Текст книги "Записки военнопленного"

Автор книги: Дмитрий Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Кресты: 791 (part 4)

Ближе к концу мая Медведь переехал в двойную, т. е. состоящую из двух спаренных шестиместок камеру 780. По тюремным представлениям его новое жильё было роскошно просторным – почти двадцать пять квадратных метров! Естественно, аргументом для решения вопроса выступали деньги, которых Медведь никогда не жалел если появлялась возможность улучшить бытовые условия. О готовящемся переезде я узнал 9-го мая, когда по телевизору транслировали запись теракта на грозненском стадионе. – Уезжаю я сына, – говорил мне старый бандит, безучастно смотря, как вспышка направленного взрыва уносит жизнь чеченского князька. – Хочешь – поедем вместе, хочешь – оставайся. Договорится с опером выкупить хату, не вопрос, помогу. – Тогда я задумался. Жить с Медведем было, конечно, весьма неплохо. Доскональное знание коррупционных схем, обширные знакомства среди сотрудников СИЗО и среди заключённых, авторитет Медведя помогали с его помощью разбираться с любыми возникающими проблемами, налаживать беззаботную и комфортную жизнь. Вместе с тем Медведь последнее время заметно сдал. Навечно перечеркнувшее его будущее тюрьма довлела над ним, тогда как зрелость неумолимо переходила в угасание жизненных сил. Неимоверным напряжением воли он не давал себе расслабиться, и упасть духом, но за всей его показной бодростью и деловитостью всё чаще проступало нечто суетно-беспокойное – отчаянные душевные метания человека обречённого на двадцатилетнее тюремное заключение. Пытаясь освободиться от груза безрадостных мыслей и хоть как-то отвлечься, он бросался во все ему доступные грехи – запойно пил и даже начал употреблять наркотики. Накурившись гашиша или наевшись галлюциногенных грибов, Медведь безумствовал, забывая тюрьму, уголовное дело, да и само имя своё. Окутанный алкогольным угаром старый убийца и разбойник молодел на глазах, шутил и веселился, словно юноша, строил фантастические планы на освобождение – прожекты достойные эпохи первоначального накопления капиталов. Но эйфория опьянения неизбежно проходила, дым иллюзий развеивался, и Медведь грустнел, замыкался в себе, проявлял параноидально-недоверчивые озлобленные черты загнанного собачьей сворой дикого зверя. Человек с включённым механизмом самоуничтожения, он становился опасен – тайком ото всех начал принимать героин, по-видимому, стыдясь этого, и всё же не в силах остановится. Взвесив все за и против, я решил остаться в 791. Моему примеру последовал и Пётр.

Свободному человеку сложно понять как месяцы и годы можно провести, находясь в четырёх тюремных стенах. Человек рождается свободным и как бы ни были сложны и тяжелы индивидуальные обстоятельства его судьбы, свободная жизнь даёт каждому богатейший выбор радостей, наслаждений и удовольствий, увы, в большинстве недоступных несчастным заключённым. Режим изоляции ограничивает арестантов во всём, оставляя им ничтожное пространство и немногие быстро приедающиеся занятия. Длительное безделье навевает перерастающую в уныние скуку, служит причиной нервных расстройств и психических сдвигов. Интеллектуально неразвитые и бездеятельные люди, попадая в тюрьму, моментально деградируют, начинают вести растительное существование, основанное на удовлетворении двух-трёх инстинктов и пассивно-безразличном отношении к окружающим и к самим себе. Те же, чья воля не сломлена, стараются придерживаться, насколько это возможно, активного образа жизни тем, преодолевая отупляющее безделье и другие прочие невзгоды заключения. Оставшись вдвоём, без Медведя бывшего затейником всех развлечений, да и любых движений в камере 791, мы не спешили погрязнуть в ничегонеделании и постепенно создали новый кипучий микромир – среду обитания, отвечающую нашим разносторонним интересам и потребностям.

