Текст книги "Записки военнопленного"

Автор книги: Дмитрий Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Судебные заседания 1, 2 и 3 апреля 2004 года

Две недели промчались со скоростью экспресса. Наступило первое апреля, и ранним утром я вновь стоял посреди подвального коридора с круглыми сводами.

Стебенёв всё-таки совершил небольшую провокацию: на моей личной карточке появилась широкая красная полоса – знак профилактического контроля. Стало ясно, что оперативник подразумевал, говоря о «моём» нежелании жить – он оформил меня как склонного к суициду, хотя я и не давал для этого оснований. Ухудшения тюремного режима данная отметка не несла, зато иногда сильно осложняла условия конвоирования, с чем я и столкнулся первого апреля.

Назвав мою фамилию, сотрудник комендатуры не указал как прежде номер собачника, куда я должен проследовать, а сказал пока подождать. Распределив судейских зэка по камерам, он открыл громоздящийся посреди коридора одиночный стакан, и предварительно сцепив запястья наручниками, закрыл меня в нём.

Снаружи стакан выглядел имеющей форму холодильника бетонной глыбой чуть выше роста человека, длинной полтора-два и шириной один метр. Внутри имелось грубое сиденье; и больше ничего. Внешний мир существовал за глухой металлической дверью. Свет не работал. По жестокой прихоти оперативника мне предстояло провести шесть часов заточённым в кромешной темноте бетонного мешка и думаю, будь я на деле склонен к самоубийству – могло случиться непоправимое; наручники не стали бы помехой.

Окружающая темнота поглотила мироздание; вселенная за пределами стакана развеялась дымом, растаяла иллюзорной выдумкой разыгравшегося воображения. Меня мучили затекающие мышцы, объятья пронзительного холода и мысли под влиянием ирреальной обстановки неуклонно принимающие фантастическое направление. Как будто я умер и нахожусь в неописанных Данте Алигьери областях ада, где повелитель мёртвых распростёр над грешными душами чёрные крылья вечного страдания. С шокирующей правдоподобностью я представлял себя заживо замурованным католической инквизицией еретиком и проклинал коварных палачей Минюста. Подражая святым отцам-инквизиторам, они снабдили стакан вентиляционной отдушиной, чтобы я не задохнулся раньше времени от недостатка воздуха и до конца познал уготованную боль. Застенки НКВД, ужасы американских военных тюрем, «1984» – любые сравнения были здесь уместны.

Открытый по приезду конвоя спустя пять часов я на мгновения почувствовал себя освобождённым из чеченского зиндана российским солдатом. Разыгралась немая сцена: сотрудник СИЗО снял с меня наручники, а конвоир сразу же надел другие. Меня повели к машине.

Транспортировка в наручниках имела три отрицательных момента. Во-первых, я не смог самостоятельно залезть в грузовик. Пол автозака находился на уровне моей груди и, поставив ногу на железную подножку, я подпрыгнул, рванувшись вперёд – увы, неудачно; падение предотвратили подхватившие и закинувшие меня вовнутрь конвоиры. Во-вторых, со скованными за спиной руками я уже не мог по ходу движения держаться за прутья решётки или опираться о стену, и, мотаясь по всему отсеку, я чуть было не разбил голову, подпрыгивая от резких манёвров лихача водителя. И, наконец, сильно отекали и болели сжатые тяжелыми браслетами руки.

Вопреки ожиданиям в суде меня не стали расковывать, а лишь застегнули наручники спереди. Из разговоров конвоиров я понял, что сегодня приняты особые меры безопасности. Громкий процесс над «Шульц-88» всколыхнул размеренное бытиё районного суда, привлекая толпы журналистов, сотрудников спецслужб, сочувствующих и просто любопытствующих граждан. Провокация Стебенёва нашла хорошую почву: охрана опасалась, что в знак протеста я перережу себе горло прямо в зале суда! Я мысленно представил это и улыбнулся. (Спустя шесть лет попытку перерезать себе горло в суде совершит бывший участник Ш-88 Алексей Воеводин).

