Текст книги "Бастион"

Автор книги: Дмитрий Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– И все? – удивился Игорь.

– А еще – женись, – зевнул воевода, заваливаясь в траву. – Иди, княже, иди, не докучай старику…

– Сказал бы просто: дай поспать, – ворчал Игорь, облачаясь в кольчугу. – Яблочки ему… а не было бы яблок, за чем бы послал? За желудями?

…Он не заметил острого и совсем не сонного взгляда, которым провожал его старый воин…

Река оказалась куда шире, чем юный князь предполагал. Вода спокойная, даже какая-то ленивая, словно разомлевшая на солнышке, но опытный глаз воина угадывал и скрытые стремнины, и отсутствие малейшего намека на брод.

Вспомнив о виденном недавно покосе, князь решил пройтись вдоль берега до селения, где попросту приказать старейшине отправить кого – нибудь на тот берег за этими трижды проклятыми яблоками. Но не успел сделать и ста шагов, как наткнулся на укрытую в небольшой заводи лодку. В лодке, закинув руки за голову и укрыв лицо от палящих лучей солнца просторной войлочной шляпой, спал человек. Длинная рубаха из грубого, небеленого сукна и такого же грубого покроя штаны, выдавали в нем человека рода незнатного.

– Эй, парень! – окликнул князь.

Человек в лодке встрепенулся, бросил из под полей шляпы настороженный взгляд, и едва заметно подобрался, словно готовясь в любой момент прыгнуть в воду.

– Не бойся, – поспешил остановить его Игорь. – Я с миром. Мне надо на тот берег. Я – Игорь, сын Рюрика…

– Хоть сам Сварог, – спросонья голос у перевозчика был хриплый, невнятный. – Чем заплатишь?

– Ты не слышал?! Я – Игорь, твой князь!

Человек молчал. Игорь с трудом подавил в себе поднимающийся гнев, заглянул в сумку, вытащил завернутые в тряпицу рыболовные крючки, тонкой византийской работы и брезгливо швырнул перевозчику:

– Этого хватит?

Человек поймал добычу, внимательно рассмотрел, и так же молча взялся за весла. Развернул лодку, предоставляя Игорю узкое сидение на корме, оттолкнулся веслом… Дорогую князь молчал, внимательно рассматривая спину и запястья своего странного помощника, и лишь когда лодка дошла до середины реки, резко наклонился вперед, срывая с перевозчика шапку. Каскад золотисто – русых волос хлынул на спину сидевшей на веслах девушки.

Весла замерли в воздухе, однако, ожидаемого визга князь не услышал.

– Зачем балуешь? – уже нормальным, звонким голосом спросила она.

– А зачем таишься? Ну – ка, повернись!

– Ты просил тебя перевезти…

– Повернись! Может, ты прокаженная, а я тут с тобой…

С едва заметным вздохом девушка повернулась.

– А – а, вот оно в чем дело, – расплылся он в улыбке. – Тогда понятно…

Сказать, что девушка была просто хороша, не поворачивался язык. Тонкие черты умного, чуть печального лица были безукоризненны. Черные, красиво изогнутые брови, в контрасте со светлыми волосами, приковывали внимание к серым, не по девичьи строгим глазам.

– Кто ж такую красоту, вдали от людей оставляет без присмотра? – легко и ловко поднялся в утлой лодчонке князь. – Шапками да рубищем такое не скроешь. А если лихой человек попадется?

– Река станет моим спасением от бесчестья.

– Тю!.. Плавать многие умеют.

– Плавать – да, – серьезно глядя на князя ответила она.

Игорь понял и даже немного смутился, но тут же кровь варягов взбурлила, негодуя за это смущение.

– А если это не лихой человек, а твой князь?! – гордо вскинул он голову.

Девушка промолчала.

– А-а… Понятно. Как с лодкой: без оплаты – нет проезда? И сколько ты хочешь серебра? Или тканей? Не стесняйся, говори. Считай, что сегодня тебе выпала редкая удача. Я – князь, и плачу по княжески!

– Ты князь, – повторила она. – И должен быть примером для своих людей. Пойдут лишь за тем, кого уважают. Ни к лицу тебе обижать сироту ни силой, ни подкупом. Что скажут о тебе? А не скажут, так подумают. Ты – пример для людей. Ты страсти свои одолевать должен, а не они тебя…

Игорь хмыкнул, покачал головой и сел на свое прежнее место. Девушка вновь взялась за весла. Шагнув на берег, князь прищурился:

– Уплывешь, бросив меня здесь?

– Ты заплатил за перевоз, а я слово свое держу и работу наполовину не делаю.

– И не побоишься?

– Ты – князь. Пусть сильные тебя боятся. Для слабых ты – надежда.

