Текст книги "Великий и Ужасный. Фантастические рассказы"

Автор книги: Дмитрий Гаврилов

Соавторы: Владимир Егоров,Валентин Куликов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Ларв

Ольге Куликовой

 
«…На помощь только враг придёт,
Лишь праведник глядит лукаво,
Всего прекраснее урод,
И лишь влюблённый мыслит здраво».
 

(Франсуа Вийон. «Баллада истин наизнанку»)

«Ларвы рождаются под влиянием особенно навязчивой идеи и поддерживаются за счёт витальной силы их создателя».

(«Магiя и гипнозъ. Разъясненiе оккультизма под редакцiей д-ра Папюса»)

4 ОКТЯБРЯ. На стадионе было нестерпимо холодно. Голова гудела, точно колокол Ивана Великого. Что-то мокрое легло на лоб.

– Живой? А мы думали – всё! С концами! – незнакомая пожилая женщина с добрыми глазами краешком платка провела возле моих в кровь разбитых губ.

– Нет, мать. Он еще поживёт… немного, только пусть зубы в другой раз не подставляет, – отозвался мужской сиплый голос.

Я посмотрел на благожелателя. А он не отвёл взгляда. Ему досталось не меньше моего – кажется, сломали нос. Но этот сиплый тип держался молодцом, а я чего-то раскис.

5 ОКТЯБРЯ. … Мне было одинаково плевать как на одних, так и на вторых. Я ждал Её, безуспешно ждал, и не было никакой надежды на встречу. Я простоял бы так, прислонившись к колонне, сотню лет – лишь бы Она пришла. Но неожиданно справа и слева в фойе станции метро хлынули спецназовцы.

– Лицом к стене, суки!

Едва я отрешённо глянул на это сытое рыло в камуфляже, мне тут же захотелось записаться в партию. Омоновец пихнул в спину, я упёрся носом в мрамор.

– Мужчины! Да что же это! – кричала сердобольная старушка. – Они же хуже фашистов!

Её вытянули резиной по голове, больше она не вставала. Краем глаза я заметил, как толпы горожан рванули вниз по внезапно застывшим эскалаторам. За ними гнались, отставших добивали, сильные давили слабых…

– Вот видишь, парень! – вторил моим размышлениям сиплый сосед. – Ты хотел остаться в стороне, а иногда бывают моменты в жизни, что нельзя сторониться.

Я хотел прервать эти, начавшиеся было, нравоучения, но опешил – как это ловко незнакомец проник в чужие мысли. Он, ко всё усиливающемуся удивлению, и не продолжал, а спросил, неожиданно и прямо:

– Никак, разлюбила!?

– Я лишь касался Её руки, помогая сойти со ступенек автобуса. Я не успел Ей ничего сказать. К тому же Она всегда любила другого…

– Все в мире беды из-за баб! – просипел сосед.

– Она не баба, – отвечал я и хотел уж задать вполне закономерный вопрос…

– Товарищи! Можно чуточку потише! Хоть под утро немного поспать! – привстал со скамейки изрядно помятый мужчина профессорского вида.

– Людовик Одиннадцатый, – продолжал мой странный собеседник уже шепотом, – как-то раз заметил: «Где замешана женщина, величайший дурак имеет больше шансов на победу, чем трезвый и благочестивый». Чтобы добиться женщины, надо стать подлее, ниже, чернее, чем ты есть на самом деле. Иначе – проиграешь более изощрённому ухажёру.

– Неужели нет иного пути? – усмехнулся я.

– Почему же? Есть!

– Забыть девушку, как дурной сон, и поискать другую?

– Разве я похож на злого шутника?… Есть иная дорога, но, вступив на эту стезю, с неё не сойдёшь просто так, – загадочно вымолвил он и добавил. – Знаешь ли ты, прости за фамильярность, что такое «ларвы».

– Какое-то жаргонное слово.

– Не «курва», а «ларв», – поправил сиплый.

– Не знаю! – сознался я.

– А желаешь ли ты выбраться отсюда?

– Безусловно!

– Так вот! Ларв – это желание, это твоя материализованная воля! Считай, что она есть особое живое существо, которое ты можешь воспитать и применить в самый подходящий для того момент. Я вполне созрел для побега! Ты со мной?

Я молча кивнул, я не мог вымолвить и слова – в двух-трёх сантиметрах над его головой пустота начала сгущаться, насколько на это способен воздух, и ещё через миг там колыхалось нечто, похожее на скользкого угря. Полупрозрачное, оно то концентрировалось, отливая серебром, то снова теряло и цвет, и контуры.

