Текст книги "Великий и Ужасный. Фантастические рассказы"

Автор книги: Дмитрий Гаврилов

Соавторы: Владимир Егоров,Валентин Куликов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Дмитрий Гаврилов, Валентин Куликов
Странности начинаются с самого утра
(из цикла «Грядущее Завтра»)

«Желающие заниматься проблемой развития искусственного разговорно-математического языка с целью поднятия интеллекта человека на качественно новый уровень и создания Единой Теории Поля обращаться к тов. Ковалёву П. И. Ученые звания, карьера и деньги не гарантируются. Тел…»

(доска объявлений МИФИ, 09. 1982)

Странности начались с самого утра…

Стас сладко зевнул, пошарил в поисках тапочек под съехавшей на пол простыней, и страшным усилием воли, наконец, поднял бренное тело с дивана. Пара приседаний и страшный хруст в суставах.

– Говорила мне мама – делай зарядку! Так, что у нас на завтрак? – протирая заспанные веки, он двинулся на кухню в надежде проглотить остатки вчерашнего ужина.

На табурете у обеденного стола восседал рыжий пушистый кот с белой манишкой и длинным, по-видимому выдвижным, когтем кромсал батон докторской колбасы. Да-да, сначала была колбаса, никто не доказал обратного, а последние десять лет только подтверждают эту теорему.

Открытая форточка не внесла ясности. Стас жил на шестом этаже, и влезть сюда по абсолютно отвесной стене не представлялось возможным до настоящего момента никому. Между тем кот распустил свой шикарный хвост и, подпрыгнув, завис в пустоте. Крупные зелёные глаза зверя воровато косили, но добычу рыжий хищник не выпускал из пасти и плотно сжимал челюсти.

– Кис-кис-кис! – ласково позвал хозяин, стараясь придать своему голосу ангельские нотки, и протянул было руку, но кот не поверил, испуганно заметался в воздухе, задел лампу и стал, словно птица, биться в оконное стекло.

– Ну, ты, братец – нахал! – заметил Станислав и взялся за веник. И тут животное словно осенило, рыжий бестия издевательски подмигнул ошарашенному дяде, хитровато улыбнулся, как это умеют делать только кошки, причём колбаса болталась у вора уже где-то за спиной, и ловко вырулив хвостом, сиганул в открытую форточку.

– Еле протиснулся, разбойник! – выругался незадачливый преследователь.

Пятнадцать минут, проведенные под холодным душем, не дали желаемого результата. Проклятая летучая кошка так и стояла перед глазами. В голову лезли глупые детские стишки. Пожалуй, не стоило засиживаться на факультете. С кем поведёшься – от того и наберёшься. Стас учился на психологическом. Затем он на всякий случай ещё раз заглянул в холодильник, но тщетно…

Часом ранее… Странности, как и утверждалось, начались с самого утра. Октябрёнок Вовка стоял на берегу озера, предположительно, вулканического происхождения. Правда, мама называла этот водоём «вонючей лужей». Но разве женщины разбираются в таких вещах? Мальчик «пускал блины» и считал, сколько раз плоский камушек пронзит водную гладь. День обещал выдаться знойным. Сквозь поднимающиеся к небу испарения мир казался смешным и несуразным.

Воды Великого Озера, что в Долине холмов, примыкающей к Плоскогорью камней, омывали Молочную гору. По праву первооткрывателя Вовка назвал её так потому, что среди кучи полезных вещей там очень часто встречались молочные пакеты. Последние, впрочем, ни Вовке, ни его товарищам по геологической партии были не нужны.

Одним крысам ведомы перепады давления в городской канализации. Когда наступал прилив – из глубин выносило всякую всячину. Эти нужные и ненужные вещи оседали на правой оконечности полуострова Находок…

В зарослях рогоза промелькнуло рыжее тело. «Вот и Одноглазый!»– смекнул юный геолог, признав старого кота, хозяина здешних злачных мест. Вовка нагнулся за камушком. Рыжий плут разорял утиные гнезда. И вдруг…!

