Текст книги "Нина Сагайдак"

Автор книги: Дмитрий Мищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

II

То ли страх, то ли волнение переполняют сердце. Никогда еще у Нины не было такого состояния. Непрерывной вереницей тянутся думы о тех, кого нужно освободить, да и о тех, кто будет освобождать. Мысль о госпитале не покидала ее ни на минуту. Вечером, идя в клуб, она еще как-то держалась, а позже, перед началом концерта, уже подавляла волнение огромным усилием, стараясь не выдать тревоги, унять дрожь в руках.

«Что там сейчас? Ведь именно в эти минуты – время действовать. Пока фон Глюк со своими подручными сидит в клубе, там товарищи должны вывести за пределы госпитального двора партизанского командира и девушек-комсомолок…»

Никогда еще не было так трудно танцевать…

В зале слышались аплодисменты, вызывали на сцену, а ей хотелось побыстрее сбросить с себя балетный костюм, одеться в свое повседневное – и домой, быстрей домой!

– Ниночка! – В тесную каморку, где она переодевалась, влетела аккомпаниаторша. – Иди быстрее на сцену. Тебя дожидается господин Глюк.

– Начальник госпиталя?

– Да. Но отчего ты так побледнела? Подбодрись! Тебя хотят поблагодарить за чудесный танец. Сам фон Глюк, известный почитатель балета, хочет тебя видеть.

Ах, вот оно что! Значит, все они еще здесь… как она испугалась, как колотится сердце! Непослушными руками торопливо и неловко натягивает платье…

Беспорядочно толпятся мысли в голове. Если фон Глюк еще здесь, это хорошо. Никто не должен заметить ее страх и тревогу. Главное, чтобы все было хорошо там, в госпитале.

Он в самом деле ждал ее, фон Глюк. Учтиво благодарил Нину за прекрасный концерт, хвалил талантливое исполнение танцев и сказал даже, что они, немецкие офицеры, надеются в будущем увидеть Нину Сагайдак на большой сцене…

В зале не смолкали аплодисменты. Нина поклонилась сначала фон Глюку, потом зрителям и побежала за кулисы.

Все. Теперь, кажется, можно собираться домой.

Никто не провожал ее в этот вечер, да она и не хотела никого видеть. Даже Володю Янченко. Сейчас им никак нельзя быть вместе. Быстрее, быстрее домой, в тишину и темноту своей комнатки; быть может, там успокоятся нервы, перестанет так гулко стучать сердце.

Дома все уже спали. Кое-как поужинав, Нина легла в кровать, но долго не могла уснуть. В голове мельтешили какие-то бесконечно длинные и запутанные дороги, входы и выходы, по которым пробирались те, кого спасали, и те, кто спасал.

Ах, как будет здорово, если побег удался и немцы не узнают, кто помог спасению партизан! А если догадаются или поймают на месте? Что тогда будет с тетей Олей? И со всеми остальными?

Вспомнила, как фон Глюк благодарил ее за концерт. Интересно, что он скажет завтра, а может быть, еще сегодня ночью, когда узнает, что из госпиталя бежали трое партизан, и среди них командир, бывший чекист? И произошло это именно в те часы, когда он любовался танцами и не скупился на комплименты, благодарил за концерт и ему вторили окружавшие его офицеры… Поймет ли он, что его обвели вокруг пальца. Вот рожу-то скорчит! Физиономии госпитального начальства даже рассмешили Нину, но ненадолго. Тревожные, гложущие мысли обступали ее со всех сторон…

Уже светало, когда она забылась в беспокойном сне.

Утром, проснувшись, сразу вспомнила, что Ольга Осиповна сейчас сдает или уже сдала дежурство в госпитале. Кто знает, как там все обошлось? Как объяснилось исчезновение партизан? Удалось ей доказать свою непричастность к этому делу? Кого в этом обвиняют? Надо бы разузнать как-нибудь…

Но как узнать? К Ольге Осиповне идти нельзя: она предупредила, чтобы к ней никто не приходил ни в госпиталь, ни домой. Куда же пойти? К Володе Янченко? Сегодня воскресенье, днем репетиций нет, и в клубе она его не найдет… А может быть, выйти в город? Вдруг случайно встретит Володю или кого-нибудь из своих знакомых. Такая новость, как побег партизан из госпиталя, должна быстро разнестись по городу.