Так как Медведь забрал с собой телевизор нам нужно было определиться: покупать другой или совсем отказаться от телевидения. Религиозный Пётр по данному вопросу придерживался того мнения, что телевизор – это глаз Сатаны или смотрящее на нас дьявольское око, а моя позиция отличалась разве только формулировкой. Конечно, телеящик в тюрьме, впрочем, и на свободе тоже, помогает отвлекаться и убивать время с такой быстротой, что не замечаешь, как месяцы и времена года сменяют друг друга. А вот на душе и в памяти после его просмотра остаётся лишь какой-то неясный шум – несуразная плесень, оседающая на корке головного мозга – отравляющий сознание информационный мусор. Здесь и я, и Петя были едины во мнении и потому решили телевизор не заводить. Чтение кажется нам намного более полезным занятием и одним из наилучших в тюремных условиях средством получения информации.

Тюрьма, на первый взгляд, самое подходящее место для чтения книг. Избыток времени, и ограничение физической активности стимулирует активность интеллектуальную, а книги, как известно, развивают мыслительную деятельность, дают благодатную пищу воображению и уму. Правда, на деле, всё обстоит прямо наоборот. Приблизительно две трети арестантов книги вообще не читают, и мне немало встречалось таких, кто похвалялся, что прочитал в течение жизни не более одной-двух (вариация: пяти-десяти) книжек. Остальная часть иногда или регулярно читает всю ту достойную туалета макулатуру, что можно найти в тюремных камерах: отечественные детективы и любовные романчики карманного формата, фэнтези и сохранившиеся со времён СССР книги безликих советских писателей. Серьёзная современная и классическая литература почти не попадает сюда, ведь библиотека учреждения фактически не функционирует, а изредка получаемые с передачами книги покупаются родными арестантов исходя из господствующих обывательских пристрастий – те же любовные истории и детективы. Бывают и исключения, когда зэк, где-то находит действительно хорошее литературное произведение и спустя минуту после прочтения благополучно стирает из памяти воспоминание о нем, включая не только линию сюжета и имена только, что узнанных героев, но и само название прочитанной книги. – Об этом я говорю на основании личных наблюдений. – Такая закономерность обусловлена низкой развитостью подавляющего большинства заключённых: адекватное восприятие высокой литературы невозможно, если у человека отсутствует элементарный вкус и эстетическая культура, не говоря уже о интеллекте необходимом для понимания прочитанного.

Что же касается периодики, то она в тюрьме представлена толстыми глянцевыми журналами типа «XXL», «Maxim», «Men's Health» и т. д. встречающимися практически повсюду. Это прекрасно иллюстрированные и живо написанные развлекательные издания не так уж глупы и бессодержательны, как может подумать какой-нибудь воинствующий поборник нравственности, – я внимательно прочитал не одну сотню глянцевых журналов и знаю о чём говорю. Только журналы эти, давно заметил я, арестанты не столько читают, сколько листают, обращая повышенное внимание на фотографии обнажённых девушек и статьи, посвящённые вопросам сексуальных отношений.

Есть, конечно, среди заключённых и высокообразованные люди, образно говоря, тюремная интеллигенция. Например, я и Петя. Мы читаем, в том числе и специальную литературу: Петя – юридическую, а я – книги по психологии, социологии и пиару; а также большое количество художественных книг. Мы часто получаем их в передачах (по две-четыре штуки за раз) и у нас собирается небольшая библиотечка, по которой, однако, не стоит судить о наших истинных пристрастиях. По большей мере это относится ко мне. К примеру, один помешанный на контркультуре приятель снабжает меня сочинениями модернистских писателей, их я читаю с любопытством, тем не менее, далёким от одобрения. Это произведения Ирвина Уэлша, Уильяма Берроуза, Энтони Бёрджесса и им подобных литературных безумцем и оригиналов. Вместе со сборником публицистических работ Хантера С. Томпсона, «Тропиком Рака» Генри Миллера, некоторыми книгами Филиппа Дика (весьма неплохими!) и полной библиографией Виктора Пелевина, я, наверное, довольно странно выгляжу в глазах Пети мало знакомого с литературой таких направлений.