Вдруг что-то блеснуло среди прочего хлама, прямо под ботинком. «Похоже на каль-ку-ля-тор!»– мальчик начал разглядывать блестящую штуковину, когда, поцарапав руку, все-таки извлек находку на свет божий.

Мельком он посмотрел вслед Одноглазому и отметил про себя, что это, скорее всего, другое животное. Хотя Вовка стоял против солнца, но уж больно упитанным, пушистым и красивым показался ему хищник. В то время, как Одноглазый представлял собой жалкое зрелище – ходячую мумию с проплешинами на спине.

Через секунду мальчик забыл обо всём на свете, была лишь «штуковина» – плоская, невероятно плоская счётная машинка с множеством – более обычного числа – кнопочек. Маленький экран, треснутое под Вовкиным каблуком стёклышко. Короче, игрушка, мечта каждого нормального пацана тех застойных лет.

А его никто не понимал. Ни сверстники, ни взрослые. Однажды Вовка строил плотину на пути полноводной реки, берущей начало в недрах одного из многочисленных колодцев Оврага. Стихия грозила размыть фундамент под автостоянкой частников, которые без тени стеснения оккупировали часть Долины Алмазов, богатой зелёным «сейнитом». Незадачливый герой свалился в бурный поток вслед за рухнувшим, из-за оползня, обрывом, где и набрал полные карманы песку, правда, машины спас.

– Шут с ними, с автомобилями-то! Чтоб их подняло и шлепнуло! Ворюги – эти частники! Да мне двадцать лет за зарплату мэнээс горбатиться надо, ничего не пить, не есть, чтобы «Запорожец» купить! – выпалила мать, когда искатель приключений уже сидел в ванной и пускал мыльные пузыри. Отец сказал только, что, мол, пострадал за частный капитал. Летело и лопалось.

А он не играл, «всё на полном серьёзе» – как любил говаривать сам Вовка. Мальчик не отличал ещё жизнь от игры, а игру от жизни. Овраг – прибежище фантазёров, весьма странное название для целой страны, что представлял собой огромный пустырь перед домом номер 45 по улице Островитянова. Есть много в мире, друг Горацио… Никого, однако, не удивляет обратное – великая страна, превращённая кучкой проходимцев в пустырь, в гигантскую свалку, яму для отбросов.

И хотя Вовка носился с палкой в руке по бетонным плитам новостроек, для него это были дворцы, крепости, лабиринты, скалы, но никак не стены теплотрасс. «Мастер слова и клинка» – так пел незабвенный Цой, впрочем, десять лет спустя. На экранах столицы отгремел Делоновский Зорро, он сменил героев Жана Маре. Мальчишки увлечённо рубились на мечах, защищая Фермопильский проход, вели сражения на самодельных плотах в грязном пруду. Славная пора мушкетёров и флибустьеров, детство, окончательно утраченное, первое и последнее детство. Зачитаны до дыр и масляных пятен Беляев, Обручев, Жюль Верн и Вальтер Скотт, Конан Дойль и Ефремов. Не потому ли, когда внезапно открывалось окно и мама потусторонним голосом звала сына домой, прерывая игру и вторгаясь по праву Бога в святая святых, не потому ли на глазах наворачивались слёзы и становилось невыносимо душно. И как не хотелось возвращаться! Мир игры казался куда естественней, красочней и притягательней, чем будни реальности. Помните!? Так было. Но уже не будет никогда!

Топографические карты Оврага на листе из альбома к уроку рисования. Учительнице не нравились злобные зелёные твари, которых Вовка любовно вырисовывал. Вот и теперь в Третьей палеонтологической экспедиции он искал отпечатки динозавров, и нашёл, но нечто другое…

Очистив штуковину от грязи, Вовка не спешил похвастаться находкой перед родителями – они слишком повзрослели и давно уже не испытывали восторга при взгляде на содержимое письменного стола сынишки. Он поковырял трещинку на крошечном экране и нажал кнопку со знаком «минус».

И мгновенно всё завертелось у него перед глазами, расплылось, утратив какие-либо очертания и потеряв цвета. Вовка хотел было глубокомысленно поковырять в носу, да хотения оказалось мало. На месте носа мальчик ничего не обнаружил, да и почесать его, увы, тоже нечем. Как естествоиспытатель, он, конечно, огорчился бы, но и это ему не удалось, поскольку и Вовки то самого больше не было. И ничего не было.

