Текст книги "Нина Сагайдак"

Автор книги: Дмитрий Мищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

VI

Зима 1941—1942 года выдалась лютая. В декабре разгулялись пронизывающие холодные ветры, били в лицо мелким колючим снегом.

В такую-то непогоду зашел к Ивану Михайловичу нежданный гость, Василий Григорьевич Анапрейчик, муж подруги Ларисы Ивановны. Еще перед войной он вместе с семьей переехал в Киев, и потому его появление в Щорсе удивило Ивана Михайловича.

– Из окружения или из концлагеря к нам? – холодно поинтересовался дед.

– Из окружения.

– А жена в Киеве или эвакуировалась?

– Не знаю, хочу пробраться туда, да опасаюсь без документов. Киев не Щорс, там без документов не повернешься.

– Конечно, – согласился старик и замолчал.

Анапрейчик немного выждал, затем сказал:

– Мне говорили, что незадолго до войны Лариса Ивановна серьезно захворала и выехала в Ленинград на лечение. Что, она там и осталась?

– В том-то и дело, что не знаем, как она там, да и там ли вообще. Может, вывезли куда-нибудь…

– А из больницы она писала вам?

– А как же, писала.

– И когда было последнее письмо?

– В конце августа.

– Тогда вряд ли вывезли. В конце августа немцы прорвались к Шлиссельбургу и завершили окружение Ленинграда.

В комнате наступила долгая, гнетущая тишина.

Нина взглянула в окно и, увидев знакомую фигуру, подошла к дверям.

– Тетя Оля идет, – сказала она, обращаясь к домашним и гостю.

Ольга Осиповна вошла раскрасневшаяся от мороза, возбужденная.

– Здоровеньки булы!

– Здравствуйте! – прогудел среди общих приветствий густой бас Анапрейчика.

– О-о! Кого я вижу! – обрадовалась Ольга Осиповна. – Василий Григорьевич, какими судьбами?

– Трудными судьбами, милая Ольга Осиповна. – Анапрейчик поднялся и шагнул ей навстречу.

Нине показалось, что он тоже обрадовался этой встрече, как-то даже особенно обрадовался.

– А вы, я вижу, не горюете, бодры, веселы, – сказал Анапрейчик, улыбаясь.

– А что даст нам кручина. Грустью обуха не перешибешь.

– Да, конечно…

Ни Иван Михайлович, ни Лидия Леопольдовна не поддерживали беседы.

Ольга Осиповна заметила:

– Что это вы все так приуныли? Не вы ли, Василий Григорьевич, принесли такое настроение в дом?

– Да… – отозвался Анапрейчик. – Вспомнили мы Ларису Ивановну и загрустили…

– Ой, горе горькое, – зябко кутаясь в платок, заохала Лидия Леопольдовна, – такое несчастье свалилось на нашу голову. Как она там, бедная, перенесет все это? Если бы хоть здорова была, устроилась бы на работу, как-нибудь прожила бы. А так… подумать страшно, чужие люди, чужая сторона.

– Она ведь не одна, – успокаивала стариков Ольга Осиповна, – и Вадим Иванович там, и семья его.

– Вадим на фронте, а семье его, наверно, не до Ларисы сейчас.

– Что Ляля, спит? – спросила Ольга Осиповна.

– Сначала капризничала, а потом поплакала и заснула.

– А я гостинец ей принесла. – Ольга Осиповна вынула из кармана и положила на стол пакетик сахара.

– Спасибо. Вот обрадуется малышка, ведь она у нас сластена!

Лидия Леопольдовна подошла к буфету и положила туда подарок.

– Где вы раздобыли такое лакомство? – спросил Иван Михайлович.

– Я ведь теперь при деле, паек немецкий получаю.

– Правда? И где же вы устроились?

– В больнице.

– Вы хотите сказать, в немецком госпитале?

– Ну, пусть будет в госпитале.

– А кем?