Он хотел что-то сказать, но лишь кивнул и пошел вдоль берега, выискивая злосчастные олеговы яблони.

Обратной дорогой они молчали, и лишь спрыгнув на берег, Игорь решился спросить:

– Как зовут тебя?

– В селении называют Прекрасной, дедушка же говорит, что родители дали имя Ольга.

– Хельга, по-нашему… Хорошее имя. Славное. А селение твое как зовется?

– Выбуты. Но оно не родное мне. Пришлые мы.

– Рабы?

– Нет. Дед говорит, что род наш с династией Изборских родниться и даже с самим Гостомыслом мы родственники. Правда, очень дальние…

– Неужели для тебя в селении другой работы не нашлось? Сидеть на веслах – удел мужчин.

– Дедушка заболел, – вздохнула она. – Родители мои… их больше нет. Мы с дедушкой одни остались. Он здесь перевозчиком работает, а сейчас занемог. Старый совсем.

– А кроме деда… никого больше нет?

Она впервые улыбнулась, уловив ход его мыслей.

– Нет…

– Ладно, – князь пристально посмотрел ей в глаза. – Я буду хорошим князем, Ольга.

– Верю, – честно ответила она.

– Ну, а раз так… Жди сватов к осени, – и, не дожидаясь ответа, пошел прочь.

Степенно, с развернутыми плечами и поднятой головой дошел он до опушки, но как только река скрылась за деревьями, по-мальчишески подпрыгнул, рубя воздух ребром ладони, словно мечом в сече. Но тут же надел на лицо маску сосредоточенности, и степенно вышел к Олегу, вокруг которого уже толпились подоспевшие воины.

– Принес? – спросил волхв.

Игорь молча протянул ему набитую яблоками сумку.

– Что такой серьезный? Медведя встретил?

– Никого не встретил. Над твоими словами думаю. Тридцать лет… Действительно пора жениться, детей заводить, а то с наложницами и впрямь, до глубокой старости заиграться можно…

– И я говорю, – кивнул Олег. – Взять хотя бы Варгову дочь…

– Жену я сам себе выберу, – твердо сказал Игорь. – Мне с ней жить, от нее детей иметь. Да и она примером должна быть. Что б не стыдно было князю… Было б мне лет пятнадцать – ты бы за меня решал, а так… В общем, сам думать буду.

– Ну… воля твоя, – не стал перечить Олег. – Ты вот что… Вперед ступай, с дружиною, а я вас позже догоню. Мне тут с богами посоветоваться нужно…

Игорь удивленно оглянулся на него, но, заметив почтительное выражение на лицах воинов, понимающе кивнул:

– Для нас удачи попроси…

Закрыв от солнца ладонью глаза, Олег долго провожал взглядом удаляющийся отряд. И лишь когда он скрылся из виду, неожиданно громко и пронзительно свистнул.

– Не шуми, – раздался совсем рядом спокойный голос, и на поляну вышел высокий, седой, как лунь, старик. – Я давно здесь.

Олег низко и почтительно поклонился ему. Старик ответил на приветствие, едва склонив голову. В его лице читалось явное недовольство, и скрывать его он не собирался.

– Они встретились? – спросил Олег.

– Ты же видел княжича, чего тогда спрашиваешь? У него на лице все написано.

– И?..

– Она – умная девочка, знает, что любовь – как сокол: бросается на тех, кто от нее улетает.

– Ты ей сказал?

– Зачем? Я давно живу на свете и знаю, какой молодец без уговоров девице глянется, а к какому и волами не подтащишь.

– Значит, знаем только ты и я, – удовлетворенно кивнул Олег. – С нами эта тайна и умрет.

– Дурак! – гневно сдвинул брови старик. – Всю жизнь дураком прожил, дураком и помрешь! За что же боги наш род так наказали: никогда дети отцам радости не приносят! Плохо я тебя учил… А ты свою дочь и вовсе только исподтишка видишь. Она же, и вовсе думает, что тебя и на свете этом давно нет. Зачем не откроешься? Чего ждешь?

– Мое дело – сделать так, что бы она счастлива была…

– Ой ли?! – глаза старика полыхнули грозовым огнем. – Мне не лги. Властолюбив ты, Олег. А ведь ты – волхв, твое дело – богам служить.

– Я в них разочаровался. И я не властолюбив. Власть моя – тяжелая ноша. Но я вложил столько сил, что не могу позволить рухнуть построенному мной. А Игорь… Он хороший мальчик, и хороший воин, но он не князь. Упрям, горяч, вспыльчив, поддается уговорам… Единственная надежда на его жену. А я уверен, что ты воспитал внучку достойно.

– Да уж надеюсь, не как тебя, – не удержался от укола старик. – Ольгой я горжусь. Если боги помогут…

– Боги умерли, отец, – сказал Олег.