Полагаю, оно и к лучшему, что мало знаком. Я думаю, что Закат Европы много откровенней дегенеративных художников иллюстрирует многократно экранизированные рассказы того же И. Уэлша, также как моральное состояние значительной части российской молодёжи выражают книги Баяна Ширянова. Слава богу, мой интерес к литературе носит профессиональный характер, и я могу читать, что угодно без риска деформировать личность. Я люблю лишь «Сумасшедшее семя» Э. Бёрджесса написанное в моём любимом жанре антиутопии и обожаю Пелевина, на мой взгляд, современного русского писателя № 1. Говоря о нынешней русской литературе, я выделяю только троих – самых лучших и одновременно единственных писателей: Виктора Пелевина, Сергея Лукьяненко и Бориса Акунина. Других я просто не знаю. И в камере 791, ещё при Медведе, сложилась ситуация, когда мои литературные пристрастия забавным образом воплотились во вкусах сокамерников. Так вообще-то мало читающий (но читающий запоем при попадании в карцер) Медведь, сильно уважает Акунина, к Пете из его домашнего собрания постоянно заходят книги Лукьяненко, а я коллекционирую Пелевина, собрав всё на сегодня написанное им. Помимо Лукьяненко, Петя читает всякую ересь – Исаака Бабеля, Умберто Эко и Апулея. Ни то, ни другое, ни третье пока не поддаётся моему пониманию и удручённый невозможностью достать больше хороших книг – например, произведений Чехова, Киплинга или Набокова… или хотя бы Хемингуэя, я довольствуюсь тем, что есть и десятки раз перечитываю «Здравствуй, грусть» Франсуазы Саган и Джорджа Оруэлла…

Важный источник получения актуальной информации – газеты. Петя получает целые пачки центральных газет, куда более объективней отражающих ход исторического процесса, чем телевизионные новости. В самом деле, телевидение теперь контролируется не менее жестко, чем в советское время и многие события проходят мимо него; либо, пропускаясь сквозь корректирующую призму политических установок, так видоизменяются, что становятся неузнаваемы. Вдобавок, состоящие из быстро сменяемых картинок теленовости идут бегущей строкой, визуальным потоком, не дающим человеку задействовать собственный разум, тогда как печатные информационные материалы можно читать не торопясь, делая паузы и перечитывая интересные места, без спешки и лишних эмоций анализируя и усваивая информацию. Помимо официальной прессы я получаю и оппозиционную – независимое печатное слово позволяющее посмотреть на ситуацию с других, нежели правящий класс идейных позиций.

У нас нет телевизора, но есть радиоприёмник – небольшое устройство, бескрайне раздвигающее тесные границы нашего камерного мирка. Из музыкальных радиостанций консервативный Пётр предпочитает «Ретро-ФМ» и «Мелодию», а я – передающее классику радио «Орфей» и «Рекорд» – форпост современной танцевальной культуры в радио-эфире. Меня очаровывает музыка Рахманинова, Бетховена, Моцарта, Гайдна…, а динамичные электронные композиции поднимают настроение и бодрят. Услышать так называемый «русский шансон» в камере 791 нельзя – это сомнительное удовольствие мы оставляем мелким уголовным элементам их других камер. В отличие от большинства тюремных обитателей, музыкальные каналы нас не слишком то и привлекают по сравнению с каналами информационными. Днём наш радиоприемник всегда настроен на либерально-демократическую волну «Эхо Москвы» – голос Венедиктова, Альбац, Политковской, Латыниной, Проханова, Доренко и многих других замечательных журналистов вне зависимости от их политических ориентаций создающих по-настоящему качественный информационный продукт. А ближе к вечеру я расширяю географию приёма, настраиваясь на радио «Свобода», программу легендарного Севы Новгородцева на ВВС или ловлю американские, канадские, польские, словацкие, китайские русскоязычные радиостанции. Ежевечернее я слушаю также и религиозные передачи – выходящие под эгидой Московской патриархии радио «Радонеж» и «Православное радио Петербурга». Они заметно политизированы, что неудивительно, ведь замалчиваемые политиканами проблемы вымирания и духовно-нравственного обнищания русских, искренне верующих православных не могут оставить равнодушными. Ну а ночью в камере 791 неизменно раздаются позывные радиогазеты «Слово» – питерской оппозиционной радиостанции возглавляемой членом КПРФ Александром Суворовым. «Православный Час» на радио «Слово» проводят сторонники движения «За право жить без ИНН и цифровых кодов». Перемежая речь цитатами из «Откровения Иоанна Богослова», молитвами и именами святых, православный писатель и доктор богословия Валерий Павлович Филимонов говорит об угрозе возникновения в России электронного концлагеря, о том, что предтечи Антихриста водрузили над Кремлём знамя врага рода человеческого и что одна слезинка убитой зимой таджикской девочки для них важнее десятков тысяч замученных иудо-демократией русских детей.

