подствольника, поди разбери. Перестрелка и взрывы продолжались до глубокой ночи. И все это время, то бегая, то ползая по улице Плиева, я иногда ни о чем не думал, а иногда все-таки отслеживал себя со стороны, и даже удивительно, какая чушь лезла мне в голову. Думал я, например, о том, что напишет обо всем этом Политковская. И о том, какая свара идет сейчас, наверное, в ЖЖ. А еще о том, что погибнуть вот так, без оружия, бессмысленно и беспомощно, было бы, конечно, очень обидно – но еще обидней от мысли, что какая-нибудь тварь напишет: «Вот, жид, так хоть помер как человек». Такие твари очень любят, когда кто-нибудь погибает. Мне кажется, в мечтах подобный персонаж видит себя пастырем, благословляющим толпы на смерть и как бы заранее их отпевающим своим влажным, патетическим козлетоном; и все это с округлыми жестами холеных ручонок. Ужас, что я в такое время воображал подобных персонажей. Я думаю, это какая-то защитная реакция организма. Невозможно же, в самом деле, думать, что в двухстах метрах от тебя, где каждые десять секунд оглушительно бабахает, а в перерывах работает пулемет,– сейчас погибают дети. Что каждый разрыв – это смерть человека, который еще час назад зависал между ужасом и надеждой, неподвижно лежал на полу спортзала, пил мочу, потому что воды не давали… Ну ужас же. Ну невозможно. А что ты можешь? Потом пули какие-то начинают летать над улицей. Падаешь, ползешь. А думаешь все равно: вот, блядь, они ведь там сейчас в Интернете спорят – виноват во всем кровавый Путин или не виноват…

2

Грех людей, рвущих друг другу глотки в ЖЖ и в частных беседах (благо официальные трибуны для этого сегодня закрыты и политических ток-шоу не существует),– не в том, что они вообще об этом спорят. А в том, что они спорят так.

В Беслане, откуда вообще все было лучше видно, я примерно понял, что такое ЖЖ. Это достаточно представительный чемпионат по онанизму. Люди, которым по каким-то причинам не дают (или они такие упорные индивидуалисты, что с другим человеком просто не могут), дрочат друг у друга на виду и соревнуются, у кого дальше брызнет. Всех, кто не дрочит, они считают импотентами. Импотентно наше государство, наша официальная пресса, наша общественная жизнь. Друг друга эти онанисты яростно осуждают: вы не той рукой! Надо левой, а вы правой! Сами вы давайте левой, а мы будем правой, правой! А вы не то себе представляете! Вы себе представляете труп, а это труположество. А вы себе представляете Родину-мать, а это мало того что непатриотично, но еще и инцест.

Онанисты не виноваты, что им приходится реализовываться таким, в общем, подростковым способом. Им, как подросткам, негде. Очень хочется себя проявить, а в газетах не печатают – не только потому, что персонаж плохо пишет, а еще и потому, что нормальных газет почти не осталось. Впрочем, некоторых печатают, но не то, что им хотелось бы. Поэтому, живя не приносящей удовлетворения половой жизнью, они продолжают втихомолку подранивать под одеялом. Как бы там я – ненастоящий, а здесь – подлинный.

Онанизм в данном случае – это не отсутствие контакта с газетой или телевизором, не отказ от профессиональной деятельности или редукция ее. Это отсутствие контакта с реальностью. А интеллектуальные спекуляции в отсутствии реальности – это как секс без дивчины: признак дурачины. Но такова сегодня, хотите вы того или нет, вся наша интеллектуальная жизнь. Другая отсутствует. Выбор очень простой: между левой и правой рукой. В остальном грани стерты. О снятии прежних оппозиций мне писать скучно. Сколько можно.

То, что случилось в Беслане, обнажило не только чудовищную ситуацию со спецслужбами, которые ничего не могут (почему, могут – инакомыслящих могут выявлять), не только абсолютный кризис власти,– но и бесконечный интеллектуальный тупик. Все реакции до такой степени предсказуемы и поэтому подлы, что тошно читать. Никого не интересует правда – всех интересует имидж. Никому нет дела до того простого обстоятельства, что мир давно уже поделен не на левых и правых, а на римлян и варваров. И левый ты римлянин или правый – варваров уже не будет волновать. Но люди упорно не желают понимать этого и тупо выясняют отношения, обзывая друг друга убийцами и пособниками убийц,– как если бы двое прокаженных, которых медленно доедает гниль, все еще дискутировали о том, как лучше потратить последние копейки и кто из них перед кем виноват.

