Текст книги "Великий и Ужасный. Фантастические рассказы"

Автор книги: Дмитрий Гаврилов

Соавторы: Владимир Егоров,Валентин Куликов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– А кто его держит? – возразил папа. – Он всегда может улететь.

– Тебе кто дороже, дочка или змей зелёный?

– Оставь, мать! Сама понимаешь, что и так нехорошо, и эдак. Я вас, собственно, забрать приехал…

– Но ты же знаешь, что если этим… Ну, им что-то в голову взбредет, блажь какая – покоя не будет. Всю душу вымотают, злыдни… Вот ведь, редкость, дракон! Тьфу! – сказала мама.

– Может и надо отдать диковину, но не им, – он почесал в затылке, – Учёным отдать, али в зоопарк какой. Там и сохранее будет, а Маша может навещать, – придумал отец.

– Тогда поговори с дочкой, у тебя лучше получается… А у меня давление.

– Говори, не говори, но с Горыней нам придётся расстаться, – заключил папа.

* * *

До Москвы добрались без приключений. Пока тряслись в электричке, Маша держала картонную коробку на коленях. Дракошка сидел тихо, даже не пискнул за всю дорогу ни разу. Только когда уже поднимались по лестнице, перед самой квартирой Маша едва не выронила драгоценную ношу.

– Вот и умница, девочка. А в зоосаде его никто не тронет! – обнадёжила мама и пошла варить обед.

– Эт точно, – подтвердил отец и устроился за газетой на кухне, попыхивая неизменной трубкой.

– Мам, я Аську выведу на улицу!?

– А обедать?

– Я мигом. Я успею.

– Ну, ступай. Да где ж это видано, чтобы кошку, как собачонку выгуливали? – недовольно ответила мать.

– А может, у неё котятки будут! – парировала дочь и выскользнула за дверь, прихватив ненароком коробку из-под торта.

– Переживает, – заметил отец.

– Угу, понесла-таки своего Горыню выпускать, – ответила ему жена.

…Помогая себе рукой, девочка взобралась вверх по косогору, над которым зачинался предлесок. Кошка терпеливо карабкалась следом

Вот и её тропа, заветная тропа к той единственной поляне, где никто не посмеет тронуть малыша. Никто и никогда – она это знала наверняка, и это знала только она!

– Выпусти! – пропищал Горыня, – Душно тут у вас!

– Сейчас, сейчас, маленький! Только в лес поглубже зайдем, – успокоила Маша питомца.

– Ээй! Девочка! Постой! Разговор есть! – окликнули её.

Маша обернулась. Скорыми шагами её нагоняли двое спортивного вида… Нет, их было трое. И третьим за спинами своих жлобов шагал красный и потный Смелянский.

– Потерпи, Горыня! – взвизгнула она, и стремглав бросилась вперед по тропе. Кошка припустила за ней. Девочка оглянулась.

Мужчины не отставали.

– Догоните девку! – хрипел им в спины Смелянский, лишь он остался далеко позади.

Кубарем скатившись в овраг, Маша перепрыгнула через ручей, по-прежнему звонящий и беспечный. Аська ловко перебежала по камушкам.

– Ты куда, дура! Всё равно не уйдёшь! – крикнул сверху Смелянский.

Преследователи слегка притормозили у водной преграды, один пошёл вброд, измерив глубину по щиколотку, второй, помаявшись, вскоре последовал его примеру, попортив костюмчик.

Этот берег стелился, плавно переходя в таинственную поляну, поросшую по кочкам густой, ещё не блёклой травой типа осоки.

– Тут сухо, Ась, не бойся!

Кошка подозрительно осматривала место, такое знакомое и незнакомое.

Девочка положила коробку на землю.

– Вот она!!

Враги были уже совсем близко.

– Улетай, спасайся! – крикнула Маша, рванув ленточку на себя.

Дракошка выпорхнул на свет, на мгновение завис в воздухе и рванулся ввысь, проскользнув меж схлопнувшихся ладоней одного из подручных Смелянского. Второй ухватил Машу за плечо, она не сопротивлялась, а сквозь слёзы смотрела вслед Горыне, который едва различимым мерцающим комочком уносился к кронам могучих, совсем нездешних сосен.

Вскоре на поляну выбрался и Смелянский. По обескураженным лицам телохранителей он живо понял, что добыча улизнула.

