Текст книги "Великий и Ужасный. Фантастические рассказы"

Автор книги: Дмитрий Гаврилов

Соавторы: Владимир Егоров,Валентин Куликов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Неожиданно для парня они вышли во двор.

– Видать, лесничество какое-то… – объяснил себе сержант.

Впрочем, ни на какое лесничество дом не походил, это был красивый двухэтажный терем, срубленный на старинный лад. Неподалеку Василий приметил синюю гладь льда, сковавшего небольшой пруд. А между ним и самим теремом были вкопаны толстые столбы с физиономиями бородатых мужиков, вроде того, что родный дядька установил у себя перед окном. На крыше дома, сложив крылья, громоздилась пернатое создание с женской головой и голой грудью.

Тут Хозяин вообще скинул исподнее и, болтая здоровым мужским естеством, принялся обтираться снегом. Василий замер, глядя на мощный, достойный античных скульпторов, торс.

– Тебя как звать, отец?

– Кличут по-разному, когда Седобородым, когда Высоким, но чаще Власием, Власом стало быть! Эх, хорошо! … Зови и ты меня так – не ошибёшься! …Что, не любо такое мытье? – усмехнулся Влас. – Да, не та нынче молодежь. Не та!

– Батюшки! – всплеснула руками хозяйка, выбегая на крыльцо, – Эк чего удумал! Гостя простудишь!

– В здоровом теле, Виевна, здоровый дух! – обернулся к ней дед, даже не прикрывшись, и Василий отметил, что шея у Власа со спины почему-то синяя.

– У него дырка в плече…

– Была… ты хочешь сказать. А на шею мою, добрый молодец, не удивляйся. Это она из-за чужой жадности такая. Выпил, понимаешь, когда-то одну гадость. Вспоминать тошно. Но есть такое слово – надо.

Василий рванул с себя рубаху и уставился на едва заметную звёздочку чуть выше подмышки.

– Я тут подлечила тебя малость, – просто сказала Виевна.

– Спасибо, хозяйка? Но как? Каким образом.

– Пустяки, – молвила она, улыбнувшись.

Влас самозабвенно купался в сугробе. Василия при виде этого потянуло назад на печку. Буквально ворвавшись в дом с мороза, парень нашёл на скамье выстиранную да выглаженную гимнастерку, в которую немедленно облачился. Ещё раньше он приметил и свой тулупчик, все прорехи заштопала заботливая женская рука. Василий машинально ощупал подкладку, где у него были зашиты документы. Корочки на месте. В кармане тулупа некстати обнаружилась большая еловая шишка, измазанная смолой. Он оглядел помещение в поисках мусорной корзины, но ничего подходящего не нашёл. Правда, на широком подоконнике стоял высокий, объёмный горшок, полный чернозёму. Мусорить не хотелось.

Сержант подошел к окну и попытался расковырять ямку – авось, шишка-то и сгниёт.

Нестерпимый жар обжёг пальцы, Василий испуганно отдёрнул руку, едва сдержав бранные слова – на дне лунки искрился всеми цветами радуги яблочный огрызок.

– Эх, ты! Горемыка! – пожалела его Виевна, только что вернувшаяся в дом и помолодевшая на морозе лет эдак на двадцать.

– Ничо! Не будет персты совать, куда не следует! – ехидно заметил Влас, показавшись вслед за Хозяйкой.

– Я же не нарочно!

– Ты слышал, дед, он нечаянно!

– Я, вон, шишку хотел закопать!

– Да их в лесу полно, чего же прятать? Не золотая, вроде бы? – Хозяин попробовал протянутую ему шишку на зуб и отдал в руки жене. – Выкинь её на снег, мать.

– Я как-то сразу не подумал.

– Оно у русских всегда так… Сначала делают, потом примериваются. Ну, да, ладно. Пора к столу.

– Прах Чернобога! Откуда такое в войну? – подивился Василий, глядя на яства, расставленные поверх узорчатой скатерти: блинчики с мёдом, лесные орехи, невесть откуда взявшаяся свежая малина, квашеная капуста и пироги с ней. Посреди стола стоял здоровенный горшок, где пыхтела гречка.

– Ты хоть знаешь, кто Он такой? – рассердился Влас.

– Да, я так! – смутился Василий, будто сболтнул лишнего. – Дядя ругался – ну и я за ним эту привычку перенял сдуру.

– А ты больше повторяй. Вдруг он к тебе, и впрямь, Навь раньше срока обернёт!

