Текст книги "Нина Сагайдак"

Автор книги: Дмитрий Мищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Нина Сагайдак

Запев

Больная, видимо, спала, не слышала, как отворилась дверь и в палату вошли люди. Она проснулась от сердитого бормотанья сестры, объяснявшей, что девочка слаба еще, ей не до гостей.

Возможно, Нина и не узнала бы паренька, которого загораживала сестра, потому что, когда она открыла глаза, посетители выходили из палаты. Но, увидев рядом с ним доктора Павловского, сразу догадалась, кто навестил ее.

– Жора! – позвала она слабым голосом.

Паренек обернулся.

– Добрый день, Ниночка! А мы уже собрались уходить. Видим, ты спишь и не посмели тревожить.

– Где там «не посмели», – улыбаясь, но все же досадливо отозвался доктор. – Пришли и разбудили самым настоящим образом. Ну, раз уж так случилось, поговорите, а я пойду по своим делам. Только недолго, и пусть говорит Жора. Ему есть что сказать. Я, наверно, и не разрешил бы этой встречи, если бы он не признался, что виноват перед тобой и хочет просить прощения.

Нина улыбнулась:

– Я не помню, в чем он виноват…

– А вот он напомнит тебе, – кивнул Павловский на своего сына и, выходя, добавил: – Смотрите только не поссорьтесь снова.

Жора несмело сел на стул возле кровати.

Нина обрадовалась гостю. Ведь она давно не была в школе, соскучилась по друзьям.

– Как там у нас в классе? Наверно, далеко ушли вперед?

– Ничего. Ты же хорошо учишься, догонишь. Только поправляйся быстрее.

– Видишь, как скрутила меня болезнь? Не знаю, скоро ли выйду из больницы.

– Теперь уже скоро, – смелее заговорил Павловский, глядя ей в глаза. – Отец сказал, что все пойдет на лад и слух полностью вернется.

– Какой слух? – не поняла Нина.

Жора растерялся. Неужели Нина не знает, что заболевание дало осложнение, что она плохо слышит. Может, не следовало об этом напоминать?

– Да… Это я так, – замялся он. – Мне показалось, что ты стала хуже слышать.

– Правда? – подняла на него глаза девушка. – Мне и самой так кажется, но я боюсь верить этому.

– И не верь! Говорю тебе: это только кажется.

Он стал подробно рассказывать, какого мнения о ее болезни доктор Павловский – опытный врач, уверяющий, что она выйдет из больницы совершенно здоровой.

Но Нина встревожилась, на глаза навернулись слезы.

Жора на минуту смущенно умолк, потом попытался отвлечь больную:

– Ты не забыла, Нина, нашу ссору?

– Какую ссору?

– Ну, тогда, накануне Первого мая, в клубе.

– Разве мы ссорились?

– Конечно! Ты заставила меня выйти на сцену первым, а я рассердился, потому что растерялся – не смог прочитать стихотворение и поссорился с тобой. Так вот… Пришел сказать, что больше не сержусь…

– Это было так давно, – невесело сказала Нина. – Я даже забыла. А ты не забыл. Видно, я тебя очень обидела тогда.

– Пустое!

– Я же не нарочно. Думала: ты смелый и всем нам покажешь, как надо держаться, а ты обиделся.

– Теперь уже нет. Слышишь, Нина, я тогда разозлился сгоряча. Теперь я понял, что был не прав.

– Вот и хорошо. Стало быть, мир?

– Ага. Я и пришел для того, чтобы помириться с тобой.

– Спасибо. Передай привет Вере Васильевне. И девчатам тоже. Скажи: пусть зайдут, если хотят меня повидать.

– Да они с дорогой душой, хоть сейчас готовы прийти. Но не пускают еще к тебе. Я сам едва уговорил отца.

Тут дверь распахнулась – в палату вошел доктор Павловский.

– Ну достаточно, Жора. Пора и честь знать, пойдем.

Паренек, попрощавшись, направился к двери и только у порога вспомнил, что у него под мышкой пакетик для больной. Он вернулся и положил его на тумбочку.