Она знала, где живет Володя Янченко, и решила пройти мимо его дома. Если не встретится, то, может, он увидит ее из окна и выйдет на минутку…

Ей почему-то казалось, что все будет именно так. Володя увидит ее и выйдет к ней, скажет хоть пару слов. Но получилось все по-иному.

Несколько раз прошла она мимо дома Виноградовых, у которых жил Володя Янченко. Напрасно. Никого не увидела в окне его комнаты. И из знакомых почему-то никто не встретился на улице. Будто действительно почуяв какую-то опасность, все попрятались по домам.

Оставалось возвращаться к себе и ждать… Нина повернула на Базарную улицу и, лишь только вышла из-за церкви, увидела, что из бабушкиного двора идет ее школьная подруга Лида Шломен.

– Лида! – негромко окликнула ее Нина. – Ты ко мне приходила?

– О-ой, Ниночка! – Лида кинулась к ней навстречу. – Я ждала-ждала тебя и собралась уже домой…

– А что случилось? – насторожилась Нина, почуяв в голосе подруги что-то недоброе.

– Арестована Ольга Осиповна.

Казалось, всего можно было ожидать сегодня. И все же Нина не верила, не могла сразу поверить в ужас происшедшего. Она стояла ошеломленная, не в силах вымолвить ни слова. Но Лида подтвердила: да, ее соседи сами видели, как немцы вели Ольгу Осиповну.

– В госпитале или дома ее арестовали? – спросила наконец Нина.

– Не знаю.

– А за что, тоже не знаешь?

– Говорят, на работе что-то произошло.

«На работе, – подумала Нина, – значит, на нее пало подозрение. Впрочем, неизвестно, что там произошло. Могли застать ее, когда она выводила партизан из госпиталя… А может быть, им вовсе не удалось уйти?»

– Что же теперь будет с Ольгой Осиповной? Что будет! – тревожилась, едва сдерживая слезы, Нина.

– Да ты не убивайся, – успокаивала ее Лида, – может, ничего страшного не случилось, допросят и отпустят.

– Ой, нет! Еще не было такого, чтобы немцы выпускали арестованных. Попадешь к ним в лапы – и конец.

Девушки помолчали. Каждая думала о своем…

– Ты сказала уже об этом бабушке? – всхлипывая, спросила Нина.

– Сказала.

– Пойдем к нам домой. Одной мне так тяжело. Бабушка, наверно, горюет и плачет. Ведь тетя Оля самый близкий нам человек. Как она поддерживала нас! Теперь этой помощи не будет…

День тянулся томительный, бесконечно длинный. Лидия Леопольдовна совсем ослабела от горя; печальной тенью еле двигалась по комнате. А Нина хлопотала по хозяйству, кормила детей и неотвязно думала только об одном: как повидать Володю Янченко? Может быть, он что-нибудь знает о судьбе Ольги Осиповны.

Наконец она решилась и позвала братишку:

– Толя, дорогой, сделай, что я попрошу.

– А чего ты хочешь?

– Ты слышал, тетю Олю арестовали. Нужно позвать одного парня. Он знает, кто может помочь ей. Пойдешь, а, Толя?

– Конечно, пойду.

– Тогда бери эту записку и иди к Виноградовым. Он у них живет. Спроси Володю Янченко. А как выйдет он к тебе, отдашь эту записку, понял?

– Понял.

– Тогда одевайся и иди.

Толя застал Янченко дома. Володя не спрашивал, чей он и кто передал записку. Развернул, молча прочитал ее раз, потом другой.

«Володя, дорогой, – писала девушка, – прости, что не пришла к тебе в условленное время. Почему – объясню потом. А сейчас, если можешь, выходи. Жду тебя около почты, там, где мы всегда встречаемся. И очень жду… Нина».