– Ну-ка, молодой человек, дай-ка я тебе кашки положу! – суетилась рядом Виевна.

Некоторое время Василий медлил, ему казалось несправедливым, что они там, в отряде, пухнут с голодухи, а здесь, совсем рядом живёт некий лесник, и у него еды навалом.

– Спасибо, однако! Но мне к нашим пора, заждались, поди.

– Садись, герой! Тебе без проводника отсюда не выбраться. Да и как ты пойдёшь, если ноги еле двигаются? – усомнилась Хозяйка.

– Резонно. Ты, молодец, мою старуху больше слушай. Она – баба умная, хотя помогала одним дуракам.

– А сам-то хорош, дурень старый! Раз помог сродственнику через реку перебраться, путь-дорогу указал, а тот возьми Злато-Яичко разбей, да и Потоп нам устрой.

– Чего, вредитель оказался? – не понял сержант.

– В некотором роде.

– Так ведь, большую надо плотину взорвать, чтоб округу затопило.

– Это, Вась, она так, фигурально выражаясь.

После каши взялись и за сладкое.

– Ох, крепка у тебя медовуха, хозяин!?

– Есть такое дело! – согласился Влас.

– Ты бы, муженёк, рассказал нам что. Потешил бы гостя байкой. А после и проводишь его, – предложила Виевна.

– Это можно, мать! Это я завсегда, пожалуйста!

Васька заулыбался, ему было сытно, тепло, уютно. Он вдруг ощутил себя маленьким ребенком, которому добрый милый дедушка сказывает чудесные небылицы, а Васька сидит, разинув рот, и слушает их одну за другой, проглотив язык.

– То случилось в стародавние времена, каких никто и не помнит. И не у нас это было, а в далёкой стране, имя которой ныне Норвегия… – начал Хозяин сказочку:

* * *

«Близ свейской границы, в местечке Несьяр жил кузнец Торвальд. Жена его умерла молодой, а своих детей у них не появилось. Жениться вторично Торвальд не захотел, предпочитая жизнь вдовца, хоть и был вовсе не стар. Так и жил он пять лет один-одинёшенек.

По хозяйству правда иногда помогала сестра. Да обретался у него смышленый приблудный мальчонка. Кто и откуда он – никто не знал, потому как мальчик был нем, но для простолюдина – это скорее достоинство, чем недостаток. Пацана нашли год назад на берегу – наверное, удрал с какого-то пиратского судна.

На хуторе жалели горемыку, хотя приютил его именно кузнец. Найдёныш работал, что называется, на побегушках. Сверстников дичился. Было свободное время – сидел на холодных камнях скалистого берега фьорда и тоскливо смотрел в море.

Случалось, Торвальд с горя крепко выпивал, да так, что не мог найти кузню. Мальчик помогал благодетелю доплестись до скамьи, стаскивал с кузнеца сырые грязные и вонючие сапоги, укрывал его тёплой шкурой, словом, терпел все невинные обиды со стороны Торвальда со смирением истинного христианина. Но набожная сестра Торвальда прозвала-таки пацана маленьким язычником, потому как никто не видел, чтобы он клал крест Господу. Впрочем, на хуторе смотрели на это сквозь пальцы, да и кузнецу было всё равно. Немота оберегала мальчика от людской злобы, ибо его немощь виделась особой печатью Судьбы.

Как-то раз в непогоду под вечер в дверь к Торвальду постучали:

– Кого там чёрт принёс? – буркнул кузнец, потянувшись за молотом на всякий случай.

– Добрый человек, не пустишь ли ты усталого путника на ночлег?

– Ну-ка, малец, посмотри! Сколько их там притаилось?

Мальчик глянул сквозь затянутое мутным пузырем окошко и показал кузнецу два пальца.

– Что ж ты, странник, один просишься? Товарища не зовёшь?

– Это верно, мой конь и вправду мне лучший друг, чем иной человек! И если по утру ты берёшься его подковать, то я в долгу не останусь! – рассмеялись за дверью.

Торвальд вопросительно посмотрел на немого воспитанника, тот согласно закивал.

– Ну, открывай тогда, да поживее. Не видишь, гость промок!

Мальчик бросился выполнять приказание. Он с трудом отомкнул тяжелый засов, пропустив незнакомца внутрь жилища.

– Спасибо, Инегельд! – услышал хозяин дома. – Будь добр, позаботься о моём благородном скакуне.