Как понять «НИЧЕГО»? И есть ли оно на самом деле? Почему оно «есть» – если само по себе – «НИЧТО»? Значит, его нет? Или «НИЧТО» есть и нет одновременно?

Страшная пелена рассеивалась. Мальчик вынырнул из неё столь же внезапно, как и провалился. Да, пожалуй сейчас он мог бы различить непонятные сгущения и зоны разрежения в этом. Мог бы, если б существовал.

«O!»– простонал, прошептал, проорал, произнёс он. «О!» – новое имя. Так его звали. Значит, кто-то звал.

«А!» – откликнулся НЕКТО.

«ОА!» – бессознательно повторил он, тысячу раз «ОА», и с каждым криком всё отчетливей и отчетливей из-за спадающей пелены проступали какие-то контуры. «ОА! ОА!» – возвращалось совсем было утраченное ощущение самого себя и мира. ОА!

Яркий свет пробивался сквозь плотно сомкнутые веки.

– Привет! – услышал Вовка и открыл глаза. Перед ним стоял голубоглазый крепыш и словно ждал отзыва на пароль.

– ОА! – ответил он.

– ОА! Я ро Гошка! Гоша Ковалев! – представился крепыш, при этом он вынул ладонь из кармана видавшей виды коричневой куртки и многозначительно протянул её Вове.

– Меня зовут Вовой! – ответил тот рукопожатием.

– А, так ты из этих, ю ро го? – спросил Гошка с явным чувством превосходства.

– Кто? – не понял Вовка.

– Верни мне машинку, пожалуйста! Только ты никуда больше не нажимай! – убедительно произнёс мальчик.

– Она что, твоя? – последовала немедленно реакция.

– Папина. Это имитатор, базовая модель. А я посеял – теперь сильно влетит.

«Штуковина стоящая!» – подумал Вовка, но, смерив взглядом дошколёнка (пацан ещё!), пожалел его.

– Бери, и больше не теряй!

– Слушай, Вовка! – совершенно успокоившись, бесцеремонно продолжал новый знакомый, – А ты кота здесь рыжего не видал?

– Тоже твоя работа?

– Моя, – согласился тот и добавил совершенно незнакомые слова – Обыкновенное фазовое преобразование состояний. Старость – Молодость, Будущее – Прошлое.

Гошка снова извлёк машинку из кармана и указал на кнопку со стрелкой по диагонали.

– Смылся твой кот! Ищи-свищи.

– Плохо! – серьезно огорчился пацан, и Вовка опять пожалел его – Ну, Ао, тогда, я ара у одго!

– Подожди! А на каком языке ты говоришь? И что такое «вазофое образование»?

– Приходи вечером во Двор, узнаешь! Я буду ждать! Ао! – тут Гошка рывком снял с головы воображаемую широкополую шляпу и раскланялся с достоинством мушкетёра.

– Ао! – машинально произнес Вовка.

Тёплым летним вечером на Юго-Западе столицы, в маленьком скверике, стиснутом стенами домов нового жилого массива, на скамейке, выкрашенной в стандартный зелёный цвет, сидел человек. Хотя прошедший день выдался на редкость жарким, на нём был серый пиджак с коричневым не в тон галстуком и безукоризненно белая, сильно накрахмаленная сорочка. Неуверенное, немного детское выражение белёсых глаз выдавало близорукость, а полоска на переносице свидетельствовала, что он лишь недавно снял очки, которые торчали из нагрудного кармана пиджака. Во всём его облике было что-то от машины, остановившейся на минуту лишь для того, чтобы вновь начать размеренное движение. Человек находился в том состоянии, которое принято называть задумчивостью, и редкие прохожие лишь слегка нарушали его спокойное блаженство. Прошедший день, как и многие другие, был бы ничем для него не примечателен, это был бы один из тех дней, которые пролетают так быстро, что от них в памяти остаётся серая пелена, однако странности для Станислава начались с самого утра.

