Текст книги "Записки военнопленного"

Автор книги: Дмитрий Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Психиатрическая экспертиза: 1,12, 7

Камера № 1 на отделении экспертизы была особой. Она предназначалась для заключённых считавшихся опасными и нуждающихся в специальном контроле. Дверь камеры находилась рядом с постом дежурной медсестры, и она часто заглядывала к нам через окно вместо привычного глазка расположенное прямо в двери. Круглосуточный бдительный присмотр здесь был обеспечен и в случае «ЧП» в камеру моментально прибегала группа вооружённых дубинками охранников.

Первый сокамерник оказался жалким эпилептиком, всегда молчавшим. Большую часть суток он спал, пуская слюни изо рта, и бывало, вырубался сидя на унитазе. Второй был непримечательным уголовником, мелким криминальным элементом с улицы Марата.

Третий же оказался тем самым особо опасным преступником в наручниках из автозака. Он единственный кто вызвал у меня некоторый интерес.

Татарин Рашид получил публичную известность совсем недавно. Буквально два месяца назад, будучи признанным невменяемым он находился в этой самой психбольнице, но не на отделении экспертиз, а на там где держат признанных психов. Два года он пробыл здесь, занимался хозработами на складе и надеялся летом выйти на свободу. И вот однажды что-то замкнуло в его голове, и он схватился за нож. Сам он объяснял своё поведение тем, что, занимаясь покраской, он надышался токсичных газов и потерял контроль над своими поступками. Так или иначе, в радио– и телевизионных новостях о его «подвигах» тогда сообщили в самых чёрных красках.

Первой жертвой обезумевшего пациента психушки стала пожилая кладовщица. Оглушив её Рашид начал методично резать женщину ножом. Один из охранников пытался воспрепятствовать совершению насилия, но сам получил ножевой удар. Истекая кровью, он смог доползти до дежурки и дал сигнал тревоги. Совместными усилиями охраны и санитаров раненая женщина была освобождена, но Рашид успел забаррикадировался в пустом помещении склада. Спустя некоторое время он поджёг склад и пожар начал распространяться наверх здания, где находились несколько отделений с полутора сотнями психов. В этот момент бойцы тюремного спецназа «Тайфун» и питерского ОМОНа пошли на штурм. Рашид ещё успел разрубить большим разделочным ножом щит спецназовца, как его скрутили. Сейчас его доставили из Крестов для прохождения повторной психиатрической экспертизы.

Внешне он не производил впечатления невменяемого, но в данном случае внешность была по-настоящему обманчива – в тихом омуте водились маленькие бесы и большие демоны. И всё же он был человеком в общении корректным и коммуникабельным; от него я узнал немало интересной информации о жизни в тюремной психбольнице.

Действительно не зря арестанты стремились попасть сюда. Лишь на отделении экспертиз бытовые условия и обращение охраны оставляли желать лучшего: на других отделениях жизнь пациентов была сравнительно неплохой. Во-первых, благодаря тому, что учреждение находилось в ведомстве Министерства здравоохранения и здесь не было камуфлированной минюстовской охраны – источника многих насилий и притеснений. Штатские санитары были много более человечнее сотрудников внутренней службы ГУФСИНА. Только на отделении экспертиз можно было здесь увидеть камуфлированных охранников, на всей остальной территории больницы властвовали исключительно врачи, сёстры и санитары. Во-вторых, здесь не существовало никаких жестко регламентирующих правил, пыточного гуфсиновского режима, ограничений передач и свиданий. Можно ежедневно встречаться с родными, получать передачи с любыми продуктами и даже звонить по городскому телефону, хотя почти все пациенты имели собственные мобильники. В-третьих, пациент психбольницы мог оказаться на свободе по решению врачебной комиссии, если она сочтёт его выздоровевшим, вне зависимости от совершённого им преступления, даже если уголовным кодексом за него предусмотрено весьма продолжительное наказание. И большинство пациентов учреждения составляли как раз убийцы, хотя было и несколько каннибалов, сексуальных маньяков и серийных убийц. В суде они бы получили не менее 20 лет лишения свободы, а то и пожизненное, ну а здесь освобождались после комиссии не отсидев и 5 лет.

