Текст книги "Мир в руках игрока (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Кощеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

   Они вновь склонились над столом, расставляя, передвигая, убирая и вновь расставляя солдатиков.

   Они имитировали построения и перестроения роты, взвода, полка, их взаимодействия на марше и на поле боя, разрабатывали команды и условные сигналы, которым обучат настоящих солдат. Маленькая армия на убранном зелёным сукном столе перемещалась, изготавливалась к бою, атаковала. Немаловажными вопросами были соотношение количества мушкетёров и пикинеров, протяжённость фронта и глубина построения. Прорабатывалась организация взаимодействия родов войск. Кто, кого, когда и главное как должен прикрывать от вражеских атак? Какая тактика лучше: оборонительная или наступательная? Где следует размещать артиллерию? Какова роль на поле боя тяжёлой конницы, и нужна ли она вообще? Нужно ли иметь резервы, или лучше растянуть фронт, или построить терции в несколько линий? Десятки, сотни вопросов – и они всей своей тяжестью обрушивались на маленькие плечи оловянных солдатиков.

   Ближе к вечеру, на шестнадцатом часу третьего дня оловянной войны, Мориц поднял руку и карающей дланью сокрушил левый фланг побеждающей армии. Глядя на омертвевшее поле боя, на переплетения уже лишённых искры жизни тел, он спросил:

   – Курандо... Барл, скажи мне, зачем это нужно?

   Барл, специальной лопаткой передвигавший отряд конницы, стремящейся осуществить правофланговый манёвр, оторвался от своего занятия и внимательно посмотрел на него.

   – Я мог бы тебе сказать, что войны были, есть и будут всегда, что тот, кто не сражается, не нападает, а лишь заботится об обороне – ставит себя на край пропасти, ибо другие не дадут ему мирной жизни. Я мог бы тебе сказать, что войны двигают всемирный прогресс. Армия и флот на сегодняшний день являются самыми большими потребителями металлов, холста, кожи. Что самое странное и на мой взгляд забавное, так это то, что Молох войны, при всей своей прожорливости, стимулирует целые производства: металлургию, горное дело, ткацкий, сапожный, седельный, кузнечный промыслы и многое другое. В последнее время богу войны стали поклоняться не только правители, оружейники и солдаты, но и учёные: математики, механики, химики и так далее. Всего и не перечислишь. Но, по моему, тебя беспокоит нечто иное. Я прав?

   Мориц взял в руки тонкую тросточку и принялся выборочно опрокидывать выстроенных напротив вражеских пушек солдат.

   – Я хотел сказать: зачем это нужно именно нам? Что нам мешает уйти в тень и зажить своей жизнью?

   Взгляд Курандо на миг затянулся осенней тоской, потом вновь просветлел – как будто ничего и не было, и вопрос пролетел мимо цели.

   – Ты уже раз удалялся в глубокую тень, – произнёс он деланно безразлично, вновь берясь за лопатку и намериваясь продвинуть конный отряд до намеченной цели. – Я думаю, жизнь в гробу тебе не понравилась.

   Шустрым винтом взвилась тросточка в воздух и, скользнув по столу, разбросала в разные стороны конных солдат.

   Курандо распрямился, повертел в руках лопатку и бросил её на стол, смяв стоявших в центре воинства пикинеров и уложив находившийся в резерве целый взвод мушкетёров. Их взгляды встретились. Произошло столкновение осеннего неба с чёрной грозой.

   – Я думаю, ты знаешь больше, чем хочешь сказать, – Мориц с пугающим выражением лица глядел на него. – Мне кажется, ты слишком продвинут для обычного «пса». Ты не простой «переписчик», – Мориц указал рукой на стол, на расстроенное, истерзанное оловянное воинство. – Ты слишком быстро схватываешь суть. У тебя идеальная память. Ты очень подвижен, вынослив. Тебя не мучают мигрень, подагра, ревматические боли, – всё то, что беспокоит людей в твоём возрасте. Обычно «переписчики» получают в наследство всё то, что имел «носитель», но ты, похоже, сумел внести исправления...