Мысли томно брели, изредка спотыкаясь о декорации окружающей среды. Неожиданно на пути возникло какое-то препятствие, оно быстро оформилось и приняло вид упитанной и ухоженной крашеной блондинки с ярко намазанными губами. «Торговка, наверное, какая-нибудь», – подумал он, и тут же одёрнул себя: «Какое я, собственно, имею право не уважать работников торговли? Не все же они воры, в конце концов…»

Работник торговли медленно продефилировала мимо, окинув его презрительным взглядом, и уселась на другой конец скамейки, зажав между ног большую, плотно набитую хозяйственную сумку. Покой был нарушен. Предметы вокруг приобрели чёткие очертания.

Неподалёку в песочнице играли дети. Песок в дощатый квадрат взрослые дяди забыли насыпать, и ребята что-то увлечённо чертили на остатках песка прошлых сезонов. Гомон их разносился на всю округу и Стас подивился, как он не слышал его раньше. Впрочем, слов было не различить, голоса как-то странно переплетались, кружились в вечернем воздухе, то звучали резкими мальчишескими диссонансами, то вдруг сливались в удивительные, почти музыкальные гармонии, будто здесь играли не карапузы родного двора, а хор мальчиков а капелла…

«А ведь они говорят не по-русски, – прислушавшись, понял он, – Итальянский? Испанский? Наверное, дети каких-то иностранцев, здесь на Юго-Западе их много, словно финнов в Ленинграде. Нет, наверное, все-таки, итальянский…» Женщина с сумкой тоже с любопытством разглядывала шумную компанию. Дети становились всё возбуждённее, прутики так и летали по песку, но странное дело, гармония в звучании голосов усилилась, каким-то непонятным образом перешла в настоящую полифонию. Лишь чьё-то одно звонкое сопрано всё пыталось выпрыгнуть из общего потока, но постепенно и его вовлекла звенящая стремнина голосовых аккордов. Пение – а в том, что это было именно пение, Станислав уже не сомневался – продолжалось, достигло вершины напряжения и завершилось потрясающей красоты и выразительности, с удивительными переходами, арией того самого звонкого голоса, который сперва как бы спорил с остальными. И – словно отрезало. Чудо кончилось. Дети опять были обыкновенными детьми, они смеялись и о чём-то весело перешёптывались. Главный солист – крепыш лет пяти-шести подбежал к скамейке и вежливо осведомился «который час».

– Так, вы не итальянцы? – спросил Стас.

– Странный вопрос, – очень по-взрослому отреагировал мальчик. – Конечно, мы русские, как и вы.

– А что вы такое пели?

– Мы не пели, а обсуждали одну небольшую проблему.

– Проблему? Вот интересно? Какую же, если не секрет?

– Да, поспорили с ребятами о музыкальной гармонизации общей теории относительности.

– Гармонизации чего?

– Общей теории относительности. Это теория тяготения Эйнштейна. Да вы, наверное, слышали…

Такая речь из уст шестилетнего поразила даже видавшую многие виды женщину с напомаженными губами. И случилось невероятное – судорожно всхлипнув, она обхватила ручонки мальчика своими толстыми пальцами с яркими ногтями и вкрадчиво спросила:

– Чьи же вы такие будете?

– Мы не чьи, – обиделся крепыш, – Мы сами по себе!

– Господи, да родители у вас есть?

– Есть, конечно, мы вон в том доме живём! – Гошка, высвободив, наконец, руки, указал на дом в конце улицы.

Дом был самый обыкновенный: девятиэтажный, серый с балконами и плоской крышей.

– И кто же вас всем этим премудростям обучает? – спросил Гошу человек в пиджаке.

– Папа, тётя Лена и Света, ну и другие…

– Мучают детей! – возмущённо сказала блондинка. – Все стремятся вундеркиндов каких-то сделать! Лишают детства! Возмутительно! Да таких родителей надо…

Мальчишка давно понял, что незнакомая тётя любит поговорить. В этот момент он заметил своего недавнего знакомого, тот неуверенно жался возле ровно подстриженных кустов и не решался подойти к ребятам.