– Ты, наверное, хотел спросить, за счёт чего же ларвы существуют? – продолжал мой собеседник невозмутимо. – С одной стороны – это психическая энергия, это энергия твоих мыслей, полёт твоей фантазии – всё сознательное и бессознательное, а с другой…

– Эй там, «сочувствующие»! Что-то больно разговорились! – окликнул нас дюжий охранник.

Я и не заметил, как этот гад приблизился. Он – по ту, мы – по эту сторону колючей проволоки.

– А ну-ка! Руки за голову и ко мне, гуськом!

– С другой стороны… – чуть громче продолжал сиплый.

Затем постовой упал… (несколько страниц вырвано)

22 НОЯБРЯ. … и бессознательное.

Окончание первой четверти Луны. Через неделю полнолуние.

Как и советует Рамачарака, я представил длинный конус, скорее даже трубу, сужающуюся на том краю. Я отважился глянуть в неё, но мигом провалился в небыль…

Играет музыка. Зал? Скорее эстрада в парке Горького? На сцену поднимаются обычные посетители. Они поют шлягеры прошлых лет. Ко мне обращается ведущий, спустившись к скамейкам: «А что бы вы, молодой человек, хотели услышать от этой девушки?»

Это Она. C распущенными волосами, в длинном, по самые ступни, платье. Почему-то босая. Вроде и стоит рядом, но меня не узнаёт. Я: «А под Анну Герман – „Надежду“ – можете?» Она: «Никогда не слышала, но попробую!» Ведущий: «Продиктуйте слова!»

И вот Она на сцене. Подходит к микрофону, но спеть ничего не в силах – беззвучно открываются и смыкаются губы. Я подсказываю: «Светит… незнакомая… звезда…» Но Она беспомощно смотрит на меня, не понимая. Играет музыка…

На следующий день я позвонил Ей, несмотря на запрет. Трубку подняли, но молчат – несомненно, Она. «Подожди! Я должен сказать что-то важное…» Но в ответ – молчание.

29 НОЯБРЯ. Нынче у нас полнолуние. После ритуала релаксации в руках у меня словно огненный шар. Засыпаю мгновенно. Мне грезится, что подобрал на улице котёнка, а принёс его домой – оказалось, это уж девятый по счету.

Утром был на посту. Она приходит на работу как раз к девяти. Стоя по ту сторону улицы, я могу несколько минут наблюдать за Ней, любуясь несравненной статью, пока проклятый автобус не скроет в своих пыльных и потных недрах это милое создание.

Она не догадывается о моем присутствии. Завтра счастливые мгновения повторятся вновь. И пусть так будет каждый день.

1 ДЕКАБРЯ. Совершил ритуал Таро из семи карт. Вопрос: «Что будет, если я использую магию в своих отношениях с Ней?»

Сверху легли «Мир» и «Башня». Затем – «Учитель». Снизу – «Императрица» и «Любовники», над ними – «Колесо жизни». Треугольники сошлись на «Императоре». Надо мной тяготеет дело всей жизни, но малодушие сильнее, и без совета не обойтись… Что ж, такой совет мне уже дан!

Подсознательная любовь искренняя, она-то и подталкивает к действию, но это и есть испытание. Выдержав его, проявив терпение, при определенной удаче я получу желаемое.

А чего я, собственно, жажду? Эгоист! Она нужна мне, как солнце и воздух, но девушка любит другого, пусть тоже безответно. Она ничего не примет от меня, и стоит ли продолжать… Но путь избран, и с него просто так уже не сойти!

4 ДЕКАБРЯ. Последняя четверть Луны. На улице зябко. Снова странный сон.

То ли лагерь, то ли тюрьма, может, воинская часть. Я участвую в побеге. Многократно прокручивается один и тот же сценарий, но меня всё время убивают, и никуда не сбежать. Наконец, в последнем рывке, разбив огромное зеркало, вырываюсь сквозь него в Ничто, где полная и безраздельная Свобода. Имя ей – Безвластие.

9 ДЕКАБРЯ. Она спит на софе, подобрав ножки. Холодно. Рядом, свернувшись клубочком, дремлет тигровый котёнок. Она улыбается во сне. Я накрываю странную пару тёплым пушистым пледом и сажусь на краешек. Вот, так бы всю ночь смотреть на Тебя, не дыша. Может, Ты притворяешься, моя дорогая?