   – А может быть, я себя просто очень достойно веду?

   – Нет. Я чувствую. В тебе больше жизни, чем в других «переписчиках». Жар твоего разума обжигает. Ты тоже являешься сверхгероем?

   Курандо усмехнулся и отвёл в сторону взгляд. Наклонившись над столом, он провёл рукой, опрокидывая немногих оставшихся стоять на ногах оловянных бойцов. Теперь всё. На поле боя тишь и покой. Как в царстве мёртвых.

   – Ты не ответил на мой вопрос.

   – Что ты хочешь знать?

   – Когда я увижусь с Владыкой?

   Курандо вздохнул, и Мориц не уловил – то ли облегчённо, то ли тоскливо.

   – Как и все. Владыка явится в твоём сне.

   – Это не ответ.

   – А ты считаешь, что уже готов?

   – Да. Я считаю.

   Курандо усмехнулся и если бы не усы, делающие его похожим на старого филина, Мориц решил бы, что его оскал угрожающ.

   – Я даже уверен, что знаю, какую ты набьёшь цену.

   Мориц уловил в его словах злую насмешку. В глазах старика читался явный намёк. Мориц почувствовал, как в глубине закипает раздражение, и едкая грязная накипь поднимается всё выше и выше, багровой пеленой застилая глаза. Он едва удержался, чтобы не влепить Курандо затрещину. Дуэль. За такие намёки он не прочь сразиться с ним на дуэли.

   Курандо, из старого воина становясь похожим на содержателя ночного притона, давя циничную усмешку, произнёс:

   – Получив такую награду, ты возьмёшь на себя большую ответственность. Ты даже не представляешь, что тебе придётся сделать, чтобы удержать её у себя.

   Мориц, ощущая целую смесь из гнева, упрямства, стыда и раздражения, вновь принялся расставлять на столе оловянных солдат.

   Мысли о девушке туманили ему голову. Он и думать о ней не мог, и не думать не мог. Он любовался ею, как растущим на клумбе цветком, и в то же время одного созерцания ему было мало. Он хотел приблизиться к ней и прикоснуться рукой, хотя понимал, что его прикосновение убивает.

   В девять часов они завершили свои детские, но по-взрослому серьёзные игры. Курандо откланялся и ушёл. Мориц, бросил последний взгляд на оловянное воинство, загасив все свечи, кроме одной, перешёл с ней в другую комнату – в библиотеку.

   Там, поставив свечу на заваленный книгами столик и взяв в руки томик стихов, он позволил своему телу провалиться в мягкие подушки кресла.

   Хотелось расслабиться. Душа требовала лирики. Сам он не был любителем поэзии, но с тех пор, как осознал, какую власть над душами и помыслами людей может иметь красное слово, он заставил себя ознакомиться с наилучшими произведениями наиболее превозносимых молвою поэтов, в тщетной попытке понять: почему? Что тут такого? Что в рифмованных строчках пленяет людей? Не понял. Не смог постичь. И только решил с находчивостью прожжённого хитреца: раз слово зажигает сердца, его воины – в лагере, в походе и в битве – должны быть с песней, вселяющей в них гордость и храбрость.

   И только два дня назад, когда Курандо-Барл отправился двигать по ну очень большому столу настоящих солдат, он, испытывая в душе пустоту, которую не могли восполнить книги по истории и военному делу, забредя в библиотеку и случайно найдя там потрёпанный томик стихов, постиг: чтобы понять стихи о любви, нужно чувствовать то же, что и поэт.

   Томик пребывал в очень плохом состоянии. Складывалось впечатление, что его либо зачитали до дыр, либо в течение многих лет швыряли по разным углам, как ненужную вещь. Он был очень сильно затаскан; в нём не хватало многих страниц. Морица это странным образом умиротворяло – этот томик так же потрёпан, как и его жизнь.

   Раскрыв книгу на случайной странице, Мориц погрузился в дремоту рифмованных слов.

   ...Утонул. Опустился на самое дно, испугав стайку рыб и подняв клубы ила, выпустил изо рта пузыри и вдохнул полной грудью...