Мне было скучно. В отличие от других отделений, где было предусмотрено целых две часовых прогулки в день, на отделении экспертизы гулять арестантам было нельзя, и целый день приходилось лежать на кровати, убивая время разговорами с сокамерниками и чтением книг. Кормили сносно, но в недостаточном количестве и если бы не регулярные передачи, то я бы голодал. Книги можно было взять вечером. Их подвозили на подвижном столике прямо к двери камеры-палаты: пожелтевшие от времени тяжёлые кирпичи канувших в Лету советских авторов, современные фантастические романы с яркими рисованными обложками, журналы позднего перестроечного периода и прочую макулатуру.

Навсегда запомнился толстый том одного советского писателя, бывшего председателя Союза Советских Писателей некогда находившегося в авангарде интеллектуальной элиты страны, а ныне совершенно никому неизвестного. Это был тот самый набоковский роман о жизни шестисотлетнего дерева – литературная вершина советского мышления. Бескрайняя тайга расстилалась на страницах книги и нить повествования неразрывно связанная с зелёным океаном тайги, исторические события, смерти и рождения людей словно были всего лишь фоном для бесконечного описания шелеста листьев на верхушках деревьев.

Вечером всем желающим предлагалось принять наливаемую из огромной стеклянной бутыли успокаивающую микстуру. Выпившие мензурку тёмно-коричневого мутного напитка мгновенно засыпали мертвецким сном и в течение следующего дня были флегматично-спокойны, сонны и неповоротливы. Зэки с удовольствием пили отдающую спиртом жидкость, я же решил избежать применения этого загадочного снотворного снадобья полагая, что оно изготовлено с применением вредных психотропных препаратов.

Раньше я отчего-то считал будто в течение четырёхнедельной экспертизы врачи будут проводить тщательное обследование моей психики и поведения, будут ежедневно тестировать меня, расспрашивать, ни на час не оставляя в покое. На самом деле вся экспертиза представляла собой набор немногих процедур образующих последовательный и неизменный медицинско-бюрократический ритуал, берущий своё начало в глубинах тёмных времён карательной советской психиатрии.

Спустя неделю, видимо убедившись в моей неопасности меня, перевели в обычную камеру № 12. Всё её отличие от камеры № 1 заключалось в количестве спальных мест – их было три, а не четыре. Сокамерниками оказались мелкие воришки – подростки токсикоманы. Было им наверно лет, по 14, а выглядели они не больше чем на 12. Коротко стриженые мальчишки как маленькие проворные обезьянки прыгали и бегали по камере, непрерывно курили и ругались матом. Казалось их головы набиты мокрой туалетной бумагой вместо мозгов – такое возникло впечатление после нескольких проведённых в одном помещении дней.

Переводы из камеру в камеру здесь имели место быть также как и в тюрьме, но в отличие от тюремных оперов, понять мотивы психиатров я так и не смог. Быть может вопреки уверениям Ирины Владимировны они хотели создать стрессовые ситуации для выявления нервнобольных? Так или иначе, через три дня малолеток куда-то перевели, а в камеру подселили тихого, всего уже седого мужичка. Он назвался Степаном Иванычем и рассказал необычайно грустную историю своей судьбы – никем не замеченную современную трагедию никому не нужного человека. Его история поразила меня, цинизм действующих лиц возмутил до глубины души.