Разумеемся, мы много общаемся, разговариваем между собой на самые различные темы. Однажды Пётр предложил провести поэтический вечер и под сводами Крестов прозвучали стихи, быть может, никогда ранее и не звучавшие в этих стенах. Читали стихотворения известные нам наизусть: Петр – пушкинского «Евгения Онегина», я – мои любимые стихи Владимира Маяковского, Валерия Брюсова, Роберта Бернса и Фридриха Ницше.

Неожиданно, Пётр увлёкся спортивными упражнениями. Несмотря на высокий рост и массивное телосложение, состояние его мускулатуры оставляет желать лучшего, очевидно, вследствие того не требовавшего физических усилий сидячего образа жизни, что он вёл до ареста. Теперь он усердно отжимается, подтягивается, используя в качестве брусьев края трёхэтажных металлических нар, бегает по дворику на прогулке и меняется на глазах, обретая бодрость духа и хорошую физическую форму. Сознавая пользу спорта, я тоже понемногу отжимаюсь и приседаю, даю мозгу отдых, а мышцам – напряжение. Я признаюсь, не особо спортивен, но занятия спортом приветствую, потому что они повышают внутреннюю дисциплину и не дают утонуть в дурмане расслабленного отупления угрожающего всем заключённым.

Хотя каждый месяц энная сумма поступает от нас в карман оперативника Стебенева, отчего камеру не заполняют людьми до отказа, у нас появляются новые сокамерники. Первым «заезжает» Игорь – двадцатилетний юноша уже пять лет как поглощённый уголовно-исполнительной системой. Пятнадцатилетним, его арестовали за драку, произошедшую после школьной дискотеки. Подвыпивший по случаю окончания учебного года подросток не просто подрался, а ещё и размахивал при этом ножом, что было признано хулиганством в применением оружия (ст. 213, ч. 2 УК РФ) и вызвало назначение трёхлетнего срока лишения свободы с отбыванием наказания в воспитательной колонии (т. е. в зоне для несовершеннолетним). В колпинской колонии, куда отправили Игоря, по его рассказам царили жестокие нравы и более физически развитые подростки из числа местных «активистов» и «блатных» не упускали случая, чтобы поиздеваться над слабыми и бесправными солагерниками. Из его слов у меня сложилось впечатление, что «малолетка» – это юдоль боли, насилия и жестокости, где изощрённые издевательства и непрерывные избиения составляют суть взаимоотношений заключённых детей. Иногда там происходят и маленькие восстания, когда исстрадавшиеся мальчишки выступают против самых ненавистных своих мучителей и неистовое возмездие настигает последних с большим ущербом для их здоровья и даже жизни. За участие в подобной карательной акции Игорь получил дополнительный срок. Толпа малолеток напала на отличавшегося жестокостью и несправедливыми придирками бригадира и нанесла ему тяжкие телесные повреждения, после чего он стал инвалидом. Орудовавшего арматуриной Игоря признали зачинщиком избиения и добавили к его сроку ещё пять лет.

