Текст книги "Записки военнопленного"

Автор книги: Дмитрий Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Судебное заседание 24 октября 2004 года

Уже привычно утомительная поездка отметилась всё теми же неудобствами, превращающими недалекие, по сути, переезды из следственных изоляторов в суды в мучительное испытание зэков на выносливость. Ключевые моменты судебных поездок – ранний подъём, утренний холод, полумрак и грязь собачника, прокуренность атмосферы, неудобство бетонных сидений, теснота и духота автозака – неизменны и, насколько мне известно, остаются таковыми в Санкт-Петербурге до сих пор. Я понемногу адаптировался к условиям конвоирования, но полностью привыкнуть не мог, так как это означало бы превращение в бесчувственное и равнодушное по отношению к самому себе существо с атрофированным достоинством и самоуважением. Меня больше не сажали в одиночный стакан для особо опасных, но перед отправкой обычно надевали наручники и всю дорогу, упёршись ногами в стену, я пытался сохранять вертикальное положение, дабы не упасть на пыльный пол, не испачкаться и ничего себе не сломать. В зале судебных заседаний я появлялся уже в состоянии десяток раз подряд выкинутого из поезда на полном ходу человека и смотрел на участников процесса широко раскрытыми недоумевающими глазами.

Полгода я не был в суде, ожидая и проходя психиатрическую экспертизу, но ничто не изменилось здесь, как будто с последнего заседания прошёл лишь день. Семь адвокатов и два прокурора, судья, секретарь, пятеро подсудимых на подписке, группа сотрудников спецслужб – состав собравшихся был стабилен и функционален. Слушание началось заявлением ходатайств.

– Прошу вызвать в судебное заседание и допросить эксперта Гиренко, – обратился я к Ждановой и Бундин заёрзал на стуле, а адвокаты дружно переглянулись, пожимая плечами.

– Но он погиб, разве вам не известно об этом? – промолвила Жданова недоверчиво.

– Тем не менее, прошу дать ответ на моё ходатайство, – настаивал я.

– Ну, хорошо. Суд постановляет отказать в заявленном ходатайстве в связи со смертью эксперта Гиренко Н. М.

– В таком случае я прошу исключить заключение эксперта Гиренко Н. М. из материалов уголовного дела в связи с невозможностью его вызова и допроса, поскольку нарушается моё право требовать ответ на возникшие у меня относительно экспертизы вопросы, – заявил я, действуя по плану.

– Поддерживаю ходатайство моего подзащитного и прошу принять экспертизу, проведённую Гиренко Н. М. недопустимым доказательством и исключить её из числа доказательств по основаниям, изложенным в моём письменном ходатайстве, – поддержал мою позицию мой адвокат и передал судье заранее подготовленное ходатайство.

– К делу приобщается ходатайство адвоката Прокофьева Н. А., согласно которому, при назначении социально-психологической экспертизы следователем было допущено нарушение требований части 1 статьи 57 УПК РФ, которая гласит, что эксперт – лицо, обладающее специальными знаниями и назначенное в порядке, установленном настоящим Кодексом, для производства судебной экспертизы и дачи заключения. Поскольку, социальная психология – отрасль науки, изучающая закономерности поведения и деятельности людей, обусловленные фактором их принадлежности к социальным группам, а также психологические характеристики этих групп, то назначенный эксперт должен обладать необходимыми познаниями именно в этой области науки. Однако, как видно из экспертного заключения, социально-психологическая экспертиза была поручена эксперту Гиренко Н. М. старшему научному сотруднику Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого, кандидату исторических наук по специальности этнология (базовое образование – востоковед – филолог), который специальными познаниями в области социальной психологии не обладал. Более того, как видно из того же экспертного заключения эксперт Гиренко Н. М., имея поручение следователя на проведение социально-психологической экспертизы, по собственной инициативе, без поручения следователя, провёл социогуманитарную экспертизу, о чём и указал в заключении. Таким образом, указанное доказательство получено с нарушением требований действующего уголовно-процессуального закона и, следовательно, является недопустимым.