Когда-то он работал в школе, был учителем физкультуры и имел спортивный разряд. Он занимался бегом и лыжным спортом, у него была семья – жена и дети. Всё перевернулось с распадом Советского Союза. Он никогда не пил, но, оказавшись за чертой бедности, вдруг психически надломился. Дети уехали в другие города и, по-видимому, забыли о существовании родителей, а он постепенно потерял какую-либо связь с реальностью. Что именно послужило причиной болезни, наверное, уже никогда не узнать. Быть может, постепенно мозг переставал работать, а может, был внутренний взрыв и удар мгновенно поразивший его, не важно. Им овладело апатичное безволие, и частично отказала память. Однажды он потерял все свои документы и сам чуть не потерялся, находясь в гостях в другом городе. Чужие люди помогли Степан Иванычу добраться до дома, однако в этот сложный жизненный период тихого добродушного старичка предала собственная жена. У неё давно уже был любовник и когда Степан Иваныч по причине болезни стал совсем беззащитен, от него решили избавиться самым жестоким и циничным способом. Его избили и выбросили на улицу – больного, усталого старика. Подобно брошенной собаке, которая, повинуясь инстинкту всё равно возвращается к неблагодарному дому, из которого её выгнали, он долго стучался в дверь своей бывшей квартиры, а, не достучавшись, устроился на ночлег в подъезде дома. Там и поселился он до тех пор, пока в действие не вступил участковый милиционер, чья фамилия осталась мне неизвестной. Получив от жителей подъезда сигнал о человеке, обосновавшемся в подъезде, участковый быстро отыскал Степана Иваныча и сразу понял, что имеет дело с недееспособным индивидом. Может быть, он помог старику восстановить справедливость, получить новые документы и отстоять права на часть собственной квартиры? Ничего подобного, хотя участковый действительно обеспечил его жильём – в тюрьме. Сначала безымянный страж закона заявил старику, чтобы он убирался с территории его участка, а когда старик проигнорировал несколько предупреждений, участковый изъял у него им же и подложенный рожок автомата Калашникова. Степан Иваныча арестовали по статье 111 уголовного кодекса – за незаконное хранение боеприпасов и посадили в тюрьму. Равнодушно не вдаваясь в подробности дела, следователь назначил ему психиатрическую экспертизу и Степана Иваныча привезли сюда.

О своих злоключениях он рассказывал спокойно и беззлобно, и огонёк тлел в его глазах, а с лица не сходило выражение детского недоумения и слабая улыбка. Мягкость и доброта исходили от старика преданного и родными, и государством, и обществом, но не винившего никого в своих бедах. Он был жертвой людского равнодушия и цинизма, предательства и жестокости. Он был никому нужен и, не имея возможности самостоятельно о себе позаботится, был обречён.

Через несколько дней меня перевели в седьмую камеру. Там сидели два больших оригинала, каких только в подобном месте и можно встретить. Первым был молодой парень лет двадцати забывший своё имя, фамилию и вообще все, что с ним происходило в прошлом. Причём это случилось с ним сразу после ареста за кражу и следователи резонно рассудили, что парень просто хочет скрыть какую-то информацию о себе. В течение года следственные органы пытались установить личность парня, однако их усилия потерпели неудачу. Отпечатков его пальцев не было ни в одной дактилоскопической картотеке, а внешность не подходила ни под одно описание разыскиваемых преступников. Тогда его отправили сюда, чтобы с помощью психиатров установить на самом ли деле у него амнезия, или он лжёт. Забавный факт: для оформления в тюремной системе парня нужно было как-то назвать, и он получил от милиционеров условное имя, фамилию и отчество, нечто вроде Иванова Ивана Ивановича. Он пока находился под следствием, и было любопытно представить, как его будут судить, не зная ни его имени, ни фамилии, ни года рождения. Наверное, он навсегда останется Ивановым И. И., даже если вдруг вспомнит своё настоящее имя.

Второй сокамерник был набожным бородачом всецело поглощённым переживаниями о результатах экспертизы. Он обвинялся в убийстве четверых человек и в случае признания вменяемым гарантированно получал пожизненный срок. Экспертиза была его последней жизненной надеждой, и он неистово молился, прося Бога помочь ему грешному. Он молился после пробуждения и перед визитом к психиатру, он молился, придя с бесед, а также перед сном и каждым приёмом пищи. Он часто молился, молился настолько часто, что в ушах от его молитв появился разрастающийся шум.

К концу второй недели меня начали выводить на процедуры. Сначала это был рентген. Потом проверка у окулиста – чтение больших и маленьких букв на стенде. Затем так называемая «шапочка» – снятие энцефалограммы мозга. Шапочкой эту процедуру называли потому, что она заключается в подсоединении к голове двух десятков датчиков со змеевидно тянущимися подобно волосам Медузы Горгоны проводами. Как будто на череп одевают шапочку, кажется находящуюся в неком родстве со шлемом из комплекта электрического стула. Люди в белых халатах положили меня на кушетку в тёмной комнате, подключили резиново-пластмассовый электрический прибор и, склонившись над экранами, долго изучали показатели активности биотоков моего головного мозга.