После получаса относительного отдыха сопровождаемый целым отрядом вооружённых конвоиров и судебных приставов я отправился на заседание. Агрессивные репортёры на этот раз атаковали меня сразу же за дверью конвойного помещения. Съёмочная группа пряталась под лестницей, и только мы вышли, выскочила как чёртик из шкатулки, ловя меня прицелом телекамеры. Дальше было хуже – от непрерывных фотовспышек и громкого гомона я даже растерялся, а визуальная картинка покрылась рябью помех.

Зал судебных заседаний нисколько не изменился за прошедшие полмесяца. Шумная стайка адвокатов весёло о чём-то галдела; импозантный Адалашвили рассказывал нечто анекдотическое и имел успех. Подсудимые, находящиеся под подпиской о невыезде сидели лицом к судейской кафедре на выстроенных шеренгой стульях и выглядели спокойными. Краснолицый прокурор Бундин пыхтел и надувал щёки, читая документы; видимо готовился к допросам подсудимых и свидетелей. Очаровательная Кузнецова была по-прежнему неотразима. На лицах зрителей читался полный спектр эмоциональных состояний и чувств – от страха и подавленности до отрешённости и возбуждения. Георгий Бойко видел крайним слева. Его лицо хранило выражение глубокого удовлетворения. Он три года работал для того, чтобы этот суд состоялся.

– Встать! Суд идёт! – возвестила секретарь и вошла Жданова. На её щеках алел румянец.

Следуя процедуре, Жданова проверила явку подсудимых, свидетелей и адвокатов; убедившись, что все участники процесса на местах объявила о начале судебного заседания; известила о выделении дела в отношении Дмитрий Баталова в отдельное судопроизводство и дала слово стороне обвинения.

Встал толстощёкий как земляная жаба прокурор Бундин и начал зачитывать многостраничный текст обвинительного заключения – монотонное произведение канцелярского жанра. Американский писатель Фолкнер любивший сочинять предложения по триста и более слов мог бы позавидовать создателю этого «шедевра». Бесконечное перечисление злодеяний «Шульц-88» соперничало с таковым на Нюрнбергском процессе, и когда спустя сорок минут гособвинитель закончил собравшиеся казались оглушёнными. Эффект достигался массированным выбросом бездоказательных утверждений густо приправленных многократно повторяемыми описаниями экзекуции Гаспаряна. Слушая прокурора можно было предположить о летальном исходе нападения, – так были сгущены краски, но медицинская экспертиза, зафиксировавшая мелкие ссадины опровергала напрашивающееся умозаключение. Помимо инцидента на «Пушкинской», прокурор поведал о сотнях организованных мною расправах над инородцами – более чем претенциозное утверждение. Ведь кроме драки на «Пушкинской» другие насильственные акции «Шульц-88» на суде не рассматривались и по уголовному делу не вменялись. Поэтому прокурорское словоблудие воспринималось попыткой замаскировать политический характер процесса, придав ему вид справедливого возмездия убийцам-скинхэдам.

По окончании выступления Бундина судья задала вопрос о признании вины. Полностью признал себя виновным Мадюдин, категорически отверг обвинение Вострокнутов, а остальные ребята признали вину частично. Они согласились с избиением Гаспаряна, но отрицали участие в экстремистском сообществе. Мне же при выборе из двух вариантов ответа – «да» или «нет», ничего не оставалось, как выбрать третий. – Я отказываюсь выражать своё мнение по поводу предъявленного обвинения, – произнёс я, вызвав непонимание судьи. Мной руководило стремление выйти за рамки навязанных правил, оставаясь на позициях наблюдателя. Я не собирался ни публично раскаиваться, ни отпираться, решил по большей мере молчать, обращаясь к суду только в связи с нарушением прав и законов. Моей задачей было показать, что судебный театр основан на беззаконии и на полицейской силе государства растоптавшей человеческое достоинство, справедливость и свободу.