Очнулся – плед отброшен. Зверёныш хитро подмигивает и зевает, только Её нет. И след простыл. Выбегаю на улицу и кидаюсь от одного прохожего к другому – но никто не видел.

Сегодня впервые углядел собственного ларва. Слово «материализовал» слишком грубое. Он ещё совсем малышка и не столь устойчив, правда, как советовал Сиплый, свежая кровь придает ларвам стабильность.

11 ДЕКАБРЯ. Вчера было Новолуние. За окном мокрый снег. С утра отвратительные обмороки и удушье. Грани реальностей стерты, размыты. Я вижу Её лицо в воздухе. Почти прозрачное. Кто-то злословит, что неудачникам надо кушать побольше шоколада, тогда «чувство парения усиливается», и можно обойтись вообще без «любви». Пропускаю гадости мимо ушей – в разговор вступает Она. «Уж если ты пишешь мне каждый день письма, брось бумагу – пусть они будут на печенье! Иначе – читать не буду…» Весь день бьюсь над задачкой, как такое сделать – печенье хрупкое и ломкое. Только к ночи соображаю, что и это всего лишь сон.

22 ДЕКАБРЯ. День рождения. Как будто и не было. Ноль эмоций. Но, похоже, Исида, Жрица и Отшельник – эти три карты любят меня больше, чем остальные. И быть тебе одиночкой с лампадой знания в руке. На что она?

Бреду, точно слепец. А Ты потешаешься надо мною.

2 ЯНВАРЯ. Впервые выпал Маг. Седобородый волхв, у ног его – чаша, пентакль и меч. В руке – всё тот же факел. Это Воля! Что хотят осветить мне карты? Где ключ к разгадке?

Мне снится некий магазинчик. Мы заходим вдвоем. Я прошу налить вина – попробовать. Оно красное, солёное, как кровь. Но моя девушка говорит, что ей нравится. Хочу купить бутылку. Продавец: «С вас мильон!» В крайнем недоумении оглядываюсь на спутницу…

6 ЯНВАРЯ. …Я вновь осмелился заговорить с Ней. В пылу этого разговора целую, потом ещё, осыпаю поцелуями дорогое лицо и волшебные плечики. Она сперва противится такому натиску, а затем просто исчезает, растворяется…

И вот уже иная сцена, будто много лет минуло. Он и Она. У них шесть детей. Все с изъянами. У кого нет глаза, кто горбат. Он пытается о чём-то договориться с Ней, Она не соглашается. Тогда Её запирают на ключ, дети без матери гибнут от удушья один за другим… Проснулся в холодном поту.

Только-только завершились Новогодние праздники, за ними будут новые, я не рад ни одному. Ненавижу выходные. Хотя в воскресенье мне удалось разглядеть Её сквозь неплотный тюль, штору мигом задёрнули – неужели заметила?!

Я пестую ларва, как ребенка. Послушный мысли, он скользит на зов крови. У ларва нет ни ушей, ни носа – но это именно Зов.

Прикормив малыша, сегодня отправил его на ту сторону Люсиновки. Почти доплыл…

На работе заставили пойти по врачам. Психи не могут преподавать детям. Пустая формальность – что им скажут моча и кал?

– Кто это вас так?

– Кошка!

– Да у вас не кошка, а монстр какой-то!

– Успокойтесь, доктор, я не наркоман!

Врач пристально разглядывал вены, но остался доволен осмотром.

20 ЯНВАРЯ. Выпал Отшельник. Меня предостерегают от неразумных поступков, но я не боюсь, я хотел бы быть менее рассудительным… Свершив ритуал заклинания фотографии, уснул «детским» сном…

Сделал пластическую операцию. Изменился до неузнаваемости. Щекой касаюсь горячей девичьей ладони. Целую пальцы, но швы расползаются – и мой лик вновь таков, каким и был. Она в испуге отталкивает вчерашнего знакомого, повторяя роковые слова: «Прекрати мне писать! Не звони, не встречай никогда! Мне тяжело с тобой! Уходи навсегда!»

22 ЯНВАРЯ. Вот, не успел пожелать безумия – пожалуйста! Приплясывающий человек в пёстрой нелепой одежде. Рысь кусает его за ногу.

Сон тоже был на самом деле, но я не запомнил даже деталей. Уснул с фотографией в руке – Её фотографией.