Следующим элементов обследования была беседа с психологом. Молодая женщина показывала чёрно-белые картинки нарисованный на квадратных кусочках картона, а я должен был сообщать о возникающих у меня ассоциации. На картинках были изображены лужа, топор, чердак, верёвка и тому подобные обычные по сути предметы и приходилось называть произвольно всё, что приходило на ум так как многие картинки не вызывали вообще никаких ассоциаций. В заключение я получил лист бумаги, карандаш и задание нарисовать не существующее в природе животное, некое фантастическое существо. Я изобразил женщину с косой и змеиным хвостом вместо ног.

В завершении общения психолог вручила мне состоящий из нескольких сотен вопросов тест. В течение суток я должен был утвердительно или отрицательно на них ответить. Там были вопросы, написанные в форме утверждения, наподобие, «временами я чувствую, что умираю» или «было бы лучше, если бы все законы отменили». Большинство вопросов казались странными, например, «иногда мне хочется ломать вещи, бить посуду», «кошмарные сны снятся мне почти каждую ночь», «иногда я испытываю ненависть к членам своей семьи, которых обычно люблю». Одни и те же по значению вопросы бесконечно перефразировались, хотя некоторые были довольно оригинальны. Например, утверждение «мне нравится читать сказки Андерсена „Гадкий утенок“ и „Стойкий оловянный солдатик“» или «если бы я был журналистом, то предпочел бы писать о спорте». В общем, было впечатление, что тест составил настоящий сумасшедший, возможно один из пациентов учреждения и что дают его испытуемым с одной только целью посмотреть, какую реакцию он у них вызовет.

Спустя три недели одичание, вызванное условиями содержания на отделении экспертиз, достигло критической концентрации. Без прогулок, находясь практически 24 часа в сутки в тесной камере с голыми стенами, я поневоле проникался странным эмоциональным состоянием, наверное, похожим на экстатический настрой религиозных отшельников. Здесь невозможно было воспользоваться бритвенными принадлежностями, а в душ водили пока один лишь раз, из одежды давали одни мятые пижамы, на кровать стелили древние матрасы с сыпавшимися из них белыми перьями, а на постельное бельё не хотелось лишний раз смотреть, дабы не портить себе настроение. В один из дней по стенам внезапно поползли тёмные точки, десятки и сотни тёмных точек; это была орда ищущих пристанище тараканов и, хотя они в отличие от клопов не кусают людей, такое соседство не могло не прибавить радости. Долгая изоляция в невообразимо тесном пространстве, отсутствие возможности получать позитивные эмоции от общения с родными, убогая одежда давно изношенная поколениями психов и общее чувство дискомфорта создавали соответствующий негативный настрой, ментальную ауру сумасшедшего дома. Как будто психиатры специально доводили людей до психоза, или по крайнеё мере всеми силами формировали у своих пациентов облик душевнобольных. В мятых рваных пижамах, нестриженные и небритые, пациенты отделения психиатрической экспертизы действительно поголовно выглядели как настоящие психи и ко дню врачебной комиссии внешний вид и эмоциональное состояние каждого реально начинали соответствовать статусу потенциального нервнобольного. Словно мотивация врачей напрямую зависела от состояния, до какого они доводили людей, а постоянное удовлетворение садистических наклонностей стимулировало низкооплачиваемый труд психиатров. В таком случае они были бы возмущены и шокированы нарушением освящённого многолетней традицией ритуала, если бы вдруг охранник привёл вместо обросшего оборванца солидного чисто побритого человека в приличной одежде.

В день врачебной комиссии набожный бородач, он же серийный убийца молился много усерднее, чем всегда, ну а мне казалось, что никаких решений там не принимают, что все решения принимаются заранее на основании вороха бумаг скапливающихся на столах врачей-психиатров. Как выяснилось, чтобы не волновать пациентов их держали в неведении о результатах комиссии и только в Крестах человек вдруг закрытый не в свою камеру, а на психическое отделение «6.1» понимал, что признан невменяемым. Я же рассчитывал на признание своей вменяемости и на возвращение в крестовскую камеру 791. К счастью, моя надежда полностью оправдалась – по окончании четырёхнедельной экспертизы меня признали психически вменяемым и отправили обратно.

Кресты: 791, 769, 780

Увидев себя в зеркале, я присвистнул: заросший и небритый я был сам на себя не похож. Подзабытая за месяц суровой экспертизы белизна камеры 791 била по глазам, обилие вещей шокировало. Хотелось побыстрее прийти в себя, принять человеческий облик, восстановить расшатавшуюся за последний месяц нервную систему. Как будто я приехал не с экспертизы в тюрьму, а из тюрьмы домой!