Открылось судебное следствие, начинаемое обыкновенно допросом подсудимых. Прокурор спрашивал, подтверждает ли подсудимый показания данные следователю, а после задавал дополнительные вопросы. Если допрашиваемый не признавал прошлые показания, – а такое случалось, – Бундин руководствуясь УПК, всё равно настаивал на их оглашении и протоколы допросов зачитывались и принимались к сведению суда вне зависимости от того, подтверждает их допрашиваемый или нет. С первых произнесённых слов Бундин показал себя виртуозом допроса: без видимого напряжения он извергал десятки чётко сформулированных вопросов детально раскрывающих интересующие обвинения обстоятельства; стиль прокурорского допроса отличался тщательной основательностью призванной обнажить все аспекты, связанные с делом и исключить играющие на руку защите недосказанности. С невольным удовольствием я наблюдал за тем, как ни на минуту не теряя атакующего напора, гособвинитель ведёт психологические словесные поединки с допрашиваемыми, играючи загоняет их в угол, лишает эмоционального равновесия. Корректный, говорящий с лёгким налётом интеллигентности Бундин умел особой постановкой вопроса резко смутить человека, привести в замешательство и, укрепляя успех довести до настоящей паники. Лучше с ним не связываться, – решил я.

Неторопливое действо судебного следствия протекало с целеустремлённой необратимостью. Прокурор уверенно и непринуждённо дирижировал представлением, и по мановению его руки вставали и говорили люди, и каждое записанное секретарём процесса слово становилось достоянием истории. Плелась паутина слов, мягко щёлкали клавиши компьютера, и было странно вот так вот сидеть на скамье подсудимых и слушать бесхитростные рассказы, как будто подводящие итоги трёхлетней деятельности «Шульц-88». Вызываемые прокурором тени прошлого одна за другой появлялись из небытия и колонками текста ложились на стенограмму протокола.

От дачи показаний я отказался, и всё же допрашивая подсудимых, а позже – свидетелей, Бундин не забывал каждый раз меня спрашивать, подтверждаю ли я их слова. Это изрядно нервировало – я был вынужден постоянно вставать, повторяя набившую оскомину фразу: «Я отказываюсь отвечать на вопрос».

В общем и целом результаты допроса подсудимых произвели на меня благоприятное впечатление. Дотошность Бундина послужила хорошую службу: сам того не желая, он разрушал стройную версию обвинения, вскрывая многие противоречия между запротоколированными показаниями и реальным положение дел. Широко разрекламированные средствами массовой информации Шульцы на поверку оказались обычными подростками, ничем не хуже своих сверстников. Ореол отъявленных негодяев им не подходил, приклеенные пропагандой ярлыки бесчеловечных преступников отпадали. Виновность подсудимых не вызывала сомнений, однако тяжесть вины уменьшалась на глазах, обвинение теряло значительность. Преувеличенно негативный образ Ш-88 со страниц газет и протоколов развеивался на судебном заседании.

Незаметно пробежали три часа. Перед допросом свидетелей милосердная Жданова обратила внимание на мои до сих пор скованные опухшие руки и попросила конвоиров снять наручники. Конвоиры отказались, сказав, что не имеют права меня расковывать, но после получасового перерыва расстегнули стальные браслеты.

Единственным на сегодня допрошенным свидетелем стал Георгий Бойко. Это был его звёздный час. Безвестный опер три года назад принявший миссию по уничтожению «питерской скин-группировки № 1» пожинал плоды рук своих. Бритоголовые сидели на скамье подсудимых, а Бойко, светясь лучами славы, предавался приятным воспоминаниям о проделанной работе. И судье, и обвинению, и защите, и лично мне, и всем собравшимся было интересно его слушать; живая речь оперативника воспринималась куда проще неудобоваримых формул обвинительного заключения.

– Допрашивается свидетель Бойко Георгий Владимирович, 1974 года рождения, работающий старшим оперуполномоченным в 18 отделении УБОП. Свидетелю разъяснена ст.56 УПК РФ, а также свидетель предупреждён об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний, в соответствии со ст. ст.307 и 308 УПК РФ, о чём взята расписка, которая приобщена к делу.

Бундин: Весной 2003 года, где вы работали?

Бойко: старшим оперативником 18 отдела УБОП.

Бундин: Что входило в ваши служебные обязанности?

Бойко: Выявление экстремистских организаций.

Бундин: Что вам известно о группировке «Шульц-88»?

Бойко: Впервые с этой группировкой я столкнулся в 2001 году. Поступила оперативная информация, что существует такая организация. Я начал проводить оперативно-розыскные мероприятия и узнал, что её лидером является человек по кличке «Шульц», как я узнал позже, это был Дима Бобров.

Бундин: Что вам стало известно в ходе проверки о «Шульц-88»?