– Спасибо, – смутилась Нина, чувствуя, как горячая волна заливает ей лицо.

Она сама не знает, отчего так сконфузилась. Ведь каждый идущий в гости к больной обычно приносит какой-нибудь гостинец. Так уж повелось. А ей почему-то стыдно. Похоже, что и Жоре как-то неловко было. Вспомнил о пакете, когда уже собрался уходить из палаты. И растерялся-то как…

Смешной. Пришел мириться. Как будто между ними невесть какая ссора была. Но, хорошо, что пришел, проведал ее. Поговорили о друзьях, о школе – и сразу веселее стало, будто свежим ветром повеяло в палате. Вот только намек на глухоту тревожит. Как он сказал, Жора? Что слух вернется? Нет, нет, не так. Он сказал, что отец его твердо убежден в ее полном выздоровлении, что теперь все пойдет на лад. Значит… Значит, она не напрасно подозревала! Значит, все-таки она плохо слышит? Почему же об этом молчат врачи? Почему молчит мама? Не знает? Чем же объяснить тогда ее опасения, ее постоянную тревогу даже теперь, после операции, когда дело идет к полному выздоровлению?

Нет, нет, мама знает. Все знают и молчат, скрывают от нее. А раз скрывают, значит, опасность не миновала. И это страшно. Что она станет делать, если оглохнет? Не быть ей тогда ни пилотом, ни балериной.

А ведь это мечта ее жизни. То, без чего весь мир станет унылым и бесцветным.

Возможно, она и раньше не дослышивала? А быть может, сразу после операции было хуже, а теперь действительно все хорошо? Не мог ведь Жора Павловский все выдумать? Наверно, знает от отца, что слух полностью восстановится. А раз так, значит, она будет здоровой…

О-о! Если бы и вправду так! Такого бы задала гопака в клубе на радостях, такую бы Лауренсию станцевала на новогодние праздники, что люди замерли бы от восхищения…

Хоть бы мама скорее пришла и сказала слова утешения. Ведь может же она ее утешить, если это правда – все идет к лучшему.

Мама появилась, конечно, вовремя – в час, когда разрешались свидания с больными, а Нине казалось, что она ждала ее целую вечность.

– Тебе, я вижу, скучно одной в палате, – сказала Лариса Ивановна, обняв и расцеловав дочку.

– Да, тоскливо.

– Скоро поселят сюда еще одну девочку, вдвоем веселее будет. Доктор Павловский считает… – Мать рассказала о беседе с врачом, о домашних новостях.

Нина подождала, пока она наговорится, и спросила:

– А что же говорит доктор Павловский о моей болезни?

– Уверяет, что операция прошла успешно и ты на пути к выздоровлению. Все будет хорошо.

– Что значит «все»?

– Ну, здоровье, конечно, ты теперь будешь быстро поправляться.

– А слух? Почему ты ничего не говоришь об этом?

Лариса Ивановна на мгновение растерялась, но тут же спросила:

– А что я должна тебе сказать?

– Как – что? Разве ты не знаешь, что я сейчас хуже слышу, чем раньше, до болезни?

Для Ларисы Ивановны это было неожиданностью: не то, что Нина хуже слышит, а что знает об этом. Ведь она просила окружающих Нину говорить погромче, чтобы девочка не заметила ослабления слуха. Тем более, что оно не очень заметно и, весьма возможно, пройдет, пока Нина еще будет в больнице.

– С чего ты взяла, что хуже слышишь? – нашлась наконец Лариса Ивановна.

– Сама заметила. Да и доктор Павловский говорил своему сыну, что после операции слух полностью восстановится.

– Конечно, восстановится, – успокоила ее мать. – Болезнь дала небольшое осложнение, но тебе вовремя сделали операцию, и теперь ты будешь совершенно здоровой. Поговорим лучше о другом. Врачи рекомендуют отправить тебя летом к морю.

– Правда? Я поеду к морю? – оживилась девочка. – А когда и куда?

– Летом, конечно, к Черному морю.

– Ой, как это чудесно! Я никогда не видела моря!