   Сколько он продремал, он не знал, но ему грезились дивные вещи. Его сознание затуманивали лёгкость движений в воде, мягкость света и переливы теней на самом дне. Создавалась иллюзия чужого присутствия, хотя он был один. Его волос и плечей касались нежные руки, а до ушей доносился шелест одежд. Ирия... Он захотел обернуться, но тень, оброненная кем-то, проплывшим над головой, заставила его всплыть на поверхность...

   Мориц открыл глаза и, поднявшись, чтобы размять затёкшие ноги, оглядел погружённую во мрак библиотеку.

   Всё как всегда, только... Этого здесь раньше не было. Он не мог не заметить. Взяв свечу со стола, приблизился к маленькому лакированному столику. Ещё находясь в тени, столик показался ему странным образом очень знакомым. Приблизившись, он понял – почему.

   Столик предназначался для игры в Сёги – сипангские шахматы. Его поверхность была разделена на 81 клетку. По краям одноцветного игрового поля, на специально предназначенных для этого площадках, лежали фигуры: плоские, одноцветные, похожие на широкие наконечники стрел, одинаковые по форме и различающиеся лишь надписями на них.

   В своё время и столик, и набор вырезанных из слоновой кости фигур прислал ему Сифакс; по его мнению, эта игра идеально отображала реальную жизнь. В течение полутора переполненных смутами и войнами столетий они вели игру по переписке. На каждый ход они затрачивали от двух-трёх месяцев до нескольких лет, а учитывая уникальную особенность Сёги, дающую право любую побитую вражескую фигуру поставить на доску как свою, игра грозила продлиться ещё не одно столетие.

   Они сражались долго и с упоением. Было время, когда он всю свою жизнь приравнивал к этой игре и, сам того не замечая, приурочивал свои нападения на врага к агрессивному ходу, и даже не удивлялся, когда, захватив очередное Сифаксово логово, находил там послание с ответным оборонительным или контратакующим ходом.

   Игра осталась незавершённой. Он сумел покончить со своим врагом до того, как тот смог ответить на его атакующий ход. Он не выслал ему предупреждающий цифренно-буквенный код. Он принёс ему его сам, и сам передвинул фигурку.

   Фигурки у Сифакса были расписаны необычно. Чёрточки, палочки – иероглифы. Хитроумная вязь, странная и загадочная, как и душа у самого Сифакса. Сифакс был загадкой. И умер загадкой. Его смерть оставила в душе Морица-Массанасы едкий осадок. Покончив с Сифаксом, он тем самым покончил с собой. С тех пор его жизнь пошла в разнос. Он утратил цель своей жизни.

   Столько столетий ненавидеть своего врага, преследовать его, объявлять войны, сражаться, предавать и убивать... Сам акт мщения стал для него самоцелью; он уже утратил надежду расправиться с врагом и лишь застарелая клятва-мечта: загнать его в угол и встретиться с ним, наконец, лицом к лицу – наполняла его безудержной энергией.

   Когда та страшная ночь, иссечённая огнями пожаров, лязгом оружия и криками сражающихся и умирающих людей, осталась позади, и Сифакс наконец канул в лету, Массанаса не почувствовал ничего: ни радости, ни восторгов – только огромную опустошенность. В эту ночь он вырвал из своей книги жизни последнюю страничку, на которой сохранились упоминания о тех днях, когда он любил.

   Сифакс был необычным человеком, и не столкнись их интересы, они бы, наверное, вполне могли бы сдружиться.

   Эта мысль оказалась настолько кощунственна, что Мориц почувствовал вину по отношению к Ирии.

   «Прости. Как я мог такое даже подумать? Я покончил с виновником твоей смерти. Я ему ничуть не сочувствую».

   Мориц, подняв свечу высоко над головой и бросив томик стихов на шахматный столик, отправился спать. Экскурс в прошлое переполнил его неприятными воспоминаниями. Он чувствовал, что этой ночью долго не сможет заснуть, а если заснёт, то ему приснятся пылающий город, кривая усмешка Сифакса и заставленное фигурами шахматное поле.