– Они тебя еще накажут, – твердо сказал старик. – За твое неверие, за твой обман, за всю твою жизнь….

– Моя жизнь – ничто. Я сделал все, что мог. Сдержал слово, данное Рюрику. Защитил эти земли и обрел новые. Вырастил его сына. Дочь моя будет править этой страной…

– Но скажи: счастлив ли ты?

– Я иной судьбы не хочу.

– А княжич сейчас счастлив. И Хельга… Ольга… А ты никогда не любил. Я не смог воспитать в тебе способность к этому чувству. А может боги, в отместку, лишили тебя этого счастья. Не бывает мудрости без любви. Не понимаю, за что зовут тебя вещим.

Олег пожал плечами и высыпал из сумки яблоки. Носком сапога разбросал их по траве.

– Еще увижу… Когда буду обучать, как править этой страной.

– Ей бы любви немного, – оборвал его старик. – Просто немного любви. Ты никогда не поймешь, что ты потерял…

Не прощаясь, старик повернулся и исчез между деревьями. Олег отвязал коня, легко, словно годы не были помехой, вскочил на него и, оборачиваясь к лесу, крикнул:

– Любовь – городами не правит! И боги не правят! А я правлю! И внуки мои править будут! Сильным – любовь не нужна!

Ударил пятками коня и бросился догонять дружину, а эхо еще долго играло по чащобе отражением его голоса: «… нужна… нужна… нужна…»

Время безжалостно стерло следы тех далеких лет. Многое останется для нас загадкой навсегда. Любила ли Ольга Игоря? Или так жестоко и страшно отомстила древлянам лишь по старинному обычаю? Нигде в летописях мы не найдем упоминания о тех чувствах, что испытывали они друг к другу, о тех словах, что шептали друг другу в ночи, об их надеждах и радостях. Но есть то, что благодарная молва донесла до нас в неизменности. После смерти Игоря, Ольга поручила его сына воспитанию воеводы Асмуду и занялась деятельным благоустройством земель русских. Женщина, она сделала то, что было недоступно пониманию даже хитроумного Олега. Объехав владения, она впервые за всю историю установила границы своего княжества. Радикально изменила налоговую систему (просуществовавшую до 1917 года!). Мудро и властно правила она страной… А вот с сыном ей не повезло. Святослав словно избегал своей образованной и мудрой матери, стремясь к правлению дедовскими способами, и годами пропадал с дружиною в походах, мало интересуясь делами управления страной. Мужественный, честный воин, он нашел свою смерть с мечем в руке, далеко от родного дома… Ольга дважды была в Константинополе, училась системе политики, финансов, постигала языки и нравы других народов. Она первая создала централизованную власть в разрозненных княжествах. Наладила отношения с могущественной Византией. Из внуков своих, она особенно выделяла внебрачного сына Святослава – Владимира, за смышленость, и любовь к знаниям. В 995 году, в Константинополе, патриарх крестил ее в православную веру, а император Константин Багрянородный стал ее крестным отцом. Она объехала всю Русь, возводя храмы и ставя кресты. Поставила крест и на своей родине, где когда-то повстречалась со своим мужем, и где было ей чудесное видение, данное с небес. Впоследствии, на этом самом месте, вырос славный, мужественный и невероятно красивый город Псков. Она умерла в 969 году, так и не выйдя вторично замуж, завещав похоронить себя по православному обряду и запретив справлять над собою тризны. А меньше, чем через двадцать лет, воспитанный ею внук Владимир принял крещение, и сам, в свою очередь, крестил Русь и весь народ русский. Разобщенная доселе страна впервые накрепко объединилась не только мечом, но и верой. Ольга, названная Церковью – Равноапостольной, первой показала славянам дорогу к Богу, имя которому Любовь…

Глава 2

Путь далек, а снег глубок и вязок,

Сны прижались к ставням и дверям,

Потому что без полночных сказок

Нет житья ни людям, ни зверям…

В. Луговской. Я почувствовал, когда она проснулась, но решил дать ей несколько минут, что бы придти в себя и осмотреться. Она мягко, по кошачьи, спрыгнула не пол, собрала разбросанную по полу одежду, быстро оделась, и уже намеревалась бежать, когда я, наконец, открыл глаза.

– Привет, – как можно мягче сказал я.

Она настороженно замерла, косясь на меня с легкой опаской:

– Привет.

– Кажется, вчера мы с тобой несколько перестарались с коктейлями и коньяком, – я неторопливо облачился в халат, давая ей время оценить мускулатуру. – Голова не болит?

– Нет, но я….

– Только не говори, что неожиданно вспомнила о целой куче совершенно неотложных дел, – попросил я. – Вчера мы с тобой выяснили, что дел у тебя нет, и сегодня мы идем в конюшню.

