Текст книги "Синеокая Тиверь"

Автор книги: Дмитрий Мищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

XX

Дед Борич говорил: навикулярий – муж пожилой. Вот только благонравию его Миловидка не совсем верила. Старый грек не посмотрел на то, что она круглая сирота, что ее гонит по свету горе, взял за перевоз много, да еще сомневался, берет подходящую ли цену. Может, поэтому и велел Миловиде, пока она будет на лодье, готовить для него и его помощников пищу, ворчал, а то и покрикивал на всех, выказывая этим свое неудовольствие. Зато правдой было и то, что ни сам не обидел ее, ни другим не позволил. Больше того, расспросил за долгие дни и ночи плавания, кого ищет, почему ищет, пошел с Миловидой в Никополь, нашел людей, знающих, где анты, которыми торговали позапрошлой весной в городе.

– Есть тут анты, – сказали девушке. – Немало вельмож Эпира имеют рабов-антов. Одни слугами-стольниками у них служат, другие – спальниками, садовниками, а то и рыболовами.

Показывали и рассказывали, как пройти к тем вельможам, как подступиться, поговорить, а Миловида слушала и запоминала.

– Я, господин достойный, теперь уже одна пойду, – сказала она навикулярию.

Грек крякнул по привычке, а может, сомневался, что одна сможет что-то сделать и, подумав, посоветовал:

– Я буду стоять там, где стою, до послезавтра. Если отыщешь суженого или, не найдя, захочешь возвратиться в свои края, приди и скажи. Или сам довезу, или найду, кто поможет.

Миловида поблагодарила и пошла улочками чужого города. И чем дальше шла, тем меньше уверенности было, что найдет в нем Божейку. Таким холодом веяло, такую пустоту чувствовала на сердце, будто только теперь прозрела и поняла правду: напрасна твоя затея, девка, не откроются перед тобой крепкие ворота в каменных оградах и не отдадут тебе твоего лада.

А все же стучалась в те двери, которые казались самыми крепкими, и кланялась по обычаю отцов своих, а поклонившись, спрашивала: правда ли, что у достойных вельмож есть рабы-анты. Она суженая одного из них, пришла, чтобы выкупить его из неволи или же стать такой же, как и он, невольницей. Пусть уж будет так, лишь бы вместе.

Ее не всегда понимали, а то и просто не хотели слушать. «Нет таких», – говорили и закрывали перед ней ворота. Однако некоторые все же внимали ее жалостно-просительному тону. Услышав, что ищет антов, звали кого-нибудь из них и приказывали:

– Выслушай и скажи, что хочет эта девушка.

Миловида терпеливо повторяла, а услышав родной язык, совсем расчувствовавшись, заливалась слезами:

– Божейкой его зовут, моего суженого. Из Солнцепека он, из Тиверской земли.

Не сразу отвечали: «Не видели, не знаем». Больше расспрашивали, давно ли из Тивери, есть ли у нее надежда вернуться назад, а уж потом советовали: «Спроси тех-то, а мы не ведаем».

И Миловида снова шла, кланялась и спрашивала. Пока не убедилась: не у кого больше узнавать. Наверное, здесь нет Божейки, если никто не видел и не знает. Все же говорят одно: продавали тиверцев в Никополе, а продать могли не только никопольцам; были на тех торгах покупатели и из Вероны, и из Фессалоник.

– В какой же стороне света они, эти Верона и Фессалоники?

– Верона в Италии, – объясняла старшая из пленниц, – Фессалоники в Греции. Иди в пристанище и спрашивай лодьи, которые пойдут туда. Глядишь, и сжалится кто-то и переправит через море.

Постояли, погрустили и разошлись. Одна по улице пошла и света не видела из-за слез, другие отправились по своим делам и тоже ничего не видели. Потому что свет хотя и широк, да не для них, весело светит над головой солнце, но не им.

XXI

Князь Волот был тверд и неприступен, словно скала в горах: мало изрубить да взять в плен ромеев на своей земле, настало время самим пойти к ним и сказать: «Не ходили бы вы, не пришли бы и мы. А раз нападаете чуть ли не каждое лето на наши земли, вот вам ваша кара за татьбу вашу».