Как-то сразу забылись неприятные разговоры о болезни. Лариса Ивановна увлеченно рассказывала девочке о море; вдвоем они вспоминали стихи, рассказы, воспевающие морскую стихию. Нина повеселела, слабый румянец выступил на ее щеках.

«Совсем ты, доченька, еще ребенок! – думала Лариса Ивановна, ласково гладя светлые волосы Нины. – Умница, наивная, добрая, ласковая. И совсем еще дитя».

* * *

Лариса Ивановна часто ловила себя на мысли, что любит Нину какой-то особенной, тревожной любовью. Правда, девочка частенько болела. Четырехлетним ребенком едва не умерла от скарлатины. Много бессонных ночей провела мать над кроваткой Нины, когда та болела корью. В прошлом году девочка сильно напугалась во время грозы, когда ударом молнии раскололо старую дедовскую грушу в саду. А этой зимой простудилась, готовя к празднику в клубе танец Лауренсии, и стала глохнуть.

Одних болезней, казалось, достаточно, чтобы волноваться за судьбу девочки. И все же Лариса Ивановна не могла объяснить свою тревожную любовь к дочери только болезнями. Были, вероятно, и другие причины. Возможно, и та, что Нина – любимица покойного мужа.

Когда он умер, ей шел девятый год: она уже все понимала и горько оплакивала отца.

Сын Толя, малыш еще, сидел около покойника и спрашивал: «Папа спит?» А Нина рыдала. Ларисе Ивановне казалось тогда да и сейчас кажется, что девочка очень тяжело переживает утрату отца, часто думает о нем, вспоминает, как весело и ласково играл с ней папа, читал ей книжки, катал на салазках, как уютно и хорошо было угнездиться у него на коленях, слушать сказку…

Возвращаясь из больницы домой, размышляя, Лариса Ивановна и не думала, что именно любовь Нины к отцу станет позже той тенью, которая пусть ненадолго, но омрачит ее отношения с дочерью. И эти мысли тревожили ее. Ведь Нина всегда так хорошо понимала свою маму, сосредоточила на маме всю любовь и нежность своего сердца.

Но пришло время, и Лариса Ивановна убедилась, что тревоги ее были не напрасны.

Из черноморского санатория для детей Нина вернулась веселой, возбужденной, на вид более здоровой, чем когда бы то ни было.

– Ну как ты себя чувствуешь, доченька?

Лариса Ивановна стремительно обняла Нину, не сводила с дочери глаз, наполненных искристыми слезинками, радовалась ее загорелому лицу, ясному взгляду, звонкому смеху.

– Прекрасно, мамочка!

– Ну и слава богу.

– С таким загаром с моря приезжают лишь совершенно здоровые люди, – услышала Нина чей-то голос совсем рядом.

Она отвела взгляд от матери и только сейчас увидела, что около них стоит высокий, празднично одетый незнакомый человек.

– Она у нас смуглянка, – ответила ему мать, – а море смуглых любит… – Лариса Ивановна обернулась к дочери и сказала: – Знакомься, Нина. Это Яков Осипович Усик.

– С приездом, Ниночка! – Яков Осипович подал ей, как взрослой, руку. – Со счастливым возвращением домой!

– Спасибо.

Дорогой она не думала, почему ее встречал Яков Осипович. Видимо, потому, что больше сама рассказывала, чем слушала других. А дома, казалось, и совсем забыла, что у них посторонний человек. Пока наговорилась с бабушкой, дедом, пока обегала весь двор, сад, поздоровалась с соседями, наступило время обеда.