Бойко: Люди, которые входили в эту группировку утверждали, что Бобров Д. В. собирает группу лиц для ведения войны с лицами неславянской внешности. Они собирались, шли по улицам, в метро, когда видели иностранца, по команде Боброва нападали на потерпевшего, избивали его, наносили удары. Они совершали «прыжки» (нападения) на лиц не славянской национальности – нападали, избивали, разбегались. Это были силовые акции.

Бундин: Когда началась деятельность группировки «Шульц-88»?

Бойко: Мною была установлена примерная дата, весна 2001 года. Так было написано в первом номере журнала «Made in St-Petersburg».

Бундин: Сами вы с Бобровым Д. В. встречались?

Бойко: Видел его на концерте группы «Коловрат».

Бундин: Как долго вы наблюдали за Бобровым в тот день?

Бойко: Минуты 1,5–2.

Бундин: Он делал какие-то заявления?

Бойко: Нет. Также мне стало известно о причастности группировки «Шульц-88» к совершённому 07.11.2001 избиению двух граждан Танзании в метро. Преступление было совершено футбольными фанатами, но инициатором избиения был Бобров.

– Подсудимый, – обратилась ко мне судья Жданова, – вы можете прокомментировать показания свидетеля?

– Да, ваша честь. Я хочу заявить о непричастности к избиению негров 7 ноября 2001 года. Свидетелю Бойко прекрасно известна моя невиновность в совершении этого преступления и я не понимаю, какое отношение инцидент с африканцами имеет к предмету данного судебного разбирательства.

Оперативник был вынужден подтвердить мою непричастность, а я не упустил случая разоблачить лицемерие Бойко изображавшего себя защитником закона на деле сплошь и рядом попираемого им. 3 августа прошлого года опера из 18 отдела выбили кувалдами дверь моей квартиры и провели грабительский обыск, после чего привезли меня в отдел и там пытали и издевались, добиваясь признательных показаний. Натерпелся я немало: шестеро крепких оперов руками и ногами били меня по голове и по корпусу, ударяли по голове свёрнутыми толстыми журналами и книгами, приставляя к виску заряженный пистолет, угрожали смертью, если я не подпишу признаний. Естественно, я освидетельствовал побои и сотрясение мозга и написал на сотрудников 18 отдела заявление в милицию. По факту заявления назначили служебную проверку, конечно же не нашедшую оснований для возбуждения уголовного дела. Именно тогда начальник антиэкстремистского отдела полковник Чернопятов пообещал мне камеру с кавказцами, и я подумал, что суд должен знать не озвученные подробности работы Бойко…

– Действительно, по жалобе Боброва мною проводилась проверка… – объяснял Бойко Ждановой.

– Как? Вы проводили проверку по жалобе на ваши же действия? – изумилась Жданова.

– Ведь это незаконно!

– Я исполнял приказ начальника отдела, – неуверенно сказал Бойко и я почувствовал, что мой замысел венчается успехом – зёрна сомнения дают всходы. В дальнейшем ловить свидетелей на лжи, на противоречиях, на неблаговидных поступках ставящих под знак вопроса их объективность стало моим центральным тактическим ходом. Ненавязчивыми штрихами смазывая картину идеальной доказанности, я сеял недоверие к доводам обвинения.

В конце заседания адвокат потерпевшего Петросян внезапно выступил с неожиданным ходатайством:

– Прошу назначить подсудимому Боброву стационарную судебно-психиатрическую экспертизу. Это необходимо для определения его психического состояния, так как его поведение неадекватно, совершить такие поступки мог только психически нездоровый человек.

– Считаю, ходатайство не подлежит удовлетворению, поскольку для проведения судебно-психиатрической экспертизы нет никаких оснований, – парировал мой адвокат.

Решающее слово осталось за Бундиным:

– Ходатайство адвоката Петросяна не подлежит удовлетворению, так как в ходе предварительного следствия сомнений во вменяемости Борова не возникало, на учёте в ПНД он никогда не состоял и ходатайство является необоснованным.

Суд постановил в ходатайстве Петросяна отказать.