– Не начальником, конечно, санитаркой работаю. Все польза для себя и для семьи.

Нине сперва показалось, что тетя Оля и Анапрейчик говорят между собой какими-то намеками, но потом решила, что ей только показалось, потому что разговор продолжался самым обычным образом о работе, хлебе, пайке, дают ли сигареты, крупу, соль.

– А вы не знаете, – спросил Анапрейчик, – какие слухи ходят по городу?

– Какие?

– Говорят, наши разбили немцев под Москвой и двигаются на запад.

– Правда? – обрадовалась Ольга Осиповна.

– Чему вы так радуетесь? – тихо сказал Анапрейчик. – Придут наши сюда и спросят, что вы тут делали при немцах. Ведь вы кандидат партии.

Ольга смутилась:

– Я женщина, что с меня спрашивать. А вот вас наверняка спросят, как вы попали в окружение, почему остались в городе и не пробирались к своим.

– Правильно, Ольга Осиповна, – поддержал ее Иван Михайлович, – нашел ты, Василь Григорьевич, кого попрекать. Она женщина, на ее слабых плечах старые родители, да и нашим детям она помогает.

– Да я ничего такого не говорю, – как бы оправдываясь, пробормотал Анапрейчик.

– Как это – ничего? Мы что, по-твоему, не понимаем, к чему ты клонишь?

– Иван, – вмешалась Лидия Леопольдовна, – ну что ты, ей-богу, взъелся? Кто так обращается с гостем?

– А зачем он такое говорит об Ольге Осиповне?

– Да ничего особенного он не говорит, а только предостерегает.

– То-то и оно, что предостерегает. Ты нигде не бываешь, ничего не слышишь, вот тебе и невдомек. А я уж наслушался таких патриотов. Подумали бы лучше о том, кто пустил сюда немцев. Разбежались, как зайцы, по лесам, а теперь еще попрекают и даже угрожают, если кто заикнется о работе.

– Похоже, будто и вы собираетесь к немцам на службу? – вопросительно глядя на Ивана Михайловича, спросил Анапрейчик.

– Собираюсь. А ты как думал? Три сына и зять где-то воюют, довоевались до того, что бросили на произвол судьбы и нас, стариков, и трех малолетних детей. Пять ртов в доме. Что же они, по-твоему, божьим духом жить будут?

– Ясно…

– Что ясно? – сердито спросил Иван Михайлович.

– Дело ясное, что дело темное, – отшутился Анапрейчик и стал собираться уходить.

– Вы идете? – обратился он к Ольге Осиповне. – Надеюсь, вы не рассердились на меня, как Иван Михайлович?

– Чего мне на вас сердиться! – усмехнулась Ольга Осиповна. – Но выходить отсюда нам вместе, вероятно, не следует. Люди теперь зоркие, могут бог знает что подумать.

– И то правда. Но я вас все-таки подожду: есть один деликатный вопрос.

Попрощавшись со всеми, Анапрейчик направился к двери.

Нина вышла проводить его.

– Дядя Вася, – задержалась она в сенях дома, – вы, пожалуйста, не сердитесь на дедушку.

– Да бог с ним, чего мне на него сердиться. Ему самому нелегко.

– Да, да. Мучается он сейчас: идти на работу или не идти? А тут еще и вы поддали жару.

– Ах вот оно что! Ну, ну, пусть еще подумает, это не мешает, никуда не денешься.

Анапрейчик направился было к выходу, но Нина снова задержала его.

– Скажите, дядя Вася. Правда, что немцев разбили под Москвой, или это только слухи, как вы думаете?

– А почему тебя это интересует?

– А как же! Если наши и вправду будут так наступать, может статься, через месяц-полтора отобьют Ленинград. А там ведь моя мама…

– Ну, так я скажу тебе больше, чем другим. Говорят, будто наши наголову разгромили под Москвой пятьдесят немецких дивизий. Я думаю, что вскоре от Ленинграда фашистов погонят.