– А зря по-хорошему не захотела, – ухмыльнулся он и кивнул своему наймиту, чей тяжёлый квадратный подбородок навис над Машей Дамокловым мечом.

– Какая ты беленькая! – пробасил громила и потянул с неё одежды.

– Укушу! – издав боевой вопль, кошка бросилась на человека, вцепившись ему в лодыжку всеми когтями и зубами.

– Брысь, – рявкнул тот и, дёрнув ногой, отшвырнул Аську прочь.

Ужасный рык потряс неведомый лес от макушек самых высоких деревьев до корней. Солнце вдруг померкло, а на поляну легла гигантская крылатая тень.

– Эй, сударь мой! Оставь-ка принцессу в покое! – проревел кто-то с вышины, и лес вторил этому рёву гулким эхом.

Травы пригнулись к самой земле, а люди – к тем травам. Маша даже глаза зажмурила от страха.

– Ты что, червяк! Не понял! А ну, кому говорю!

– Мама моя родная! – только и вымолвил верзила, отпуская Машины плечики.

Не разжимая век, инстинктивно она подалась вперёд и поползла на четвереньках. Потом остановилась – любопытство пересилило страх, и девочка приоткрыла глаз. Взгляд её скользнул по мокрым брюкам, принадлежавшим, как выяснилось Смелянскому. Он стоял, точно столб, весь белый с перекошенным от ужаса лицом.

Перед ними, посреди поляны восседал дракон – прямо как в сказках, громадный, зубастый, с лиловой-лиловой чешуёй. Развернув широкие перепончатые крылья, казалось, он нависал над людьми. И лишь гребень, что топорщился среди узких змеиных глаз и сбегал оттуда за спину, с головой выдавал ящера.

– Горыня! – взвизгнула Маша от восторга и бросилась к дракону.

– Всё! Сейчас сожрёт! – сказал один из верзил и бухнулся в траву.

– Скушает, скушает! – подтвердила Маша, обнимая длинную шею своего недавнего питомца.

– Мрррр! Мррр! Конечно! Конечно! – мурлыкала кошка и терлась о кошмарную когтистую драконью лапу.

– Ну, что разлеглись-то! – опомнился Смелянский. – Стреляйте же!

Но наёмники его не послушались. Пока Маша целовала морщинистую морду Горыни, а дракон вылизывал её длинным раздвоенным языком, молодчики – как-то так, боком-боком – убрались с поляны, оставив Смелянского в гордом одиночестве.

– Клянусь, – сказал Горыня, – что если ты хоть пальцем тронешь эту прекрасную госпожу, то умрёшь мучительной смертью. Я откушу тебе сначала ноги, потом руки, и скажу, что так и было́. Теперь ты всё понял? Ну, проваливай, пока цел!

Не веря ещё в такой исход, Смелянский тупо переводил взгляд то на Машу, то на кошку, то на ящера.

– Придётся ему-таки красного петуха пустить, – сказала кошка.

– Ой, придётся! – согласилась девочка.

– Гы! – обрадовался дракон и разинул пасть.

Но Смелянский, придерживая мокрые брюки, уже плёлся прочь, не разбирая пути-дороги.

– Эй, не туда! – окликнула Маша. – Ну, он же в самую чащу идет! – пояснила она дракону.

– Вот и пусть топает! – отозвалась Аська, вылизывая ушибленный бок. – Может, хоть там его дикие звери разорвут…

– У нас тут нет диких зверей, – молвил дракон, приблизив морду к Машиному лицу и, глянув в ещё не просохшие от слёз девичьи глаза, добавил. – Это у вас, там, за пределом, дикие … встречаются. Вы зря перебили своих драконов, теперь некому заступиться за добрых людей.

– А ты! Разве ты, Горыня, не можешь? – возразила девочка.

– Мой квест в стране людей окончен, милая госпожа! – был ей ответ. – Большим драконам нет места среди людей, а маленьким людям – среди нас. Я возвращаюсь к своему племени, меня ждёт моя стая.

– Значит, мы никогда больше не увидимся!? – спросила Маша, и голос её задрожал.

– Когда люди подрастают, они перестают верить в сказки, – может прошипел, а, может, прошептал Горыня. – Пройдет много лет, и эта история будет вспоминаться тебе, как прочитанный на ночь рассказ. Прости, мне больше нет хода в твою страну. И тебе надо возвращаться – тебя там тоже кто-то ждёт… Прощай! – он на мгновение сомкнул гигантские перепончатые крылья, окутав ими и девочку и кошку, а потом, расправив их, рванулся вверх.