25 ЯНВАРЯ. Полнолуние продолжается. Я заклинал ночное светило, поймав его в треугольник ладоней. Я молил Исиду о помощи, хотя следовало бы почаще вспоминать её отца – великого Гермеса – он и есть Лунный бог… Мои предки называли его Велесом, а германцы – Один.

Едва свершил поклонение – Луна откликнулась. Из колоды выпала её карта – надо обратиться в Тонкий мир, лишь его сокровенные силы сумеют вернуть девушку.

3 ФЕВРАЛЯ. В тяжёлой «аляске» я бреду среди легко одетых прохожих, вероятно, ещё осень. Дорогу, по которой мчатся на всей скорости автомобили, перебегает маленький огненно-рыжий бельчонок. У него, точно бритвой, срезана передняя лапка. Зверек волчком бьётся у меня в ногах.

Я вхожу в высокий цилиндрический дом с застеклёнными стенами (типа «Бородинской панорамы») и узкими коридорами. Сквозь открытые там и сям двери вижу толпящихся людей. Никак не могу понять – музей это или магазин.

Протискиваюсь в одно из коридорных ответвлений. Поток любопытствующих прижимает к прилавку, нет – это всё-таки красный музейный канат. Это граница. За неё нельзя! Ни шагу!

По ту сторону вижу многочисленные высокие полки с книгами, тетрадями, кассетами, дисками. На гвозде – гитара с оборванными струнами. Я понимаю, что всё это когда-то принадлежало мне.

Вдруг замечаю Её – как манекен сидит на стуле. Я зову девушку, громче и громче на все лады повторяю милое имя. Ресницы дрогнули. Родная! И ещё разные ласковые слова… Она искренне удивлена, встаёт, недоумённо смотрит на меня, уносимого толпой зевак. Преступить черту нельзя…

Ларв раздобрел, высосав добрую пинту крови. Стал неповоротливым, как обожравшийся кот. Кот с плавниками? Теперь он больше похож на кистепёрую рыбу. Подчинившись мысли, ларв медленно описывает круг за кругом… Что станется с Ней, едва нежная кожа ощутит это холодное касание?

17 ФЕВРАЛЯ. Оконное стекло, громадное, но без рамы. Удар! Пробоина, и трещины разбегаются вокруг.

У меня проломлен череп. Во лбу дырка с хороший лом диаметром. Хлюпает кровавая жижа. Могильщик копает яму в углу железной ограды. Догадываюсь – это моя могила. Сам я стою рядом и даю ценные указания. Она – по другую сторону, но ничего не говорит. Я смотрю на Неё и не могу наглядеться.

Работа сделана – рана запеклась корочкой, туда попали волосы – их будет больно отдирать.

– Кажется, я ещё жив! – говорю Ей.

Могильщик: «Ишь чего удумал! Давай, ложись! Деньги уплочены!»

13 МАРТА. Я еду к Ней на Сходню. Уже у самого подъезда каким-то внутренним чутьем угадываю – Её нет дома. Поднимаюсь зачем-то на крышу, превращённую в пляж. Там ходят жильцы в купальных костюмах, а к небу возносятся колонны.

Притворяясь загорающим, наблюдаю за Ней и её подругой. Хочу подойти и объясниться раз и навсегда.

Неожиданно о ногу начинает тереться огромная красная кошка. Тяну руку – погладить зверя. Он оборачивается девушкой, а вместо рук – когтистые кошачьи лапы. Я притягиваю оборотня к груди. Зверь полосует грудь острыми, как лезвие ножа, когтями.

Чем сильнее я обнимаю Её – тем невыносимее становится боль!

Нет, это уже не крыша, а какое-то каменистое плоскогорье. Только что отгремело сражение. Она идёт средь павших пресветлой мадонной. Неожиданно я осознаю, что дрались из-за Неё. Не слышно даже стона раненых. Все убиты…

Через две недели встреча нашей бывшей группы, встреча выпускников. И так каждый год. Я должен быть готов, и буду готов.

19 МАРТА. Идиот! Ларв съест тебя живьём! Неодолимая сила повлекла меня в метро. Мне уже мало безмолвно взирать на девичий силуэт. Я спустился вниз и устроился у стены при входе на один из эскалаторов. Вагоны выплёвывали в пространство станции порции красных от духоты горожан.

Сердце то яростно стучит, то просто замирает. Перехватывает дыхание, и плывут силуэты. Наверно, у меня жуткое лицо – женщина в будке смотрит, как на мертвеца.