– Куда?!

– В конюшню, – подтвердил я. – Ты вчера пол-вечера рассказывала, как мечтаешь заняться конным спортом, и я пообещал в этом помочь. А я свое слово держу. Только прошу: дай мне несколько минут, что бы привести себя в порядок и попить кофе. Не убегай, пока я буду в душе, хорошо?

Когда я вернулся из ванной комнаты, она успела не только освоиться на кухне, но и сварить вполне приличный кофе.

– Извини… Мы вчера….

– Вчера мы провели хороший вечер, – на корню прервал я ее запоздалое раскаяние. – А то, что сегодня нам немного неловко, означает, что праздник удался, только и всего.

Она согласно улыбнулась.

– На тот случай, если ты, Оля, забыла, как меня зовут, то мое имя – Николай. Коля.

– Я… Я помню, – соврала она. – Коля и Оля – мы еще вчера смеялись…

– И, если ты тоже забыла, то я – директор небольшой, но весьма перспективной компании. Это я не хвастаюсь, а поясняю, что могу позволить себе экипировать тебя перед выездом на манеж.

– Зачем?

– Ты собираешься учиться верховой езде в вечернем платье, и на каблуках?

– Слушай… Ты не слишком торопишься?

– А ты, утром – одна, а вечером – другая?

– Нет, просто я… и вправду вчера… немного перестаралась с коктейлями…

– И в этом есть свои плюсы: мы можем познакомиться дважды. Вчера мы понравились друг другу на празднике, посмотрим, сумеем ли сделать это на ясную голову.

Она улыбнулась чуть откровенней. Первый лед был разбит. Физических и эмоциональных барьеров между нами уже не было, оставался такой «пустяк», как влюбить ее в себя до безумия. Для этого требовалось не только понять, что она за человек, но и что хочет, к чему стремиться, о чем мечтает. Задача не из легких. Мне вспомнилась старая шутка по этому поводу… К светиле психиатрии приходит человек и говорит: «Доктор, вы удивитесь, но я – самый великий человек в мире. Я могу раскрыть все тайны Вселенной за пару дней!» «Это замечательно! – говорит доктор, не переставая что-то писать. – Россия сэкономит миллиарды, мир шагнет далеко вперед, а ваши дети будут вами гордиться!». «Но из-за этого у меня возникли проблемы, – продолжает человек, – Мой хомяк не разговаривает со мной уже три дня. Мы поспорили с ним по поводу трактовки образа Алеши Карамазова в романе Достоевского, и он на меня обиделся» «Интеллектуальный зверек, – соглашается профессор. – Только чересчур категоричный. Попытайтесь давать ему больше религиозной литературы – она учит терпимости». «А еще меня постоянно преследуют маленькие, зеленые человечки! Они охотятся на меня, доктор!» «Обязательно носите в кармане колпачок от авторучки – это поможет. Не рискуйте, голубчик – зеленые человечки это опасно.» «А еще я уверен, что знаю и понимаю женщин!» Профессор, вздрагивая, роняет на стол очки, и с тревогой глядя на гостя: «Оп-паньки!» …

«Что хочет женщина»… М-да… Секрет в том, что она хочет все, и ничего – одновременно. Или же не знает, чего хочет, но не успокоится, пока не добьется этого. Но у меня был такой опыт, что я мог справиться даже с этой задачей….

Болтая и дурачась, мы дошли до оставленной у подъезда машины (джип «Рендж Ровер» – а как же иначе?). Я отвез ее в немыслимо дорогой магазин спортивной одежды, купил абонемент в конный клуб, расположенный в старинной, красивом парке (все, что связано со мной, должно быть красивым и запоминающимся), полутора часовая тренировка, затем ресторан, и, не давая опомниться – снова домой. Все знакомо, примитивно и отработано до автоматизма. Настораживала лишь та покорность, с которой она следовала за мной. Я не относил себя к числу глупцов, почивающих на лаврах легкой добычи. Эта обманчивая покорность настораживала больше, чем если б она вздумала изображать из себя недотрогу, тянуть из меня деньги, или проявлять инициативу, форсируя события.