Не знал, как воспримут воины его замыслы, тем более ратники с соседних земель, их предводители почему-то отмалчивались, посматривали то на него, князя Тивери, то на Идарича, который считался предводителем среди мужей мыслящих, а заодно – правой рукой князя Добрита.

– Нам велено поразить ромеев в Придунавье, – отговаривал он Волота, – а уж никак не велено идти за Дунай. Для этого нужна не такая, как ныне, сила.

– Разве она маленькая?

– Для того чтобы победить ромеев на их земле, маленькая.

– Поймите, – гневался Волот, – пока будем собирать великую силу, ромеи опомнятся и станут против нас второй Длинной стеной. Терять нельзя ни одного дня. Нужно идти за Дунай и гнать обескровленного, лишенного сил супостата аж до Длинной стены, а может, достать его и за стеной. Такого может больше не случиться…

– Один раз ходили уже. Забыли, чем все это закончилось?

– Раз на раз не приходится, Идарич. Тогда не было подходящего момента, а сейчас он есть. Честь мужей ратных призывает: идите и заставьте ромеев раз и навсегда не посягать на чужое…

Волот был слишком уверен в себе, чтобы оставаться спокойным. Однако не меньше уверенности слышалось и в голосе Идарича.

– Чтобы идти в чужие земли, – стоял он на своем, – нужно знать, с какой ратью там встретишься. Или вам что-то известно?

– А вам? – вставил слово предводитель полян Гудима. – Пусть мы не знаем, какую рать выставят ромеи, если пойдем на них, а почему не знаете вы, княжеские послы и мужи, которым положено думать?

– Кое-что знаем: ромеи подписали с Ираном вечный мир и, значит, имеют легионы, которые поднимутся против вас, если пойдете на них.

– Те легионы двинулись уже на завоевание Северной Африки у вандалов.

– Думаете? А тот легион, который приводил Хильбудий, откуда взялся? Или, считаете, он у него один?

– Этого не думаем, Идарич. И все же возможно, что о походе не знают в империи. Хильбудий взял позапрошлой весной большой плен в нашей земле, мог соблазниться на него и в этот раз. А если так, империя не готовилась к встрече с нами, она не в состоянии будет сдержать нас. Вот почему я поддерживаю князя Волота: если уж идти за Дунай, то сегодня, немедленно.

– Уличи тоже поддерживают нас.

Было видно: Идарич поколебался в своей уверенности, но все же не собирался уступать сразу.

А что скажут воины? Они добыли неплохую добычу – и ромеев, и их коней. Пойдут ли за Дунай с ним?

– Этому легко помочь, – воскликнул Волот. – Каждая рать – тиверская, уличская, полянская или дулебская – выделит по сотне воинов, а они доставят добычу к своим общинам. Остальные пойдут с нами.

– Мудро сказано, – поддержал князя Вепр. – Решайся, Идарич. На тебя возложил князь Добрит решать судьбу славянской земли.

– А ратное сражение… – поддержал его полянин Гудима, – благополучное завершение его мы берем на себя.

– Все так считают?

– Все, Идарич!

– На этом и порешит совет мужей ратных и мыслящих. Идите к воинам и постарайтесь передать свое горение им. Уж если решились, то должны верить в торжество своей правды и своего меча.

XXII

Богданко сидел на толстой колоде под дубом и прислушивался к шагам, которые приближались к нему.

– Кто это был, бабуся?

– Какой-то чужой.

– Из чужого городища или из чужой земли?

– Похоже, из чужой земли. По-нашему не понимает.

– Так, может, он ромей?

– Может, и ромей, а может, из тех, кто пришел к нам с ромеями. В ихней рати всякие есть.

– И вы пригласили его к огню, поделились хлебом-солью?

– А почему не пригласить и не поделиться?

– Так ведь он супостат, враг роду нашему и земле нашей!

– Супостаты те, внучек, которые пришли к нам с мечом. Этот же пришел с добрым словом.

– Выбили меч из рук, вот и пришел с добрым словом. За добрым словом могут скрываться злые умыслы. Чужой, он и есть чужой.