Реплику прокурора на заявленные ходатайства пришлось ждать несколько минут. Растерявшийся Бундин отчаянно перебирал какие-то бумаги, пыхтел и морщил лоб и в итоге выдал жалкое признание:

– Прошу рассмотрение данного ходатайства отложить, так как на данный момент я не могу ответить обоснованно оно или нет.

Суд постановил для подготовки государственного обвинителя перенести рассмотрение ходатайства в следующее судебное заседание.

Следующее ходатайство поступило от подсудимого Мадюдина. Он подошёл к судье и попытался передать ей какой-то листок бумаги. Это было прямое процессуальное нарушение, поскольку все документы в суде должны, открыто оглашаться и обозреваться, и судья не взяла у него листок.

– Что это такое? – возмутилась она. – Будьте любезны, озвучить ваше ходатайство!

– Ну, я, прошу приобщить к материалам уголовного дела справку из 18 отдела УБОП ГУВД Санкт-Петербурга о сотрудничестве с оперативными органами, – стесняясь, сказал Мадюдин.

– У кого-нибудь есть возражения? – спросила Жданова, обведя взглядом зал.

Возражений не было, и судья постановила удовлетворить заявленное ходатайство. Слово взял прокурор Бундин:

– Прошу продолжить исследование доказательств по делу и обозреть вещественные доказательства. Допрос свидетелей я полагаю необходимым провести по ходу обозрения вещественных доказательств.

– Суд постановляет обозреть вещественные доказательства по делу № 724146, – сказала Жданова, и прокурор подошёл к стоящим на столе рядом с судейской кафедрой двенадцати опечатанным картонным коробкам с изъятыми при обысках вещами.

Поскольку процесс над «Шульц-88» был политическим, в качестве вещественных доказательств по делу выступали не какие-то запрещённые к гражданскому обороту предметы, использовавшиеся для совершения преступлений, а в основном информационные носители. Мы совершили мыслепреступление и орудием его совершения были книги, газеты, журналы, листовки, аудио-и видеокассеты, CD и DVD-диски, фотографии. Также прокуратура посчитала доказывающими нашу вину и такие предметы, как складной нож с костяной ручкой, лист бумаги с изображением танка, карта из фантастического романа.

Распечатав одну из коробок, Бундин достал изданную Ш-88 брошюру славянского просветителя Доброслава «Язычество как духовно-нравственная основа Русского Национал-Социализма». Для дачи комментариев он вызвал в зал одного из свидетелей-стукачей. Показав ему, титульный лист брошюры, украшенный изображением славянского коловрата, он спросил свидетеля:

– Свидетель Ж., это и есть эмблема Ш-88 – свастика?

– Думаю, да, – подумав, ответил стукач.

– Это текст Доброслава? – спросил Бундин

– Да.

– А кто такой Доброслав? – прокурор пытался получить от свидетеля хоть какую-то информацию.

– Он живёт в Сибири, – наконец выдавил из себя информатор спецслужб.

– Вам про него что-нибудь ещё известно?

– Нет, – ответил «свидетель» и Бундин прекратил допрос.

Продолжая шарить в коробке, прокурор достал 32 билета на концерт группы «Коловрат» посмотрел на них и убрал обратно. Видимо даже в прокурорской голове пачка билетов на концерт не совмещалась с доказательством нашей вины в преступлениях направленных против государственной власти и конституционного строя РФ. Следующим он достал издаваемый Ш-88 журнал «Made in St-Petersburg» и вызвал для дачи показаний свидетеля Бойко:

– В связи с осмотром вещественных доказательств прошу дополнительно допросить свидетеля по делу Бойко Г. В.

Как всегда сидевший в уголке Бойко подошёл к свидетельской трибуне с таким торжественным видом точно как у чиновника возлагающего венок к могиле Неизвестного Солдата.