Они никогда не встречались около почты и сегодня не договаривались о встрече. Янченко сразу понял, почему вызывает его Нина.

– Хорошо, – кивнул он Толе, – скажи, что я буду.

Подходя к почте, Володя еще издали увидел, что Нина взволнована.

– Ты слышал, – бросилась она к нему, – Ольга Осиповна…

– Слышал.

– Что же теперь будет?

– Не знаю. Пока еще ничего нельзя сказать.

– Ее заподозрили…

– Возможно, так. Беда еще в том… – Володя на мгновение замолчал, словно подыскивая слова, – в том… что побег удался только наполовину.

– Не понимаю, как это – наполовину?

– Девушки выбрались из госпиталя и бежали. А командир не успел. Застрял где-то. А где, никто не знает.

– И что же вы собираетесь делать?

– Ждать по крайней мере до завтра.

– А что даст ожидание? Если немцы заподозрили тетю Олю в организации побега, завтра же могут ее расстрелять.

– Ну нет. Я думаю, что они захотят прежде всего узнать, куда девался командир.

– Не верю я в это! – чуть не плача воскликнула Нина. – Разве с теми коммунистами, которых арестовали зимой, возились? Вывели в лес и расстреляли. Володя, нужно немедленно уведомить партизан. Пусть придумают, как освободить тетю Олю. Она не жалела себя, столько сделала для освобождения их товарищей.

– Партизаны сейчас далеко отсюда…

– А тот, что был в госпитале, разве не из партизанского отряда?

– Из отряда. Но не близкого. Прибыл сюда с каким-то заданием и попал в засаду.

Нина помолчала.

– Бедная тетя Оля, что с нею будет?

– Дела ее, конечно, неважные, – хмуро ответил Володя, – И все-таки, мне все-таки кажется, что есть надежда, что немцы не знают, кто помог партизанам бежать.

– Почему ты так думаешь?

– Да хотя бы потому, что арестованы не только те, что работали в госпитале. Схватили Володю Кухаренко, некоторых других членов партии, оставшихся в городе.

Нина остановилась и, сжав губы, взглянула на Володю.

– Но ведь это… Это повторяется то же, что было зимой! Чего же мы ждем? Надо не ждать, а действовать.

– Я тоже так думаю, но мы с тобой не одни, Нина. Есть товарищи старше нас. Они лучше знают, как быть, и скажут, что нам делать. А может быть, и без нас сделают то, что нужно.

III

Приближалось что-то страшное, неотвратимое. Не успела Нина оправиться от потрясения после ареста Ольги Осиповны, Маруси Рассоловой, работавшей вместе с ней в госпитале, и других коммунистов, оставшихся в оккупированном Щорсе и состоявших на учете в городской управе, как по городу разнеслись слухи об аресте родителей Ольги Осиповны.

Девушка не сомневалась больше, что Ольгу Осиповну допрашивают, а родители понадобились для того, чтобы запугать ее, повлиять на нее угрозой расстрела родственников, если она не сознается. Да, тяжкие испытания выпали на долю ее милой тети Оли, доброго друга и помощника семьи, товарища по борьбе. Только вспомнит о ней Нина – начинают душить слезы…

И надо горе свое прятать поглубже, чтобы никто не видел ее печальной. Пойдут расспросы и догадки, начнут шептаться…

Да и работать надо. В клубе каждый день репетиция. Ах, как ненавистны стали сейчас и репетиции, и танцы, и песни! Но что поделаешь? Да и дело того требует, и семья кое-как существует на этот паек. И помощи ждать неоткуда. Но главное – не в этом. Главное – это возможность видеть Володю каждый день в клубе, не вызывая ничьих подозрений. Володя – единственный человек, с которым можно разделить свое горе, свои мысли…

Мучительно медленно тянутся часы репетиций. Когда наконец удалось остаться вдвоем, Нина торопливо спросила:

– Что нового?

– Ничего утешительного.

– Плохие вести о тете Оле?