В ее манере поведения чувствовалось что-то кошачье, загадочно – отрешенное. Так кошки, которых приносят в чужой дом, с любопытством осматривают его, устраиваются как можно удобнее, позволяя себя кормить, гладить и баловать, иногда даже ловят мышей, оберегая жилище, но какой глупец возьмется говорить об их привязанности к хозяину? Мне доводилось встречать подобный тип женщин. С ними чуточку труднее, но зато заранее известны правила поведения, по которым они играют. Как говорил кто-то из очень древних и слишком умных: «Любовь – это стремление к тому, что от нас убегает». Предположим, «любовь» – это совсем иное, но с данным типом женщин эта формула иногда действовала – кошки любят играть…

К концу этого дня я уже знал о ней больше, чем она о самой себе. Девица она была шустрая и прыгала по мужчинам, как обезьяна по веткам, но были в ней и несомненные достоинства. В конце концов, идеальная женщина это всего лишь незаконченное совершенство, которое каждый мужчина может допридумать себе сам. Я так считаю. И я уже видел, какой собираюсь ее создать. А пока… Кошки привязаны к дому? Значит я стану неотъемлемой частью этого дома. Она должна будет создать этот дом, полюбить его, чувствовать себя неуютно вне его стен, бояться его потерять…

…Утомленные, мы лежали на широкой постели, и ее голова покоилась на моей груди.

– У тебя было много женщин…

– Почему ты так решила?

– Потому что у меня было много мужчин… Тебя это не пугает?

Я безразлично пожал плечами и промолчал.

– И чем у тебя с ними все заканчивалось? – спросила она.

– Приятными воспоминаниями. Если мы случайно встречаемся, то улыбаемся друг другу. Я умею дружить с женщинами.

– Дружить? Значит, любви не было ни разу? Когда расстаются любя – всегда больно, словно тебя предали…

– Я не люблю загружать голову столь глобальными вопросами, – признался я. – Для этого есть Достоевский. Я просто живу. В мире есть плохое и хорошее. Я больше люблю хорошее. Могу предположить, что тебя когда-то предали, и с тех пор, ты так и носишь в себе эту обиду. Зачем? Выкинь и забудь. Иначе испортишь себе еще несколько лет.

– Не любишь серьезные отношения?

– Это всегда чувство ответственности, чувство собственности… а потом – скука.

– Но как же любовь?

– Это редкость. Зачем брать ее в расчет, когда живешь в повседневности?

– Ну а… старость?

– Что – «старость»?

– Оставаться в старости одному, без помощи, без поддержки, без семьи…

– Ты такой видишь цель создания семьи? Это – эгоизм, душа моя. Жениться для того, что бы кто-то ухаживал за тобой в старости? Лучше денег на это скопить.

– Ну, а продолжение рода? Дети…

– Животные инстинкты, – отмахнулся я. – Детей у меня… В общем, они есть. Но воспитывать лучше учеников – в этот процесс никакая «вторая половина» не влезает, а потому и результаты лучше. К тому же, «продолжить себя в потомстве» стремиться тот, кто боится смерти. А я смерти не боюсь. Я вообще не люблю условности. Мне больше нравиться дело. И – Игра. Во всем. В бизнесе, в жизни, в отношениях… Если б тебе предложить на выбор: жизнь, наполненную интереснейшим делом, или жизнь, наполненную любовью, но протекающую по кругу: «дом – работа – магазин – дом» – что бы ты выбрала?

– Не знаю… Ты как-то странно ставишь вопросы…

– Потому что ответ очевиден. Ты – женщина того редкого типа, которые тоже выбирают игру. Семейная жизнь, любовь… Вам всего этого мало. Правда, под старость, наигравшись, вы пытаетесь… Что ты делаешь?

Она нырнула под одеяло, и ее волосы защекотали мою грудь, живот… Я усмехнулся и забросил руки за голову, наслаждаясь наградой за лекцию об эгоизме. «Перевоспитывать» меня начнут позже, и это будет уже не так приятно. К тому же, я уже знал, по какой Дороге Сновидений я поведу ее в эту ночь. Дотянувшись до лежащей на прикроватном столике печки сигарет, щелкнул зажигалкой.

– Когда-то очень, очень давно, – сказал я, затягиваясь крепким, горьким дымом, – из бедной, маленькой и далекой страны, приехала в Россию такая же девочка, как ты. Тогда она была еще наивной, резвой, восторженной, и мечтающей о любви. Тогда она еще свято верила, что любовь в жизни дороже дела, знаний и дома. Она ехала в сказку, в детскую мечту – в искрящуюся снегом страну, где ждали ее приключения, принцы, Любовь… Да, та самая, из сказок и девичьих грез… Тогда она была еще очень похожа на тебя…

Сон второй Заслышав грузные, стремительные шаги князя, Екатерина отвернулась от окна, освещенного яркими всполохами фейерверков, и кивнула лакею:

– Прими, Петрович, у светлейшего, трость и шляпу.

Разнеженный на дворцовых харчах слуга, даже ахнул, едва не выронив небрежно брошенную ему треуголку.

– Это ж сколько, ты, друг любезный, на нее брильянтов понацепил? – удивленно вскинула тонкие брови императрица

– Один раз живем, – беспечно отмахнулся Потемкин. – А ты, матушка, почто в темноте сидишь?

– Тебя жду, – отшутилась Екатерина. – Как раньше… Помнишь еще?