– По поводу предоставленных вами журналов «Made in St-Petersburg» № 1–4 и «Гнев Перуна» № 5, что вы можете пояснить? – начал допрос прокурор.

– Журналы были добыты мной оперативным путём, – рассказывал Бойко, – приобретены во время контрольной закупки у распространителя рядом с метро «Гостиный двор». Журнал «Made in St-Petersburg» по оперативной информации издавался Бобровым Д. В.

– Поясните по поводу журнала «Гнев Перуна» № 5, – уточнил прокурор.

– Где он печатался, мы сейчас пытаемся выяснить. Некоторые статьи написаны Бобровым Д. В., имена авторов других статей пока не представляется возможным узнать. Сам журнал создавался Бобровым вместе с Алексеем Б. – лидером экстремисткой группировки «Кровь и Честь». Журнал находился на диске у технического специалиста связанных с Шульцом экстремистских группировок В. Л. – по прозвищу «Совесть 18». По указанию Боброва «Совесть 18» занимался вопросами верстки, оформления и печати экстремистских изданий. Потом этот диск оказался у бывшего участника «Шульц-88» Д. Боровикова и он издал журнал.

– Свидетель Бойко, откуда у вас информация, что Бобров участвовал в издании журналов? – спросила Жданова.

– Изначально была оперативная информация. Потом это стало известно из объяснений свидетелей. Также при обыске в квартире Боброва были на компьютере обнаружены набранные тексты статей опубликованных в журнале «Гнев Перуна». Они были подписаны Шульц.

– Вы полагаете, что Шульц – это Бобров?

– Впервые это было установлено из записной книжки Воеводина, в которой было написано «Шульц» и номер телефона. По базе мы установили адрес, фамилию и инициалы Боброва.

В ходе обозрения вещественных доказательств изъятая у подельника Алекса карта с изображением полуострова Крым особенно заинтересовала прокурора.

– Подсудимый Вострокнутов, эта карта принадлежала вам? – спросил он.

– Да, это мои вещи, – ответил Алекс.

– А что это за карта?

– Это из фантастического романа, в котором Гитлер выиграл войну, – объяснил Алекс и больше вопросов Бундин не задавал.

После заседания я сидел в конвойке вместе с мелкими воришками, наркоманами, попавшимися с «порошком» и сидящими за «бытовуху» красно-фиолетовыми алкашами. Такие дела судьи рассматривали быстро – за 1–2 заседания, и с каждой поездкой публика менялась, привнося новизну и разнообразие. Иногда в соседних камерах закрывали девушек-арестанток, и зэки флиртовали с ними, переговариваясь сквозь решётку и перекидывая записочки. Среди девчонок многие были наркоманками, некоторые сидели уже не в первый раз и вполне освоили развязный зэковский тон. Они мастерски матерились, сыпали жаргонизмами и вызывали у меня стойкое отвращение. Конвоиры часто подходили ко мне, интересовались деталями дела и судебными перспективами, отзывались обычно одобрительно, но что-либо определённое я им сказать не мог и избегал задушевных разговоров. Один из постоянных конвойных выражал ко мне особенный интерес, поскольку был другом моего друга. Он передавал мне посылки с воли, и иногда приводил и запирал в моей камере товарищей приходивших для обсуждения нетелефонных тем. Большую же часть времени я лежал на деревянной скамейке и дремал, досматривая ночные сны. Меня обычно запирали в отдельную камеру, и единственная скамейка находилась в полном моём распоряжении. Разве мог я предположить, что ещё в течение года буду вынужден лежать на этой скамье в перерывах между бесконечными судебными заседаниями?

Следующее слушание назначили на конец ноября.

Кресты: 780 – 721 – 780 (окончание)

Вечером, снова оказавшись в камере 721, я, как обычно после судилищ, валился с ног от усталости. Володя, пивший чай с тортом, и смотревший телевизор оживлённо приветствовал меня.