– Больной он, внучек, ему не до злого умыслу. А кроме того, запомни: всякий накормленный тобой, даже если он чужестранец, перестает быть врагом. Это не просто слова, это извечный обычай рода нашего. На нем стояла и должна стоять Тиверская земля, если хотим жить в добре и мире.

– Разве же мы не живем этим обычаем? Так почему же ромеи все идут и идут в землю нашу с мечом и огнем?

– За это наказывать надо, самим же лезть в чужую землю негоже.

– Ругаете отца за его поход? Так он же за тем и пошел, чтобы покарать.

– Я не ругаю его, внучек. Однако и не радуюсь тому, что пошел за Дунай. Много крови прольется там, ой как много! А это богопротивное дело. Боги другое завещали людям на этой благословенной земле. Давным-давно, когда еще этот белый и ясный свет больше был наполнен птичьими голосами, чем людской завистью, когда земля плавала в океане небесном нетронутой девой – и не рубанной, и не вспаханной, и не утоптанной, – жили в долинах у моря да около леса три рода: один – белоликий, второй – смуглоликий, третий – темноликий. Жили они вроде и отдельно, а вроде бы и вместе. Отдельно – потому, что каждый род сам себе добывал пищу, а вместе – потому, что соседи они и не раз сходились, отправляясь на охоту. Не враждовали, ведь добычи было много, однако и не роднились, поскольку вместе собирались только мужчины. Но вот кто-то из белоликих проник к смуглоликим и высмотрел девушку, а высмотрев, не стал долго думать – подстерег, когда та была одна, и выкрал ее. На беду, то же самое сделал смуглоликий у темноликих. Тут и поднялась суматоха, пошел род на род и стали уничтожать друг друга. Старейшины смотрели на это, смотрели да и сказали своим родам:

«Обозначьте границы земель родовых, да и живите отдельно, не переступая их!» Послушались и сделали так – обозначили границы. Но могли ли они быть недоступной преградой? Остановишь ли того, кто привык охотиться в местах, которые ему нравятся? И ходили, и охотились, и девок умыкали, и с оружием род на род ходили, до тех пор, пока старейшины не собрали совет, а совет призвал князей и сказал им:

«Не умеете жить добрыми соседями, разойдитесь».

«Как так?» – спросили князья.

«А так. Земля велика, поделите ее на три царства и живите каждый в своем – так далеко друг от друга, чтобы не дойти, не доехать, не доплыть!»

«Должны уйти из этих долин?»

«Должны. Одному роду-племени пусть будут леса и степи, другому – горы, третьему – та земля, вокруг которой море». Тем и будете жить: одни – что даст лес, другие – что смогут добыть в горах, третьи – дарами моря».

Князья не спешили соглашаться.

«А кому же какой удел?»

«Это определит жребий».

И сомневались, и спорили князья, а все-таки согласились со старейшинами – потянули жребий и сели родами каждый в своем царстве: белоликие – в лесном, смуглоликие – в горном, темноликие – там, где вокруг земли море и океан.

Долго жили отдельно. Так долго, что и забыли, кто они, откуда пришли в свое царство, были ли у рода соседи или не было. Белоликие ловили по лесам зверя, птиц и жили этим; смуглоликие обходились тем, что давали горы, темноликие богатели с даров моря. Но вот в один из родов, который жил в лесах, пришла беда: леса обеднели дичью. Люди туда, люди сюда – нет дичи. А не стало – и нечего было людям есть.

«Что делать?» – спросили у старейшин.

«У вас есть поле, – ответили старейшины. – Пойдем туда, может, найдем себе поживу».

Пошли в поле. И нашли, что искали, но ненадолго хватило степных даров. Подросли дети – и должны были просить совета у отцов: куда податься, где найти пищу для себя и для детей своих?»

И сказали старейшины:

«Чтобы не потерять то, чем владеем, пошлем во все концы разведчиков, пусть посмотрят и нам скажут, есть где нетронутая земля, которая могла бы прокормить род наш?»

Долго ездили разведчики – и те, что поскакали на запад, и те, что поскакали на восток и на юг. А вернулись ни с чем.