– Откуда ты знаешь, что этого немого мальчишку зовут Инегельдом.

– Я много чего знаю. Всяк имеет собственное имя, даже последняя тварь, а уже человек и подавно. Но ты сначала обсуши да напои гостя, а потом и расспрашивай.

„И что это я, в самом деле?“ – подивился кузнец и, вспомнив законы гостеприимства, выложил на стол угощение, которое, конечно же, не могло бы удовлетворить изысканный вкус, но голодному сей ужин показался бы богатой трапезой.

Тем временем незнакомец скинул длинный с капюшоном серый плащ и развесил его у очага. Торвальд сумел, наконец, рассмотреть ночного гостя во всех деталях. То был мужчина лет сорока пяти, несомненно, опытный воин, на что указывала пустая левая глазница, следствие ярой схватки. Густые светло-золотистые волосы путника стягивал стальной обруч с затейливым рисунком, кузнец вполне доверял своему взгляду мастера и был готов поклясться, что от Эльсинора до Упсалы вряд ли сыщется искусник, способный сотворить эдакое украшение. Рыжеватая правильно подстриженная борода незнакомца лопатой закрывала его бычью шею, спускаясь на могучую грудь. Широкие плечи и толстые, словно поленья, руки викинга свидетельствовали о недюжинной силе. Вместе с тем его ночной гость был из знатных, потому что пальцы его обеих рук украшали богатые перстни. По роду занятий Торвальд знал толк в камушках.

Незнакомец почти ничего не ел, но пил он много, ничуть не хмелея.

– Где ты был прошлой ночью? – наконец осмелился спросить кузнец, видя, что гость сыт.

– В долине Медальдаль.

– Ну, уж этого никак не может быть. Видать, ты, незнакомец, большой шутник! Ведь до неё неделя пути.

– Может быть, но у меня хороший конь, – возразил ему резонно гость.

– Тогда твоему коню пришлось бы лететь! – захохотал Торвальд.

– Я ему то же самое говорил! – весело заметил странник, ничуть не обидевшись.

Выпили. Стукнули кружки. Выпили ещё.

Тут вернулся Инегельд, который, наконец, управился с чудесным скакуном и теперь во все глаза уставился на ночного гостя.

Кузнец поманил хлопца к себе, тот, видя, что хозяин изрядно пьян, с опаской подошел поближе.

– Так, значит, ты у нас Инегельд? – погладил Торвальд мальчугана по голове – Имя-то странное?

– Обычное имя. Варяжское! – уточнил гость. – А восточнее звался бы и вовсе Ингволодом.

– И откуда ты всё знаешь?

– Мне именем моим ведать положено, – рассмеялся тот в ответ.

Хотел было кузнец спросить, как зовут его гостя, да уронил голову на стол.

Внимательно поглядев на спящего выпивоху, незнакомец вдруг усадил мальчика к себе на колено и, взяв за тонкие ручонки, сказал то ли Инегельду, то ли себе:

– Ну что, хелги? Пора начинать всё сначала. Поедешь со мной?

– Поеду! – улыбнулся ему ребенок.

Утром ковалось Торвальду из рук вон плохо, подковы же получились такими громадными, каких никто ещё не видывал. Да и нужно-то было четыре подковы, а вышло целых восемь. Когда же кузнец их примерил, то они оказались коню как раз в пору. Чудеса, да и только!

– Пожалуй, я поверю, что с эдакими копытами он обставит любого скакуна. Но откуда ж ты приехал, незнакомец, и куда держишь путь?

– Явился я с севера и пока гостил тут, в Норвегии, но думаю податься ныне обратно в Свейскую державу, а оттуда – в Хольмгард. Я много ходил морем, но теперь снова надо привыкать к коню. Тебе он нравится?

– Я не смыслю в хороших лошадях, – схитрил кузнец.

– Слушай, хозяин! Мне подходит твой мальчуган. Я забираю его.

– Как это так! Забираешь?

– Хорошо. Назови свою цену. Я готов купить этого хлопца.

– Видишь ли, человек я неразумный да неучёный. – проговорил кузнец. – Если Инегельд и вправду готов тебе служить, то ничего я с тебя не возьму, грех наживаться на убогом. Хоть на старости лет трудно мне станет без молодого-то помощника.

– Молодец, Торвальд! – похвалил одноглазый, снимая с указательного пальца золотой перстень с изумрудом. – Думаю, это немного скрасит твоё вынужденное одиночество. Ну, зови мальчишку!