   В спальне, поставив свечу на ночной столик, он испытал потрясение, увидев на своей подушке плоскую, похожую на широкий наконечник стрелы, фигурку с затейливой вязью сипангских иероглифов. Взяв её в руку, он почувствовал, что обратная сторона фигурки сошлифована. Перевернув её, он увидел два выполненных чёрной тушью слова, ядом капнувших в его душу: «Я вернулся».

4

   Голодные до крови беспощадные звёзды зло смотрели с небес, и внизу, на земле, внимая приказам бесчисленных ночных генералов, тысячи людей, размахивая мечами, алебардами и горящими факелами, не покладая рук приносили им кровавые жертвы. Город пылал. Огонь, родившийся и набравший силу где-то на северных окраинах, заключил союз с ветром и перелетал с кровли на кровлю точно на крыльях, запихивая в жаркое ненасытное брюхо пожара всё новые и новые городские кварталы.

   Сжимая в руке тяжёлый клинок, он стремительным шагом шёл по пустынным залам захваченной цитадели. Его путь лежал туда, где минут пять назад наиболее весомым аргументом в жарком споре громыхали мечи, заглушая крики раненых и решительно прерывая вопли молящих. Теперь там было тихо, как в склепе, да и сама эта крепость превратилась в один большой склеп.

   Он прошёл по отмеченному багровой слюной зверя войны коридору и толкнул дверь. Навстречу ему из-за стола поднялся Сифакс. Спокойный, уравновешенный, с наигранной усмешкой на тонких губах. Его гладко выбритое лицо походило на маску. Движения были дёрганы и нереальны, как у куклы, подвешенной на ниточках в цирковом балагане.

   – Приветствую тебя, Генерал, – произнёс он, приближаясь. – Рад, что время замкнуло кольцо, и наша встреча вновь повторяется. Как в последний раз. Ты помнишь?

   Он помнил. И чувствовал, как реальность неожиданно расслаивается. Он видел: как Сифакс, вдохновляя малочисленных защитников цитадели, яростно оборонял мост через ров; как враги, преодолевая сопротивление обломков и утыканных стрелами мёртвых тел, проталкивали через узкий проём ворот телеги со спиртным, как свистели стрелы, и те, кто пытался воспрепятствовать Сифаксовым воинам, падали пронзёнными в ров.

   Сифакс первым бросил в бочки огонь. Он был точно заговорён от стрел и вражеских копий, но его союзник, обхватив жарким объятием мост, лизнул его своим языком, скрыв от вражеских и дружеских взоров за плотной стеной огня и едкого дыма.

   Его тела потом так и не нашли, и Мориц приказал на месте моста засыпать ров и возвести надгробье...

   Не сводя взгляда с Сифакса, Мориц приблизился к шахматному столику и передвинул фигурку. Когда он сделал это, все воспоминания о смерти Сифакса превратились в сон и тут же забылись, как забываются почти все наши сны. Ничего не было – никаких неудач. Всё свершилось именно так, как он и желал. Он загнал врага в угол и встретился с ним лицом к лицу. Сейчас он свершит правосудие, и в душе больше не будет никакого осадка.

   – Правосудие? – Сифакс рассмеялся. – Что ж, пусть будет суд. Обвинителем я назначаю себя, а судьёй пусть будет она.

   Он указующим жестом протянул руку, и из погружённого во тьму угла вышла она – Ирия, дочь Гектора Гескона, одетая в тёмное традиционное погребальное платье своего народа. Из украшений на ней были большие серьги, коралловое ожерелье, на руках и ногах бесформенные золотые браслеты. Её пальцы унизаны перстнями; рыжие волосы распущенны и неприкрыты. Она была такая же, как и тогда, за миг до того, как погребальный огонь начал пожирать её тело.

   Голос Сифакса прошелестел сухо и зло:

   – Перед тобой та, кого ты сгубил, чьим именем ты пытался оправдать свои злые деянья, и чьи призрачные укоры и по сей день не дают покоя твоей чёрной от запёкшейся крови совести.