Вот и Она! Без пяти девять. Украдкой бросила взгляд. Заметила? Толпа разделяет нас, Она опрометью взбегает по ступеням, точно испуганная горная лань. Я устремляюсь вверх по соседнему эскалатору, расталкивая медлительных сограждан.

Всё повторяется в этом мире. У меня странное чувство, что такое когда-то уже происходило со мной. Пусть не здесь, не в этом городе, не в этой стране и не в этом веке… Меня звали как-то иначе, лишь имя любимой неизменно во все времена…

Я поспеваю первым к стеклянным дверям. Но зачем, зачем я Её преследую?

– Постой!

Она проскальзывает мимо и стремглав летит к спасительному автобусу. Мне не догнать – ноги ватные, но вскормленный необузданным чувством извивающийся сгусток бросается следом, он почти настигает в яростном желании достать, дотянуться…

27 МАРТА. Скорее всего, Она меня даже не заметила. Просто спешила на работу. А я вообразил себе невесть что. И вот вам, пожалуйста! Маленькая, едва различимая рыбка резвится в локте от носа. Я опустошен, раздавлен, смят. Все старания впустую.

Завтра встреча. Встреча с ней. Я буду сидеть по ту сторону стола, произносить дурацкие тосты за милых дам, изображая полную раскованность. И может быть, если повезёт, поймаю один из тех взглядов, что меняют судьбу…

* * *

26 МАРТА. Через улицу спешат автомобили… Будь неладен этот троллейбус. Надо же, хоть бы раз обесточили линию!

Она бы стояла, в напрасном ожидании – а я бы смотрел и смотрел на Неё. Ну, и что, если впервые опоздает на работу? Не убьют же за это?

Интересно, а если перекусить провод?

Ларв, странно изогнувшись, устремился вверх. Затем ярко вспыхнуло. Готово!

27 МАРТА. Завтра встреча нашей бывшей группы, встреча выпускников. И так уже девятый год. Говорят, что девятка – счастливое число. Я должен быть готов, и я буду готов… Правда, снова выпал Отшельник.

Август 1999

Последний выстрел

«Пощады никто не желает!»

Последний выстрел (1999)

По кинофильмам помнишь Чили? Мы думали в детстве, что живём в самой справедливой стране… Защитникам «Белого Дома» 1993 года посвящается.

Автомобиль появился на утренней улочке средь вихря сухих листьев и мусора – блеклых желтоватых бумажек. Взвизгнула и без того стёртая резина. Машина шумно затормозила. Мальчишка, разносчик газет, выронил однодневки прямо под колёса, отпрянул и прижался спиной к мокрой каменной стене.

– Куда лезешь, пацан! Жить надоело! – рявкнул на мальчонку водитель, высунувшись из окна.

Тот диким зверьком посмотрел на него, затем на пассажира, пробормотал что-то невнятное, и вдруг пустился наутёк – только пятки сверкали. Встречный ветер раздувал полы рваного замызганного пальтишки.

– Ну, что ты скажешь, Макарио!? – возмутился водитель.

– Вот пострел! – усмехнулся пассажир.

Водитель всё ещё недовольно гудел, гудела и сама машина.

– Да брось ты, Санчо! – ответил Макарио, а пассажиром был он, и, приоткрыв дверцу, поднял с земли грязную однодневку, встряхнул её брезгливо двумя пальцами, близоруко глянул на разворот.

Во всю ширь там красовался правильный ряд букв…, слогов…, слов… – до него не сразу дошёл смысл заголовка:

«Пожизненный Сенатор будет сегодня выступать в Парламенте!»

– Санчо! Давай, дружище, жми в студию!

– Ты думаешь, он всё-таки решится? – спросил водитель.

– Похоже на то. Десять лет эта сволочь ни разу не заходила в здание – боялся. Ему предсказали, как я слышал… Старушка одна предсказала, что из племени араукан. «Убийца моих сыновей сгинет лютой смертью в том же месте, где погибли они!» – так она пророчила, старая колдунья, а индейцы редко ошибаются, коль прозревают судьбу. И ещё она сказала, вместе с Пожизненным Сенатором сгинет и вся его свора придворных лизоблюдов.

– Не верю я, Макарио, индейцам. И в судьбу тоже не слишком верю. Мне нагадали генеральские погоны, – Санчо усмехнулся, – а я вот, таксист. И не жалею о том. И ты не хуже меня знаешь, что Сенатору обещана неприкосновенность. Он никогда бы не оставил свой пост более молодому Преемнику, если бы не сумел выторговать себе спокойную старость и отпущение грехов за все злодейства. Кина не будет.