– Боже мой! Быстрей бы только!

– Можешь быть уверена. Так оно и будет… Ну, бывай здорова!

VII

Лидия Леопольдовна сегодня прихворнула. Донимала боль в пояснице. За картофелем в погреб полез дед. Долго возился, глухо кашлял, ворчал. Потом вылез наверх и зло накинулся на жену и внучку:

– Вы почему молчите? Картошки-то у нас кот наплакал. На исходе вся.

– Да я же говорила тебе, – простонала Лидия Леопольдовна.

Иван Михайлович, насупясь, помолчал.

– Что же будем делать, старая? Что будем есть, когда кончится картошка?

– Не знаю. Люди ходят по селам, меняют вещи.

– Не надежное это дело. Стары мы с тобой, чтобы мыкаться по дорогам, дразнить деревенских собак. А потом, надолго ли хватит наших вещей? Может, поискать все-таки работу? И деньги будут, и паек.

– А что люди скажут?

– А что люди? Их добрым словом сыт не будешь.

– Зато стыда нахлебаемся вдосталь.

– А-а, – отмахнулся дед, – о чем ты говоришь?

Нина не удержалась.

– Дидусь, а может, недолго продержатся оккупанты? Наши ведь вправду наступают.

– Как бы не так, – язвительно заметил дед, – наступают, да не в ту сторону.

– Почему не в ту? – возразила Нина. – Наша армия под Москвой пятьдесят немецких дивизий разбила и идет без остановки на запад.

– Кто это тебе сказал?

– На улице слышала.

– Все это враки. Если бы под Москвой в самом деле такую силу разгромили, мы бы уже почувствовали это. Да, вишь, не чувствуем почему-то.

Нина задумалась: может быть, дедушка прав? Если бы дело обстояло так, как говорил Анапрейчик, фронт уже придвинулся бы к Щорсу. Но ничто не говорит о его близости. В городе какая-то тяжкая, затаившаяся тишина.

Выпив чаю, Иван Михайлович отправился в город, но вскоре вернулся и стал копаться в каких-то бумажках в письменном столе. Потом снова ушел. Пока Нина хлопотала по хозяйству и ухаживала за больной бабушкой, дед несколько раз куда-то уходил. Нина, конечно, не допытывалась, куда и зачем он ходит: мало ли у него забот. Но когда он вечером пришел под хмельком, сразу догадалась, что это неспроста.

Лидия Леопольдовна тут же накинулась на деда:

– Ты что, совсем с ума спятил?

– Ч-ш-ш. Молчок, молчок, старуха.

– Да как я могу молчать! – разгневалась Лидия Леопольдовна. – У тебя язва желудка. Ты что, погубить себя хочешь?

– Не сердись, Лида. Есть причина.

– Пропади они пропадом, твои причины, если ты должен из-за них пить эту гадость, травить себя!

– Не правда, не правда, – с удивительным спокойствием возразил дед. – Самогон был первый сорт. Чистый, как спирт. А спирт, сама знаешь, даже желудочным больным пить рекомендуется.

– Детей постыдись, старый дурень. Да подумай, что будет с ними, если кого из нас не станет.

– Говорю тебе: была на то причина. Работу нашел, потому и выпил.

Лидия Леопольдовна, Нина, даже Толя изумленно глядели на деда.

– Что вы уставились на меня? – взъерошился старик. – Не верите?

– Да нет, почему же… – Лидия Леопольдовна пожала плечами. – Верим… Как же не верить, если ты такой веселый.

– А вот Нина не верит, – кивнул дед на внучку. – Гляди, как она смотрит на меня.

– Да отцепись ты от ребенка! – уже с раздражением прикрикнула на мужа Лидия Леопольдовна.

Но Иван Михайлович не обращал внимания на недовольство жены и продолжал:

– Правду я говорю, Нина? Ты не веришь, что я устроился на работу?