И хоть крылья эти были под стать парусам, Горыня ухитрился не задеть ни единой ветки, Маша так и не смогла понять, почему.

– Прощай! Счастливый путь!

Девочка ещё долго стояла и смотрела ввысь. Лес, такой привычный, такой молоденький, нехотя ронял на неё первые осенние листья…

Потом Маша взяла кошку на руки и потихоньку зашагала домой. Та довольно мурлыкнула и прильнула усатой мордой к груди маленького человека, в которой билось, как птица, такое горячее, ещё горячее сердце ребёнка.

– Он сказал правду, он больше не вернётся, – подумала девочка.

– Урррр, – сказала Аська сквозь дремоту, растянув кошачью улыбку от уха до уха.

2001

Солнце, Воздух и Вода
(дружеская пародия на Василия Купцова)

Солнце, Воздух и Вода (2000)

О том, как опрометчиво давать своей фирме имена древних богов, да стариков обижать.

Сигарета, названная в честь английских герцогов, тихо дымила.

Клиент надоел до смерти, но Илья терпеливо поддакивал старикашке, внушая от фразы к фразе мысль о неизбежности переезда.

– Побойся бога, сынок! Я ж в Москве, почитай, осьмой десяток доживаю. Куды ж мне теперь? Дал бы помереть спокойно, а там…

– Отец! Ну, что ты заладил. Москва, да Москва. Темень, вонь, грязь, теснота… А будет у тебя отдельная квартира.

– В тесноте, сынок, да не в обиде, – прошамкал старик и смахнул слезу.

– Ну, батя. Ты чё? Мы ж свои, русские люди. Договоримся. Кури! – он протянул своё «Мальборо».

– Это я от ветра, – поправился дед и вытащил «Памир», разломил сигаретку, раскрошив содержимое дрожащими пальцами – вторую половинку сунул обратно.

– А там солнце тебе, понимаешь! Воздух там! Вода, понимаешь ли… А, бать? Водохранилище там огромадное. Квартирку на первом этаже справили, чтоб значит не подыматься высоко. Ты ж с коммуналки-то полдня спускаешься, а потом ещё полдня карабкаешься на свой восьмой.

– Заботишься, выходит, – горько молвил старик.

На столе загудел телефон.

– Погодь, отец! – Илья потянулся к аппарату обратно через стол… – Риэлтерская компания «Велес». Слушаю вас!

– Биб-биб-биб, – раздалось в ответ.

Илья глянул на часы, там высветилось пятнадцать:

– Чтоб их шут разэдакий взял! Техника на грани фантастики! Так, на чём это мы остановились, – он затянулся сигаретой, пустил вниз дым, погонял его рукой. – И соседи согласные – им квартиры не лучше твоей… то есть, не хуже твоей дали. А ты говоришь – «не в обиде». Всё поровну. Всё справедливо.

В кармане затренькал сотовый. Илья похлопал клиента по морщинистой в синих прожилках руке, мол, всё образуется. Тот неловко отвёл ладонь и сунул в китель, на котором позвякивали ордена.

Сотовый тренькал. Илья поднялся, отошёл в угол и взялся за трубку.

– Да, почти Ленинский проспект! Конечно, престижный! О чем рэч, дарагой! Сто десять квадратных – общая площадь, кухня – семнадцать метров… всё, как обещали, будет евроремонт. А, что? … Ну, полторы-две штуки баксов… А всех уже выселили, один-то и остался. Нет! Всё будет в ажуре!

Илья круто развернулся к деду, он шёл, чуть ли не приплясывая.

– Ладно! Хочешь ты, али не хочешь – мы тебя выселим. Добром не хош – так будет поплохому. Последний раз предлагаю…

– Старуха у меня. Тяжко ей будет на Даниловское-то ездить к сыночку, за могилкой ухаживать. До одной Москвы цельный час в поезде, а ещё по городу.

– Машины, конечно, не дадим. Вот цветной телевизор – это да, – ухмыльнулся Илья, выпроваживая клиента

– Старуха у меня, шут тебя забери… – обернулся тот на пороге, и гордость последний раз вспыхнула в очах ветерана, вспыхнула и погасла, – А, все вы одним миром мазаны! – и махнул рукой напоследок.