– Во-овка! – крикнул Гошка через весь двор, – ОА! – и умчался встречать нового друга. Вслед за ним поднялся и человек в пиджаке, молча кивнул на прощание работнику торговли, продолжавшей свой монолог в гордом одиночестве.

По пути к дому Стас уже забыл этот эпизод, но сидя в ванной, почему-то с досадой подумал, что напрасно не спросил, на каком же, собственно, языке дети обсуждали свои проблемы.

Странности начались с самого утра.

1987

Дмитрий Гаврилов, Владимир Егоров
СИВРы
(из цикла «Грядущее Завтра»)

Яркий солнечный свет заливал комнату. Он знал это, хотя ещё не открыл глаз. Вешнее светило порядком припекало, а теплота, волной окатившая лицо, едва он повернулся на бок, подтвердила эту первую ясную мысль после крепкого сна.

– Утро! Пора! Ещё три секунды и раздастся гудок. Раз! Два! Три!

Да, он не ошибся. Год специальной подготовки не пропал даром.

«Вставай, вставай, дружок!» – пропели ветхозаветные часы столь же старинную песенку.

Велеслав любил старину и ненавидел синтетику. Откинув верблюжье одеяло, свесил ноги с ложа, угодив точно в тапочки. Зевнул, потянулся всласть, разведя могучие руки… Бросил взгляд на стену. Так и есть. Ровно семь.

Сегодня он получит новое задание. И всё завертится, закружится вновь…

Но вдруг неясный, едва различимый запах тревоги заставил его резко вскочить – рука сама легла на пульт, а мгновение спустя там загорелся красный огонёк экстренного вызова.

* * *

– Преступно, но гениально! – заметил Стремг и добавил решительно. – Мне приходится настаивать на уничтожении комплекса и самой идеи.

– Позвольте, вы отказываетесь от бессмертия? – изумился Андерс, – Не пугайте меня! Неужели звёзды истребили в вас романтику?… Нет, о ликвидации «Истока» не может быть и речи. Я не пойду ни на какие уступки, а комплекс без санкции Большого Совета вы не имеете права тронуть и пальцем. Человечество ещё поставит мне памятники.

– Вы больны, Андерс! У вас есть ещё восемь часов, чтобы заявить о себе в Генетический Контроль.

В ответ ему улыбнулись – Андерс покачал головой и вышел. Дверная панель медленно двигалась на прежнее место, пневматика тихо повизгивала…

Стремг проводил опасного собеседника насторожённым взглядом, он был готов к любой неожиданности.

– Нет! Не посмеет! – сбрасывая напряжение, капитан откинулся на спинку кресла.

Но в висках по-прежнему стучало. Он придвинул микрофон. Пальцы быстро забегали по клавиатуре, запуская райтер. Голос автоматически дублировался значками недавно введенного линейного алфавита:

«Я, пилот первого звёздного класса, капитан Элиот Стремг, личный номер сивр-221, обязан сообщить Совету о преступной деятельности члена Совета, профессора Джордана Андерса, руководителя комплекса 3 по системам „Исток“»…

Покончив с этим неприятным делом, он поставил флаг доставки на пол-третьего и вышел на балкон. Глоток свежего воздуха вдохнул надежду, что всё ещё можно исправить, и Андерс добровольно пройдёт ГК. Хотя интуиция подсказывала обратное, а он привык доверять ей.

Внизу, возле парадной двери отеля стоял профессор и шептался с неизвестным, который с большим вниманием слушал Андерса, время от времени кивая.

Стремг слегка перегнулся за перила, чтобы лучше рассмотреть лицо того, второго…

* * *

Электромобиль Велеслава мчался по немноголюдным улицам Мальмё. «Всепланетные Известия» прервали мелодию, разорвав мажорные аккорды: «Комиссия звездоплавателей и космопроходцев с прискорбием сообщает о трагической гибели капитана корабля „Оливер Хевисайд“ Элиота Стремга, найденного сегодня в 6.55 по универсальному времени… Нелепая смерть настигла нашего товарища в расцвете сил, ему не было и восьмидесяти…»

Председатель Малого Совета, ирландец по происхождению, белобрысый Эд Николсон сдержанно приветствовал Велеслава, встретив у здания отеля.