– Не хочется верить, дидусь, – ответила Нина тихо, словно стыдясь за деда, и опустила глаза.

– А что делать? Есть-то надо.

– Живут же люди, и мы как-нибудь прожили бы.

– Люди? Люди разные бывают и живут по-разному.

Дед помолчал. Потом посмотрел на Нину как-то совсем по-другому, будто протрезвевшими глазами.

– Не думай, что дед твой пошел к немцам директором банка, устроился я всего-навсего сторожем в банке. Ты удовлетворена этим?

Нина ничего не ответила. Быстро накинула пальтишко и, повязав платок, вышла из дому.

VIII

Зима и впрямь разгулялась. На смену ветрам и вьюгам приходили трескучие морозы, на смену морозам – метели, да такие, что и носа не высунешь на улицу.

Нина вышла было во двор, но в лицо ей ударил колючий снег, и она рывком прикрыла двери. «А как же дедушка, – думает она, – в такую непогоду, в метель и холод, должен идти на работу? И стар и немощен. Какой из него работник? Пропадет ведь, простудится, заболеет. Что тогда? И жаль, до слез жаль дедушку, и обидно. Нетрудно понять, о чем говорят люди, поглядывая в его сторону… Надо поскорее нанести дров да протопить печь. Хоть в доме будет тепло, когда дед вернется с работы. А вернется, как всегда, сердитый. Попробуй не угоди в такую минуту».

Нина открывает двери и ныряет в метель, как в крутящуюся ледяную волну. Быстро подбегает к сарайчику, но у двери такой сугроб – без лопаты к дровам не доберешься. Она идет назад, хочет взять в сенях лопату и вдруг у порога дома сталкивается с тоненькой фигуркой девочки, запорошенной снегом, съежившейся от холода.

– Клара? – Нина обняла за плечи свою подружку и повела ее в дом.

Но Клара вдруг остановилась.

– Не знаю, можно ли мне к вам?

– Да что с тобой, Кларочка? В чем дело?

– У вас дома только свои? Нет ли кого постороннего?

– Никого, никого. Да что случилось?

– Беда у нас, Нина. Немцы и полицаи сгоняют к городской управе всех евреев – и женщин и детей. Мне удалось сбежать, а маму забрали. Думала, думала, куда деваться, и решила прибежать к вам, А сейчас не знаю, можно ли? Примете ли?

– Да боже мой, о чем ты говоришь? Как ты можешь сомневаться? Заходи!

– Ты спроси сперва бабушку и дедушку. Ведь они хозяева в доме.

– Да заходи быстрей! – Нина толкнула Клару в раскрытые двери. – Будешь тут болтать, пока кто-нибудь подслушает.

В сенях Нина отряхнула с нее снег и решительно сказала:

– Иди в дом и пока никому ни слова. Я внесу дрова, тогда поговорим.

Она не задержалась во дворе. Быстро разбросала снег, набрала дров и, прикрыв сарайчик, побежала в хату.

Клара сидела на краешке стула не раздеваясь, будто забежала на минутку.

– Почему ты не раздеваешься?

Нина положила около печи дрова, подошла и начала снимать с девушки платок, пальто.

Клара стесненно молчала. Поведение ее было столь необычным, что привлекло внимание Лидии Леопольдовны. Старушка сразу почуяла что-то неладное. Ведь Клара в их доме частый гость, она любимая подружка Нины, и зачем ей стесняться, тем более бояться.

– Что с тобою, Клара? – ласково спросила Лидия Леопольдовна. – Пришла в такую метель и уже спешишь уходить, даже раздеться не хочешь?

– Бабуся, она никуда не спешит, – ответила за гостью Нина. – У нее к вам важное дело.

– Ко мне? – переспросила старушка.

Девушка подняла на Лидию Леопольдовну печальные глаза, губы ее задрожали, лицо исказилось, из глаз покатились крупные слезы.