– Нет, не о ней. Дело в том, что немцы обнаружили наш радиопередатчик.

– Радиопередатчик? – испугалась Нина, – Каким образом? Неужели его выдали арестованные?

– Нет. Немцы засекли его, когда передавались партизанам сведения об аресте Ольги Осиповны и других коммунистов. И накрыли…

– Тех, что передавали?

– Да. Их было двое. Но они не дались живыми. Погибли, кинув гранату. Арестовали только Макара Яблунского с женой.

– А при чем тут Макар?

– Радиопередатчик был спрятан на кладбище, а Яблунский там сторожем работал.

– Ах вот оно что!..

Теперь Нина поняла, почему Ольга Осиповна устроила Марию у них на квартире. Ведь сразу за усадьбой Лидии Леопольдовны начиналось кладбище. И там хранилась рация, через которую подпольщики сообщали партизанам о движении поездов по линии Городня – Щорс – Низковка – Бахмач.

– А я ничего не знала об этом… Но как же старик Яблунский? Он знал о радиопередатчике? И про Марию? И о том, кто устроил ее к нам на квартиру? Тетю Олю я знаю. Она и под угрозой смерти ничего не выдаст. А Яблунский? Как поведет он себя на допросах, если обо всем этом знает?..

– Сама понимаешь, что сейчас никто на это не может ответить.

– Что же делать, Володя?

– А что нам остается сейчас делать? Будем ждать.

– Опять ждать? Нет, Володя, надо отсюда уходить. – Нина вдруг вся загорелась. – Проси старших товарищей, чтобы нам разрешили уйти в лес, позвать на помощь партизан. Омерзительны мне сытые морды фашистских гадов на концертах, мечтаю избавиться от тягостной работы в клубе, от вынужденного бездействия. Наберем какого-нибудь старья и двинем в партизанский район – в деревню, будто идем менять вещи на продукты.

Она так ухватилась за эту мысль, такой надеждой засветились ее глаза, что Янченко не смог возразить.

– Хорошо, – сказал он после минутного молчания, – я поговорю. Но как мы объясним свой отъезд начальству в клубе?

– Так и скажем: едем в деревню менять вещи на продукты.

– Тебе, Нина, поверят, у тебя семья. А я одинокий, мне могут не поверить.

– Чернов поверит, – твердо сказала Нина и, немного поколебавшись, добавила: – Ну, а если не поверит, скажешь, что идешь со мной, потому что боишься, как бы меня в дороге не обидели.

– Разве что так, – улыбнулся Володя. – В таком обществе, признаться, я согласен идти хоть на край света.

– На край света не нужно, а к партизанам пойдем. Слышишь, Володя? Сделай так, чтобы мы пошли!

– Постараюсь.

– Да не оттягивай…

Они постояли молча.

– Да, чуть не забыл самое главное, – спохватился Янченко. – Я же хотел сказать тебе, что партизанского командира все-таки удалось вынести из госпиталя.

– Правда? – обрадовалась Нина. – А где же он был? Ты ведь говорил, что в госпитале его нет.

– Прятался под крыльцом. Ольга Осиповна успела подбросить ему туда одеяло. Он пролежал там трое суток, пока улеглась суматоха. А на четвертые сутки ночью его вынесли оттуда наши люди.

Девушка тяжело вздохнула.

– Дорого нам может обойтись его свобода. Но хорошо уже то, что он на свободе. Поправится и снова будет громить фашистов.

IV

С лихорадочным нетерпением ждала теперь Нина встречи с Володей Янченко. Во время репетиций он часто ловил ее вопрошающий взгляд, но молчал. «Значит, нам пока надо оставаться в городе, – думала она, – или Володя просто не смог еще повидать старшего товарища».

В тревожных размышлениях прошли четыре дня. А на пятый жители городка на рассвете услышали винтовочные выстрелы в лесу. В том самом месте, откуда не раз уже слышалась стрельба и где после этого выросла не одна братская могила.