Сияющий Инегельд вскоре занял место впереди незнакомца, крепко держась хрупкими пальчиками за повод. Конь укоризненно посмотрел на людей непостижимо голубыми добрыми глазами.

– Не притворяйся, старина, что тебе тяжело. Всё равно не поверю, – усмехнулся наездник.

– Где же ты собираешься быть к вечеру? – спросил кузнец, хотя думал вовсе о другом. Он-то приметил, что ночной гость странно поседел к утру, только виду не подал.

– Мне нужно на восток, я буду в Спармерке, не успеет и стемнеть, – ответил седобородый.

– Это уж верное хвастовство, потому что туда и за семь дней не добраться… – возразил Торвальд чудаковатому гостю. – Да, чуть не забыл! Как зовут тебя? Потому, явись отец или мать ребенка, мне придётся им все рассказать.

– Слышал ли ты об Одине?

– Ещё бы, его у нас старики часто поминают. „Чтоб тебя Игг, то бишь Один, к рукам прибрал!“

– Теперь ты можешь его видеть. И если снова мне не веришь – смотри! Вперёд, Слейпнир! Вперёд!

Торвальд только рот открыл, когда его гость пришпорил коня, и Слейпнир перелетел через ограду, даже не задев её. Между прочим, колья в той ограде были восьми локтей в высоту.

– А о родителях мальчика не беспокойся. Их больше нет среди живых, уж мне ли это не знать! – послышалось кузнецу сквозь грохот копыт.

– Прощай, Торвальд! – вторил Одину чистый детский голос».

* * *

– Больше кузнец их не видел, – завершил Влас небылицу. – С тех пор многие рассказывали эту историю, и всяк по-своему, но всё происходило именно так, а не иначе.

– Хорошая сказка! Спасибо! – молвил парень, – Одного я лишь не понял.

– Чего ж тут непонятного? – удивилась Хозяйка.

– Да, кто таков этот Один?

– Уф! – выдохнул Влас.

* * *

– Что-то вороны раскричались? – молвил Василий, указав водчему на двух крупных и черных, как смоль, птиц. – Не к добру это! Видать, опять каратели облаву затеяли.

– Не боись! Прорвёмся. Я все тропы знаю! Только, поспевай!

Влас ускорил шаг и теперь сержанту приходилось за ним бежать, что не особенно удобно в лесу, полном глубокого снега.

– А про воронов – люди брешут. Они – птицы в хозяйстве полезные. Иной раз и присоветовать что умное могут. Да, кстати, чуть не забыл! – Влас протянул парню небольшой свёрток.

– Что это?

– Да, твой дружок просил матери его передать. Так, не поленись, съезди к ней. Воля умирающего и для меня – закон!

– Зинченко? – изумился Василий.

– Он самый. Постучал под вечер. И говорит – мол, передай Акулине Гавриловне! Обещал уважить – всё-таки последняя просьба…

– Что ты несёшь, старик?

– Вот и дорога! – оборвал Влас, переваливая через бугор.

За ним вскарабкался и Василий.

Внизу, по ту сторону, у подножия склона извивалась чёрно-коричневой змеей довольно широкая дорога. Странный цвет объяснялся тем, что по ней медленно продвигалась вперед моторизованная колонна гитлеровцев.

– Тоже мне, проводник нашёлся, – подумал Василий.

– Стой! – двое в форме сельской полиции направили на русских дула винтовок.

– Кто такие? Откуда! Чего шляетесь по лесу?

– Да мы свои.

– Оно и видно, что свои. Держи-ка этих своих на мушке! – приказал полицай напарнику, разглядывая Василия.

– Здешние мы… – быстро заговорил Василий, снимая ушанку, и положил руку на топор за поясом. – Вот, по дрова пошли. Холодно! Мороз!

– Ну-ка, спускайтесь сюда, лесорубы хреновы! Вниз и по одному. Да не вздумайте драпать! – скомандовал тот, что постарше. – Ишь, за дровами они вышли. Здесь до ближайшей деревни версты три с гаком. Уж мне ли не знать!

– Контра. Фрицам продался! – сплюнул Василий.

– Что ты сказал, щенок! – не расслышал полицай.

– Постой-ка тут, Вася. А я с ними пойду, договорюсь! – подмигнул сержанту Влас и шагнул вперёд, поправляя на голове высокую меховую шапку.

– Почему остановились? – Курт подозвал к машине фельдфебеля.

– Заминка, господин капитан. Партизан поймали.