Грустно было смотреть на этого выросшего в заключении юношу ещё не знающего девушки, зато хорошо знакомого с правилами цинизма, ограничениями жизненного пространства, однополым сексом, чувствами физической боли и унижения. В сущности, он не был совсем плох, хоть и был необразован. Его не до конца исковерканная бесчеловечной пенитенциарной системой натура ещё несла в себе светлые частицы доверчивости и добра, тягу к получению знаний, любовь к родителям. Человека не самых худших моральных качеств преследовала злая судьба – могущественный рок, принёсший его юность в жертву государственному Молоху. Потенциал личностного роста Игоря был, конечно, почти растрачен.

Следующим в 791 заехал Саша – здоровый двадцатипятилетний парень, осуждённый за «мошенничество», т. е. завладение чужими деньгами обманным путём. На свободе у него есть жена и ребёнок, однако он не выглядит слишком расстроенным: шутник и балагур Саша обладает богатым тюремным опытом и в заключение чувствует себя как дома. Хороший сокамерник и рубаха-парень, он обычно весёл и приветлив, находчив, раскован, жизнелюбив. Саша знает десятки смешных приколов и анекдотов, даёт разумные советы по поводу наших спортивных упражнений, обучает меня и Петю паре хитроумных борцовских приёмов, учит меня незаменимому, если нужно что-то сказать так чтобы никто не понял, языку глухонемых, и легко вливается в наш миниатюрный коллектив. Исходя из его обтекаемо-неопределённых рассказов о себе можно судить, о том, что Сашино прошлое глубоко связано с криминальным миром. Он занимался уличным «лохотроном» (распространённая разновидность мошенничества) и другими тёмными делами, вызвавшими два покушения на убийство. Один раз он «поймал» выстрел из дробовика разворотивший ему правый бок и лопатку, другой – получил множество мелких ранений лица и груди после подрыва заминированной двери квартиры. Познакомиться с Сашей подробней и ближе его узнать мы не успеваем ввиду скорого расставания спровоцированного крайне неприятным происшествием.

В тот день Саша получил передачу, долго что-то искал среди продуктов и ничего не найдя казался недовольным. Через полчаса, топоча ногами по деревянным доскам галереи, прибежал запыхавшийся Медведь и засунул голову в открытую кормушку. На его лице застыло укоризненно-суровое выражение.

– Что же вы, молодёжь, подставляете старого? – строго спросил, вызывая моё недоумение. – Из-за вашего наркотрафика и ко мне появляются вопросы. Я за вас перед опером ручался, а вы что устроили? Наркопритон? Сейчас Зинка придёт – хлопот не оберёшься!

Оказывается, в Сашиной передаче сотрудники нашли десять грамм героина (считается крупная партия) и, учитывая количество, заподозрили, что порошок предназначался для дальнейшей продажи в розницу зэкам. Для разбора к нам направлялись оперативник и Крестовский дознаватель – Зинка. Вульгарно-истеричный Зинкин голос уже раздавался на корпусе.

Доказывая и обосновывая мою непричастность к получению Александром героина, я пережил несколько очень сложных минут. Ведь мне грозила новая прожарка, на сей раз по подозрению в организации наркотрафика. В конечном счёте ситуация разрешилась сравнительно легко: я избежал негативных последствий, уголовное дело по факту передачи наркотика решили не возбуждать, героин реализовали по оперативным каналом (т. е. продали через подконтрольных оперативнику «барыг»), а Сашу отправили на «разработку» к тамбовским бандитам – спортсменам Роме и Володьке. Их, как я понял, не столько интересовал наркотический сегмент теневого тюремного рынка (они по этому направлению не «работали»), сколько прельщала перспектива солидно «нагреться» «взяв за яйца» предположительно наркодилера торгующего без прикрытия администрации СИЗО. Больше мы Сашу не видели.