– Как это случилось?

– Очень просто и глупо, как, собственно, всегда происходит с самыми лучшими. В таких передрягах человек побывал, а тут… Нелепость. Стоял на балконе, дышал свежим воздухом. Потом хотел кого-то разглядеть, наверное… Двадцать пять метров – не шутка, – безнадежно махнул рукой Эд.

– А кто установил, что это несчастный случай?

– Нет никаких оснований для подозрения, хотя вы правы – за минувшие пару лет имели место и предумышленные преступные действия.

– Такие люди, как он, умирают либо в очень опасном предприятии, либо в лазерной вспышке. Разве вы не знали, Эд, что по роду своей деятельности – Сотрудник Института…?

– Будьте спокойны, Вел! Мы знаем, что значил для вас капитан. Расследование проведут в должном порядке, – заверил председатель, и Велеслав тут же понял, что Николсону известно даже то, о чём сам он, сотрудник третьего уровня доступа, ещё не имел ни малейшего понятия.

– Ну, спасибо, что приехали! Я пойду. Как-то не по себе – мы ведь с ним одногодки, – добавил Эд, и, ещё раз махнув рукой, направился к гравитационному шлюпу.

– Маршрутный! – отметил про себя Велеслав, провожая взглядом щуплую фигуру председателя. – Не иначе, на заседание!

Здание Большого Совета было в Стокгольме, и через десять, от силы, одиннадцать минут, председатель уже входил бы в Главный зал, приветствуя коллег и сотрудников, если он направлялся туда.

* * *

Отель «Галактикс» представлял собой одно из немногих сохранившихся безвкусных зданий-коробок, которые строили где-то в начале двадцать первого века по старому стилю. Рядом с автономными домами иглами, уходящими в высоту на полкилометра, эта стоэтажка, считавшаяся когда-то верхом модерна, казалась чем-то допотопным. Но несмотря на тесные номера с низкими трехметровыми потолками и отсутствие некоторых удобств, отель пользовался неизменным успехом у пилотов Звёздного Флота. Вероятно, потому он носил столь гордое и звучное название.

Стремг падал с восьмого этажа.

Едва Велеслав ступил на порог отеля, его остановили сотрудники КЭС, Комиссии Экстремальных ситуаций при Малом Совете. Этот орган решал все вопросы в пределах Земли.

Велеслав предъявил удостоверение и поднялся в номер. Там уже работали двое операторов, снимая стереозапись обстановки. Стараясь не мешать им, Велеслав прошел на балкон.

Как он и предполагал, ограда была значительной высоты. Человек, который выпал отсюда, должен был бы сложиться пополам, чтобы его перетянуло наружу. Заслышав сзади шум, Велеслав обернулся – в номере было две симметрично расположенных комнаты, их разделяла лёгкая перегородка с раздвижной дверью посередине. Смежная комната имела аналогичный балкон.

Но не это привлекло его внимание.

Рядом стоял столь же высокий, как и он сам, человек в странном чёрно-голубом костюме и в шлеме, закрывающем лицо. За ним маячили растерянные операторы.

– Прошу вас немедленно удалиться.

– Вот мой пропуск… Код доступа три. И вообще, кто вы такой!? – слегка разозлившись, промолвил Велеслав.

– Я – сотрудник Института… – ответил тот.

Перед глазами Велеслава очутился небольшой диск-голограмма с изображением четырехмерного куба, внутри которого чётко выделялась надпись: сивр-237.

– Но, позвольте!

– Идите, – повторил сивр мягко.

Рассеянно шагая по стариной улице, Велеслав поймал себя на том, что вертит в руках какой-то небольшой плоский предмет. Это был диск, и, вероятно, только что распечатанный. Его Велеслав машинально прихватил в номере покойного Стремга.

«Вот незадача! Видать, операторы засняли… Надо немедленно вернуть! Тем более, что делом занимается сам Институт Времени».

Институт Времени был единственной организацией Земли, неподвластной Большому Совету, – высшему органу управления человечеством. Его основали в 2081 году, сразу после знаменитого эксперимента Караяси. Филиалы Института располагались всюду, где находились более-менее многочисленные поселения землян. На Земле имелось пять таких филиалов. Выглядели они одинаково – чёрная гигантская полусфера, окружённая тройным барьером защитного поля.