– Толя, – Лидия Леопольдовна обернулась к внуку, – пойди, детка, в спальню да последи, чтобы Ляля не вывалилась из коляски.

И, едва Толя вышел, спросила:

– Что с тобой, девочка? Почему ты плачешь?

– Беда у них, бабуся, – объяснила Нина. – Всех евреев сгоняют к управе. Клара убежала, а маму ее туда погнали немцы.

Лидия Леопольдовна только сейчас начала понимать, что происходит.

– Ой, горюшко! И что же говорят? Зачем в такую непогоду сгоняют людей?

– Не знаю, – всхлипывала Клара, – не только взрослых, но и детей сгоняют. Велят брать с собой ценные вещи, собираются вывозить куда-то. Мама шепнула мне, чтобы я спряталась и убежала…

– Бабуся, пусть Клара побудет пока у нас, может, удастся разузнать, где ее мама и что с нею.

Лидия Леопольдовна ответила не сразу. Она о чем-то думала, потом спросила Клару:

– Тебя кто-нибудь видел, когда ты шла к нам?

– Да кто сейчас увидит? – вместо подружки отозвалась Нина. – Вьюга на улице такая, что и собаки не увидишь.

– Я не тебя спрашиваю! – строго сказала Лидия Леопольдовна. – Ведь не ты, а Клара шла по улице, и она лучше знает, видел ее кто-нибудь, когда она входила к нам во двор, или нет.

– Нет, бабушка, – сквозь слезы ответила Клара, – на улице никого не было, меня никто не видел.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Лидия Леопольдовна, – живи пока у нас. Если зайдет кто чужой, прячься в ту комнату, где Ляля. До тех пор пока не разузнаем, что и как, на глаза посторонним не показывайся.

– Спасибо, бабуся. – Клара разрыдалась: худенькие плечи ее задрожали, она закрыла лицо руками.

Лидия Леопольдовна велела Нине уложить девочку в постель и напоить горячим чаем. Как раз в это время пришел Иван Михайлович. Нина занялась дровами, стала растапливать печь.

Иван Михайлович почувствовал в доме неладное.

– Случилось что? – Он настороженно посмотрел на Клару.

– Несчастье у девочки, – объяснила Лидия Леопольдовна. – Мать ее забрали немцы.

– Как еврейку забрали или еще за что-нибудь?

– Как еврейку. Не только женщин, но и детей сгоняют к управе. И не с лопатами, а с ценными вещами.

– Тебя отпустили или сбежала? – спросил Иван Михайлович.

– Мама сказала, чтобы я спряталась и убежала, – робко ответила девушка. – Как только услышала крики на улице, так и велела спрятаться. А потом, когда стихло, я убежала к вам.

Дед прошелся по комнате. Потом остановился возле Клары, положил тяжелую руку на ее маленькую пышноволосую голову.

– Ну ничего, не бойся, девонька. Побудешь пока у нас, а там посмотрим, как дело обернется. Отец твой украинец; может, тебя и искать не будут. Не убивайся. Будем надеяться, что и с тобой и с мамой все образуется.

Лидии Леопольдовне показалось, что дед что-то знает о событиях в городе и, когда девушки ушли в другую комнату, спросила шепотом:

– А что там затевают немцы с евреями, зачем сгоняют их?

– Откуда мне знать – зачем?

– Мне показалось, что ты знаешь.

– Ничего я не знаю, просто догадываюсь. Раз сгоняют евреев, да еще с ценными вещами, только ребенок может поверить, что их отпустят.

– Но ведь собирают с детьми. Неужто и детей ждет та же доля, что и взрослых?

– А на пожарной башне кого вешали, не детей разве?

– О боже! Да как же так можно…

Иван Михайлович ничего не ответил.

– Что будет с Кларой? Боже мой, что будет? – Лидия Леопольдовна не могла успокоиться.