   Мориц, чей взгляд словно припёкся к мертвенно бледному лицу Ирии, ощутил как изнутри него, с самого дна тёмной бездны, поднимается, клокоча и разбрызгивая клочья ядовитой пены, застарелая ненависть. Он с трудом отвёл взгляд и обратил его на Сифакса.

   – И это говоришь ты? Ты, который принудил совет мудрецов отдать её тебе в жёны! Ты, который оговорил её перед имперскими военачальниками и тем самым сделал её смерть неизбежной?!

   Если б взгляды могли убивать – Сифакс, погружённый в огонь устремлённых на него чёрных от ненависти глаз, превратился бы в пепел. Но он был совершенно спокоен и стоял по-прежнему твёрдо. Сталью звенел его голос, когда он заговорил:

   – Гибель её неизбежной сделал именно ты. Ты заключил союз с ненавистной её разуму и сердцу Империей, и ты помог имперцам поставить на колени ЕЁ родной город. Ты сокрушил военную мощь её соотечественников. И, наконец, ты передал в руки смерти её душу и тело.

   – Я сделал так потому, что такая смерть была для неё лучше, чем смерть в плену от рук имперцев.

   Сифакс рассмеялся.

   – Нет. Ты сделал так потому, что ты струсил. Всю жизнь ты действовал из одного лишь эгоизма. Она вышла за меня из любви к своему городу. Я сдал её потому, что любил свой народ и хотел избавить его от тягот войны. А из любви к кому действовал ты? Из любви к ней ли ты сгубил её город? И из любви к ней ли ты уступил требованиям имперцев?

   – Ты оклеветал её. Ты сказал, что она сделала тебя из друга Империи другом своего отечества...

   – Но это правда. Ирия неистово любила свой город. Но любил ли её ты?

   – Да, я любил.

   – Тогда почему ты, держа её в своих руках, согласился с требованиями имперцев ничего не брать самовольно из имперской добычи и, отдав её им, покорно просить вернуть её, если можно? Если б ты действительно любил её, ты увёз бы её прочь и начал б борьбу, не ради своих обид, а ради неё. Вместо этого ты тайно принёс ей яд и предложил на выбор: либо рабство имперцев, либо «благородная» смерть. Не я, ты сгубил её жизнь и растоптал всё, что она любила. Я никогда не понимал, почему ты это сделал. Я нахожу одну лишь причину – трусость. Империя была могущественнее Великого города, а после того, как ты ознакомился с её внутренней силой, ты и вовсе растерял остатки своей былой воли.

   – Лжёшь! – Мориц почувствовал, что тонет в захлестнувшем его с головою безумстве. – Ты лжёшь! Я был связан словом. Я – не ты, нарушающий клятвы и предающий даже того, кто делил с тобой твоё ложе. Позавчера ты был с городом, вчера с имерцами, а сегодня ты с кем?!

   – Правителю вредно быть всегда верным слову. Он отвечает за целый народ – он обязан блюсти его интересы, а держа данное кому-то слово, ты блюдёшь интересы кого-то другого.

   – Какой же ты всё же подлец...

   – Клятвы, клятвы... А разве там, на зелёных холмах, ты не клялся её защищать? Впрочем, это не в счёт. Мы, мужчины, часто даём девушкам, вместе с объяснениями в любви, обещания, которые и не думаем выполнять.

   Растеряв остатки разума, Мориц бросился на Сифакса. Позабыв про оброненный меч, он вцепился ему в горло руками. Сифакс рассмеялся, пнул его острым коленом и ударил под рёбра костлявыми кулаками...

   Давя и терзая подушку, Мориц грохнулся на пол. Сон улетучился сразу, но ещё долго клокотала в груди безумная ярость, а память пощипывала душу острыми коготками.

5

   События развивались как по накатанной колее, столь же безудержно и неоспоримо, как сходящий со стапелей в воду корабль, почти что достроенный, за исключением мачт, оснастки и мелочей по отделке.

   Курандо взялся за своего подопечного вплотную, явно намериваясь вовлечь его в игру посерьёзней расстановки солдатиков.