Сам Институт ныне размещался на астероиде, превращенном в автономный космический корабль, и точное его местонахождение было, при всей открытости и доступности информации, известно немногим.

Сотрудники Института жили среди обычных людей, но о роде своей службы сообщали разве при крайней необходимости. Устав Института предусматривал частичную амнезию как меру к тем, кто нарушал его.

«Итак, делом занялся Институт. – продолжал размышлять Велеслав, – подбрасывая на ходу диск, – Что это может означать? Только одно. Бедняга Стремг сильно кому-то насолил. И всё-таки трудно представить ситуацию, в которой он мог бы вот так нелепо погибнуть. Хотел бы я глянуть на того хитреца, что попытался бы убить капитана… Но ещё труднее представить себе, как Стремг самостоятельно шагнул вниз…»

– О, будь они неладны! – и Велеслав побежал к электромобилю, который оставил в нескольких сотнях метров позади.

* * *

– Стремг что-то диктовал незадолго до смерти. Вы нашли…

– Всё обыскали – пусто, записей нет в отеле.

– Это абсолютно точно, Стин?

– Да, профессор, я всё осмотрел тщательным образом.

– Кроме сивра диск мог взять только он. До первого нам все равно сейчас не добраться, так что займитесь вторым! – приказал Андерс.

– А я сомневаюсь, что это он. Кража – грубое нарушение Устава Гуманности, и, конечно, парню это хорошо известно. Что же до сивра, профессор – мы с ним познакомимся поближе…

– Стин, выполняйте приказание! – отрезал он.

* * *

Делом, действительно, занялась Служба Времени. Сама почва для тяжких преступлений уже давным-давно исчезла. А убийства были столь редки и противоестественны, что разве сотрудники Института могли должным образом разобраться в ситуации. Только они, странствуя в иных эпохах и веках, предшествующих Эре Гуманного Мира, постоянно сталкивались с преступлениями – большими и малыми, явными и неявными, вольными или случайными.

Специфика работы требовала от сивра необычайной душевной силы. Воспитанные на Уставе Гуманности, эти люди большую часть жизни проводили в путешествиях, где вели сбор информации, соприкасаясь с самыми отвратительными сторонами жизни далёких предков. Работа нередко была сопряжена с известной долей риска, но кто ж из них боялся трудностей? Сивров отличала развитая интуиция – она никогда не подводила, помогая сократить время на анализ того или иного события – и завидная физическая выносливость, в сравнении с которой экзамены космопроходца третьей ступени показались бы детским лепетом.

Отбор сотрудников Институт вёл с особой тщательностью, сиврами становились единицы. Мало знать обычаи и нравы той или иной эпохи, надо иметь немалый талант артиста, чтобы изучить её до подноготной. Лицедейство не проходило даром – вернувшись с задания, сотрудник непременно проходил Службу Генетического Контроля, многочисленные тесты и психологическую реабилитацию.

– Ну, как наш больной, сестра? – сквозь ватную тишину в голову проник чей-то знакомый голос.

– Очень неудачная авария. – ответил этому голосу женский. – Лечение займёт несколько недель. Впрочем, могло быть и хуже.

Велеслав с трудом разлепил веки. Над ним расстилалось голубое-голубое небо – стеклянные потолки только-только вошли в моду. Приподнялся на локте, пытаясь охватить взглядом госпитальную палату, но взор упёрся в чёрно-голубой силуэт. Сивр приблизился к ложу и покатил за собой столик, полный тропической всячины.

«Не иначе, мама принесла?!» – мелькнула у Велеслава мысль.

– Как вы себя чувствуете?

– Лучше хоть как-то чувствовать! – пытался пошутить Велеслав, – Я попал в аварию?

– Вам её устроили.

– Я не понимаю.

Сивр слабо улыбнулся и подумал, что путешествия в прошлое всё-таки налагают определённый отпечаток.