Петя всё так же днями напролёт писал ходатайства, отжимался и освежал знание английского языка. Тихо говорил о новостях страны радиоприёмник, из окна струился яркий солнечный свет, и жизнь камеры 791 наполненная покоем и размеренностью наполняла меня стабильной уверенностью в завтрашнем дне, о которой и мечтать не приходилось на отделении психиатрической экспертизы тюремной психбольницы.

Появился в 791 и новый сокамерник – пожилой невысокого роста человечек с суетливыми жестами рук, подрагивающим морщинистым лицом и испуганными глазами. Бывший моряк, объездивший весь свет, принадлежал к породе людей иногда встречающихся среди арестантов – отряду полубезумных жалобщиков вечно обложенных законами и кодексами и строчащих по любому поводу протесты в прокуратуру, европейский суд по правам человека и надзорные инстанции. Сам подход, подразумевающий отстаивание своих прав вместо равнодушного отношения к нарушениям со стороны сотрудников МВД и Минюста, мне импонировал, однако я быстро понял, что здравый смысл не самое сильное качество моряка. Скорее данное качество у него отсутствовало, зато присутствовало основанное на иллюзорных представлениях мышление с признаками неадекватного восприятия действительности и психованным поведением. Для правильной стилистики направляемых в присутственные места жалоб поистине краткость является сестрой таланта. Максимальная чёткость и немногословность, подкреплённая надёжной аргументированностью является залогом успеха. Однако писания сокамерника совсем не соответствовали вышеуказанным требованиям, являясь с юридической точки зрения сущим бредом и незнанием закона. Он жаловался не на реальные нарушения, а на воображаемые и делал это совершенно некомпетентно, словно специально добиваясь того, чтобы его жалобы отправлялись на дно мусорных корзин. Составляя новые многословные протесты на действия следователей и решения судей, он фанатично верил в свою правоту, с пеной у рта был готов доказывать необходимость написания каждой запятой, даже если более знающие сокамерники придерживались противоположного мнения. В обдумывании и написании жалоб проходило вся его тюремная жизнь, среди заключённых в среднем юридически совсем неграмотных, он пользовался популярностью, составляя по их просьбам документы любого рода. Я обрадовался, когда через день его перевели.

От адвоката я узнал неожиданную новость. Оказывается, две недели назад состоялось заседание суда и поскольку меня не доставили из-за продолжавшейся экспертизы, судья перенесла рассмотрение дела на конец октября, т. е. ещё на два месяца. Похоже, процесс надолго затягивался.

Неприятности начались внезапно. Оперативник Стебенёв был в отпуске и не мог нам помочь, а быть может и не стал бы помогать, хотя мы выплачивали ему солидную сумму за камеру. Я даже думаю, что сотрудники администрации учреждения специально разработали такую тактику – делая жизнь арестантов предельно нестабильной, они создавали предпосылки для получения ещё больших взяток. И те, кто решал вопросы с администрацией, были подвержены «взрывам» и разнообразным «подставам» мусоров даже в большей степени, чем никому ненужные неплатёжеспособные «сироты» из бомж-отелей. Короче говоря, нас с Петей внезапно назвали с вещами на выход и перевели в другую камеру – расположенную прямо напротив, 769. Пока Стебенёв был в отпуске, закреплённые за ним камеры находились в распоряжении другого опера, и он просто продал нашу камеру одному бандиту из средней по значению бригады. Мы не платили этому мусору и резон помочь нам, вернув наше жильё, он мог увидеть, только получив немалую сумму. А поскольку он уже получил гонорар от нового хозяина 791, то взывать к справедливости было бессмысленно – до наших проблем никому не было дела. Оставалось ждать возвращения Стебенёва, хотя я был уверен, что опера между собой всегда найдут согласие, а зэки останутся для них только разменной монетой и средством извлечения новых прибылей. Значит, нужно было готовиться либо к новому переезду, либо оставаться в 769. Но последний вариант был абсолютно неприемлем для нас.