– Сейчас анонсировали сенсацию в Ленинском суде! – сказал он, словно не доверяя увиденному. – Похоже ты был прав, твоё ходатайство о вызове мёртвого Гиренко произвела эффект разорвавшейся бомбы! По всем каналам только об этом и трещат!

Налив себе горячего чая я сел на край стальной кровати и попивая бодрящий напиток, стал просматривать новостные выпуски. Местные каналы наиболее активно осветили прошедшее судебное заседание и, изобилуя различными версиями развития событий, обратились за комментариями к моим старым знакомцам – участникам процесса. Одетый в синий мундир прокурор Бундин, чьё лицо украшали блестящие круглопрямоугольные очки без оправы, собираясь с мыслями, издавал невнятное протяжное «э» и говорил о предположительных результатах моего ходатайства неопределённо и расплывчато. Солидный Адалашвили в хорошем чёрном костюме вещал, уверенно склоняя слушателей к мысли о скором исключении экспертизы Гиренко из материалов дела. Другие адвокаты говорили более взвешенно и осторожно. Все соглашались только с тем, что мои права действительно нарушаются и сторона обвинения должна это нарушение исправить, пока ещё неизвестно каким способом. Для журналистов неожиданное ходатайство стало информационным поводом напомнить о личности Гиренко и о его неожиданной смерти воспринимавшейся как грозный знак-предупреждение всем антифашистам старого поколения со стороны радикального подполья. Фотография очкарика-эксперта с чёрной траурной полоской сменялась снимками его скромной могилки и кадрами с митинга питерских африканцев-антифашистов. Негры держали в руках фотопортреты убитых за последнее время иностранцев, и над фотографиями многих чёрных лиц возвышался плакат с единственной фотографией белокожего – Гиренко – страстного друга питерских негров. Африканец с толстыми на треть лица губами чуть не плача рассказывал о том, каким хорошим человеком был Николай Михайлович, как он помогал неграм, как их любил. Потом показывали нечёткие фотографии с неизвестными молодыми людьми позирующими на фоне красного флага со свастикой, показывали кадры, на которых группу закованных в наручники ребят выводили из зала судебных заседаний и говорили, что основная версия следственных органов связана с анти-экстремистской деятельностью учёного. Поскольку его последней работой в качестве эксперта горпрокуратуры была экспертиза по моему делу, название «Шульц-88» склонялось журналистами на все лады, вплоть до прямых утверждений, что наша группа причастна к совершению преступления. В общем, в течение вечера я пожинал плоды затеянной мной информационной провокации, и думаю случившееся отразилось и на самом исходе процесса.

Ночью я спал и видел прекрасные сновидения, и даже ночное похолодание не смогло придать моим снам негативное направление. То было иллюзорное ощущение возврата утраченной возможности влиять на свою судьбу – чувство, иногда посещающее в судах новеньких узников и мгновенно распадающееся как злая насмешка при встрече с неизбежной и суровой реальностью уголовного судопроизводства.

Утром я ещё спал, когда Володя куда-то ушёл по делам. Если я пишу, что человек ушёл, не стоит это понимать так, будто он просто взял, вышел и камеры и пошел, куда глаза глядят. Для того чтобы «открыться» нужно сначала высунуть голову в кормушку и позвать корпусного. Целыми днями на тюремных галереях раздаются громкие призывы наподобие: «Корпусной! Подойди к камере 721!». Но четырёхэтажный корпус довольно велик, а корпусной всегда занят и может не слышать твоего призыва. Чтобы он наверняка подошёл к камере проще всего подозвать какого-нибудь слоняющегося на галерее рабочего и попросить его дойти до корпусной и передать корпусному просьбу подойди к соответствующей камере. И вот, наконец, сотрудник подошёл к двери и между вами происходит короткий разговор. «Давай откроемся, командир», – просит зэк, передавая корпусному денежку, и тот открывает камеру. При этом авторитетные арестанты обычно платят не за каждую прогулку по корпусу, а покупают месячный абонемент. Утром с началом новой смены их ежедневно открывают уже автоматически. Однако корпусной может обеспечить свободу передвижений арестанта только в пределах корпуса. Если есть необходимость прогуляться на другой корпус, нужно договариваться с другим корпусным.