– Где они?

– А вот, один сюда топает.

Вальтер посмотрел в ту сторону, куда указывал проводник.

По склону к ним спускался высокий бородатый старик в серебристом, как паутина, шерстяном плаще, в широкополой не по сезону шляпе, надвинутой на глаза, из-под которой виднелась седая борода, заплетённая в косу. Странный русский опирался на длинную гладкую палку. У ног его, виляя хвостом, крутилась огромная овчарка.

– Руки вверх, дед! И быстро… Смотри, без шуток! – скомандовал полицай.

– Я те сейчас покажу, кому тут лапы подымать! – пробасил старец и полез в карман плаща.

– Граната! Стреляйте! – крикнул кто-то.

– Ах, ты так! – полицай разрядил в старика винтовку…

Но к его несказанному удивлению дед не упал!!

– Твою мать, неужели промазал?! – он дал второй, а затем третий выстрел.

– А ну, давайте все разом! – захохотал седобородый старик.

В тот же миг серая собака Ивана прыгнула на предателя, разом откусив ему голову. Да и не овчарка это вовсе, а волчище, каких поискать.

Гитлеровцы старательно в упор расстреливали деда из автоматов, но тот стоял, заговорённый, и смеялся. Затем он вытянул руку, на которую, откуда ни возьмись, приземлился здоровенный ворон.

Навья птица громко приветствовала Хозяина:

– Харр! Харр!

Тут к своему ужасу Курт увидел, как этот старик свободной рукой поправляет край дурацкой шляпы. Как ее поля медленно приподымаются, обнажая открытый, широкий лоб мыслителя, мохнатые брови, и единственное страшное, неимоверное навье око. Это был глаз, пронизывающий взором насквозь, проникающий в самую подноготную, глаз, срывающий маски, то был леденящий душу глаз самого Одина – ужасного Игга – Отца павших [2] 2
  Харр, Игг, Высокий, Седобородый, Отец павших (Вальфэдр) – имена древне-германского бога Одина, который у славян соотносится с Велесом (Власом, Волосом) – навьим богом и проводником в мир мертвых, богом мудрости и магии, искусств, дикой природы и богатства. В эпоху, когда традиционная вера славян переживала гонения, многие функции Велеса по наследству перенесли на святителя Николая. Он же Рождественский дед, дед Мороз.


[Закрыть].

– Боже мой! – застонал Вальтер.

– Думаете, сварганили себе железки – и самые сильные? Ну, да я вас ужо поучу! – седобородый Старик легонько толкнул высоченную корабельную сосну.

Та, не выдержав прикосновения, подалась вперёд и начала тяжело, медленно и верно падать.

Как только грянули первые выстрелы, Василий камнем упал в снег. Перекатился, уходя от пули, и замер, обомлев. Влас стоял, окутанный кольцами распоясавшейся вьюги. Разудалый сивый Мороз. Пространство ревело в его честь. Скрипели лесные великаны. Гигантская сосна рухнула на танк, сплющив, размозжив, размазав его в лепешку. Следовавшая за ним машина с офицерами исчезла среди вечнозеленой хвои.

За этой сосной повалились и другие, перегораживая путь.

– Ура! Бей фрицев! За Родину!

С обеих сторон на дорогу высыпали партизаны.

– Васька, ты чего? Ранили? – как ни в чем не бывало, ухнулся рядом в снег Кондрат.

– Не, скорее контузили. Посмотри на дорогу. Видишь там бородатого деда. Ну, лесника такого кряжистого, Власия!

– Да, где? Ни черта не видать! Никакого старика мы в отряде не держим.

– Да, вон! Там!

– Это, Вась, Госпожа Метелица фрицу Кузькину мать кажет.

– Может и так? – засомневался он, потому что его недавний Водчий исчез.

Испарился, пропал Влас, словно бы и не приютил старец Василия в странной обители, будто бы и не случилось ничего волшебного. Лишь искристый снег да морозный ветер лепили в воздухе замысловатые фигуры.

1996

Харбард должен быть доволен

Харбард должен быть доволен (2001)

Рассказ из фэнтезийной серии «Об Инегельде», впервые опубликован в газете «Фантаст» вып. 5, 2002, С. 12–13.

– Ты выдержал испытание, Инегельд! – молвил жрец, стиснув мою ладонь, и я впервые осознал, какие у него длинные паучьи пальцы. – Мы не погрешили против древнего закона, и Харбард [3] 3
  Харбард – Длиннобородый, Седовлас– хейти бога Одина.