Впервые я оказался в настолько откровенно бомжовской хате. Тёмно-пыльная гробница 769 не походила на жилое помещение, но выглядела как грязный сырой подвал. На чёрных стенах висели обгоревшие оборванные картинки с обнажёнными девушками из глянцевых журналов, а под ними непрерывно шуршали клопы. Из сломанного окна дул пронизывающий сквозняк, а по грязному полу были раскиданы большие куски застывшего бетона и половинки кирпичей (видимо, кто-то пытался продолбить стену, пробив дыру в соседнюю камеру). Вместо мусорного ведра бывшие жильцы 769 использовали пространство под кроватью, и там всё было завалено смятыми газетными листами, рыбьими костями, окурками и пылью. Унитаз же словно был перенесён из бесплатного советского общественного сортира вместе с железной раковиной умывальника десятилетия назад потерявшей свою эмаль. Освещение представленное торчащим из-под потолка проводом с вкрученной в патрон перегоревшей лампочкой не функционировало, и нам пришлось приложить немало усилий для его починки.

Приготовление пищи становилось серьёзной проблемой, потому что розетка замыкала и искрила, представляя реальную опасность поражения электрическим током. Окна бомжатника выходили не на набережную Невы, а на расположённую во дворе помойку СИЗО, где среди тысяч пустых консервных банок копошились сотни отвратительных серых крыс.

В общем уже после 20 минут нахождения в 769 мы с Петей поняли, что жить здесь не сможем и, схватив мобильники, начали дозваниваться до Медведя с криками о помощи. Выслушав нас, Витя пообещал решить вопрос в течение дня, и мы даже не стали распаковывать вещи, ожидая спасительного стука в дверь. Прошли три тоскливых безрадостных часа, и вдруг дверь камеры отворилась и на пороге появилась коренастая фигура Медведя.

– Ну что, готовы? – спросил он. – Тогда пошли, поживёте пока у меня. – Обрадованные мы взяли сумки и быстро покинули негостеприимную камеру 769.

Медведь жил в конце нашей третьей галереи в камере 780. Площадь двойной камеры составляла примерно 24 квадратных метра, и это было самое большое жилое помещение, в каком я находился за всё время после ареста. Там было целых два окна, и сравнимое с прогулочным двориком свободное место для передвижений. В 12-местке жили только Медведь и его «помощник» (прислуга, говоря по-русски) и это было ещё одним доказательством его влияния в СИЗО. После обычного для многолетнего арестанта приступа мизантропии он отправил всех сокамерников в другие хаты, и на протяжении последнего месяца вёл относительно замкнутый образ жизни. Что не помешало ему радушно, с шутками и незлобными подколами нас принять на временное проживание. До возвращения оперативника из отпуска мы поселились у Медведя, и это было лучшее решение проблемы. Просто-напросто за год тюрьмы мы привыкли к относительно комфортным бытовым условиям и, принимая во внимание неопределённость нашего будущего, было ещё неизвестно хорошо ли это или плохо. Последующие пять лет нахождения в плену пенитенциарной системы я непрерывно вёл упорную борьбу за качество быта, но добивался всегда переменного успеха, а иногда результат был вообще отрицательным.

Наша тюремная жизнь пошла своим чередом. Мы готовили и кушали, занимались спортом, читали книги и газеты, писали письма и ходатайства, смотрели телевизор, гуляли на прогулке. И разговаривали на ставшие уже привычными политические темы. Однажды в прогулочном дворике, где мы гуляли вдвоём Петя, находившийся под впечатлением от очередного громкого дела милицейских оборотней, навязчиво освещаемого на всех информационных каналах, сказал мне:

– Слушай, Шульц, в последние годы часто можно увидеть по телевизору, как арестовывают и приговаривают к реальным срокам всяческих оборотней в погонах, включая даже генералов милиции. Быть может, таким образом, система всё-таки ищет пути внутреннего оздоровления, выполняя позитивную программу? Может Путин и не враг страны, раз он инициирует процессы против причиняющих большой вред людям оборотней и коррупционеров. Если он на самом деле хочет изменить страну в лучшую сторону, то на его пути находится немало преград, и они тормозят положительные изменения, препятствуют прогрессу и модернизации. Может не стоит винить во всех неудачах Путина, если он желает России добра?