– А у меня, дед, большие деньги стынут, – возразил Илья, – Короче, думай – не думай, а завтра поможем тебе переехать. Не забудь свечку Николе Чудотворцу поставить – авось, поможет! – добавил он, злорадно усмехаясь.

– Только и остаётся, – едва различимо прошептал старик.

Илья глотнул уже остывший кофе и застучал по клавиатуре. Дверь тихонько скрипнула.

– Алла! Ну, сколько раз…

Секретарша, длинноногая, в мини-юбке, едва сходившейся на крутых бёдрах, стояла в проеме, прислонившись к стене.

– Илья, тут ещё один трудный, – она завела глаза. – Только никак не пойму, что за хата. В базе данных не значится.

– Пусть займётся Павел?

– Он поехал тачку смотреть.

– Тогда Иосифу передай.

– Он на оформлении, ты же знаешь. Остальные тоже там, страхуют.

– Да! «Что-то с памятью моей стало…» – привязалась песенка, – «Всё, что было не со мной…» Ладно, давай его сюда. Учитесь, пока я жив.

Алла прикрыла дверь, но неплотно, уже скоро Илья расслышал: «Генеральный директор вас сейчас примет».

– Вежливость, – орудие риэлтера! – поднял он к небу палец, – Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья! Вот ведь на пионерское-то как потянуло…

В нос шибанул едкий запах мускуса, так вонял, наверное, кабан, что они с друзьями завалили на охоте давеча.

Клиент был не то чтобы стар, хотя на широченную грудь его лопатой легла седая бородища, на бледном как смерть лице вошедшего не угадывалось ни единой морщинки. Какой-то дурацкий старомодный тулуп, валенки. И росту был мужик неимоверного. Что всего смешнее – толстая палка – клюка самопальная.

– Эко наследил? – только и вымолвил Илья, осматривая гостя.

– Дык, снегу-то вона скоко намело! – забасил мужик.

– Садитесь, пожалуйста! – Илья двинул коленом кресло.

– Благодарствуйте! – снова пробасил гость, подобрал полы, да как сядет – колесики в ковёр так и вдавило, а клюку-посошок промеж колен пристроил.

– Вы уже беседовали с кем-то из моих сотрудников? А то я не припомню. Меня зовут Илья, – и протянул руку.

– Власом был испокон веку! – гость заграбастал директорскую ладонь, и та потерялась меж его хладных, как лёд, и костлявых пальцев.

– Ай! Какой вы! – отдернул кисть Илья, точно ожёгся, – Может, кофейку?

– Не! – буркнул Влас, – Лучше сразу о заботе твоей поговорим. У меня самого нынче дел невпроворот – некогда кофий пить.

– Моя забота – это твоя забота, отец, – ответил Илья и похвали себя, уж больно ловко «на ты» перешёл. – Хата, говоришь, есть? И как, велика?

– Шире некуда, – ответил гость, да как посмотрит на Илью из-под мохнатых бровей.

– Бум меняться, бум! Это Райкин, – нервно засмеялся директор, а подумал: «Во, глазищи-то! Шут меня возьми!»

Снова звякнул телефон.

– Да! Алло! Фирма «Велес», слушаю вас! Да, обмен через куплю-продажу! Расселение коммуналок!

– А говоришь – «не припомню»?! Хорошо, сменяемси!

– Ты как, отец, к свежему воздуху? Природе? Тянешься?

– Кто ж к ней не тянется, молодец. Разве природа всякая бывает. Случается поганая, а бывает – и краше некуда, – хитро подмигнул Влас.

– Не! С экологией всё в полном ажуре! – не понял его директор, – Солнце, вода… Район, конечно, восточный, но сам бы так жил.

– Сам, гуторишь, жил бы так? А кто тебе мешает – живи, я не против! – сказал, да как стукнет клюкою об пол…

* * *

На рассвете катер «Неумолимый» шёл к базе, когда вперёдсмотрящий просигналил: «Человек за бортом!»

– Человек за бортом! Полундра!

В единый миг все высыпали на палубу.

Свежий ветер бросал в лицо солёные брызги.

Солнце, громадное, с каждой минутой возгораясь всё сильнее, всё ярче, медленно восставало над морем.

По курсу слева, на скалах нервно приплясывал мужик в стильном, но порядком измятом костюме.

– Что ж ты дурак, кричал – «за бортом»? – выругался первый помощник, – Вишь, японцу неможется, культура опорожниться на природе не позволяет.