Слуга принес канделябр, зажег свечи и удалился, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Светлейший хмыкнул, единственным глазом рассматривая сидевшую в огромном кресле императрицу. Екатерина здорово сдала за эти годы. Потемкин знал, как сильно болели у нее распухшие ноги – на его фабрике изготовляли, специально для императрицы, чулки воистину невероятных размеров. От сидячего образа жизни, стройная когда-то «принцесса Фике» превратилась в бесформенную, заплывшую жиром старуху. Лишь глаза – умные, добрые, пронзительные, напоминали о ней – той, далекой, былой…

– Что смотришь, светлейший? Совсем в слюнявую жабу превратилась? А ведь была… была… Потому и свет не хотела зажигать.

– Я, тебя, матушка, вроде как всего полчаса назад при яснейшей иллюминации видел, аль запамятовала? – усмехнулся князь. – Да и за те четыре месяца, что я в Петербурге, нагляделся…

– То – другое, – вздохнула императрица. – Ты – мужчина, тебе не понять… По тебе-то, бабы, поди, до сих пор сохнут?

– Ну их к бесу, надоели! – Потемкин бросил взгляд в окно: – Как тебе праздник, матушка?

– Хорош. Сколько же ты за него выложил?

– Чуть менее пяти мильёнов, – довольно прищурил единственный глаз Потемкин.

Екатерина ахнула:

– Сколько?! Ах, князь, князь… А я-то, бедная, не знаю, где денег на государственные нужды раздобыть.

– Ну, о бедности твоей я наслышан, – со странными нотками в голосе сказал Потемкин. – И о подарках скромных…

Екатерина виновато улыбнулась. Князь подошел ближе, почти в упор, разглядывая ее. Четвертый месяц гостил он в Петербурге, но так и не мог понять: играет с ним императрица, или и впрямь время настолько коснулось когда-то остроумнейшей и блистательнейшей женщины мира. Хитрая, упрямая, целеустремленная, неизменно добивающаяся своего, и вдруг… Вот это… Потемкин ехал в Петербург исполненный решимости свернуть шею необычайно наглому и подловатому щенку, слишком много власти взявшему возле стареющей императрицы, но такого не ожидал даже он…

– Что ты все вглядываешься в меня? – спросила Екатерина. – Не узнаешь?

– Не узнаю, – глухо признался он. – Что с тобой, Катя?

– Как что? Неужто, сам не видишь? Стара я стала. Ты – и то седой, а я ведь куда постарше твоего буду. На кого оставить все? Сын – дурак, и даже не скрывает этого. Внук мал еще… Растащат все… Меня ведь уже сейчас все вокруг обмануть норовят. Думают – не замечаю… Да ты садись, светлейший, в ногах правды нет.

Потемкин, словно завороженный, опустился в кресло напротив.

– Боюсь не успеть, – честно сказала Екатерина. – Многое сделано, но еще больше сделать предстоит. На полдороге оставить – все начинания загубить. Одна надежда – на Сашеньку… Да еще на тебя. Ты муж мой перед Богом, ты не предашь.

– Только это одному Богу и ведомо, – горько усмехнулся он.

– Почему же? Документы я сохранила, их Безбородко надежно стережет. Свидетели еще живы. Перекусихина, Чертков, да и племянник твой… При необходимости, доказательств хватит. Только лучше бы без этого обойтись. Мы с тобой это уже обсуждали… Хочу в завещании тебя опекуном и наставником Сашиным сделать. Сдюжишь?

– Ты себя раньше времени не хорони, ты еще меня переживешь, – мягко сказал он, но на душе немного полегчало: не разрушить Зубову его начинаний. – Эх ты, «тридцать три несчастья»…

Екатерина улыбнулась, не разжимая губ (стеснялась пустоты на месте передних зубов). «Тридцать три несчастья»… Да, когда-то именно так звал ее Орлов. Молодая, суматошная, любительница всего нового и необычного, она словно притягивала к себе всевозможные беды. То и дело несли юную принцессу кони, с завидной периодичностью горели и даже обрушивались дома, в которых она останавливалась на ночлег, рассыпались мосты, по которым она проезжала, а уж кареты ее и вовсе бились, как бокалы на хмельном пиру. Но… Бог миловал, и вспоминать о той поре теперь было даже как-то… забавно.

– Да, наделали мы в свое время дел, – кивнула она. – Есть что вспомнить. Другим и трех жизней не хватит.

– А могли бы жить, как люди…

– Не могли, – ласково возразила она. – Судьба такая, Гришенька.