[Закрыть]может быть доволен. Пришла пора расстаться, – еле слышно продолжил он.

– Да, отец и впрямь порадуется, – решил я, – хотя, конечно, ему ведомо всё на Свете, или почти что всё.

Едва полумрак девятой пещеры уступил права лучезарным детям Сол, нет, даже раньше… В тот самый миг, когда отец усадил меня на восьминогого скакуна впереди себя, уже тогда он ведал – я пройду все девять пещер. И, может быть, только теперь – пройду все девять миров.

– Прощай, учитель! – подумал я, пожимая, как равный, сухую старческую руку чуть ниже локтя.

– Боги подсказывают, что мы вряд ли встретимся с тобой у Хель, Инегельд, но и в Вальгалле нам не увидеться. Прощай! – ответил жрец, отступая во мрак последней пещеры.

Хель! Ха! Было бы о чем горевать. А главное – не сыну Харбарда, пусть даже приёмному, пугаться её указующего перста. Воистину, мир её безрадостен, царство безголосых, как и я, теней. То сама навь – откуда нет возврата.

Альфэдр дважды сомкнул веко, прежде чем я спустился в цветущую Медальдаль. Третьего дня выдался добрый дождь, один из первых сильных, все оживляющих, и мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем была найдена единственно верная тропа. Только прошедший девять пещер сумел бы отыскать дорогу назад, а простолюдину пути туда нет. С тех пор, как бонды уверовали в этого распятого иноземца, они перестали чтить прежних властителей так, как это было раньше.

Мой путь на сей раз лежал к морю, туда, где обдуваемый солёными ветрами в глубине извилистого фьорда притулился хуторок Несьяр. Здесь много лет назад сам Харбард приметил немого мальчишку и, выкупив его у Торвальда, пьянчуги-кузнеца, сделал своим учеником.

Зачем же он снова вел меня туда?

…К жилищу Торвальда я подошел затемно. Дом, и без того мрачный, стоял на отшибе, и сквозь бычачий пузырь окна ко мне не просочилось ни лучика. Я огляделся.

Луна бросала на фьорд мерклый тусклый свет. А весь Несьяр молчал, не тявкнула ни одна собака. Еще раз оглянувшись на хутор, я был неприятно удивлен странным запустением некогда многолюдного селения. Рука покрепче сжала дорожный посох. Чутье подсказывало, что только в этом доме ещё не спят, и, может, только в нём ещё теплилась жизнь.

Да! Сквозь густую, неотступную ночь наружу проникала ласковая песенка, похожая на колыбельную. Слова были ещё неразличимы, но манили, как моряка влечёт едва заметная чёрная полоска земли среди пустого, бескрайнего океана.

Я легонько постучал в покосившуюся дверь и отступил. Мелодия оборвалась на припеве.

– Кто там? – послышался испуганный девичий голос.

– Не пустишь ли дорожного человека на ночлег, красавица? – подумал я, но на всякий случай постучал ещё раз.

Вот-вот сейчас раздастся голос старого кузнеца: «Кого там чёрт принес в эдакую темень?!»

Но за дверью молчали…

– Не здесь ли живёт мастер Торвальд, молодая хозяйка!? – и я живо представил себе кузнеца, каким он был некогда, каким я его запомнил с того самого дня, когда Харбард увел меня за собой, наградив прежнего хозяина драгоценным перстнем.

– Я не слышу, добрый человек, твоих слов, – отвечал мне тот же девичий голос, от которого кровь резво припустилась по жилам, а воображение дорисовало всякие подробности… – но Господь щедро одарил своих грешных детей. Я, кажется, понимаю, что ты спрашиваешь. Дядя умер прошлым летом, теперь здесь живём мы с матушкой… Погоди, я открою…

Верно, у кузнеца была младшая сестра – Берта. Она, в общем-то не злобливая женщина, прозвала меня маленьким язычником лишь за то, что я и мысленно не молил Господа-Иисуса ни о чём – не бил распятому поклоны, не бегал в церковь, и не возносил ладоней к кресту. Да и Торвальд слыл не таким скверным человеком, каким мог показаться иногда в подпитии. Это он когда-то очень, очень давно нашёл меня, замёрзшего, мокрого, как мышь, и голодного, как волчонок, на берегу. Это Торвальд пристроил меня по хозяйству и попытался обучить ремеслу…

Лязгнул засов, скрипнули забывшие масло петли, дверь стала медленно приоткрываться… Я ещё сильнее сжал посох, а правой рукой проверил, насколько ладно сидит в ножнах клинок.