«Земля есть, – сказали старейшинам, – но есть на той земле и люди».

«А какая самая богатая?» – спросили самые молодые.

«Та, что принадлежит горному роду-племени».

«Пойдем и покорим ее мечом! Слышали, другого спасения нет, пойдем и покорим эти земли мечом!»

Однако старейшины были против такого решения.

«Нам заповедана эта земля, – сказали. – Негоже идти с оружием в руках и посягать на чужую».

«А с голоду гоже умирать?»

«Ищите пищу в своей земле. Чужую не трогайте! Боги покарают за эти богопротивные дела!»

Долго спорили, все-таки верх взяли те, кто хотел есть. Но не успели они приготовиться всем родом в поход, как поднялась буря, все небо затянуло тучами, и бог-громовик не замедлил явить тем хвастунам и неслухам гнев свой: загремел-загрохотал, приближаясь, и ударил из-за туч смертоносными стрелами.

«Боги противятся вашему замыслу! – вышли вперед и указали на то знамение старейшины. – Не смейте нарушать добрый обычай отцов и дедов ваших!»

«Деды сами переселялись».

«Они переселялись по своей земле, на чужую не посягали!»

Предводители переселения на соседние земли хмурились. Не хотелось им покоряться старейшинам, но и не прислушаться к их советам не могли. Боги и правда забеспокоились в небе, вон как гремят в вышине и поливают землю стрелами. А если послушаются старейшин и останутся на своей земле, что будет дальше? И завтра, и послезавтра, и потом дети будут просить есть. Где они возьмут еду, что скажут, когда нечего будет дать детям?

Готовы были ослушаться старейшин, набраться мужества, воспротивиться знамению, но в этот момент раскололось небо и хлынул проливной дождь, такой густой и бурный, что о походе нечего было и думать. Спрятались кто куда мог и спасали пожитки. Лишь старейшины не испугались потопа.

«Вы прогневали богов! – сказали они, указав посохами на молодых. – Кайтесь и просите прощения».

Молодые и сами видели: похоже, и правда раскололось от мощного удара бога-громовика небо и в ту расщелину хлынули воды поднебесья. Поэтому и не противились уже. Смотрели на залитую потоками воды землю и шептали:

«Простите нас, боги! Простите нас, боги!»

А дождь не прекращался. И день, и второй, и третий. Пока не взмолились всем миром: «Смилуйтесь, боги! Смилуйтесь и скажите, есть ли спасение для нас, людей поля и леса? От неугодного заветам отцов намерения – идти в чужую землю и добывать ее мечом – отрекаемся. Научите, как спастись, как жить дальше?»

Только успели произнести слова раскаяния, раздался сильный, сотрясший небо и землю гром – и перед старейшинами, которые стояли у капища и молились, упал золотой плуг, вслед за плугом – золотое ярмо, а сразу за ярмом – топор и братница.

«Вот оно, божье знамение! – воскликнули старейшины и упали на колени перед дарами неба. – Боги велят нам пахать землю, засевать ее зерном. Слышали, не ратным трудом, а промыслом хлеборобов должны жить на земле люди!»

Услышав голоса старейшин, сбежались все, кто был поблизости, и даже те, кто находился далеко. А когда перестал лить дождь и стекла в реки и озера вода, увидели еще одно чудо: та сторона света, куда хотели вести свой род молодые, оказалась отрезанной половодьем. Вода текла не с гор, а поднималась из земли, весело журчала, торопясь к морю.

Вот тогда и нарекли эту полноводную реку Дунаем, а обозначенную жребием землю от теплого до студеного океан-моря Троянской, по имени старейшины, который стал на спор с молодыми и взял над ними верх.

Бабушка Доброгнева приумолкла, похоже, задумалась. А Богданко именно сейчас и, может быть, больше, чем когда-либо, хотел слушать и слушать ее.

– Бабуля, слышите, бабуля, – окликал он ее. – А то знамение было дано лишь тому роду, что жил в лесах и полях?

– Ну почему же? И тем, что в горах, и тем, что за морем, – тоже… Боги указывают всем людям, которые есть на земле.