   С самого утра, после лёгкого и быстрого завтрака, Морица возили по окрестностям, демонстрируя ему укрепления, казармы, плацы, стрельбища и склады, на которых имелось всё то, что требуется для решительной и быстрой победы.

   Склады являлись особой гордостью Курандо, что явно было следствием голодного прошлого, когда всё, абсолютно всё, начиная от обычной гречихи и заканчивая звонкой монетой, приходилось с великим скрипом выбивать из скряг-правителей и местных жителей. Морица часами водили по пыльным сараям, где в стойках, бочках, ящиках, тюках и в мешках хранились оружие, боеприпасы, снаряжение, обмундирование, продовольствие, повозки, сбруя, подковы. Всё в огромных количествах.

   Морица поначалу ошеломило подобное изобилие, но вскоре это всё стало его утомлять.

   День был удивительно солнечным. Небо отсвечивало голубизной и казалось таким же широким, как душа наипоследнейшего выпивохи, растранжирившего ради друзей-собутыльников всё, вплоть до последней рубахи. Было скучно, тоскливо и душно. Хотелось хоть слабенького ветерка. А ещё больше хотелось вернуться в свою конуру и дать отдых уставшим ногам.

   Курандо был неутомим.

   После короткого и столь же лёгкого, как и завтрак, обеда Морица сопроводили на манёвры, полюбоваться стройными колоннами солдат.

   Он стал свидетелем, как по троекратному сигналу горнов расположенные для обеда и полуденного отдыха в укреплённом лагере солдаты свернули и уложили на повозки палатки, навьючили животных и выступили в идеальном походном порядке. В идеальном для тех времён, когда он, Мориц, в последний раз выводил войско в поход.

   В авангарде и арьергарде двигались колонны пикинеров, из-за своих длинных пик походивших издали на больших змееподобных ежей, невероятно длинных и аккуратно причёсанных. В середине походной колонны, окружив небольшой, а потому, по мнению Морица, довольно условный обоз, вышагивали стройные ряды мушкетёров. Далеко впереди, сзади и по флангам передвигались конные разъезды, выполняющие разведывательную и охранную функцию.

   С холмов, где расположились Мориц и его окружение, прекрасно были видны все действия, разворачивающиеся на равнине. Курандо комментировал происходящее, чем надоел просто до ужаса.

   Через час, когда неспешно ползущее войско на две мили удалилось от лагеря, из-за суровых вековечных деревьев Западного лесного массива показалось ещё одно, равное по численности первому, войско.

   Конные разъезды обеих армий съехались и разъехались, без суеты и соперничества по отношению друг к другу.

   Люди на холмах заметно оживились, когда оба воинства неторопливо стали перестраиваться из походных в боевые порядки.

   Морица это действо тоже заинтересовало, в первую очередь тем, что всё это они с Курандо уже неоднократно разыгрывали с помощью оловянных солдатиков, и сейчас, глядя с вершины холма на действия настоящих солдат, он испытывал неудовлетворённость человека, привыкшего повелевать игрушечной армией, молчаливой, неподдающейся воздействиям спешки и паники, не сомневающейся. Оловянную армию он держал твёрдо в руках. Оловянных воинов не надо было воспитывать и обучать, им не следовало разъяснять смысл приказов – он сам был их коллективным разумом, и то, что возникало в его мозгу, они мгновенно принимали к исполнению. Эти же, там, внизу, действовали сами. И не всегда так, как надо, что, мягко говоря, раздражало.

   Мориц пристально следил за тем, как идущие в голове и в хвосте походного порядка колонны пикинеров произвели удваивание рядов: вторая шеренга вступила в первую, четвёртая в третью, шестая в пятую, и так все шеренги, пока два прямоугольника в 10 рядов и 160 шеренг не превратились в прямоугольники 20 на 80.

   Авангард стал забирать чуть правее, в то время как арьергард, обходя мушкетёров и перейдя с тихого на скорый шаг, забрал чуть левее. Удваивание рядов вновь повторилось, из-за чего ощетинившиеся пиками ежи раздались и сплюснулись, будто их раздавили, превратив в большие квадраты.