– Це не японец! – молвил вахтенный в ответ, опуская бинокль. – Це из местных, из «новых русских».

– Эк припечатал! А чего-й то он там орет, нервный?

Сквозь посвист ветра до них долетели только три слова: «Солнце. Воздух. Вода».

6.01.2000

Власьева обитель
(из романа «Наследие Арконы»)

Люблю я в глубоких могилах

Покойников в иней рядить,

И кровь вымораживать в жилах,

И мозг в голове леденить…

(Н. А. Некрасов, «Мороз – Красный Нос»)

Власьева обитель (1996)

Отрывок из романа «Наследие Арконы», в котором впервые появляется Инегельд – ученик великих древних богов.

Чёрно-коричневой змеёй моторизованная колонна плавно огибала холм, редко поросший высоченными соснами…

– Что делать, Вальтер? Похоже, зима добьёт нас раньше, чем русские «катюши». Вначале всё шло хорошо. Непроходимое бездорожье и распутицу сменил морозец. Мы быстро продвинулись вперёд. Но когда у фельдшера застыла ртуть в термометре – встали не только моторы, но даже крестьянские лошади.

– А паровозы, Курт? Паровозы! Неужели в этой варварской стране нет паровозов? – удивился Вальтер, разглядывая совсем незнакомое обмороженное лицо университетского друга.

– У них ненормальная колея, мой дорогой! – возразил тот. – Она на девяносто миллиметров шире обычной. Когда это выяснилось, кинулись было перешивать, но в этих кошмарных условиях, как я уже сказал, сталь Круппа идёт трещинами. Наши топки приспособлены под уголь, а русским некуда девать лес, они топят дровами. В Новгороде Иваны вывели из строя весь подвижной состав. У нас нет горючего, глизантина для радиаторов, зимней смазки… Эх! – Курт обречено махнул рукой, – Если уж говорить начистоту – в ротах лишь каждый пятый солдат имеет зимнее обмундирование.

– Я привёз вам шнапс, шоколад и табак.

– Спасибо, Вальтер! Это по-христиански! А то моральный дух истинных арийцев не на высшем уровне…

– Что ты этим хочешь…?

– Не лови меня на слове! – холодно улыбнулся Курт. – В вашем Штабе, там, наверху должны сознавать: наши превосходные солдаты, которым до сих пор была под силу любая задача, начали сомневаться в безупречности фельдмаршала фон Лееба.

– Если ты обещаешь молчать, скажу по секрету, что уже подписан приказ о его отставке.

– Кто же взамен?

– Вроде бы Кюхлер.

– Один чёрт! – Курт вздохнул и поправил высоко поднятый воротник. – Мы сдохнем здесь раньше, чем сойдёт снег. Порою мне кажется, что близок Рагнарёк.

– А бог Донар тебе не мерещится? Или его пасынок на лыжах – ведь, как говорил профессор Линдмарк, Улль-охотник из этих мест? – насмешливо спросил Вальтер.

– Здесь и не такое привидится! Страна Снежных Великанов. Кругом болота, промёрзшие до дна, лесные дебри, а в дебрях этих – бандиты.

– Ты о партизанах?

– Бандиты! Дикари! Они взрывают мосты, полотно. Они убивают своих же по малейшему подозрению в сотрудничестве с нами. Нервы стали никуда. По коварству и жестокости русские превосходят даже сербов. И вообще, оставим этот разговор! Лучше скажи, что нового в Берлине? – прервал излияния души Курт.

– Трудно сказать, – Вальтер задумался. – Я ведь, выражаясь фронтовым языком – тыловая крыса. Да, всё обычно. Пригляделось… Картину смотрел, называется «Фридерикус». Король ходит полфильма в дырявых ботинках – наверное, наших женщин готовят к кадрам об убитых сыновьях. Но, вообще, все уверены в конечной победе.

– Я тоже уверен, ты не думай, Вальтер! Я тоже уверен. Вот согреюсь – стану совсем уверенным… – Курт отхлебнул из фляги, затем, закрыв её, встряхнул, чтобы убедиться в достаточном количестве содержимого.

* * *

– Товарищ сержант! А, товарищ сержант! – белобрысый паренек вытер рукавом нос.

На его лице расцвела лучистая улыбка.

– Обожди, Зинченко! – отозвался тот. – Дай дух перевести…

– А всё-таки утекли! Утекли, товарищ сержант! – снова восхитился парень.