Я ведь вообще как о человеке сужу? Я пытаюсь понять, чего ему надо. Иногда ему надо доискаться до правды, таких есть процентов десять. Не так мало. Иногда его занимает поддержание собственного имиджа. Иногда он озабочен созданием (и поддержанием в окружающих умах) такой картины мира, чтобы ему было комфортно. Выстраивает человек мир под себя, можно понять. Нравится ему благословлять идущих на смерть и протягивать мирянам руки для поцелуя, вот он и выстраивает мир, в котором идет вечная война, а он среди этой войны знай себе концептуализирует в методологических терминах да сам себя спрашивает: все-таки богослов я или военный теоретик? Теоретик или богослов? А может быть, я вообще такое, которого никогда еще не было? А другому, одинокому, робкому юноше, ужасно хочется прислониться к сильной государственности, и он наивно всех спрашивает: да почему же, господа, вы так боитесь русской государственности? Вы, наверное, какие-то неправильные русские… Предположить, что это, наверное, какая-то неправильная государственность, которая уж сколько раз твердила миру, что она будет всех бить до победного конца и ничего другого предложить не в состоянии,– мальчик не может: его мир рухнет.

Все эти выстраиваемые под себя миры вполне, повторяю, можно терпеть. Если есть что-то кроме них. Но если тысячи мыслящих людей в России интересуются только тем, как они выглядят, и ничем более,– тогда все, надо закрывать эту лавочку и начинать все с нуля. Без Руси и Неруси, без либералов и консерваторов, без Явлинского и Патрушева, Пшеничного и Холмогорова, Политковской и Шурыгина. С детьми. Сейчас надо думать о детях, потому что взрослые уже никуда не годятся.

3

Если анализировать, кому какой миф больше нравится,– отчетливо выстраиваются две главные концепции. Первая: весь мир страдает от террора незаслуженно, а Россия – заслуженно. Эту интонацию я, к сожалению, вычитываю в постах большинства израильтян, которые до сих пор не могут примирить свою ненависть к террору и вполне понятную (однако не всегда осознанную) неприязнь к России. Наверное, есть израильтяне, искренне любящие Россию, но как-то эта любовь подозрительно быстро испаряется. Какая-то она поверхностная. Здесь срабатывает вечный принцип: ваши убийцы подлецы, а наши убийцы молодцы (В.Рыбаков). Израиль не виноват в палестинском терроре (если кто-то и скажет, что – виноват! виноват!– на него сразу накидываются, и весьма дружно). Зато Россия все спровоцировала сама – зачистками в Чечне и государственной ложью. Можно подумать, что Буш тоже кого-то в Чечне зачищал. Однако 11 сентября состоялось.

Все сказанное не отменяет, конечно, того простого факта, что власть в России чудовищно бездарна, а зачистки чудовищно жестоки. Об этом ниже. Но подверстывать этот факт к Беслану так же нелепо, как обвинять больного в том, что болезнь послана ему за грехи. СПИД – вещь интернациональная и поражает не только педерастов. Я просто за интеллектуальную честность, а вовсе не за русскую власть. Давайте не делать вида, что русские почвенники помешаны на имманентных ценностях вроде голоса крови или места рождения, а русские (израильские, американские) космополиты отстаивают идеалы добра и красоты. У каждого морального релятивиста, по моим наблюдениям, есть своя мораль, часто очень готтентотская, и следует он ей со всей неукоснительностью аскетического служения. И если человек заявляет об относительности для него каких-либо ценностей – чаще всего он тем самым говорит о том, что относительны для него чужие ценности; и чем относительней чужие – тем дороже и роднее свои. Думаю, большинство израильских публицистов нагляднейшим образом иллюстрируют этот тезис; вообще хазарству очень присуща эта двойная мораль – отрицание чужих ценностей, ирония относительно чужого фанатизма и почтительное отношение к собственной истории, культуре и национальной идентичности; хазарские анекдоты рассказываются хазарами исключительно для отвода глаз, и в массе своей они довольно комплиментарны. Так что первая версия – хазарская – сводится к тому, что теракты Россией заслужены; во всем мире люди гибнут от роковых случайностей, и только в России карающий меч находит виновных. Виновата власть, и виновата во всем: в действии, в бездействии, в молчании, в словоблудии… Некоторые авторы – такие, как Кротов или Мильштейн,– дописываются до похвальной откровенности, их уже можно показывать за деньги. Полагаю, что в 1941 году они искренне утверждали бы, что вся Европа бедствует от фашизма незаслуженно, а нам это все за коллективизацию. (Правда, большинство хазар тогда вряд ли заняли бы столь нравственную позицию – фашисты очень не любили хазар, а чеченцы к ним, насколько я знаю, абсолютно равнодушны. Им что хазар, что варяг – одинаковая мразь.)