– Не знаю. Ты лучше подумай, что будет с нами, если немцы узнают, где она сейчас.

Лидия Леопольдовна испуганно посмотрела на мужа.

– Что ты этим хочешь сказать?

– То, что слышишь. По головке не погладят.

– По-твоему, мы должны выпроводить ее?

– Не говори глупостей! – резко оборвал ее Иван Михайлович. – Не выпроваживать, а сберечь нужно девочку. Но не так, как ты бережешь. Захожу в дом, а они хоть бы бровью повели. Сидят, нюни распустили. А если бы это был не я, а кто-то чужой?

– Мы видели тебя в окно, – оправдывалась Лидия Леопольдовна.

– «Видели, видели»! – сердито пробурчал Иван Михайлович. – За такую неосторожность можно так поплатиться, жинка. Не забывай: дети у нас. Долго ли им проговориться.

– За Нину можешь быть спокоен, а Толя ведь не знает, что произошло.

– А нужно, чтобы знал! Чего ты на меня так смотришь? Будет знать, чем это пахнет, и язык придержит за зубами. Теперь такое время, что и дети умеют быть взрослыми. Поняла?

– Что же будем делать?

– Не знаю, надо подумать.

IX

До войны этот дом был для нее приветливым и уютным. Всегда шла сюда веселая, с легким сердцем, зная, что здесь ее ждут, ей рады. Лариса Ивановна, ее учительница, очень любила Клару, голубоглазую девушку с двумя туго заплетенными косами, лучшую ученицу в классе. И Клара платила ей нежной любовью. Да разве только Клара? Весь класс любил Ларису Ивановну.

Как часто в выходные дни, особенно весной и ранней осенью, водила их Лариса Ивановна на речку, в цветущие луга и зеленые дубравы, окружавшие городок. Сколько чудесных экскурсий провела она с классом!

И всегда была с ними Нина. Хотя и была на год моложе, она дружила с девочками того класса, в котором преподавала ее мама, но больше всех любила Клару. Они постоянно бегали друг к другу, летом лазали на деревья или прятались в зеленую беседку и долго шептались о всякой всячине. Зимой катались на санках, готовились к праздникам. И как веселились на праздники! Особенно под Новый год. Сколько счастливых хлопот, шума, крика знал этот дом! Как нарядна бывала елка! Какими интересными и забавными были новогодние постановки в школе! Ими увлекались не только дети, но и взрослые – родители Нины и Клары. А как плясала Нина…

Теперь не узнать когда-то веселого дома. Тихо в нем, как в погребе, и печально. Где вы, счастливые, радостные дни? Где мама, Лариса Ивановна? Одна Нина рядом: дышит ровно, едва слышно, спит уже. А она, Клара, никак не уснет, будто и дом этот чужой, будто она впервые ночует здесь.

И на дворе обманчивая тишина. Можно подумать, что в городе воцарился наконец покой. А на самом деле плач и стой раздирают людские души. Каково сейчас тем, кого сгоняли сегодня к управе? Где они?.. Скоро ли настанет утро? Что принесет оно ей?..

Почти до рассвета не могла заснуть Клара, а потом забылась тяжелым, тревожным сном.

Проснулась она, услышав, что в сенях звякнули ведра. Может, Нина принесла воды, а может, Лидия Леопольдовна готовила корм для своей козы – любимицы Белки… Потом скрипнула дверь, и, когда Клара открыла глаза, она увидела, что Нина и бабушка уже не спят, стоят около окна и встревоженно к чему-то прислушиваются.

– Что там? – тихо спросила Клара.

– Где-то стреляют, – отозвалась Лидия Леопольдовна. – Похоже, что в лесу. Наверно, партизаны столкнулись с немецким отрядом.