– Тихо, весь лес разбудишь…

Автоматная очередь аккуратно прошила вату телогрейки на спине. Зинченко рухнул в снег.

– Гады!!! – заорал Василий, опустошив рожок трофейного шмайсера в берёзы.

– Рус, здавайс! – услышал он в ответ.

– Как же! А это видали! – Василий рванулся через сугробы, петляя среди деревьев. Вслед засвистели пули. Он пару раз огрызнулся из винтовки, отбросив бесполезный теперь автомат.

Занималась вьюга. Немцы, было рассыпавшиеся в цепь, приотстали…

Оглянулся. Никого. Спасибо Матушке-Зиме! Сам-то он привычный. Все русские «А» – любят быструю езду, «Б» – поют с детства военные песни, и, наконец, «В» – не боятся мороза. Но на немца надейся – а сам не плошай.

Взяв пригоршню снега, Василий надраил порядком покрасневший нос, дошла очередь и до ушей. Это заняло у него минуты две. Прислонившись к стволу высоченной сосны, он вслушивался в нарастающий вой, пытаясь различить скрип сапог. Попробуй, походи-ка, Фриц, по нашим-то чащобам! Достав из-за пояса рукавицы, он погрузил в них по пятерне, испытав несказанное удовольствие.

До партизанской стоянки было километров десять-двенадцать. Снегу навалило, да ещё вьюга. Затемно доберется. Жаль, правда, ребят. Но тут уж, как говорится, судьба. Ничего не попишешь… Фрицы, сволочи, для острастки по кустам стреляют. И надо же было Сашке высунуться. Их машина точно на мину шла, а он, дурак, возьми и покажись… А может, его и не заметили? Но так глупо – в самую грудь! Эх, Сашка! Только охнуть и успел.

Немцы вылезли на дорогу и устроили такой салют, что если б не упал в ложбинку – крышка. Затем два часа преследования. Оторвались. Ещё более нелепая смерть Зинченко. Как его… Мишка? Ваня? Сева? Все звали по фамилии. Сержант обязан знать имя и отчество своих подчинённых. Завтра вернёмся – похороним по-свойски. Не гоже человечьим мясом зверьё кормить.

И лежит теперь этот улыбчивый рядовой Зинченко, тупо уставившись в холодное небо. И нет ему больше дела до этой проклятой войны. Но не пройдёт и дня, как напишет о нём комиссар – «ваш сын погиб смертью храбрых», и упадёт мать, рыдая, сраженная скупыми строчками похоронки. А Зинченко лежит себе среди лесочка… Теперь, наверное, уж не лежит. А где-то там.

Василий неопределённо посмотрел ввысь, но тут же одернул себя: «Ишь, засмотрелся! А ну, вперёд! …Я всегда готов по приказу Рабоче-крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик, и как воин, – тут он ускорил шаг, пряча щеки в кучерявый чёрный воротник – … и как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же по злому умыслу я нарушу… Вон, брат отца. Умница. Книжный человек. А десять лет отсидел ни за что… И чего он мог нарушить – одному Богу известно».

Впрочем, дядька не любил распространяться на этот счёт. И, что касается его срока – так это односельчане только подумали – не миновала, мол, Власова суровая кара советского закона. Ну, был мужик, да сгинул. А за что? Куда? Деревенька маленькая. Худая. Всяк про соседа своего знает. Но про дядьку никто ничего толком не ведал. Пропал дядька в тридцатом, Ваське тогда едва двенадцать исполнилось, а объявился лишь в тридцать восьмом. Вернулся, старый чёрт, ничуть не изменившись, будто под пятьдесят, хоть старше отца Васьки на пятнадцать лет, а тому уже к шестидесяти. Занял пустую избу у самого краю. Зарылся в тома книжек. На расспросы отшучивался. Один раз из обкома заглянули, но как приехали, так и уехали. Мало ли заброшенных деревень на Святой Руси?

«Что-то вьюга разыгралась? Остановишься – помрёшь. Нынче темнеет ранёхонько. А уже часа три, три с половиною. Вперёд, парень! Не спи! Замёрзнешь!.. Воспрещается оставлять поле боя для сопровождения раненых.

Каждый боец должен ненавидеть врага, хранить военную тайну, быть бдительным, выявлять шпионов и диверсантов, быть беспощадным ко всем изменникам и предателям Родины.