Вторая модель – типично варяжская: варяги народ воинственный и без войны себя не мыслят. Клинический пример такого варяга – младопублицист Егор Холмогоров, искренне убежденный в своей миссии пастыря народов и спасителя России. Егора Холмогорова уже прорвало на страницы «Русского журнала», где он с нескрываемым восторгом написал о том, что идет война против России. Это изнанка и зеркало хазарского мифа: воюют именно с нами, наш террор особенный, потому что мы свет мира. Это против других производят теракты, а против нас ведут войну. Причем в этой войне на равных участвуют и террористы, и американцы, и европейцы,– а то, что они сами являются жертвами терактов, мы легко объясняем, доказывая, что у них теракты какие-то ненастоящие. Ведь 11 сентября было что? Шоу. А у нас что? У нас просто приходят и убивают. Объяснить отказ террористов от общения с прессой тем фактом, что им просто нечего было сказать и что единая программа действий у них отсутствовала,– Холмогоров не в состоянии: для патриотического дискурса характерна грубая лесть врагу. Враг всегда монолитен, коварен, жесток, и у него всегда все получается. Даже ссору между захватчиками, в результате которой произошел спонтанный «штурм», Холмогоров называет «попыткой прорыва».

Ну да Бог с ним, с Холмогоровым. Варяжский дискурс – это не только он, просто военный теоретик X. наиболее показателен в этой связи и вполне мог бы работать на одной арене с Кротовым и Мильштейном. Важно, что идет война, а война все списывает. У так называемых русских патриотов давно уже нет никакой позитивной программы: просто уничтожить Нерусь – и настанет рай; сознание магическое, фольклорное, по-своему трогательное, особенно если учесть, что Нерусью можно периодически объявлять всех, пока не кончится население. Уничтожение населения во имя государства – честная, последовательная политика, потому что идеальная страна с точки зрения варяжской мифологии – это страна, в которой нет людей. Вероятно, именно такое представление о рае принесли они из своей прекрасной, безлюдной северной Прародины, когда каким-то странным ходом истории их занесло на наши кроткие просторы. Правда, лично я усматриваю у варягов только одно преимущество перед хазарами: они по крайней мере не делают вид, что защищают вечные ценности. Мы правы, потому что это мы. Поэтому и спорить с варягами легче – не надо им постоянно доказывать, что ты против детоубийства. И врут они, на данный момент, меньше – то есть не муссируют бесперечь версию о штурме, на который Путин якобы был нацелен с самого начала. Зато программа варяжства – стопроцентно репрессивная, лишенная даже намека на контуры будущего русского рая,– выглядит куда неутешительней гипотетической программы хазарства: не потому что хазары гуманней (если бы!), а потому что варяги тупей. И чаще переходят в ЖЖ-дискуссиях на любимые аргументы типа обещания вырвать яйца. Это тоже чрезвычайно по-варяжски – напали террористы, а яйца надо вырвать хазарам. Большое облегчение.

Из всего описанного, кажется, ясно, что обе доминирующие российские идеологии лишились всякого контакта с реальностью, а потому говорить о судорогах рождения нации, в общем, преждевременно. Роды на втором месяце называются абортом. В остальном Глеб Павловский, конечно, прав. Прав и в том, что нация возникнет независимо от Путина, с ним или без него.

Что сделал Путин? Он виноват вовсе не в том, что Россия оказалась слабым звеном в противостоянии мировому терроризму. Тут постаралась вся русская политика на Кавказе – попытка управлять с помощью местных «паханов», как делает администрация в иных лагерях. Ведь Аушев – который, конечно, спас 26 заложников, и за это ему честь и хвала,– в этом смысле мало отличается от Дзасохова, а Кокойты – от Кадырова.

Патриотам вообще очень нравится формула «Сукин сын, но наш сукин сын». Им невдомек, что ключевое слово в ней – не «наш», а «сукин». К сожалению, при диктатуре сукиных детей, обеспечивающих видимость порядка, торжествует все-таки именно блатной закон – а при блатном законе можно любое количество взрывчатки вывезти в любую точку пространства, вопрос только в сумме. Так что Россия не первый год растлевает Кавказ, сквозь пальцы смотря на нищету населения и скромные культы – так и тянет сказать «культи» – личности местных князьков. В этом тоже виноват не Путин – он всего лишь продолжает старую тенденцию. Путин виноват в ином: в несомненной и стремительной интеллектуальной деградации, в которую ввергнута сегодняшняя Россия.