* * *

Ее нисколько не удивило, что Яков Осипович не ушел, остался у них обедать. Ведь Степаненки – их соседи и друзья – тоже сегодня пришли, сядут со всеми за праздничный стол, будут обедать. Непонятно лишь, почему Яков Осипович держится как-то неуверенно. Может быть, он впервые зашел к ним в дом, не освоился еще… «А все же почему он здесь?» – вдруг мелькнула мысль у Нины. Впрочем, только мелькнула, уступив место веселым расспросам и рассказам о санатории, о море, ребятах…

Несколько позже, за столом и потом, после обеда, Нина заметила, что в доме какие-то нелады. Похоже, что в семье произошла ссора и причина ее – Яков Осипович. Мама хотя и веселая, но в глазах ее нет-нет да проглянет нечто тревожное. И бабушка почему-то более сдержанна, чем обычно. И дед какой-то беспокойный, прячет глаза, будто уличили его в каком-то проступке. Да и беседа за столом не очень вяжется. Если бы не она да Степаненки, обед был бы скучной трапезой, а не праздничным застольем по случаю радостного события – возвращения внучки из санатория.

Когда гости разошлись, Лариса Ивановна пошла с Ниной в соседнюю комнату. Ведь девочка с дороги, ей и отдохнуть пора.

Перед сном она привычно склонилась к дочке и поцеловала ее. Нина закинула руки за шею матери, притянула к себе:

– Мамочка, может быть, ты посидишь около меня?

– Охотно, – отозвалась мать. – И даже не прочь прилечь. Переволновалась, ожидаючи тебя, да и набегалась.

– Ну так ложись!

Какое-то мгновение обе помолчали.

– Ты хочешь что-то сказать мне? – первой заговорила мать.

– Да. Не знаю, с чего начать, – задумчиво отозвалась Нина.

Лариса Ивановна насторожилась.

– Рассказать хочешь или спросить о чем-либо?

– Мне показалось, что ты поссорилась с бабуней и дидусем. Это правда?

Лицо матери залилось краской, но она не ответила.

– Ты слышишь меня, мама?

– Слышу, детка, – крепко обняла ее и прижала к себе Лариса Ивановна. – Слышу, моя умница. Ты еще мала, девочка. Не знаю, как объяснить тебе, но объяснить непременно нужно. Рано или поздно, все равно узнаешь, да и должна знать.

– Что, мама? Что я должна знать?

– Вскоре мы уйдем от дедушки.

Теперь Нина застыла в объятиях матери, боясь поверить услышанному.

– Куда… уйдем? – с трудом выговорила она.

– Мы снимем квартиру.

– Квартиру? Почему вдруг? Ты так поссорилась с бабушкой и дедом, что они не хотят жить вместе с нами?

– Нет, не потому, дитя мое, – ласково говорит Лариса Ивановна и теснее прижимает к себе дочку.

– Тогда почему же?

– Я выхожу замуж, Ниночка, – сказала мать, пряча от дочери совсем раскрасневшееся лицо.

Она так крепко и горячо обнимала Нину, что, когда та сильно вздрогнула в ее объятиях – то ли от неожиданности, то ли испугавшись намерений матери, Ларисе Ивановне показалось, что дочка оттолкнулась от нее. Резко, сильно, словно хотела вырваться из ее объятий.

Но Нина не вырывалась. Она подняла на нее печальные, полные слез глаза и застыла.

– Ты… осуждаешь? – испугалась Лариса Ивановна, вглядываясь в лицо Нины и пытаясь прочесть мысли девочки. – Скажи, ты тоже осуждаешь мой поступок? – снова спросила она прерывающимся от волнения голосом.

Нина молчала.

– Яков Осипович – хороший человек, он будет любить вас, – старалась убедить ее Лариса Ивановна. – Мы не можем так дольше жить. Вам нужен отец. Да и о своем угле мне подумать следует. Дед уже стар. Не сидеть же нам век на его шее. Почему ты молчишь? – сквозь слезы спрашивала мать. – Скажи хоть слово.

– Я не знаю, что сказать.

– Ну как же… Ты боишься? Думаешь, хуже будет? Ведь я с вами, не дам вас в обиду. Да и Яков Осипович не такой человек, что может обидеть. Он добрый. Вот увидишь: все будет хорошо, вы подружитесь с ним.

– А как же мой папа? Я должна забыть его?

Теперь замолчала Лариса Ивановна. Долго смотрит она на Нину глазами, полными слез, и молчит…

– Ну зачем ты так? – отозвалась она наконец. Голос ее дрожит, она вот-вот заплачет.