– Будет, Санчо, будет, – возразил Макарио. – Если в предсказание верить, а наш Пожизненный Сенатор в них верит – не случайно новое здание на месте прежнего Парламента выстроили – всё так и случится. И случится сегодня! Чую! Не знаю, как гадание, но профессиональное чутьё меня давно не подводило. В студию, жми в студию

* * *

Грянуло орудие.

Публика заорала, подбрасывая шапки.

– Так их, так!

Зеваки жрали пряную пиццу и пили маисовую.

Пленка шипела, ролики скребли, механика трещала.

Вторая камера, наведенная на здание, бесстрастно фиксировала расстрел…

Макарио замедлил скорость до предельной. Стадвадцатипятимиллиметровый снаряд устремился к дымящимся чёрным пролетам окон, проник в одну из этих уже пустых глазниц, рванул изнутри. Этаж ощетинился языками пламени.

Затем снова работал первый оператор:

– Чтоб они там сгорели, сволочи! – вопила толпа.

– Да здравствует Сенатор!

Камера скользнула вдоль моста – четыре танка вели прицельный огонь, методично расправляясь с боекомплектом. На том берегу виднелись ещё четыре машины.

– Ну, что, Мак! Обгадились твои? – директор по-отечески положил ему руку на плечо.

Макарио резко обернулся, стряхивая ладонь, исподлобья глянул на директора.

– Шучу, шучу! – успокоил тот.

Он снова развернулся к пульту.

Камера дала наезд на первый этаж. Сперва он, Макарио, не понял, что это. Резкости не хватало: колючий кустарник с редкими листьями – это сейчас, десять лет спустя, камеры сами меняют фокусное расстояние, выдержку и прочее.

Подходы к Парламенту были блокированы по всему периметру мотками спирали Бруно. Клочья одежды и мяса висели повсюду.

Раскуроченный дверной проём на метр от верха был забрызган мозгами справа и слева.

Сотни трупов не успевших вбежать внутрь бедолаг громоздились тут же.

– Ты снимал? – деловито осведомился директор студии, попыхивая сигарой – он так и стоял за спиной.

– Нет! – отрезал Макарио, – я был там, я успел.

За окном часы городской колокольни пробили двенадцать. Жители Сиудад-де-примера-корона, или просто Сиудада, готовились отобедать.

* * *

Он был там, он запомнил все до единой детали этого кошмара наяву.

На верхних этажах люди сгорали, как свечки, лишь понаслышке зная, что такое Освенцим. Оказалось, журналисты врали, хорошо горят не только евреи. Хорошо горит любая плоть.

Да, в двенадцать орудия умолкли. Зрители на мосту жевали пирожки и жрали маисовые солёные хлопья. Час передышки. Целый час тишины.

По внутреннему радио к укрывшимся в здании обратился Председатель – станция работала едва-едва, что называется на ручном приводе. Четвёртые сутки без света, тепла и воды. Четыре дня и три долгих ночи, как дикие звери в клетке. Говорил он недолго, хотя знал, что сказать, и умел находить даже в самые страшные мгновения самые нужные слова.

Потом послышалась мелодия, едва различимая, прерывающаяся скрипом и скрежетом помех:

 
…жили смелые гордые люди,
разорвавшие бремя оков.
Но сегодня мы снова в неволе.
Почернел небосвод над страной.
На борьбу за свободную долю
подымайся народ трудовой!
 
 
«Венсеремос», «Венсеремос»!
Над страною призывно лети!
«Венсеремос», «Венсеремос»!
Это значит, что мы победим!
 

Но радио умолкло. И в жуткой, леденящей тишине кто-то молвил:

– Сейчас снова начнут!

– Мы не сдадимся! Честь превыше жизни! – твердо сказал Макарио.

Санта выхватила у него громкоговоритель и кинулась к окну, выходящему на мост. Она просила военных не стрелять, она убеждала их, что в здании только штатские, и что у них тоже есть семьи. Оружие только у внутренней охраны, но им положено по роду службы – они охраняют законно избранную власть.

В ответ рявкнуло танковое орудие, за ним второе. Здание содрогнулось до фундамента.

– Сволочи! Жадные грязные сволочи! – подумал Макарио, и бросился к Санте, чтобы увлечь её внутрь – конструкции ещё держали.