– Да уж, судьба… Все не как у людей. Дети, как стыд, по углам запрятаны. Всю жизнь рядом, но не вместе…

– Вот так и знала, что ты лаяться приехал, – вздохнула она. – Сколько уж раз умоляла тебя, батенька, взыскай ты, Христа ради, способ, что б мы никогда не ссорились… Ни к чему все это… А ты знаешь, что твой дворец в Европе одним из лучших признали? Шедевр, говорят…

– Ты мне, матушка, зубы не заговаривай! Я тебе не Дидро.

– А что же ты услышать хочешь?

– Что мерзавец этот, коего ты с головы до пят золотом осыпала, хоть в дела мои лапами своими грязными лезть не будет! Воли он со своими братцами взял больно много! Тебе Орловых мало было?

– Светлейший! – выпрямилась в кресле императрица. – Я ведь и рассердиться могу! То, что тебе Безбородко в камзол плачется – не секрет. Он и от Мамонова слезами заливался, что ж мне теперь, у вас разрешения на свои симпатии спрашивать?

– А и надо бы! – рявкнул Потемкин, вскакивая с кресла. – Так как симпатии твои, почему-то завсегда с делами государственными переплетаются!

– Платоша – умный мальчик, – упрямо сказала Екатерина. – Это мой самый способный ученик. Ему бы знаний побольше… но это со временем придет.

Потемкин хотел ответить, но лишь вздохнул, и устало махнул рукой. К чести своей, Екатерина никогда не отзывалась дурно о своих фаворитах, награждая их какими-то несуществующими талантами и добродетелями. Но Зубов был опасен. Опасен, как и любой деятельный и завистливый дурак. Однако, объяснить это сейчас императрице было попросту невозможно.

– Ну, что ты, право слово, князь, – примирительным тоном сказала Екатерина. – Ни к чему все это… Я тебе говорила и сейчас повторю, что в моей жизни ты – единственный. Первый раз я не по своей воле замуж вышла. Чего хлебнуть довелось – про то тебе ведомо… Гришка… Тот не столько страсти другом был, сколько – скуке и страху. Да что я рассказываю? Сам все знаешь…