– Как же это, бабушка? Сами же говорили: у ромеев другие боги.

– Это теперь другие, тогда были одни. Да и на то обрати внимание: даже ромейские боги говорят ромеям: «Жизнь дается вам для того, чтобы засевали поле рожью-пшеницей, а не своими и чужими костями».

– Почему же они не подчиняются божьему повелению, идут и идут через Дунай?

– Очень многого хотят, внучек, поэтому и своевольничают. А тем, кто много хочет, и страх перед богами не помеха.

Доброгнева, кажется, нашла то, что искала: снова рассказывала и рассказывала, поучала и поучала своего внука, а Богданко сидел возле нее, прислушивался к ее доброму, ласковому голосу и не знал, как ему быть. Бабуся добрая, вон как много обещает ему. Говорила, выйдут в светлую пятницу на встречу с Золотой Косой, Ненаглядной Красой – и он прозреет. А он как был темный, так и остался. Теперь она уверяет: и в чужую землю не следует идти, и чужеземцев миловать. А так ли это? Почему не должны идти к ним, если они идут на Тиверь, берут в плен, сжигают веси? Почему надо миловать их, если приходят и ведут себя как тати?

– Бабусь, – снова окликает Богданко. – А те три рода, те люди – одинаковые?

– Чем-то одинаковые, а чем-то нет. Говорила же: одни белоликие, другие – смуглоликие, третьи – темноликие.

– Однако все одноликие?

– Да все одноликие.

– Значит, и правда людская должна быть одноликой?

– Должна бы, внучек, – усмехается Доброгнева и обнимает и прижимает к себе внука. – Должна бы, да не такая.

– А почему?

– О том одни боги ведают. Скажу лишь, что у одного она имеет одно лицо, у другого – другое, у третьего – третье. Сколько на свете людей, столько и правд.

– А у нас с вами она одна?

– Сейчас одна. Вырастешь – может, и не совпадет твоя правда с моей. Или совпадет?

Богданко собрался было сказать: «Да, совпадет», – почему-то сдержался, а сдержавшись, задумался.

XXIII

Еще до перехода через Дунай князь и тысяцкие приказали не трогать ромейские крепости по берегам реки. Гарнизоны в них небольшие, беды земле славянской они не принесут. Поэтому, переправившись, не стали обращать внимания на придунайские крепости, а хлынули конной лавиной в тридцать тысяч на Ульмитон и Томы, упали на них, словно грозовая туча на незащищенную землю, и, взяв все, что можно было взять, принялись жечь и разрушать возведенные ромеями постройки.

– Все, что горит, сжечь дотла! – повелел воинам князь. – Чтобы остроги эти не стали большими гнездами, в которых плодятся осы. Это невольничьи пристанища, они политы слезами наших людей, поэтому пусть исчезают с дымом.

И лишь когда насытился пожарами, князь задумался: дальше пойдет Одес и Маркианополь. Ну, об Одесе и думать нечего – эта геенна поглотила тысячи и тысячи тиверцев. А как быть с Маркианополем? Город этот – наместничество Хильбудия, там сейчас те, кто остался вместо него и правит ныне краем, и рать имеют при себе, способную оказать упорное сопротивление. Но живут там, однако, и те, что пришли и предупредили: Хильбудий замышляет зло – собирается идти за Дунай. Не может же он, князь Волот, причинить зло этим людям.

– Гудим! – приказал князь тысяцкому полян. – Бери под свою руку уличей и идите на Одес. Повелеваю: сделайте там то же, что сделали мы с Томами. Главное, сожгите пристанище, постройки, в которых держат пленных. Я же пойду с тиверцами и дулебами на Маркианополь. Встретимся на пути в Анхиал или же в самом городе.

И уже потом, когда отвел своих воинов далеко от полян и уличей, остановился и сказал, объезжая ряды:

– Все, что принадлежало в Маркианополе императору и фиску Хильбудию и его вельможам, – ваше. Город и горожан не трогать. Слышали? Ни города, ни горожан! Пусть знают, что не всех постигнет кара за зло, нанесенное наместником и его ратью.