То, что я называю прогулками, таковым является лишь отчасти. Просто прогуливаться по галереям – занятие малоинтересное, так как тут нет ни окон, ни каких-то интересных мест – только деревянные дорожки вдоль тянущихся одна за другой обитых железом дверей, узкая железная лестница, связывающая галереи между собой, корпусная в начале третьей галереи и рядом с ней квадратный стальной стакан. Авторитеты открываются не из абстрактной любви к прогулкам, а по вполне прозаическим причинам – для решения деловых вопросов и общения с себе подобными. Упакованные в стандартные спортивные костюмы бандиты толпятся днём на галереях и решают массу «насущных» вопросов относительно затягивания запретов, переездов тех или иных людей, выбивания долгов и т. д. Они подходят к разным камерам и через кормушку разговаривают с арестантами, договариваются о чём-то с рабочими, «перетирают» что-то с операми. Иногда представители какой-то определённой ОПГ устраивают прямо посреди корпуса коллективный разговор-совещание больше похожий на воровской «сходняк», хотя присутствующие не имеют, как правило, никакого отношения к ворам и выглядят как обычные спортсмены, которыми в основном и являются. Среди них немало бывших боксёров и борцов, рукопашников, бывших спецназовцев и десантников, призёров разнообразных спортивных соревнований. На седьмом корпусе даже сидел в описываемое время один бывший олимпийский чемпион.

Спортсмены надёжно контролируют теневую жизнь коммерческого централа, но ещё не до конца растраченную силу имеют и сторонники старого воровского движения. Их не так часто можно увидеть гуляющими по галереям, однако они непрерывно напоминают о себе многочисленными «прогонами». Система поддержки воровских традиций имеет строгую иерархию. «Смотрящий», то есть координатор воровского движения есть на каждой галерее. Четверо смотрящих за галереями находятся в подчинении смотрящего корпуса. Выше всех стоит положенец централа координирующий действия десяти смотрящих корпусов. Также есть и отдельные специфические координаторы, отвечающие за отдельные направления движения. Например, «смотрящий за медикаментами» или «смотрящий за игрой». На каждом корпусе есть так называемая «общая камера», где обычно и сидит смотрящий за корпусом. В камере концентрируется «общее» и отсюда же оно распределяется по нуждающимся. Тюремное общее состоит в основном из запасов чая и сигарет, которые на добровольной основе выделяются арестантами из полученных передач. Также общее наполняется и из исходящего с воли «грева» передаваемого уже освободившимися или ещё не заехавшими сторонниками движения. Движение это называется «чёрный (либо воровской) ход» и считается, что каждый его сторонник может в будущем стать вором в законе, если, естественно, не нарушит какой-либо пункт неписаных тюремных правил. Согласно этим правилам арестантам нельзя заниматься «беспределом», то есть самостоятельно бить кого-либо, «вымогать» у сокамерников деньги, сотрудничать с администрацией, проявлять неуважение к ворам и воровским понятиям. Считается, что только воры или поставленные ими люди могут «спрашивать» с человека и наказывать его; в случае возникших противоречий и конфликтов арестанты обязаны обращаться к блатным, которые одни уполномочены решать, кто поступил неправильно. Таким образом, черноходы контролирующие распределение и сбор стратегических арестантских запасов – общее и назначившие себя судьями в межарестантских разборках, стремятся к получению реальной власти над большинством заключённых.