У Сагайдаков еще спали, когда гулкое эхо прокатилось по городу и ударилось в закрытые ставни окон. Нина проснулась, села на постели, прислушалась. Потом вскочила, быстро оделась и вышла в сени. Открыла дверь во двор – и содрогнулась от неожиданно громкой пальбы.

«Неужели это тетю Олю?..» Девушка бросилась в комнату, где спала с маленькими Лидия Леопольдовна.

– Слышите, бабуся? – почти закричала она, хотя хорошо видела, что та не спит и тоже прислушивается.

– Слышу. Снова стреляют в лесу.

– Это их… Это тетю Олю…

Нина упала на грудь бабушки и разрыдалась.

– Успокойся, внученька, – горестно шептала старуха. – Разве можно так?.. Может, это вовсе не то… Не Олю…

Но Нина долго не могла успокоиться. Наконец вняв настояниям бабушки, занялась делами по хозяйству, приготовила корм для Белки, отнесла его в сарай, оттуда наносила дров, затопила печь, начистила картошку… Уже стало совсем светло. Наступил час, когда дозволено ходить по городу. Нина молча оделась и вышла.

– Куда ты? – спросила Лидия Леопольдовна.

– К Усикам.

Ничто уже не могло удержать ее. Даже предупреждение Ольги Осиповны. Она должна знать, что произошло. В конце концов семья Усиков – ее родственники. Кто станет удивляться, что она интересуется тем, где они, что с ними?

Как и предполагала Нина, хата оказалась закрытой. Спросила у соседей. Те ответили, что никто из Усиков домой не возвращался.

Теперь она уже не сомневалась, что Ольга Осиповна погибла. Одному не могла поверить: неужели не пощадили ее родителей? Коммунистов расстреляли за то, что они содействовали побегу, но за что должны погибнуть ни в чем не повинные старики.

Днем к Лидии Леопольдовне зашла соседка – старуха Матвеевна и рассказала, что слышала на базаре от людей, будто в лесу немцы расстреляли арестованных коммунистов и их родственников. Среди них и сватов Лидии Леопольдовны – деда Усика и его жену.

Нина слушала Матвеевну, сжав пальцы рук так, что косточки побелели в суставах. Она сразу как-то осунулась, словно почернела, уставив в пол неподвижный взгляд.

В этот день она никак не могла заставить себя пойти на репетицию и послала Толю к Тине Яковлевне с запиской, что заболела гриппом.

Целую неделю не ходила Нина в клуб, а когда явилась на работу, выглядела такой бледной и исхудавшей, что никто из товарищей не усомнился в ее болезни. И Янченко, взглянув на нее, сразу понял: она действительно болела. Но не гриппом, конечно.

После репетиции, провожая ее домой, он дружески сказал:

– Прости, что не зашел проведать. Ты безусловно понимаешь, что не из боязни заразиться гриппом.

– Я не сержусь, – слабо улыбнулась Нина. – Никакого гриппа и не было. Душа у меня болела, Володя. Все из рук валилось. День и ночь думала о погибших товарищах. И жизнь не мила мне потому, что мы не могли им помочь, спасти от гибели.

– Но мы и в самом деле не в состоянии были помочь, – возразил Янченко.

– Неправда! – сразу вспыхнула Нина. – Не могу я этому поверить. Надо было умереть, а помочь друзьям, вырвать их из тюрьмы.

– Послушай, Ниночка, партизаны сейчас далеко, в Зленковских или Клетнянских лесах. А здесь, в городе, у нас нет таких сил, чтобы организовать нападение на тюрьму, освободить арестованных.

– А разве мы сами не могли собрать людей? Сколько там той охраны? И тюрьма недалеко от леса. Освободили бы товарищей – ив лес.

Янченко осторожно взял ее за руку.

– Не горячись, Нина. Кого собрать? Как нападать? Ни людей, ни оружия у нас нет.

– Людей полон город, а об оружии надо было думать раньше. Мало ли его брошено на складах и по лесам? Раз думали бороться, нужно было готовить оружие.

– А ты приготовила его?

– Я не думала, что все так обернется…

– Вот так и мы тоже не думали. А тех, что думали, сейчас нет среди нас.