Во тьме я вижу неплохо, но лунный бог точно хотел помочь мне.

– О, Всеотец!

Едва бросив взгляд на младую хозяйку, я уже мог поклясться, что в целом свете нет девушки прекраснее этой. Кто бы мог подумать, что она – человек. Кожа девы белее лапландских снегов, тонкие губы, гордая, без единой складочки шея, к которой я бы с готовностью припал, точно вервольф, если бы…

Рыжие, как языки игривого пламени, волосы стекали волной на плечи. Предо мной стояла та, одна из немногих, или даже единственная, ради которой герои баллад истязают собственный рассудок, если бы…

Это была женщина, по которой стучит, словно бешеное, раскалённое сердце в грудной клетке. Оно так колотит о ребра, что вот-вот проломит их и выскочит оттуда просто под ноги, а сердце героя непременно растопчут, если, вняв мольбам, красавица не подберёт его. Если бы…

Луна заглянула ей в самые очи. Зелёные девичьи глаза были неподвижны, пусты и безжизненны.

Девушка знала, что по ту сторону порога стоит путник, которому по простоте душевной только что доверилась.

А я не мог ей сказать и слова.

– Родная! Как же это? – воскликнул мой разум, воскликнул и затих.

– Я привыкла, добрый гость! Не пытай себя… Но что же ты стоишь? – молвила она, протянув мне тонкую руку.

И, удержав её маленькую хрупкую ладонь, как громом поражённый, я шагнул навстречу судьбе.

Тело порой запоминает лучше, чем голова. Сколько раз я входил в эту дверь? Как давно это было, тогда мне ещё не приходилось нагибаться, с риском расшибить лоб…

– Матушка хворает, она давно спит, – слегка растерянно проговорила девушка, едва я довёл её до скамьи.

– Почему ты дрожишь?

– Я не слышала стука огнива, – опередила она меня.

– Не бойся, я не причиню тебе вреда! – внушал я, гладя девичью ладонь.

– Я чувствую, – сказала девушка, – ты не из злых людей.

– Как зовут тебя, милая? – подумал я, легонько касаясь губами нежной кожи.

– Солиг [4] 4
  Солиг– по шведски «солнечная».


[Закрыть], – ответила девушка, высвобождая пальцы.

Ах, я растяпа! Она замерзла, бедняжка. Рука была так холодна, а может, это моя щека так горяча! Гладкая, ещё нетронутая ни временем, ни поцелуями кожа.

Мне бы согреть совсем озябшую девушку, прильнув к её губам – но не по обычаю. Мне бы воспламенить её душу жгучими красноречивыми речами – но немой не вымолвит и слова.

– И в самом деле, – спохватился я, – великая Фрейя! Мне нельзя желать её! Я не в праве использовать её немощь! Сделай же что-нибудь, мудрая Фригг! Будь справедлива, не дай же пропасть этому совершенству, но огради его от недоброго!

– Что это? Моё колесо!? – вдруг воскликнула девушка.

Так и есть, я тоже услышал перестук прядильного колёсика – не иначе, боги следили за нами свысока.

На столе я нашёл масляную лампу и, засветив её, убедился лишний раз, что хозяйка не бралась за пряжу – она сидела здесь, рядом со мной, колесо покачивалось у окна, будто кто-то только-только отошёл, незримый и бесплотный.

– Мы живем – не ахти как. Потому, не сердись, путник, у меня нет вина, чтобы предложить тебе, но есть немного сыра, а там ты найдёшь ячменные лепешки и молоко.

Теперь я смог получше разглядеть Солиг. Да, ни одна из смертных не сравнилась бы с ней статью, и счастлив был бы тот мужчина, кому подарила бы она свою любовь.

– Не думай так, … – предупредила она, но я заметил, как участилось её дыхание и как поднимается грудь.

– Не буду, – ответил бы я, если сумел, – но тем соврал бы и ей, и себе.

– А как зовёшься ты, мой ночной гость? – спросила слепая.

– Зови меня Инегельдом, милая. Я не голоден… – путая мысли, иначе и не мог, пояснил я ей. – Это была твоя песнь?

– Да. Моя, – отрезала она.

Встала, словно давая понять, что ночной разговор окончен.

– Я постелю тебе… Ты устал, тебе предстоит неблизкий путь.