Да, Потемкин знал это, как никто другой…

Ей не везло… Как же ей не везло! С мужем, с любовником, с сыном, с восстаниями, войнами, эпидемиями, но… Были эти великие «но»! «Гром – камень», Фальконе, Эрмитаж, Крым, победы воинские, дипломатические, пьесы, флот, мировая слава России, верные друзья и сподвижники… Сыпавшиеся на нее с детства беды сделали ее характер добродушным, но упрямым. Свадьбу с Петром она поначалу восприняла, как благо и даже пыталась наладить семейный быт. Но каким же надо быть непроходимым глупцом и самодуром, что б довести до края даже привыкшую ко всевозможным бедам Екатерину?! Да что там говорить, если даже Панин – воспитатель Петра был составителем плана заговора, ибо он-то знал своего воспитанника, как никто другой. Семнадцать лет позора и унижений… Лучшие семнадцать лет жизни… От скуки она много читала, изучала русский язык, русские обычаи. И то, что сошлась с любимцем столичных забияк – офицеров – Гришкой Орловым, тоже следствие не любви, а одиночества. Но тут-то ее скука и закончилась. Раз и навсегда. Умерла Елизавета, правившая Россией двадцать лет мудро и милосердно. От одной только мысли, что недалекий самодур Петр взойдет на престол, началось в столице брожение. Но Екатерине в ту пору вряд ли было до высокой политики. Беременная от связи с Орловым, она неминуемо должна была закончить свою жизнь в монастыре, о чем не раз и не два, сообщал ей супруг в самых оскорбительных выражениях. Тайно родив сына, известного впоследствии как граф Бобринский, она поначалу лишь покорно согласилась участвовать в перевороте. Это были последние годы, когда она «всего лишь соглашалась». «Спасибо» Орловым – они раз и навсегда отучили ее всецело полагаться на кого-то, кроме себя самой. О том перевороте вспоминать не хочется. Лучше всего о нем сказал боготворимый Петром Третьим король Фридрих: «Петр позволил себя свергнуть, как ребенок, которого отпускают спать». Екатерину еще при жизни обвинили в убийстве мужа… Вряд ли. Ей выгоднее было держать живого Петра под арестом, чем после его смерти выходить за решительного и опасного Григория Орлова. Скорее, Алехан Орлов «позаботился» о свободном для брата троне. Но, в любом случае, как говорил по этому поводу Вольтер: «Это ее семейные дела и я в них не лезу». Григорий Орлов, как впрочем, и его братья, отличался исконно русским недостатком характера: в беде был велик, а в праздные дни – низок. Изменяя Екатерине направо и налево, не забывал при этом регулярно поколачивать свою венценосную любовницу – «дабы себя не забывала». Но время страшной эпидемии в Москве, проявил себя мужественно и рассудительно, за что ему – спасибо. После разрыва с Екатериной женился, и, кажется, даже, по любви. Повредившись умом, после смерти жены, был взят «на попечительство» Екатериной, которая стоически терпела его рядом с собой до самой смерти. Что еще можно сказать о Петре Третьем и Григории Орлове? Были… Были частью биографии императрицы. Другое дело Алексей Орлов, прозванный «Алеханом». О нем еще напишут горы книг и отснимут реки кинопленки. Личность! Все сплелось в нем: геройство и злодейство, гений и подлость. Один из сильнейших богатырей Европы, он до глубокой старости, на спор, бился с молодыми атлетами на кулаках, на пари останавливал за колесо мчащуюся карету, запряженную шестеркой лошадей, а уж про гнутые подковы или гвозди, пальцем вдавленные в дубовую стену и говорить нечего. Кавалерист, он возглавил наспех сколоченный из сырого леса флот, и на голову разгромил при Чесме сильнейший флот мира – турецкий. Отойдя от дел и поселившись в имении, показал себя выдающимся, инстинктивным генетиком, выводя столь необходимых для России «орловских рысаков» (бить животных запрещал, убежденный что воспитывать их надо только лаской, а на живодерню никогда не отправлял, давая дожить век в уходе), выводил уникальные породы гусей, собак, пчел, почтовых голубей… Умевший одинаково неистово и работать, и отдыхать, именно он завез на Русь первые цыганские хоры, введя их в моду раз и навсегда. Взошедший на престол после смерти Екатерины злопамятный истерик Павел, быстро припомнил заговорщикам убийство своего отца, заставив их всех участвовать в перезахоронении останков Петра. Шестидесятилетний Орлов не только возглавил траурную процессию, пешком одолевшую на лютом морозе многокилометровый путь, но и, исполняя приказ императора, не моргнув глазом, так «чмокнул» в лоб петровский череп, что гольштатские кости в гробу трусливо застучали… Не знавший ни страха, ни сомнения, он лишь раз впустил в свое сердце человеческие слабости любви, предательства… и раскаяния. Но даже эти «слабости» были у него настолько велики, что не один Шекспир будущего сломает перья, пытаясь отобразить хотя бы их оттенки. Дело было так. Одновременно с восстанием Пугачева, появилась в Европе очаровательная самозванка, одинаково мастерски разящая стрелами из глаз, и пулями из дамских пистолетов. Ни слова не говорящая по-русски, она объявила себя сестрой «императора Пугачева», и объезжала королей Европы с требованием о возврате ей «незаконно отнятого престола России». Чертовка была настолько хороша и обаятельна, что многие задумались о включении ее персоны в состав фигур на шахматной доске политики… Зная, что Орловы обижены потерей их влияния при дворе, интриганка послала Алехану требование в оказании ей помощи. Герой Чесмы, фигура европейского масштаба, флотоводец, имеющий под рукой нешуточную военную мощь и опыт дворцовых переворотов, Орлов по достоинству оценил нахальство незнакомки, о чем сообщил в Петербург. Екатерина, не замеченная ни потомками, ни современниками, в склонности к панике и преувеличениям, немедленно дала решительный приказ: самозванку задержать любой ценой, и доставить в Петербург для проведения дознания. Опытный интриган де Рибас провел предварительные переговоры, и встреча двух величайших авантюристов 18 века состоялась! Обладая геркулесовой силой и статью, Орлов носил на добродушном лице шрам поистине ужасающий. В пьяной драке его лицо было разрублено шпагой напополам (хирургу с трудом удалось приладить на место нос). Женщины восхищались его подвигами, но мертвели при виде его лица. И вдруг… Нет, конечно, он понимал, что ради такого «куша» как русский престол, она и Пугачева в «братья» запишет, и изуродованное лицо чесменского героя поцелуями покроет, но… вдруг?.. Вдруг?!. Нет. Не сложилось. Он все же выполнил приказ, оградив Россию от возможных бед: заманил на палубу русского фрегата, сдал на руки охране, и, запершись в каюте, пил яростно и люто до самого Петербурга. И только немногие знали, как ползал он в ногах у императрицы, вымаливая жизнь для той, чего настоящего и имени-то никогда не узнал. Кто-то утверждает, что мольбы его пропали втуне, и незнакомка умерла в бастионах Петропавловской крепости, так и не открыв своего настоящего имени, а потому похороненная под несуразной фамилией «княжна Тараканова». А кто-то (совсем не безосновательно!), доказывал, что жизнь для нее он вымолил, и авантюристка закончила дни своей долгой жизни в Ивановском монастыре под именем Досифеи. Как знать? С уверенностью можно сказать лишь то, что Орлов больше никогда не видел ни «Тараканову» ни «Досифею». Тогда он и сменил мундир полководца на неброский сюртук заводчика лошадей… Силен был человечище! И в добре, и во зле силен…