Нина шла рядом задумчивая, молчаливая.

– Надо успокоиться, – продолжал Янченко, – надо смотреть опасности в глаза и понимать, что борьба не бывает без жертв.

Девушка печально и укоризненно взглянула на него.

– Но и такие жертвы ничем не оправданы. Гаррибальди с одной тысячей воинов прошел всю Италию, мы же освободили трех человек, а потеряли втрое больше.

– Там были совсем иные условия.

– Ах, Володя! Когда борьба идет не на жизнь, а на смерть, условия всегда одни – тяжелые.

Янченко искоса посмотрел на нее.

– Конечно, тяжелые, но всегда разные – вот что ты должна понять. Я вижу, ты многое передумала за эту неделю.

– Да, много. Я все время думала о том, что делать. Как: ударить по врагу, как поднять дух у наших людей. Мне нестерпимо бездействие, пассивное выжидание. Не могу больше выносить эти репетиции в клубе, куда ходят самодовольные фрицы, думающие, что они нас покорили и растоптали. Честно говоря, я даже думала: возвращаться ли на работу в клуб. И если бы не надумала кое-чего, так, может, и не вернулась бы.

– Что же ты надумала?

Нина помолчала, потом, подняв голову, твердо посмотрела на Янченко.

– Приближается двадцать пятая годовщина Октября. Хочу поздравить население нашего города с праздником.

– Мысль хорошая… Но как ты думаешь осуществить ее?

– Выступить по радио, например.

Янченко остановился, удивленно глядя на нее:

– Ты это всерьез? Не понимаю, по какому радио?

– По городскому радиоузлу. Там, где мы выступали с тобой в концертах.

– Ты что, шутишь?

– Нисколько.

– Это авантюра. Кто тебя допустит к микрофону?

– А мы без разрешения. Пролезем ночью через окно, пробудем на чердаке до рассвета, а раненько утром выступим. Пока немцы разберутся, что к чему, мы исчезнем.

– А часовой?

– Около часового нет громкоговорителя. Откуда он будет знать, что кто-то там передает по радио октябрьское приветствие.

– Сложное и ответственное это дело. Не можем мы с тобой сами его решить.

– Ты боишься?

– Нет, не боюсь. Но так просто идти на такое дело не имею права. Не забывай, что мы члены одной организации и обязаны подчиняться ее дисциплине.

– Я не знаю такой организации! – гневно сказала Нина.

– Как это – не знаешь?

– Очень просто. Обещание я давала Ольге Осиповне. Теперь ее нет в живых, поэтому я могу действовать так, как сама считаю нужным.

Янченко пристально взглянул на девушку, ответил строго и веско:

– Ольга Осиповна действовала от имени организации, и данное ей обязательство – это обязательство перед всем подпольем. Наконец, ты знаешь не только Ольгу Усик, но и меня.

Нина сразу притихла.

– Да, ты прав… Ты безусловно прав, но должен ведь ты понять, что я не могу так жить! Я должна отомстить за тетю Олю! И не только за нее.

– Настанет время – отомстишь.

– Оно настало, Володя. Именно сейчас настало. Я ненавижу фашистов всем своим существом! Поверь, не только что-нибудь делать, но и думать ни о чем другом не могу.

Тревожно вглядывался Янченко в ее напряженно блестевшие глаза, худенькую фигурку, нервные пальцы, теребившие бахрому старенького платка. Как бы не оттолкнуть девушку от себя, а то она сама натворит таких дел, что потом всем миром не расхлебаем.

– Знаешь что, – сказал он, – давай еще подумаем. Я должен поговорить со старшим товарищем. Может быть, найдем иной способ поздравить население.

– Какой еще?

– Сейчас точно не знаю, но вот, например, если бы у нас был микрофон, можно было бы подключиться к проводам в том месте, где передачи идут от приемника на усилитель радиоузла, и передать нужный нам текст.

– Да, да, – воодушевилась Нина, – поищи, обязательно поищи микрофон. Я на тебя надеюсь. Я буду ждать, Володя.