Обратная дорога не ознаменовалась ничем новым. Уже привычно я трясся в заполненном до отказа автозаке, скучая, ожидал корпусного стоя посреди многолюдного собачника, и еле шевеля гудящими ногами, возвращался через крестовское подземелье в ставшую домом камеру 791. После первоапрельского заседания я вернулся около десяти часов вечера и с одиннадцати до пяти утра спал, видя фантасмагорические сновидения, в которых экстремальные сцены уличного насилия причудливо переплетались с чёрно-белыми кадрами обвинительной речи Бундина призывавшего «расстрелять поганых шульцов как бешеных собак!» Я не высыпался, уставал, усталость накапливалась и три следовавших подряд заседания слились для меня в один парадоксально нескончаемый процесс, абсурдно-фантастический словно «Процесс» Франца Кафки. Два раз я успевал увидеть выпуски теленовостей о суде над самим собой, и ощущение нереальности происходящего усиливалось. Со всех точек зрения этот суд был необычен, отличался от простых уголовных разбирательств ежедневно тысячами проходящих в российских судах. Он стал первой ласточкой начатой властями «охоты на ведьм» – войны с праворадикальными группировками, однако судили меня преимущественно за одни убеждения и оттого судебно-следственная система, растерявшая опыт 37-го года допустила превращение трагедии в драматический фарс достойный цирка «шапито», но не правосудия.

Заседания 2 и 3 апреля были целиком посвящены допросам свидетелей. Невозможно и нет смысла полностью приводить здесь текст протокола, засоряя книгу переложением не имеющей художественной ценности пустопорожней болтовни. Затрону наиболее запомнившееся.

Первым допрашивался Глеб – худенький семнадцати– или шестнадцатилетний мальчик – робкий, застенчивый и перепуганный до потери разума. Глеб был поклонником футбольного клуба «Зенит» и 29 марта 2003 года собравшись на матч с московским ЦСКА, он и в кошмарном сне не представлял таких неприятных последствий весёлого сбора болельщиков. Бойко хорошо поработал с Глебом, и он подписал подготовленные Тихомировым бумаги; а сейчас дрожащий от страха перед перспективой оказаться в тюрьме мальчишка послушно подтвердил показания на судебном заседании. Не обошлось без курьёзного происшествия: заняв место у свидетельской трибуны, Глеб побледнел и упал в обморок. Жданова объявила кратковременный перерыв, а падкие до сенсаций журналисты разразились в тот день тревожными сообщениями: «На громком судебном процессе по делу экстремистской организации „Шульц-88“ проходящем сегодня в Ленинском федеральном суде Санкт-Петербурга, очевидец совершённой скинхэдами расправы над уроженцем Армении потерял сознание во время дачи свидетельских показаний!»

Следующий свидетель по имени Коля был другом и одногодкой Глеба. Его я немного знал и догадывался, что согласие свидетельствовать против меня было продиктовано ещё большим страхом. За два года до описываемых событий произошло нашумевшее убийство торговца арбузами Мамедова. Совсем юные парни – скинхэды и футбольные хулиганы – забили пожилого азербайджанца стальными прутьями и истыкали ножом, записав казнь на видеокамеру. Одним из убийц был Коля, избежавший наказания ценой негласного сотрудничества с правоохранительными органами. Его выступление свидетелем обвинения по делу Ш-88 являлось проявлением этого сотрудничества. – Очередное предательство на службе у системы.

Откровенно говоря, предательство и сговор лежали краеугольным камнем доказательной базы обвинения. Изрядная часть свидетелей относилась к числу бывших участников Ш-88 освобождённых от уголовной ответственности как «добровольно вышедшие из экстремистского сообщества лица». Были и те, кто остался верен былому товариществу, но, как минимум, половину свидетелей составляли бывшие шульцы в своё время исключённые или по своей воле вышедшие из организации или близкие к движению люди. Другая половина состояла из малознакомых или вовсе незнакомых молодых людей, тем не менее, сообщивших массу информации о Ш-88 и лично обо мне.