В июне 2004 года в Петербурге произошло громкое убийство тесно связанное с делом «Шульц-88». В своей квартире был застрелен Николай Гиренко – подвизавшийся на ниве антифашизма учёный – этнограф, эксперт городской прокуратуры по делам о распространении национальной, расовой и религиозной вражды. Гиренко вынес экспертные заключения лёгшие в основу обвинительных приговоров по десяткам уголовных дел в отношении русских националистов. Экспертиза печатных изданий «Шульц-88» была его последней работой и поэтому средства массовой информации сразу же заговорили о причастности к совершению преступлений моих оставшихся на свободе единомышленников. Выдвигалась версия, что убийство учёного является местью за мой арест. (Спустя два года обвинение в убийстве Гиренко будет предъявлено членам боевой террористической организации созданной бывшими участниками Ш-88 Алексеем Воеводиным и Дмитрием Боровиковым).

Я пока ещё ни о чём не подозревал, когда к камере подошли неразлучные друзья-бандиты Рома и Володя. Они уже обо всём знали из теленовостей.

– Шульц! Шульц! – весело смеясь, закричал Володя. – Ты зачем учёного заказал?

– Какого учёного? – сначала не понял я.

– Учёного по скинхэдам! Этнографа! – продолжал радоваться Володя, словно случилось нечто очень для него хорошее. – Сегодня застрелили учёного и по всем каналам говорят, что ты его заказал!

– Правильно сделали, что прикончили ублюдка! – вставит Рома, зауважавший скинов после моей книги «Бритоголовые. Русь пробуждается!» – Так держать, бритоголовые!

Наскоро отделавшись от веселящихся бандитов, я привёл мысли в порядок. Сказать, что я почувствовал глубокое удовлетворение, значит ничего не сказать. Судьи, прокуроры, следователи, оперативники – к ним я относился по-разному, иногда приняв их точку зрения, смягчался, был эмоционально равнодушен. Гиренко же я считал существом, не имеющим оправданий. Попробую объяснить, почему личность эксперта горпрокуратуры стабильно вызывала моё категорическое неприятие.

Привлечение обладающих специальными познаниями экспертов – стандартная процедура уголовного судопроизводства. Участие эксперта необходимо, если для установления и разъяснения обстоятельств дела требуется консультация узкоквалифицированного специалиста. Формально, судья, являясь независимым процессуальным лицом, при вынесении приговора не обязан учитывать данные экспертных заключений – реально, он не может не делать этого, так как сам не обладает специальными познаниями (кроме юридических) и, вынося приговор должен на чём-то основываться. Могут проводиться самые различные экспертизы – медицинские, психиатрические, баллистические, генетические и др.; в моём случае была назначена редкая социально-психологическая экспертиза. Привлекаемые эксперты, как правило, – штатные сотрудники следственных органов. Иногда, в основном по ходатайствам стороны защиты, привлекаются независимые эксперты, работающие в гражданских учреждениях. В любом случае эксперт должен отвечать элементарным требованиям – быть компетентным в соответствующей области знаний и не иметь личного интереса к исходу судебного разбирательства. Его компетентность подтверждается наличием высшего образования, стажем работы по специальности, справкой ВАК о присвоении учёной степени и научными трудами в соответствующей области знаний. Условия действительно элементарные: личная заинтересованность эксперта в деле ставить под сомнение его объективность, а назначение экспертом человека, не имеющего необходимых специальных познаний, было бы нонсенсом. Тем не менее, проведение социально-психологической экспертизы печатных изданий «Шульц-88» было поручено Николаю Гиренко никак не отвечающему данным требованиям. Кем же был Николай Гиренко?