   Мушкетёры, перестроившись в четыре прямоугольника по 40 рядов и 20 шеренг, тоже перешли на скорый шаг. Два прямоугольника заняли позицию в центре, ещё два расположились на флангах.

   Построения войск теперь напоминали два тонких ломтика слоёного пирога: мушкетёры, пикинеры, мушкетёры, пикинеры и ещё раз мушкетёры.

   Перепостроения произошли относительно быстро, хотя и не без заминок: фронт пикинеров на левом фланге из-за быстрого шага растянулся неравномерно, а построения мушкетёров местами и вовсе смешались, из-за того (как пояснил Курандо), что на марше только каждый десятый солдат держал фитиль зажженным, и его соседи, едва завидев неприятеля поспешили побыстрее «заправиться» огоньком.

   В подзорную трубу прекрасно было видно, как перед смешавшимися построениями носились капралы, крича и раздавая затрещины, чем вносили ещё больше сумятицы.

   Наконец все перепостроения были закончены, и оба воинства двинулись друг другу навстречу.

   «Бой» завязали мушкетёры. В то время, когда первые шеренги окутались клубами порохового дыма, задние, разделившись на две части, совершали контрмарш вперёд, спеша стать впереди отстрелявшихся. Громыхнул ещё один залп, вперёд выдвинулись новые мушкетёры, задние лихорадочно принялись за перезарядку мушкетов. Едва отстрелялись все 20 шеренг, как двинулись остановившиеся было терции пикинеров. Движение начали с тихого шага, незаметно перешли на скорый, а последние десятки ярдов, опустив для атаки пики, преодолели бегом, вновь безбожно растянув строй и нарушив стройность рядов. Приблизившись друг к другу на расстояние двух с половиною пик, терции остановились.

   Потешный бой завершился.

   Стоя на вершине холма, они наблюдали за передвижениями войск, вновь перестроившихся в походные колонны и двигавшихся по направлению к лагерю.

   Погода стояла просто прекрасная. Это был один из лучших весенних деньков, когда на небе ни облачка, но солнце ещё светит не испепеляюще жарко.

   Мориц с тоскою подумал, что для истинных военных весна по большей части олицетворяет собой не расцвет жизни, а окончание неблагоприятных для ведения военных действий погодных условий. Именно весной, когда оживает природа, с полей сходят сугробы и из тёплых стран возвращаются певчие птицы, а земля и деревья покрываются зеленью, активизируется та далёкая от ритуалов плодородия деятельность, которая в конечном итоге выливается в огромные опустошения.

   Любая армия – это огромный прожорливый монстр, одно присутствие которого во все времена омертвляло окрестности. Мориц отлично помнил, как он сам, лет 300 назад, заявил манскому императору, приказавшему навербовать армию в пять тысяч, что такое количество человек помрёт с голоду, а вот с 15 тысячами можно отправляться в поход, так как такая численность солдат позволяет на любые завоёванные земли налагать контрибуции, то есть, говоря обычным человеческим языком, осуществлять планомерный грабёж.

   Вербовка давала весьма пёстрый состав наёмников. Нередко в рядах армии скрывались от правосудия разного рода отщепенцы и преступники. Дисциплина внедрялась жестокими методами – дубиной, военным судом и петлёй. Так как жалование выдавалось нерегулярно, то его отсутствие обычно компенсировалось грабежами. Крепость дисциплины всегда была прямо пропорциональна количеству звонкой монеты, которой вечно не хватало. Вот почему все военачальники, набрав войско, стремились побыстрее перенести военные действия в чужие земли. Так как многотысячный, не всегда хорошо контролируемый, всеядный монстр войны вытаптывал, грабил, разорял, насиловал и убивал всё, до чего только мог дотянуться.

   – Мориц, – первым поломал тишину Курандо, шевельнувшись подобно старой ящерице на раскалённом от солнца камне: не потому, что не хватило терпения, а потому, что так было надо – солнце заходит, тепло испаряется, время не ждёт, а жизнь так коротка, что если хочешь что-то успеть, следует поторапливаться. – Тебе продемонстрировали крайне примитивный образец типичного построения современной бригады...