Клара больше не расспрашивала. Вскочив с постели, быстро оделась и подошла к окну. Припав лицом к стеклу, смотрела на занесенную снегом улицу. Потом открыла форточку, и они втроем стали прислушиваться. За ночь метель улеглась. В белой утренней тишине отчетливо слышалась стрельба, но трудно было понять, где стреляют: на окраине города, на опушке леса или дальше, в лесу…

– Неужели партизаны? – Клара вопросительно посмотрела на Нину и Лидию Леопольдовну.

– А кто же еще? – ответила Нина. – Ведь те, что попали в окружение, ушли в глубь леса. Может быть, это парашютисты? Или наши высадили десант?

– О если бы… Если бы хоть на неделю наши выгнали отсюда немцев. Тогда спаслась бы и мама, и все другие несчастные. – Голос Клары дрожал.

Обнявшись, девушки еще крепче прильнули к окну, еще внимательнее прислушивались к стрельбе за городом. И вдруг она оборвалась. Как-то сразу, будто по команде. Затем снова прозвучало несколько одиночных выстрелов.

Подруги не отходили от окна. Стрельба больше не возобновлялась. Тихо в городе. И людей не видно. Ни во дворах, ни на улице. Как будто не утро сейчас, а поздняя ночь.

– Ни души, – тихо сказала Лидия Леопольдовна, – люди попрятались по домам.

– Хоть бы дедушка пришел, – отозвалась Клара. – Может, он знает, что это за стрельба.

Но Иван Михайлович все еще не приходил. Прошел час, второй наступил с момента, когда отзвучали последние выстрелы. Девушки стали волноваться. Встревожилась и Лидия Леопольдовна. Несколько раз, накинув платок, выходила за калитку, выглядывала на улицу и, наконец не выдержав, надела пальто и отправилась искать мужа.

Она увидела его в конце улицы и быстро пошла навстречу, готовая обрушиться на него с упреками. Но, увидев мужа вблизи, растерянно остановилась: он шел медленно, тяжело волоча ноги по глубокому и неутоптанному снегу.

– Не заболел ли ты? – испугалась Лидия Леопольдовна.

– А-а? – остановился Иван Михайлович, с трудом переводя дыхание и глядя на нее каким-то странным, остановившимся взглядом. – Заболел, говоришь? Все возможно, Лида. Все возможно… А ты куда собралась?

– Да куда же? Искать тебя иду. Ждали, ждали, а тебя все нет да нет, время-то теперь знаешь какое? Засиделся где-то?

– Да-а… засиделся… Клара, наверно, волнуется?

Лидия Леопольдовна услышала в его голосе что-то необычное, задержала на нем тревожно-испытующий взгляд:

– Да что случилось? Скажи ради бога, что произошло?

– Нет уже у Клары матери. Сирота она теперь.

– Боже мой! Как же это?

– Расстреляли их сегодня в лесу.

– Женщин?!

– И женщин и детей.

– Ой, горе-горькое! Да что же это делается на белом свете! – застонала Лидия Леопольдовна. – Что мы скажем Кларе?

– Не скули! – строго сказал дед.

– Да как же не скулить – кричать хочется. Что будет с бедной девочкой?

– Вот это меня и мучает. Ну что я ей скажу? Правду? Правда убьет девочку. А врать? Боюсь, она догадается… Ты послушай, что я надумал. Все утро слонялся по городу и нашел человека с подводой, который свезет нас в Рудню к Оксане. Подбери какие-нибудь вещички на обмен, и я поеду с Кларой. Она побудет у Оксаны как внучка ее. Это уж мы с ней обговорим там…

– Но надо же что-то сказать девочке, – тихо проговорила Лидия Леопольдовна.

– Скажем, что люди спаслись, партизаны напали на немецкий конвой, отбили арестованных и увели их в лес, – ответил Иван Михайлович.

– Да, да. Так лучше…

Старики дошли уже до своего дома.

– Погляди-ка, – кивнул Иван Михайлович на окна, – видишь, прилипли обе к окошку, только что не выскочат. Забыли, совсем забыли об осторожности.