С тех пор как вышли из Ульмитона и Том, ни один ромей не встретился на пути. Видимо, подались землями Мезии гонцы из придунайских крепостей, а вслед за гонцами пошел разгуливать слух: варвары идут. Вот и опустели вехи, пустует жилье. Кто-кто, а поселяне Нижней Мезии и Скифии знают, какие они, варвары. Были здесь и вестготы, были и анты-славяне, хватало и тех, кто присоединился к готам, кого брали к себе на помощь римляне, а потом – Византия. И неудивительно, что не видно в весях ни куриалов-землевладельцев, ни арендаторов-амфитевсисов. Удивляет другое: не видно колонов-землевладельцев из неромейских поселений, в том числе и бывших антов. Все скрылись по чащам-зарослям, в оврагах и прибрежных камышах.

«Наверное, мы были очень жестоки в Ульмитоне и Томах, – думал князь Волот, покачиваясь в седле, – и от этого нам же будет плохо. А впрочем, разве мы не для того идем в ромейскую землю, чтобы нагнать страх на всех: и на императора, и на его подданных? Именно для этого».

Впереди послышался шум и говор. Что-то кричат, размахивая руками, пешие и собираются вокруг них конные.

– Что произошло? – спросил, подъехав, князь.

– Поселяне мезийские выбежали из оврага.

Князь приблизился к ним и сразу же убедился: не мезийцы, а рабы мезийских куриалов, и выбежали не потому, что сами анты и хотят присоединиться к антам, – а показывают, где прячутся хозяева, просят наказать их за обиды.

– Сколько их?

– Весь выводок, достойный. Хозяин, хозяйка, пятеро сыновей и четыре дочки. Но слуг столько, сколько у меня пальцев на руках и ногах.

– Так возьмите палки и наказывайте. А самое лучшее – воспользуйтесь испугом своих хозяев и убегайте. Мы не для того сюда пришли, чтобы гоняться за безоружными. Скажите лучше, куда ведет эта дорога?

– На Маркианополь, достойный, на Маркианополь.

– А далеко город?

– За тем холмом и покажется уже.

Приказал Волот сотням придерживаться боевого порядка и быть готовыми взять ромейский город на щит и пику. Всем, кто проходил мимо него, говорил одно и то же: «Будьте готовы взять ромейский город на щит и пику». Когда же повернул коня, чтобы ехать дальше, рабы снова коснулись его стремени.

– Княже, бери нас с собой. Или мы не анты и не воины?

– Пешие ведь и без оружия.

– За обозом пойдем. А будет сеча, добудем и коней, и оружие.

Волот разрешил и показал вперед, туда, где были самые надежные в его рати сотни – княжеская дружина.

Маркианополь знал, куда и зачем пошел наместник Хильбудий. Поэтому слухи о появлении антов на этом берегу Дуная, а погодя – и под стенами города на многих нагнали панический страх: если пятитысячный (к тому же отборный) легион во главе с Хильбудием не смог управиться с антами, то что сделает когорта, в которой лишь несколько манипул?

Не полагались на нее, а все же первое, что сделали, узнав о приближении антов, закрыли все ворота и велели воинам стать на стены. Это уж потом они соберутся, будут думать и советоваться, мысленно заглядывая в каждый закуток и каждую норку, которые могут обещать спасение. Потому что прятаться придется. Именно из Маркианополя ходили ромейские когорты в землю антов и раз, и второй, и третий, это не чей-то, а их предводитель принес антам большое горе – сжег дома, забрал и отправил за море людей. Разве антам об этом неизвестно? Не за тем ли идут, чтобы спросить у маркианопольцев, почему пустились на татьбу?

Когда собрали совет, пришли не только званые, были здесь и незваные – церковники, мастеровые, демархи. Что скажут они, их опора, что сделают? Господи, вразуми их и наставь, чтобы поступили разумно, чтобы отвели варваров от стен, не допусти опустошения, которого не избежать, если преодолеют стены и войдут в город. Анты – варвары, они ничем не погнушаются.

– Спасение в одном, – говорили легионеры твердо, – позвать на стены горожан, обороняться всем, кто может держать в руках меч.

– А где возьмем оружие?