Для напоминания о себе черноходы постоянно рассылают по галереям и корпусам так называемые прогоны. Это лист бумаги обычно свёрнутый в трубочку и спрятанный в футляр. На нём написаны требования блатных, информация общего характера для вновь заехавших арестантов, призывы не забывать об общем, отчёты о том, кто, как и за что блатными на централе наказан и т. д. Прогон обычно передаётся через все камеры поочередно, сбоку листа есть графа с номерами камер и, прочитав прогон, зэки ставят галочку (чтобы смотрящий был в курсе, какие камеры прочитали прогон) и иногда короткий комментарий наподобие «одобряем!» или «ознакомились». Некоторые прогоны пишут смотрящие и так и подписываются под ними, например, «смотрящий за 7 корпусом Махмуд», или «смотрящий за игрой Джаба»; в основном пишут собственно сами воры. Такой прогон так и называется воровским и это высший документ в черноходской системе, за утрату которого могут быть применены серьёзные кары. Написаны прогоны особенным языком напоминающий архаическую славянскую речь или церковные писания. Специальная грамматика и стилистика, особенные слова прогонов, по-видимому, являются частью традиций тщательно сохраняемых ворами. Прогоны наполнены специфическими выражениями, например, тюрьма называется «Дом Наш Общий», приветствиями-призывами наподобие «Жизнь Ворам!» и необычными пожеланиями «Свободы золотой!», «Фарту!», «Всех Благ!» (характерно, что под благами, помимо свободы, понимается преимущественно курево, чай и наркота). В принципе прогоны можно назвать квинтэссенцией воровской идеи – они содержат и передают в печатном виде основные понятия и правила чёрного хода.

Володя ушёл, а я продолжал лежать на кровати, потягиваясь от сладостных и мягких ощущений отдыхающего после неудобств этапа измученного тела. В камере повисла тишина – редкая для огромной тюрьмы диковина. Проявлять физическую активность я не собирался, пока это мне не наскучит; не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор, ни с кем-то разговаривать и, наверное, только нарастающее чувство голода могло выгнать меня из-под одеяла. Насладиться отдыхом не дали мусора. Дверь вдруг отворилась, и вошли сразу трое деловитых оперативника приказавших мне одеться и выйти из камеры. Я подчинился, ещё не понимая, что происходит.

Это был шмон! Молчаливые оперативники разметали Володины вещи по камере, как стадо обезумевших мамонтов всё перевернули и раскидали, изорвали, перепутали. Книги они разрывали напополам и кидали на пол. Туда же отправилось постельное бельё, по нему они словно не замечая, ступали грязными ботинками. Вещи из баулов они вытряхивали на пол, ногами отшвыривая осмотренные предметы. Один из оперативников разрезал ножом и разорвал Володин матрас, и комья серой ваты разлетелись по камере. Шмонали профессионально, заглядывали и в туалет и под раковину, простукивали подозрительные пустоты в стене, внимательно осматривали облицовочный кафель, тщательно ощупывали каждую вещь. Стоя в коридоре, я наблюдал через дверной проём как опера на совесть, а не формально обыскивают 721 и понял, что происходящее не может быть случайностью. Ещё никогда в Крестах я не видел такого досконального, тотального обыска камеры. Видимо это не было плановой операцией, а было результатом каких-то неведомых тюремных интриг. Обыск продолжался около часа. Наконец, оперативник обнаружил предмет поисков – Вовин сотовый телефон, поддерживающий безлимитную связь «Скайлинк». Сразу же опера заперли меня и ушли. Моя старенькая «НОКИА» так и не была ими обнаружена.

Володя пришёл минут через пятнадцать, и он уже был в курсе ситуации. Выслушав меня не заходя в камеру, он ушёл разбираться с проблемами.

Ещё через полчаса корпусной вызвал меня на беседу с оперативником. Я поднялся по лестнице к стеклянному ларьку корпусного и увидел сидящего за столом хмурого Стебенёва.

– Какое у тебя отчество? – спросил он, заполняя какой-то документ.

– Владимирович, – ответил я и поинтересовался, – а зачем это?