Но и Нине очень тяжело, и она решается сказать:

– Может быть, я останусь у бабушки? А, мама? Толя маленький, ему все равно. А мне, наверно, лучше остаться у бабушки…

Не ждала этого Лариса Ивановна. Она уткнулась лицом в подушку и расплакалась. Она не жаловалась, не сетовала на свою долю, только тихий, горестный плач сотрясал ее тело.

Если бы она знала, как сложится после второго замужества ее судьба, а тем более судьба ее девочки, она прислушалась бы к глухому сопротивлению детского сердца, посчиталась бы с ним. Обязательно посчиталась бы! Но сейчас Лариса Ивановна не могла этого сделать. Она впервые за столько лет подумала о себе и страшно была огорчена, что дочка так относилась к ее намерению стать счастливой.

Часть первая
ЕСТЬ ТАКАЯ СТАНЦИЯ СНОВСК

I

Приземистые опрятные домики под железными крышами, словно грибы, выглядывают из густой зелени, радуют глаз какой-то особенной весенней праздничностью. Окна распахнуты в сад. Над цветущей зеленью садов торжественная тишина раннего утра и высокого синего неба. Не слышно репродуктор, почти не видно пешеходов. Сегодня воскресенье, отдых, настроение праздничное.

Нина быстро идет по улице Ленина. Ей все здесь хорошо знакомо, во многих домах живут ее одноклассники. Могла бы зайти к девчонкам сговориться куда пойти, как веселее провести этот погожий летний день. Но надо спешить домой. Ляля ждет завтрака. Нина несет сестренке молоко из детской кухни – не до подружек ей сейчас. Так тяжело дома, что и передохнуть некогда, – где уж там думать о гулянье. Хорошо еще, что занятия в школе кончились, а то, бывало, хоть садись и плачь: и уроки готовить нужно, и за питанием для Ляли сбегать, и постирать, и Лялю понянчить. Все спешно, все неотложно. Правда, помогает Ольга Осиповна – сестра отчима: она недавно перешла к ним жить, но ведь у нее, кроме забот в семье, еще и служба.

Беда, ох беда! Не думала не гадала, что в четырнадцать лет придется быть и нянькой и хозяйкой в доме. А мама… бедная мама! «Не беспокойся, доченька, – говорила она, – ведь я с вами всегда буду, все будет хорошо…» А вон как обернулось. Всего два года прошло с тех пор, как мама второй раз вышла замуж и они ушли от деда, а горестей хоть отбавляй…

Одного не поймет Нина: что произошло между мамой и дедом? Спрашивать неудобно, а сама догадаться не может. Оба они, и мама и дед, такие скрытные. Похоже, что поссорились еще тогда, до приезда Нины из Одессы. Но разве можно так ссориться, насовсем? Как ушли они с мамой, дед ни разу их не навестил, даже после того, как родилась Ляля. Да и в доме сложилось не так, как думала мама. Пошли нелады, ссоры, мама часто плакала. А как родилась Ляля, болеть стала, да так плохо ей было, что дядя Вадим увез маму в Ленинград на длительное лечение. И вот уже три месяца мучаются они без мамы… Бедная мамочка, мечтала о светлой доле для себя и детей, искала счастья, а вон как все обернулось…

Дома Нину уже ждали. Ольга Осиповна носила Лялю на руках, старалась успокоить, но малышка плакала, видно, проголодалась за ночь.

– Вот и кормилица наша, – обрадовалась Ольга Осиповна, увидев Нину. – Принесла?

– А как же. Первой в очереди стояла, молоко свеженькое.

Нина достала из сумки несколько бутылочек и одну из них протянула Ольге Осиповне. Та торопливо надела соску.

И вот уже Ляля не капризничает, жадно причмокивая, сосет молоко. Обе няньки довольны. Одна кормит, другая сидит, смотрит на ребенка еще грустными, но уже чуть повеселевшими глазами.

– Вот так и вырастим, – улыбается Ольга Осиповна. – Глянь, как лакомится.

Да, теперь не так страшно. Ляльке скоро шесть месяцев. Нина будет с ней все лето, а к осени девчонка еще подрастет. И мама, может, вернется.