Ничто – в том числе и угроза смерти – не может заставить бойца Красной армии сдаться в плен… Стоп!» – сквозь свист ветра ему почудился звук чьих-то шагов.

Василий опустился на колено, присматриваясь. Не тронутый ни лыжнёй, ни звериным следом серебристый ковёр ничем не выдал своей тайны. В тот же момент острая боль в плече напомнила об утренней шальной ране. На морозе-то он про неё совсем и забыл. Сдёрнув рукавицу, Василий сунул руку под полушубок. Так и есть…

Но засиживаться парень не стал. Скорей бы к своим добраться! Слегка кружится голова, но бывало и хуже. А хуже – это когда в августе выходили из окружения. Смятые и раздавленные военной мощью вермахта. В обмотках. Без пищи и оружия – с одной винтовкой на троих. Злые, грязные, истощённые… Немец двигался быстрее. До своих они тогда так и не доползли, но хоть в родных местах оказался. И на том спасибо! Подобрали партизаны. Долго проверяли. Потом, вроде, поверили. Сашка тоже был с ним. Но больше не будет! Никогда! …Перед глазами поплыли круги. Ухватившись за тоненькую осинку, он сполз вниз. Вьюга заглянула прямо в лицо, и без того обветренное, с белыми ресницами и наледью на усах. Пришлось даже встать на четвереньки. В тот же миг он чуть ли не носом уткнулся в глубокие следы чьих-то ног.

Сначала не поверил, но затем до него дошло, что при такой-то пурге либо человек был здесь недавно, либо это его собственный след, а он плутает кругами, будто за черным груздем охотится.

Ночью ориентироваться легче, если небо не заволочёт мгла.

«Найди созвездие Лося, которое всё чаще называют Большой Медведицей, а по мне Лесная корова и есть, что выгнуто ковшом – семью заметными звёздами. Мысленно продли линию вверх через крайние две звезды, и упрёшься в Полярную. Лежит она в пяти расстояниях, что между этими солнцами, в хвосте Лосёнка, и находится всегда в направлении на север…» – наставлял племянника родич, перед отправкой на Финскую.

Завтра праздник – шестое января, как водится, Власьев День, хозяйки будут жечь дома шерсть, а старики на заре пить снеговую воду с калёного железа, чтобы кости не ломило. В этот день полагалось взять пучок сена и, обвязав его шерстинкой, сжечь на Новом огне. Дядька готовил дюже крепкое пиво, заваренное на сене, заправленное хмелем и мёдом, затем он цедил пиво через шерсть и угощал всех, кто к нему заглянул на огонёк. Под хмельком отец с братом бродили по деревне, вывернув полушубки наизнанку, и пугали старух, приговаривая: «Седовлас послал Зиму на нас! Стужу он да снег принес – древний Седовлас-Мороз!»

«Помнится, у Некрасова… Ах, какая чудная была учителка! Из самого Института благородных девиц. Сначала скрывалась от красных у знакомых, отец-то её из зажиточных. Потом, видя доброе к себе отношение, школу открыла для сельских ребятишек. Откуда-то учебники достала. Ещё с буквой „ять“. За эту самую букву и пострадала. Како людие мыслите. Буки ведайте. Глагольте добро. Кто бы мог подумать… Давно это было. Очень давно.

Ну, да я не Дарья, чтоб в лесу заморозили. Держись боец, крепись солдат! А всё-таки очень, очень холодно… Снова след. На этот раз звериный. Лапа-то, что у нашей кошки, но какой громадной. Неужели рыси в убежище не сидится. На промысел вышла. У, зверюга. Целый тигр!»

Рана снова дала о себе знать. Василия зашатало и опрокинуло вниз: «И ещё русские не прочь выпить чего-нибудь согревающего! Полежу маненько. Стоянка, видать, уже близко».

Оцепенение подобралось незаметно. На лес навалились сумерки. Вьюга потихоньку вела свою заунывную песнь. Ресницы слипались, пару раз он нарочно бередил плечо, чтобы жгучая боль не дала окончательно заснуть. Но Дрёма все-таки одолел. Он спал и видел сон, как с самого неба, если и не с неба, то уж повыше макушек высоченных сосен, именно оттуда, медленно спускается к нему красивая дородная женщина, одетая в дорогую шубу. Как у неё получался этот спуск, было непонятно. Женщина парила в воздухе, словно пушинка. Возникало ощущение, что она сидит на гигантских качелях, и никакая вьюга не в силах их раскачать. Ветер разбросал по её плечам огненно-рыжую копну волос. Надоедливые белые мушки садились поверх и таяли, не выдержав проверки этим неестественным цветом. Глубокие зелёные слегка раскосые глаза насмешливо разглядывали смертного.