– Поскольку ты сегодня официальный дежурный по камере, – объяснил Стебенёв, – ты сейчас напишешь объяснительную на тему, откуда в камере появился телефон.

Тут надо объяснить, что в камерах СИЗО согласно инструкциям Минюста заключенные обязаны нести поочерёдные дежурства. Именно дежурный по идее должен нести ответственность за найденные сотрудниками запрещённые предметы, если обыск произошёл во время его дежурства. На Крестах никаких дежурств фактически не было, и на шмонах все вопросы решались старшими камер, однако для всяких проверяющих, чтобы в случае необходимости пустить им пыль в глаза, у администрации существовали специальные постоянно дополняемые книги, где указывались даты, номера камер и фамилии дежурных заключённых. Согласно такой книге дежурным по камере 721 в этот день был я, и это означало, что я мог попасть в карцер за найденный операми телефон.

– И что мне написать в объяснительной? – спросил я неприятно удивлённый развитием ситуации.

– Сначала пишешь «шапку». «Начальнику учреждения ИЗ-47/1 МЮ РФ полковнику внутренней службы Житенёву Александру Ивановичу от заключённого такого-то», потом посередине листа большими буквами «объяснительная» и дальше излагаешь, при каких обстоятельствах попал в камеру и был конфискован телефон.

– Да я и знать не знаю, как попал в тюрьму этот телефон, – возмутился я.

– Можешь писать всё что угодно, реальная информация меня не интересует, – пояснил оперативник, нервно закуривая сигарету. – Можешь, например, написать, что телефон ты нашёл в конвойном помещении суда и оттуда привёз его в СИЗО. Просто, так как ты сегодня дежурный (так написано в книге учёта дежурств), объяснительную должен написать именно ты. А ответственность за запрет в любом случае понесёт Владимир. Твоя объяснительная – простая формальность.

Оперативник выглядел обеспокоенным, всю его напускную оптимистичность и понты как рукой сняло. Вероятно, ситуация несла в себе непосредственную угрозу Стебенёву и он чего-то боялся, оттого и хмурился, нервничал.

Корпусной отвел меня в камеру и посреди произведённого операми разгрома потянулись часы ожидания известий. Я позвонил Медведю, он был не в курсе насчёт происходящего, обещал перезвонить. И вот пришел, наконец, Володя.

– В карцер еду, прямо сейчас, – грустно улыбнулся он, начиная собирать необходимые вещи.

– Что же вообще случилось? – спросил я.

– Подстава РУБОПА, – ответил авторитетный предприниматель, укладывая в походную сумку шерстяные носки и вязаный свитер. – Оказывается на прослушке был мой телефон, а не твой, – он усмехнулся сквозь зубы, – и все мои переговоры последнего времени контролировались. Не понравилось им, видишь ли, услышанное. Я ведь с Димоном тоже по мобиле бывало общался.

Я вспомнил, что действительно Володя иногда ленясь дожидаться прихода, опера в тюрьму решал с ним возникшие вопросы по мобильнику. И всё это слушали борцы с организованной преступностью! Теперь становилась понятно причина перепуганного состояния мигом потерявшего всю свою вальяжность Стебенёва. Тут попахивало исключением с работы и даже возбуждением уголовного дела по популярной ныне тематике «оборотней в погонах».

Так был «снят с пробега» первый из негодяев старавшихся испортить мою жизнь. Впоследствии злая судьба настигла многих врагов, вплоть до ареста Георгия Бойко в 2010 году. Но об этом не сейчас. Пока что мне предстояли ещё многие мучительные испытания, изощрённые проверки на прочность, жестокие столкновения с реалиями отечественной пенитенциарной системы. До свободы оставалось ещё неизвестно, сколько времени, продолжался суд.

Согласно тюремной инструкции одному сидеть было нельзя и вечером пришёл Медведь и снова забрал меня в 780. Подневольная жизнь СИЗО текла нескончаемым, однообразным потоком. Наступила поздняя осень.