– Извините, я витиевато выразился. Вчера утром из номера Стремга вы унесли райтер-диск… – сивр знаком прервал Велеслава, который хотел было возразить, – Это, несомненно, произошло случайно. Вы были опечалены смертью капитана и машинально взяли со стола первую попавшуюся вещь. Когда я попросил вас оставить помещение – прихватили диск с собой. Где он?

– Не знаю? Посмотрите в машине!

– Все вещи передали вашей семье. Среди трёх десятков дисков, что у вас были, нужного нам не оказалось. Между тем посторонний даже при тщательном внешнем осмотре вряд ли бы их различил, а проверять содержимое – не было времени. Стремг что-то писал за пару минут до гибели, и это непосредственно связано с его скорой смертью.

– У капитана не было врагов. Да и у кого они ныне есть? – возразил Велеслав сотруднику Института.

– Вы только что вернулись с Сатурна. Во время полета экипаж во всём поддерживал капитана, или были конфликты? – поинтересовался сивр.

– Мы всецело доверяли командиру, многие ходили с ним не первый десяток лет. Для меня – это третий перелёт.

– Что ж, благодарю! – молвил сивр, вставая, и протянул крепкую, слегка смуглую руку, которую Велеслав умудрился как-то неловко пожать, – Постарайтесь быстрее поправиться. Мы ещё встретимся в более приятной обстановке…

Сивр вышел. Велеслав посмотрел ему вслед, и тут внезапно накатившая усталость уложила его на подушки, погружая в сон. Он так и не успел спросить, кто же нарушил Кодекс Гуманности, кто хотел его убить.

А с преступностью было покончено лет шестьдесят назад, когда удалось впервые провести операцию Генетического Контроля. Злой умысел, воплощённый в дело, стал «антикварной» редкостью. Сообщения о случаях, типа Велеславова, вызывали удивление и искреннее возмущение.

Кроме ГК существовал ещё один, самый надёжный способ наказать истинного виновника. Это обеспечивал МАВР, аппарат перемещения во времени. Опыт Караяси открыл путь к созданию базовых моделей МАВРА, первые стационарные аппараты появились уже в 2086 году, и обладали колоссальным потенциалом в сравнении с таймерами – карманными приборами Сотрудников Института.

Достаточно было направить в прошлое наблюдателя – предотвратить преступление он, понятно, не мог, не нарушив первый Закон Времени – ни один преступник в будущем не избежал бы наказания.

А сам постулат Караяси гласил: «Информация, перенесённая из будущего в прошлое, не может повлиять на саму себя».

Прошло ещё несколько десятилетий, прежде чем сформировался штат Института, и был установлен особый Хроно-барьер, дабы какой-нибудь любитель из прошлого не мог бы очутиться в собственном будущем, чтобы какой-нибудь школьник далекого будущего не съездил бы на каникулы к своим прабабушкам. «Двери» существовали только для сивров. Закон также воспрещал всякое перемещение в пределах Эры Гуманного Общества, начиная с 2086 года. Авария имела бы роковые последствия. Риск больше не считался благородным делом, но случались исключения…

Самой важной задачей стало воспитание нового полноценного члена общества и выявление потенциального преступника. Все достижения медицины и техники были отданы решению этой проблемы. Тогда и возникла служба Генетического Контроля…

Участившиеся случаи убийства и самоубийства дали повод Институту объявить о недостаточности принятых мер, но послать наблюдателя, преодолев Хроно-барьер, можно только с санкции Большого Совета.

Сивры страстно желали выявить мерзавцев, но каждый раз Институт получал отказ…

* * *

…Они прилетели в Совет слишком рано, и Андерс, приказав помощнику Стину – не приближаться к нему, занял место в ложе депутатов-наблюдателей.

– Хорошо быть членом Большого Совета! Как бы это сейчас пригодилось! Да, нет! Там повторная комиссия Генетического Контроля.

Уютно устроившись в кресле, Андерс погрузился в воспоминания.

Когда появилась СГК, он был уже взрослым человеком. Даже в самом начале своей нелёгкой деятельности СГК ошибалась редко, но с ним ошиблась… Потом он узнал, что все результаты работы службы автоматически передаются Институту Времени. Ему повезло второй раз.