– Ты меня не жди, – торопит Ольга Осиповна, – бери суп и садись завтракать.

– А может, вместе?

– Вместе не выйдет. Толя ушел к бабушке, Яков Осипович в городе, а меня придется долго ждать: пока Ляльку накормлю да убаюкаю, много времени уйдет.

Нина подходит к плите, наливает суп в тарелку, достает хлеб, ложку, садится за стол.

Ест медленно, молча. Ольга Осиповна видит все это, но разговора не начинает.

– Сегодня воскресенье, – наконец произносит она, – может, погуляешь с девочками?

Нина поднимает на нее удивленные и недоверчивые глаза.

– А дома как же?

– Дома я побуду. Хватит с тебя. Всю неделю не спускаешь Ляльку с рук. Погуляй хоть сегодня, в воскресенье.

– Ой, тетя Оля, кончились мои гулянки.

– Ну что ты, Ниночка. Твое еще впереди. Скоро мама вылечится, приедет домой, все пойдет на лад.

День сегодня выдался прекрасный. Почему бы и вправду не пройтись? Пусть ненадолго, не с подружками в лес или на речку, а, скажем, к бабушке…

Она собралась было идти, как вдруг увидела в окне отчима. На мгновение задержалась и, когда Яков Осипович появился на пороге, насторожилась: сказать, что идет к бабушке, или промолчать?

– Ты куда собралась? – спросил отчим.

– Пусть погуляет, – ответила за Нину Ольга Осиповна.

– Не до гуляний сейчас, – сказал Яков Осипович и тяжело опустился на стул. – Садись, поговорить нужно.

– Да я только к бабушке… – начала было Нина.

– Я не против, чтобы ты пошла к бабушке, да только не сейчас. Пришел сказать вам страшное, дорогие мои. Война началась. Немец напал на нас. Сегодня по радио передавали: в четыре часа утра на всей западной границе фашистская армия перешла в наступление, германская авиация бомбила пограничные города, до Киева добралась. Беда… Великая пришла беда…

Ольга Осиповна как сидела с ребенком на руках, так и застыла. И Нина почувствовала вдруг, что руки у нее отяжелели и как-то бессильно повисли.

Собственно говоря, она не представляла себе, что такое война. До сих пор все, что слышала о войне, было столь героическое, романтично увлекательное, что слово «беда» с ним вовсе не вязалось. Но раз Яков Осипович говорит «беда», значит, так и есть. Он человек взрослый, опытный. Ему лучше знать…

– Что же мы будем делать? – спросил Яков Осипович, почему-то обращаясь к ней, а не к Ольге Осиповне. – Не сегодня-завтра меня мобилизуют, пошлют на фронт…

– А может, не возьмут. Все-таки трое детей, и Лариса Ивановна больна, – поспешила вмешаться Ольга Осиповна.

– Не буду же я в такое время о своих льготах думать. Как ни трудно, а идти надо.

– Ну, если так, – ответила Ольга Осиповна, – пусть дети переходят к нашему отцу. У него все-таки свой дом, а здесь, что ни говори, снятая квартира.

Яков Осипович не ответил сестре, задумался.

– А что скажет Нина? – опять обратился к ней отчим. – Пойдешь к деду Осипу?

Нина заколебалась. Она подумала, что совет тети Оли хоть идет от доброго сердца, но для нее с братом не подходит. Кто они для деда Осипа, чтобы жить у него? Но сказать прямо об этом не решалась.

– Мне кажется, нам лучше будет у деда Ивана, – сказала она тихо, но твердо, – мы там жили, привыкли, а Ляльке все равно: она еще маленькая, не понимает. Да и бабушка приглашала…

– Когда приглашала? – спросил Яков Осипович.

– Перед экзаменами в школе.

Отчим опустил голову. Помолчал.

Ольга Осиповна собралась было что-то сказать, но не успела. Яков Осипович вдруг поднялся и решительно сказал:

– Ну что ж, раз такое дело, пойдем к бабушке. Сейчас каждая минута дорога, откладывать нечего.