А Василий лежал себе и тоже смотрел на кудесницу из-под век. И казалось, ничто не может заставить его очнуться.

Наконец, ведьма легко соскочила со своей метлы на снег и, ни разу не провалившись в него, подошла к полумёртвому человеку…

* * *

– Что-то, мать, у нас русским духом пахнет. Не иначе, опять кого-то спасла.

– Ты сам, отец, хорош. Чуть, какая замёрзшая скотина – так сразу в горницу, ладно ещё, в сарай. Вон, давеча, прихожу, а по коврам целый лось свежеразмороженный бегает, – услышал Василий сквозь сон.

– Мне положено так, а иначе я не могу, – отозвалась Женщина под едва различимый перестук.

– И мне Родом написано – беречь! …Ну, старая, показывай, где этот герой? – в который раз пробасил Голос.

Василий приоткрыл один глаз, выкарабкиваясь из царства Дрёмы на Божий Свет.

– Это я-то старая? Да ты, муженёк, на себя посмотри! Тоже, небось, не первой свежести-то будешь! – взбеленилась женщина с огненно-рыжими волосами, покручивая колёсико с нитью.

Свет оказался ярок, и он захлопнул око, но тут же, исхитрившись, глянул из-под ресниц на обладателя зычного баса.

– Ну, дак, тебе и подарок мой тогда ни к чему. А то, гляди-ка, мать, чего я тебе притащил!

Из глубины комнаты Василий увидел, что в дверях стоит высоченный широкоплечий седобородый дед в тяжёлой и длинной, до самого пола, белой шубе.

Хитровато улыбаясь, старик полез за пазуху и извлёк оттуда золотистое крупное яблоко. Божественный аромат моментально заполонил всю горницу.

Женщина, оставив работу – колесо вертелось само – кокетливо приняла подарок. Последовал затяжной страстный поцелуй, при виде которого у Василия аж мурашки пошли по коже. Дед крякнул и огладил окладистую седую бороду.

Оглянувшись на парня, хозяйка живо поняла, что тот уже не спит, сколь Василий ни притворялся.

– С добрым утром, добрый молодец. Пора вставать.

Отбросив тёплую шкуру медведя, парень обнаружил, что на нём нет не то что гимнастерки, но даже армейского нижнего белья. Зато была какая-то холщовая рубаха до колен.

– Взять бы свечку в руки – сошёл бы за ангела-послушника, – подумал он.

– Ну, положим, на ангела ты не больно похож, а вот, на Ваньку-царевича – смахиваешь здорово! – бесцеремонно расхохотался Хозяин и, сбросив шубу, присел на скамью.

– Ну и стыд! – опять промелькнула мысль.

– А чего срамного-то? Ноги, как ноги. Мои, вон, волосатее.

Скинув здоровенный валенок, дед размотал портянку и показал заросшую густым рыжим волосом голень.

– Вот это ножища? – удивился про себя Василий, – Даже у Виктюка с Донбасса поменьше будет.

На это мужик ничего не ответил, а затопал босыми ступнями по доскам к кадушке с кипящей водой, что вынесла откуда-то женщина. Та забрала обувь и, подмигнув парню, снова зачем-то вышла.

– Долго же я спал, – промолвил Василий, испытывая почему-то странную робость в присутствии хозяев.

– Разве ж это долго? Иные и по сто, и по двести лет могут всхрапнуть. Время ничего не значит! – старец погрузил ногу в кипяток, блаженно зажмурившись.

– А понимаю, летаргический сон, называется. Фельдшер сказывал.

– А кто-то уже тысячу лет в беспамятстве, и всё – ничего, – пробасил ученый старик.

– Ну, тут ты, отец, загнул! – оживился Василий.

– Всё может быть, – лаконично вымолвил тот в ответ и хлопнул в ладоши.

То ли парню почудилось, но, скорее всего, так оно и было. Деревянная кадушка приподнялась на полом и зашагала из комнаты вон.

– Ёлки-палки? – Василий протёр глаза.

– Пойдем, умоемся с дороги! – предложил дед, оставшись, как и его гость, в одной рубахе. – А баб стыдиться нечего, видали и ещё голее.