– Что-то есть у димов, чем-то поделятся легионеры.

– Димы и димоты, – размышлял вслух епарх, – это единственная опора, на которую можно положиться. Так и сделаем: обратимся к димам, пусть зовут к оружию всех горожан и сами поднимаются на защиту города.

В тех условиях, что сложились в Маркианополе, трудно было придумать что-то более надежное. И все же совет не спешил ухватиться за высказанную только что мысль как за спасительную. Сидели и думали, думали и молчали.

– Кто-то недоволен нашим решением? – заволновался епарх. – Отец Иоанн, – обратился он к старшему из церковников. – Что скажете нам? Можете предложить что-то другое или соглашаетесь с этим?

Настоятель храма Святого Фоки медленно встал и осенил присутствующих на совете крестным знамением.

– Благословляю вас, братья, на труд непосильный: победить супостатов и нечестивцев, называемых антами. Благословляю и говорю: будьте сильными в этот тревожный час, аки львы, и будьте мудрыми, аки змеи. Церковь обратится ко всем православным и призовет их сменить орала на мечи. Воистину правда: идут непросвещенные варвары, которые не имеют Бога в сердце. Они не только смерть – геенну огненную несут для всех, поэтому и должны стать все на защиту стен и города. Но не забывайте, мужи ратные и мудрые: этот путь к спасению не единственный. Не напрасно напомнил я вам о мудрости. Господь наш всемогущий и всеблагой надоумил меня сказать: это хорошо, что мы призываем всех идти на ратный подвиг и защищать себя мечом на городских стенах. Однако почему бы нам не быть более мудрыми и не попросить сниспослания счастливой доли другим путем: пойти к антам и упросить их оставить наш город в мире и покое.

Его явно не понимали.

– Надеетесь, святой отец, что вас они послушают?

– Если пообещаем варварам по сто солидов с каждого мужа города нашего, послушаются и уйдут.

– Возможно, но…

– Не все могут дать столько солидов? Вы это хотели сказать?

– Конечно, не все. Если начистоту, три четверти горожан не найдут даже по пятьдесят.

– То, чего не дадут горожане, добавят толстосумы, если не захотят потерять все, а в придачу – и жизнь.

На совете наступила тишина.

– Может, это слишком – по сто?

– Молитесь Богу, чтобы этого не оказалось мало.

И отмалчивались, и кряхтели, и спорили, и кто знает, согласились бы дать такие деньги, если бы отец Иоанн, подумав, не произнес:

– Церковь первая поделится в несчастье со своей паствой: даст за неимущих десять тысяч солидов.

Совет оживился и стал прикидывать, от кого из горожан можно получить больше, чем сто солидов.

А тем временем князь Волот приближался к Маркианополю, и чем ближе подходил к нему, тем сильнее становилось его беспокойство: как же ему сделать, чтобы и ратный пыл своих воинов унять, и не погубить тех, кто помог ему наказать Хильбудия. Ведь раздор с ромеями на этом походе не завершится. Было бы непростительной ошибкой потерять своих разведчиков только потому, что кто-то хочет отомстить за причиненные земле Тиверской беды именно Маркианополю. Сказать об этом воинам? Но стоит ли быть таким откровенным с ними?

И рассказал бы, наверное, тысяцким, если бы сами ромеи не удержали его от неосторожного признания: вышли к его войску с крестами служители Церкви и сказали:

– Возьми, княже, дань и пощади город наш, людей. Разве они виноваты в том, что наместник Хильбудий избрал именно Маркианополь своей резиденцией?

Князь был удивлен и сначала даже не поверил такой удаче, а поверив, не стал медлить. Единственное, о чем попросил он ромейских послов, – дать сверх всего десять бочонков греческого огня.

По тому, как переглянулись послы, нетрудно было догадаться: они поставлены в затруднительное положение.

– Достойный, – сказали после молчания, – огня у нас нет ни бочонка.

– А где есть? В Одесе? В Анхиале?

– Боимся ошибиться и все же думаем, что за греческим огнем тебе придется идти до самого Константинополя. В другом месте вряд ли разживешься.