Апофеозом клеветнической лжи стало выступление свидетеля Соловья. Про меня он рассказал многое – вплоть до описания моих привычек, характера, образа жизни, убеждений. Правда, источником информации Соловей называл третьих лиц на заседании отсутствующих, т. е. фактически занимался изложением слухов. Достоверность сообщённых им сведений была ниже достоверности показаний Бойко говорившего вообще что угодно с объяснением, что это оперативная информация, источники которой он не имеет права раскрывать. Но Бойко действительно работал над делом Ш-88, обладал большими знаниями и даже определённой этикой, тогда как полёт фантазии Соловья не сдерживался ничем, а реальный уровень информированности оставлял желать лучшего. Словно оправдывая фамилию, Соловей «пел» и можно было подумать, что мы близкие друзья – так много интимных подробностей он поведал, а когда я спросил его, сколько раз и когда мы встречались, он ответил, два раза с перерывом в полтора года. Тогда я спросил, сколько мы проговорили тогда, он ответил, 15–20 минут, и больше у меня вопросов не возникло. – Стараниями досужих сплетников доказывалось обвинение.

Прокурор молчал, а я ощущал беспомощность. Как защищаться от неприкрытой лжи, от показательной алогичности, от подтасовок видимых невооружённым взглядом? Внезапно, как снег на голову ко мне пришли два понимания. Первое: независимым судом я был бы оправдан. Второе: в российском суде оправдание невозможно. Доказательства здесь никого не волновали, играли чисто формальную роль и потому их явная сфабрикованность не вызывала реакции судьи. Не установление истины было целью процесса, а назначение наказания после совершения предписанных законом формальностей.

Память сохранила выступление, окончательно придавшее судилищу позорный облик театра абсурда. Некий Т. три года назад небольшое время примыкавший к группе показал, что я являюсь лидером Ш-88, что я призывал к расправам над инородцами, организовывал расправы, печатал пропагандистские материалы и т. д. После допроса свидетеля прокурором я тоже задал ему несколько вопросов.

– Свидетель, скажите, а вам что-нибудь известно о нападениях участников «Шульц-88» на кого-либо?

– Нет! Мне ничего не известно, – не раздумывая, отвечал Т., только что говоривший прокурору нечто совершенно противоположное.

– Вы уверены, что я лидер группировки?

– Совсем не уверен! – и т. д.

Жданова удивлённо подняла брови:

– Вы что же отказываетесь от данных вами показаний?

– Нет, ваша честь, я их полностью подтверждаю!

– Подтверждаете, что подсудимый Бобров призывал избивать выходцев с Кавказа, Африки, азиатского региона и лиц исповедующих иудаизм?

– Да, ваша честь, – сказал Т., и карусель закрутилась по-новой.

– Я избивал людей с неславянской внешностью? – спросил я.

– Никогда не видел! – почти выкрикнул свидетель.

– Может быть, призывал к избиениям?

– Таких призывов не слышал!

– То есть вам неизвестно, чтобы я организовывал над кем-нибудь расправы?

– Нет, не известно! Т. был невменяем.

Другой запомнившейся свидетель принадлежал к досаждавшей мне журналистской братии – был сотрудником питерского Агентства журналистских расследований. АЖУРовская газета «Ваш Тайный Советник» некогда опубликовала серию статей про скинхэдов, в том числе и о группировке «Шульц-88». В статьях обильно цитировались наши печатные издания и журналиста вызвали для того, чтобы он объяснил происхождение использованных материалов. Он рассказал, что приобрёл журналы со зловещим логотипом «Только для белых!» у распространителей печатной продукции националистического толка базирующихся около станции метро «Гостиный двор» и ушёл; мне же запомнился неестественным поведением и статьёй появившейся через неделю в «Тайном Советнике». Ажуровец преодолевший закрытый режим процесса и оказавшийся внутри зала судебный заседаний, чего не смогли сделать другие журналисты, проявил профессиональную сноровку состряпав «репортаж из зала суда».

Завершило трёхдневный судебный процесс вдвойне неожиданное ходатайство прокурора. Видимо что-то перемкнуло в его голове, и Бундин потребовал проведения в отношении меня судебно-психиатрической экспертизы – то есть попросил суд о том, в чём два дня назад не видел никакой необходимости. Я был против и недоумевал, Жданова тоже удивилась, тем более что вменённые мне статьи суд. – псих, экспертизы не подразумевали, однако, поразмыслив, ходатайство удовлетворила. Продолжение суда отложили на неопределённый срок, до получения заключения тюремных психиатров. Процесс затягивался.