Коллега по работе, идейный соратник и друг застреленной шестью годами ранее депутата Государственной Думы Галины Старовойтовой, Гиренко был активным деятелем демократического движения. Со Старовойтовой его связывали давние отношения: совместная работа в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого, участие в «Демократической России», многолетняя дружеская связь. С конца 80-х годов Гиренко занимался общественно-политической деятельностью: был депутатом Ленсовета, участвовал в издании антифашистского журнала «Барьер», создал петербургскую Группу учёных по правам национальных меньшинств и др. Он был убеждённым демократом и антифашистом, имел непосредственное отношение к политическим движениям, против которых были направлены печатные издания «Шульц-88» и хотя бы по этой причине не мог быть беспристрастен.

То, что разные люди придерживаются различных убеждений – для меня не секрет, и я верю, что уважительно относится к человеку противоположных идейных воззрений – вполне достижимо для цивилизованных людей. Разделять и выражать политические убеждения, иметь личное мнение по любому вопросу и заявлять его в законодательно дозволенной форме – гражданское право каждого. Политическая борьба путём публикаций, выступлений, манифестаций, выборов… – законна и не подлежит осуждению. Также допустимо использование в качестве средства политической борьбы и обращение в милицию, суд или прокуратуру, – в том случае если заявитель уверен, что имеет место быть нарушение закона. Но приписывание идеологическим оппонентам преступных намерений осуществляемое экспертом обязанным соблюдать политический нейтралитет – низкий аморальный поступок. Для достижения целей продиктованных собственными политическими убеждениями Гиренко собственноручно добивался возбуждения уголовных дел против националистически настроенных граждан, а, после, используя положение эксперта горпрокуратуры, которого добился продолжительным сотрудничеством с правоохранительными органами, давал экспертные заключения об их виновности. При этом научная добросовестность экспертиз Гиренко не раз подвергалась сомнению независимых экспертов и при их участии удавалось добиться оправдательных приговоров. И всё же десятки инакомыслящих были осуждены по его наветам.

Чтобы понять значение диффамационной деятельности Гиренко нужно разбираться в специфике дел о возбуждении вражды. Составом преступления здесь служит распространение текста или публичное выступление, если доказано, что они направлены на возбуждение ненависти и вражды. А главным доказательством преступной направленности является экспертное заключение. Грань между, с одной стороны, разрешённой законом критикой, допустим, положения в сфере межнациональных отношений или просто констатацией сложившейся ситуации, с другой – тонка и от заключения эксперта, по сути, зависит исход всего судебного процесса. По политическим мотивам предубеждённый к обвиняемым Гиренко всегда выносил экспертные заключения, подтверждающие их виновность, был заинтересован в обвинительных приговорах. Цели установления истины подменялись в его работе идеологическим диктатом.

Поразительно, но эксперт городской прокуратуры Санкт-Петербурга по делам о возбуждении национальной, расовой и религиозной розни не был компетентен в области социальной психологии! А значит, проводить социально-психологические экспертизы он право не имел. По образованию он был филологом-востоковедом, работал в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого проще называемом Кунсткамерой, а кандидатскую диссертацию защитил по этнографии африканских племён. Социально-психологического образования, опыта работы социальным психологом, учёной степени и научных работ по социальной психологии у него не было.

Экспертное заключение Гиренко по текстам печатных изданий «Шульц-88» убедительно подтверждает вышесказанное. Написанные наукообразным стилем исторические, культурологические, философские рассуждения не имеют ничего общего с социально-психологическим анализом и никак не разъясняют поставленные следователем вопросы. На неискушённого человека экспертиза Гиренко, конечно, способна произвести впечатление серьёзного исследования, однако социальный психолог скажет, что в его работе социально-психологическая проблематика отсутствует. Что есть, так это жгучая ненависть к малейшим проявлениям национального чувства, по представлениям Гиренко всегда преступного. Потому и не принимали во внимание его экспертизы честные судьи, потому он и являлся экспертом горпрокуратуры…

Можно ли оправдать убийство, если оно совершено для устранения игнорируемой или поощряемой государством дискриминации? Пусть на этот вопрос каждый ответит по своей совести.