   – Барл, не надо юродствовать, – голос Морица шелестел, как осыпающийся под действием ветра песчаный бархан. Он ощущал тоску. Две пехотные змеи, медленно движущиеся по равнине, вползли в его душу и теперь пытались заполнить бушующую внутри него пустоту своим содержанием. Он ценил такие минуты – когда ему казалось, что смысл его жизни перестаёт быть загадкой. Он их повелитель. Эти люди этого ещё не понимают, но скоро он начнёт их расставлять и двигать по столу, как оловянных солдатиков.

   – Эти люди вымуштрованы неплохо. Надо изменить лишь типы построений и систему команд. Переобучение начнём с высшего командного состава. Сегодня вечером я хочу видеть всех полковников у себя. Сколько их всего?

   – Я точно не знаю, но это можно подсчитать, исходя из общей численности войск. Всего планируется произвести вербовку до 60 тысяч. Это действующая армия. Не считая гарнизонов, которых будет до 40 тысяч.

   Мориц удивлённо дёрнулся. Да, игры Владык приобретают размах. Такая численность войск была невероятна. Скорее всего, это суммарная численность нескольких армий. Объединённые в один ударный кулак 60 тысяч людей являют собой, конечно, внушительную силу, но абсолютно неспособную себя прокормить. Их слишком много. Никакая, даже самая богатая местность, неспособна снабдить всем необходимым такое количество дармоедов. В сутки на одного человека приходится два фунта хлеба и один фунт мяса. На 60 тысяч это... Одного лишь хлеба 3000 пудов! Несколько сотен подвод. Господи, какой у такого войска должен быть обоз?! Ведь помимо как минимум недельного фуража, как для людей, так и для лошадей, требуется везти палатки, инвентарь, для осадных работ, пули, порох, ядра, орудия, походные хлебопекарни и кузницы, котлы, личные вещи солдат и тяжёлое вооружение. Это ещё не говоря о резервных подводах, на которых будут размещаться тяжело больные и раненные. Которые будут... Естественно будут.

   Мориц представил длинную змею из телег. С такой армией не надо будет даже сражаться. Она сама вымрет с голоду.

   Мориц почувствовал, что в его, душе родился червяк беспокойства. Размах войн растёт, а в связи со всё повышающееся убойностью нового оружия потери в людях после каждой битвы будут весьма ощутимы. Перед его взором проплыли припорошенные пылью потроха складов. Раньше война была ремеслом, теперь она стала целой промышленностью.

   Нет, он ошибся. Армия, какой бы численностью она ни обладала, будет жить; голодать же придётся обираемым военными простым людям.

   -...считая численность полка равной около 1200 человек, всего полковников будет около 50.

   -Это будет. А сколько мы имеем сейчас?

   -В этом округе солдат девять с половиною тысяч. Итого семь полковников. Прикажите всех их звать к вам? К какому часу?

   -К девяти. Пусть поужинают, но не напиваются. Их зовут не на сельский праздник.

   Сохраняя на лице суровое выражение, Курандо про себя посмеялся. Да, Генерал, ты всё ещё в прошлом. С тех пор, как ты в последний раз проводил военное совещание, в нравах военных людей кое-что поменялось.

   По крайней мере, у высших чинов...

   -Курандо... Барл, – какие-то нотки в голосе Морица напомнили Курандо о былых временах, конкретно о тех самых минутах, в течение которых решались судьбы целых государств. – По истечении оставшейся части суток, ближе к полуночи, у меня должно быть всё, что мне нужно, а именно: карта мира, описания государств, их политического строя, экономики, войска, религии, наиболее выдающихся деятелей; я должен знать своих врагов и союзников; мне нужна подробнейшая информация об этой стране, а также полный список того, что я получу в своё распоряжение. Кроме того, завтра же пришлёшь ко мне с полдюжины секретарей – предстоит много бумажной работы. Добавишь мне несколько «переписчиков». С завтрашнего дня мы начнём комплектовать штаб.