– Палите! Стреляйте, предатели! Всех вам не перестрелять! – выкрикивала она, срывая голос в хрип.

– «Венсеремос», «Венсеремос»! Над страною призывно лети! – донеслось с верхних этажей.

Все, и Макарио, и Санта, вслед за ним подхватили:

– «Венсеремос», «Венсеремос»! – это значит, что мы победим!

Пространство разверзлось, разорвалось тысячью криков, крики слились в единый гул. Людей разметало. Макарио швырнуло к стене, но сознание не покидало его ни на миг, и он успел о том пожалеть. Сверху упало окровавленное тело Санты. Он ощутил на груди и на лице тёплую жижу. Щуря глаза, слезящиеся в вонючем дыму, Макарио углядел, что полголовы у девушки начисто снесено осколком.

Огромная бетонная плита, нависнув над комнатой, грозила рухнуть всей своей тяжестью. Отпихнув труп, Макарио неловко перекатился, здание снова тряхануло, он, было поднявшись, опять упал…

Стараясь не смотреть под ноги, Макарио пробирался к выходу, шатаясь от стены к стене. Коридор был завален ещё трепещущими телами женщин и подростков, кровавое месиво присыпали штукатурка и битый кирпич. Дышать тоже совершенно невозможно! Всюду витал запах гари, смешанный с вонью испражнений. Одна, ещё не старая, баба привалилась к окровавленной стене, руками она зажимала хлюпающую дыру на животе – ладоней не хватало. Макарио рухнул на колени, его вывернуло, ещё и ещё. Глянув вперёд последний раз, он закрыл глаза, пополз на четвереньках. Пальцы ощущали только липкую массу, пару раз его кто-то хватал за ногу, а может, цеплялась вывороченная арматура. Так он полз, пока не упёрся в камень противоположной стены коридора.

* * *

– Хрен ли их жалеть? – брякнул директор. – Куда они лезли, видно же – стреляют! – добавил он, но уже неуверенно.

Если бы Макарио не уловил этой неуверенности, он бы тут же съездил дураку по харе.

Уже потом, когда он вёл собственное журналистское расследование, Макарио выяснил, во что обошлась Сенатору, простите, Пожизненному Сенатору, эта кровь. За каждый выстрел – тысяча зелёных. Каждому офицеру старше капитана – квартира в лучших домах проклятого богами и страной Сиудада. Но и тогда многие отказались, поплатившись карьерой.

Именно тогда он встретил Санчо. Этот лейтенант был одним из немногих, кто стрелял, но затем, словно очнувшись, ужаснулся собственному злодейству, не принял тридцать серебряников. Мечтавший с детства о карьере военного, Санчо бросил службу, запил, и наверно, окончил бы дни либо в выгребной яме, либо в психушке, если б не Макарио.

Журналист собирал материал для репортажа. Макарио работал уже на испанское телевизионное агентство – и не скупился, лишь бы добыть показания очевидца «с той стороны». Найти бывшего танкиста в кабаке на самой окраине Сиудада оказалось значительно легче, чем его разговорить. Санчо уничтожал текилу литрами, но на рассказы был сдержан и в подпитии.

– Сколько же ты, скотина, народу угробил? – разозлился Макарио.

– Все мои, не сосчитать по пальцам, – прохрипел Санчо, роняя голову в кружку, но потом приподнялся и добавил, заплетающимся языком. – Кстати, мой танк последним стрелял по зданию. Это я сделал тот последний выстрел, что вошёл во все кинохроники! – он ударил себя в грудь и окинул журналиста пьяным взором.

Как же? Макарио отлично помнил эти ужасные кадры. Вот он, обуглившийся дом с развороченными мёртвыми окнами-глазницами. Только красный флаг на шпиле. Оператор снимал точно из-за башни, он ловко сумел засечь сам момент выстрела – камеру чуть подбросило, но широкоугольник не выпустил здание из объектива. Осталось разве странное ощущение, что выстрел ушёл в пустоту.

– Правда, мой снаряд так и не долетел, – пьяный лейтенант почти угадал его мысли. – Ха! Не мог же он пройти мимо. Не! Я и на стрельбах-то ни разу не промахивался. Чтобы я, да промазал?… А если бы даже и не попал, снаряд где-то взорвался бы. А он просто исчез, Санта-Мария, как не было! Хотя стрелял не холостым, уж точно…

И тогда журналист не выдержал, Макарио вмазал «очевидцу» от души, и потом ещё несколько раз ногой, когда пьяный лейтенант упал в грязь…

Санчо разыскал обидчика на следующий день. Когда этот бывший танкист вошел в номер – Макарио не узнал вчерашнего собутыльника. Санчо был скромно и чисто одет, только воротничок оказался не выглажен.