– Кажется, я уже пришёл? – подумал я.

– Ты опять, – тихо вымолвила она. – Не надо, не сейчас. Спи.

* * *

В кузне царило страшное запустение. Иначе и быть не могло, ибо люди перестали чтить хозяина альвов огня, и он отвернулся от них.

Начертав при входе руну Велунда, я вернулся к горну, тронул скрипучие меха. Они нехотя подались.

Пламя уж весело потрескивало на углях, когда я спиной ощутил чьё-то приближение.

В дверях показалась старая Берта – о боги, не знающие жалости, время не пощадило её. Прихрамывая и помогая себе клюкой, старуха приблизилась, испытующе поглядела на меня:

– Этот хутор, должно быть, проклят! – наконец, сказала она, не стала дожидаться ответа и продолжила. – Хотя всемилостивый господь наш велел терпеть, иногда я думаю, что мы зря прогневили прежних богов.

– Молчишь, – прокряхтела она. – Я знаю, это твой крест. И у дочери моей тоже свой крест. Так решил Он! – Берта подняла кверху кривоватый палец, рука её обессилено и обречённо упала вниз.

Я кивнул старухе. К чему спорить попусту, надо дело править.

– Моя дочь сказала, ты искал моего брата. Ума не приложу, с чего бы это она так решила, да и зачем он тебе сдался. Торвальд умер, упокой Господь его душу, он был добрый христианин, и искупил все свои прегрешения.

Я снова кивнул старухе и свободной рукой показал, чтобы она продолжала рассказ.

– Ты, должно быть, желаешь узнать, почему на весь хутор только мы с Солиг, да ещё пара семей… Он тоже скоро переберутся подальше от моря, останемся мы – нам некуда бежать.

Не знаю, правда это, или нет, когда я была еще молода, и даже священник поглядывал мне вслед, случилось моему брату приютить у себя мальчика. Он, к слову, был отмечен той же печалью, что и ты, странник, людей дичился, а Торвальду помогал из благодарности. Привязался, точно собачонка, брат спас мальца – пусть зачтётся ему это на Страшном суде…

Пламя алело, послушные моему знаку альвы трудились на славу, подхватив раскаленный клинок клещами, я погрузил его в раствор, и запахи трав клубами заволокли кузню.

– Ты ладно работаешь, парень! – похвалила старая Берта. – Брат тоже знал свое дело. Вот, однажды, и довелось ему подковать – прости меня, Господи – осьминогого скакуна. А владелец-то коня возьми, да подари брату кольцо, больно понравилось ярлу искусство, а вернее – тот мальчонка, что немой при кузне обретался. Сменялись.

Сама-то я на сносях была, она, Солиг и родилась. Не след Торвальду от язычника подарок принимать, я бы отговорила брата, да пожадничал – принял подарок.

И вот с той поры как пирушка, или тинг, всё-то Торвальд о скакуне чудесном рассказывает, да перстенёк показывает. Многие желали тот перстень купить – никому не продал, уверовал, что может заклад этот большее богатство принести, – посетовала старая Берта. – Как ни хранил Торвальд Одинов дар, а пришлось расстаться с ним. Повадился по осени на хутор ходить жадный датчанин. Едва зерно соберём – даны тут как тут. Ловок их корабль по фьорду пробираться. Мужчин, кто помоложе – раз за разом истребили. Девок портили, одну Солиг и не тронули за то, что «тёмная» она, и суеверие старое иногда на пользу оборачивается. Хотел Торвальд откупиться от злодеев – вот тогда он перстень и отдал. Одну осень даны не появлялись, народ оправился, вздохнул свободно, да через год уже не обошлось. Брат, правда, этого не видел, прибрал Господь душу его на небеса… Вот и опустел хутор. Мы последние тут, и деваться нам некуда. Старая я, век доживаю, помру скоро…

– А Солиг – кому она, слепая сдалась? – может, спросила, а, то и, просто, изрекла старуха горькую истину.

– Зачем так, матушка! – почти простонала Солиг, мы и не заметили, как девушка добралась до кузни.

– Никто доселе не мог знать, что она за Человек! И, вдруг, немому только слепая и суждена? – подумал я, зло приложив молотом раскалённое железо.

– Ты хочешь остаться? – изумилась девушка.

– Я не брошу вас, – яростно сверкнула мысль, озарив лишь на миг потаённые думы.

И она успела, клянусь Одином и Фригг! Это рыжее чудо постигло все мои наивные тайны в то же мгновение…