– Нет, Петя, несерьёзно ты говоришь, – ответил я. – Давай сначала разберёмся с тем, что происходит сейчас с Россией. Многие серьёзные аналитики утверждают, что государство переживает сегодня не экономический, а системный кризис. То есть корень проблем находиться не в одной лишь экономике, а во всех государственных и общественных институтах, в деградации общественной структуры. Коррупция является только одним негативным явлением из длинного ряда наших современных проблем. Можно выделить следующие угрожающее национальной безопасности проблемы – демографический кризис, рост преступности, пандемия наркомании и алкоголизма, снижение продолжительности жизни, низкий уровень доходов и безработица, техногенные катастрофы, терроризм. Согласно научным исследованиям существуют критерии определяющие качественные изменения людей в обществе. Это здоровье, материальное благополучие и духовная культура. Есть и количественные показатели, указывающие на характер развития общественной структуры, очень простые: улучшение здоровья определяется по долголетию, рост благосостояния – по доходам и валовой продукции на душу населения, а рост духовных и умственных качеств по сокращению преступности, нервных заболеваний, наркомании и алкоголизма. Так вот в России данные показатели давно уже имеют прогрессирующе отрицательное значение, наглядно свидетельствуя о массовом вырождении населения и деградации общественной структуры. Любые попытки остановить системный кризис с помощью одних репрессивных мер, изначально обречены на провал и Путин не может не знать этого. Давай обратимся к статистике и к конкретным путинским решениям. Например, за годы правления Путина число наркозависимых россиян увеличилось не менее чем в десять раз, что было связано в основном с ситуацией в Афганистане являющемся производителем 90 % мирового героина. Американцы военным путём ликвидировавшие власть талибов тем самым способствовали многократному росту производства и снижению стоимости героина и дешёвый наркотик через страны бывшей советской Средней Азии – Таджикистан, Киргизию, Казахстан и Туркмению устремился в Россию. Какие же действия предпринял Путин, для того чтобы остановить смертельно опасную угрозу жизни и здоровью россиян? Да никаких почти. Ну провёл очередную бюрократическую реформу – из бывших милицейский отделов по борьбе с незаконным оборотом наркотиков (ОБНОН) сформировал единую службу названную Госнаркоконтролем. То есть просто дал новое название старой мусорской кормушке. Ну ужесточил наказание за торговлю наркотиками, – это борьба с последствиями, но не с причинами. А границы, через которые осуществляется ломающий тысячи жизней наркотрафик так и не перекрыли, и визовый режим с опасными странами не ввели. В результате мы имеем многомиллионную армию наркоманов – мощный источник преступности и неизлечимых болезней. А теперь давай обратимся к проблеме алкоголизма. По данным Всемирной организации здравоохранения в России проживают примерно 40 миллионов людей страдающих этим заболеванием. Вроде достаточно для привлечения внимания президента? Ведь данная группа непосредственно влияет на рост дорожно-транспортных происшествий, преступности, смертности, душевных расстройств и динамика её увеличения является такой же угрозой национальной безопасности, как и стремительный рост числа наркозависимых. Однако по статистическим данным, доступность крепких спиртных напитков среднему гражданину за годы правления Путина увеличилась в несколько раз. Если в 90-е годы на среднестатистическую зарплату можно было купить 20 литров водки, то сегодня уже 80. И если повышение доходов связано с ростом цен на нефть, то низкие цены на алкоголь вызваны либеральной акцизной политикой государства возглавляемого Владимиром Путиным. Пить водку это политически лояльно и не угрожает конституционной стабильности – так считают в Кремле и продолжают спаивать наш несчастный народ. А наркомания и алкоголизм мало того, что являются сами по себя очень серьёзными проблемами отражаются также и на всём спектре прочих глобальных российских проблем – на демографии, на криминогенной ситуации, на снижении продолжительности жизни.

– Однако коррупция также отражается на уровне жизни – сказал внимательно слушающий меня Петя, – а проблемы употребления наркотиков и алкоголя игнорируют те самые коррумпированные чиновники, озабоченные набиванием своих карманов. И с ними начали активно бороться именно при Путине. Во время правления Ельцина об аресте высокопоставленных коррупционеров обществу и правоохранительным органам можно было только мечтать, а сейчас такие аресты перестали быть редкостью. Разве можно не засчитать Путину в актив столь явные достижения анти-коррупционной борьбы?