Уверены были, князь скажет сейчас: «Идите и предупредите своих предводителей: беру город на меч и сулицу». А он бросил взгляд на своих советников и только спросил:

– Когда будут мешки с золотом?

– Через двое суток.

– Долго заставляете ждать. Срок – до завтрашнего утра. В противном случае иду на город.

То, чего избежали тиверские воины под Маркианополем, стало неизбежным под стенами Анхиала. Пристанище и город окружали надежные стены, в море стоял императорский флот, а это придавало ромеям уверенности и служило надежной опорой. Флот прикрывал подступы к городу с моря, стены – со стороны суши. Если же сложится так, что обороняющим придется оставить крепость, то к их услугам опять-таки будет флот: пусть не все, но многие сядут на триремы и квадриремы и отплывут в Константинополь. Поэтому не вышли здесь, как под Маркианополем, послы ромейские и не сказали: «Отступитесь, получите дань». Анхиал встретил тиверцев наглухо закрытыми воротами и гнетущим молчанием. Это ничего хорошего не сулило. Придется стать лагерем и ждать полян и уличей.

Идарич с одобрением отнесся к намерениям тиверского князя: начать битву с нападения на ворота, а главные силы славян бросить через морское пристанище. Однако кое-что свое добавил к этим планам.

По приказу Волота на приступ северных ворот и северного побережья шли поляне и уличи, а на штурм южных ворот и южного побережья послали тиверцев и дулебов. Полки должны были окружить город так, чтобы у оборонявшихся сложилось впечатление, будто на них надвигается сила видимо-невидимая, причем со всех сторон.

Так, собственно, и было. Один полк засыпал ромеев стрелами, другие пытались взять приступом стены. И, не оглядываясь, они знали: за ними идут все, сотня за сотней, лава за лавой… А если идет такая сила, кто может устоять и не дрогнуть? На приступ двигались одни с лестницами, другие с обнаженными мечами, и такой несметной лавиной, что казалось, стены не выдержат. Однако многие успели добежать только до стен. Когда же начали ставить лестницы и пробовали взобраться на стены, ромеи сбрасывали смельчаков вместе с лестницами, лили им на голову горячую смолу, бросали камни и в конце концов вынудили отступить. Атаки повторялись до тех пор, пока князь не понял, что эти усилия напрасны, и убедившись, приказал отойти от стен.

– Как это понимать? – подскакал на взмыленном коне Гудима. – Ведь договаривались вести битву до победного конца.

– Пустая затея, воевода. Не видишь разве: и стены, и побережье обороняются надежно. Люди гибнут, идя на приступ, а какой толк от этого?

– Поляне были уже близки к тому, чтобы обойти стены и оказаться в пристанище со стороны моря…

– Зато мы не смогли бы поддержать полян. Я нашел дорожку, которая нас выведет на стены, а через стены – в Анхиал. И, кажется, надежную…

Прибыв в лагерь, князь приказал освободить возы от поклажи. На них, когда стемнеет, навозить земли и засыпать рвы у ворот. Плотникам было велено взять топоры, идти в лес и к ночи приготовить лестницы выше стен. Потом их соберут, доставят в лагерь, поставят на возы. Прикрываясь ими, словно широкими щитами, воины подвезут их под самые стены. Широкие донные опоры не позволят ромеям ни повалить, ни оттолкнуть лестницы. По ним легко и ловко пойдут на сближение с ромеями антские воины. А уж когда сойдутся, антов не надо учить, как орудовать мечом и сулицей.

Дружина и ополчение встретили княжескую затею с воодушевлением, с криками радости:

– Пусть славится князь тиверский, муж ратный и мудрый!

Даже бывалый в переделках Вепр удивился. Единственное, чем поинтересовался: каким же образом воины смогут доставить эти громадины из лесу?

– А уж об этом они без нас с тобой додумаются.

Пока возили землю и засыпали рвы, на стенах среди ромеев поднялась паника – и кричали, и метали стрелы, и забрасывали камнями тех, кто подходил близко. К ночи успокоились – похоже, легли спать. Однако так только казалось… Стоило антам приблизиться с лестницами, как осажденные забили тревогу.