– Ты хотел знать правду? – тихо, но внятно, произнес Санчо с порога.

– Ну, заходи, коль нашёл, – пригласил его удивленный журналист.

– Да, Сенатор приказал, и мы выполняли приказ, – сказал Санчо, присев на подоконник, – Постой! Не перебивай меня! Я сам пришёл. Я знаю, что ты хотел бы ещё раз съездить мне по роже, а может, и не раз. Да, там было убийство ни в чём не повинных людей… Поверь, если бы всё так просто решалось – я стал бы уже капитаном.

– Но ты ушёл из армии. Почему?

– Считай, что из страха. Потому что завтра я мог бы оказаться на их месте, или того хуже, мне одна индеанка нагадала генеральские погоны, – отвечал Санчо. – И мне, случись новая заваруха, пришлось бы со временем отдавать тот же приказ.

– Мне тоже было страшно, – признался Макарио, – страшно, потому что я видел это собственными глазами. А сейчас меня трясёт от ненависти.

– Ты и меня ненавидишь? – просто спросил Санчо.

– Да, ненавижу, и с каждым новым днём правления Сенатора, и его, и тебя я ненавижу всё сильнее.

– Тогда ударь! – предложил Санчо и зажмурился.

– А пошёл ты… – выругался Макарио и отвернулся.

С тех пор они были вместе.

* * *

Пожизненного Сенатора в народе звали «Ихо-де-песка» или «Рescado-el-Рeleador», хотя на драчливую рыбу он походил мало. Жирный, обрюзгший, уже совсем седой – он сильно изменился за последние годы, подумал Макарио, – Сенатор выбрался из машины под приветственные крики обывателей.

– Эль пелеадор! Эль пелеадор! – вопили они, помахивая трехцветными флажками.

– Эль пелеадор! – кричали выстроенные в ряд детишки с полосатыми повязками.

Сенатор мелкими шажками волочил тело по ступеням, он глупо и самодовольно улыбался, изредка норовил повернуться, чтобы приветственно помахать рукой, но увлекаемый женой и дочерью, не смог бы это сделать так браво, как прежде. Дочь Сенатора первой прошмыгнула в дверь. Получив некоторую свободу, Сенатор ухитрился-таки развернуться к толпе и поднял ладонь.

– Эль пелеадор! – снова весело кричали детишки, будущее Сиудада.

Макарио нажал «стоп-кадр»:

«Неужели так и не понял, что над ним издеваются?» – удивился журналист и глянул на экран, где от края до края багровели сенаторские пальцы, толстые, как сосиски.

Затем он снова включил запись.

Из Парламента шла прямая трансляция. А Макарио сидел в душной студии, как в парилке, изредка попивая из бутыли, припасённой заботливым Санчо.

– Ну, что? – осведомился тот, протиснувшись в комнатку через узенькую маленькую дверь.

– Выступают.

– А он? – ещё раз спросил Санчо.

– Молчит. Кивает. Похоже, ничего уже не соображает, – зло отвечал Макарио, отхлёбывая из бутылки.

– Так он же Пожизненный Сенатор, ему не положено.

– Сейчас заседание кончится, тогда у него непременно будут брать интервью, – предположил Макарио.

Он не ошибся. Массивные двери с вызолоченными ручками – турецкие реставраторы постарались на славу – медленно открылись. На экране возникла бородатая, до коликов в желудке отвратительная физиономия ведущего вечно просенаторской передачи центрального канала. Правда, за минувшие годы и этот типчик порядком поистрепался – отметил Макарио.

– Мы ведём репортаж из самого центра нашей демократии! – начала выговаривать бородатая морда, выпучив глаза. Макарио сплюнул и прослушал начало его лизоблюдской, как всегда, речи – … лет назад в этом здании был погашен последний очаг … (камера дала сбой) …изма, доставшегося нам от мрачного застойного прошлого. Мы обращаемся с традиционным вопросом к Пожизненному Сенатору, что возглавил государство в трудные для страны годы! Можно по-разному относиться к этому великому человеку, можно его уважать, можно любить, можно стесняться проявлять свои чувства – ясно одно, прежний тоталитарный режим был сломан, чтобы на его месте расцвела новая, сильная и могучая…