Текст книги "Мир в руках игрока (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Кощеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Кощеев Дмитрий

МИР В РУКАХ ИГРОКА

Пробуждение

1

   Там, за бескрайней Восточной долиной, ровной, как накрытый жёлто-зелёной скатертью обеденный стол, чуть восточнее чащоб и болот охотничьего заповедника, зеленеют холмы – вечно молодые, видавшие виды старцы.

   С этими холмами связано много историй. Видели эти холмы и обряды друидов, и жестокие битвы народов. Следы, шрамы, занозы, оставшиеся на память об этих событиях, незаметные непривычному глазу, густо усеяли их склоны.

   Люди обходят эти холмы стороной. Ни зверь, ни птица не устраивают для себя здесь жильё. Холмы одиноки. И только ветер-бродяга, гуляя по склонам, будит траву и с шелестом гоняет зелёные волны.

   Была тихая лунная ночь, когда покой одного из холмов оказался нарушен. Зашелестели, вгрызаясь в землю, лопаты, взрезая кожицу-дёрн на затянувшемся старом шраме. Умолкли цикады в траве и испугано притихли ночные птицы, когда с полсотни землекопов срыли с холма курган-прыщ.

   Заскрипели подводы. Напряглись туго натянутые верёвки. Защелкали бичи и завизжали, чуть не дымясь, подъёмные блоки.

   Десятки конских копыт. Сотня человеческих рук. Голоса. Запах пота. Ругань надсмотрщиков и тяжёлое, сбившееся дыхание простых слуг.

   Потянули. Раз. Два. Давай! Ещё раз. Ещё! Ну давайте! Ни шагу назад. Напрягитесь. Ещё.

   Наконец. Вытянули.

2

   Шум битвы. Не сладкий, не громкий, а вязкий, как патока, обволакивающий тебя с головой. Растянувшиеся на вечность мгновения. Странный сон, так похожий на смерть. Крики, вопли, лязг и грохот копыт, звон мечей и скрежет проминающих железо булав. Блеск обагрённых кровью наконечников копий, яркие вымпела и изящный полёт длинных стрел – тонких тростинок, соломинок, влекомых ветром войны.

   Всё застыло. Растянулось. Заросло вечным льдом. Пропиталось туманом. Изъелось песком.

   Память. Вечная память. Отпечаток на снах. И липкая патока воспоминаний, в которой завязли окутанные багровым туманом холмы...

   Сон растянулся и лопнул подобно струне. Дзинь... Лязгнули сталью полки. Дзинь... Ударили друг о друга изъеденные красной влагой мечи... Бом-м... Загремели по склону холма выпущенные из рук полковые трубы, и тяжким стоном отозвался набат колоколов, поддержанный детским хором...

   Он ощутил холод в груди. Большой снежный ком. Подтаявший. Пропитавшийся водой, взятой со дна самых глубоких колодцев. Холодно...

   Груди коснулся огонь. Лизнул языком задубевшую кожу. Обжёг мышцы. Опалил волосы. Жар...

   Две стихии столкнулись. Огонь попал в лёд. Лёд взорвался с замедлением и большой силой.

   Шум битвы затих. Отодвинулся вдаль. Он больше не находился на покрытых кровью холмах. Его сдуло ветром, отнесло прочь и развеяло.

   Мертвецы – а именно они породили шум битвы – застыли, посерели, превратились в картинки на книжных страницах. Страницы прошуршали, и книга закрылась.

   В архив. Из архива. Его извлекли из Архива.

   Серые монотонные будни. Дождь за окном. Громыханье грозы. Приятная свежесть и влажность. Он раскрыл свои голубые глаза, и его взору предстало...

   ...Поле. Усыпанное трупами поле. Останки людей. Обломки оружия. Вороньё. Тоска и вечный покой. Поле победы...

   Ничто – кроме проигранного сражения – не может быть печальнее, чем сражение выигранное.

   Он победил. Проиграл? Разве это не одно и то же? Одержал ли он победу или потерпел поражение – неважно. В обоих случаях он погубил немало жизней. Он выиграл битву, но проиграл душу. Свою. А также души многих тысяч людей.

   Он закрыл глаза и увидел...

   ...Камень. Надгробье. Как будто и не просыпался. Как будто по-прежнему лежит в могиле, исходя кровью и гноем...

3

   – Изабелла, дорогая моя, я ни о чём более вас не прошу. Только побудьте здесь. Поживите недельку, другую. Понимаете, это очень важно. Я вас очень прошу. Ну в память о нашей дружбе с вашим отцом. Я вас прошу.

   – Ваше сиятельство, я уже месяц не виделась с Сержем. У него увольнительная. У него всегда в конце месяца увольнительная...

   – Дорогая моя, я понимаю. Я всё понимаю. Но будьте добры... Ради человечности. Помогите несчастному. Его разум зыбок, как огонёк горящей свечи. Помогите устоять ему на грани безумия. Я ни о чём более вас не прошу. Просто будьте рядом. Серж поймёт. Ну если хотите, я с ним поговорю.

   – Ваше сиятельство...

   Его сиятельство засмотрелся на надутые алые губки. Красавица, прелесть, алая роза...

   – Ну почему я?

   Его сиятельство позволил себе усмехнуться.

   – Потому что вы идеал милосердия.

   Она польщёно смутилась.

4

   Лучи солнца упали в оконный проём, проткнули стекло и растеклись жёлтым пятном по холодному полу. Дождь прекратился. Порывистый ветер крепчал, взлетал в небеса и взрезал своими крыльями тьму дождевых облаков. Пелена расползлась, жалко сморщилась. Солнце, метнув стрелы-лучи, безжалостно ужалило влажную землю сквозь зияющие бреши в небесных доспехах. Битва закончилась. Враг побеждён. В течение нескольких недель солнце будет завершать свой беспощадный разгром, поливая жаром унылую землю и иссушая её.

   Он проснулся. Открыл свои зелёные цвета моря глаза и уставился в потолок.

   ...Небеса. Высоко в них жирными точками парят птицы. Грифы? Орлы? Нет, вороньё. И не так высоко, как показалось вначале. Вот они тучами взлетают с ветвей низкорослых деревьев, делают круг, из-за чего кажется, что они улетают, но вот поворот – и вся стая спускается на поле. Крики, гвалт. И сонная рать оживает...

   – Здравствуйте... Можно войти?

   Он скосил в сторону взгляд ставших серыми глаз. В груди зашевелился знакомый зверёк, высунул мордочку из потаённых уголков заплесневелой души и царапнул коготком.

   Он привстал. Гостья робко вошла.

   Его рассеянный взгляд отметил: вытянутый овал лица; маленький остренький подбородок; тоненький, слегка вздёрнутый носик; россыпь веснушек и большие, цвета неба глаза. Лучик солнца, текущий, живой, скользящий едва слышной походкой. Робость. Кто ты? Зачем ты пришла?

   Она присела в углу на краешек стула.

   Он сел на кровати, подобрав ноги к груди. Взгляды встретились. Она потупилась.

   – Я вижу, вам лучше...

   Он молчал. Его взгляд изучал, нет – ласкал её лоб, щёки, губы.

   Зверёк в груди беспокойно шевельнулся. Память услужливо нащупала в свалке былого знакомое чувство. Перед взором мелькнули полузабытые образы.

   ...Зелень холмов, топот копыт и волнующая близость той, которую он когда-то любил. Девичий смех звонким ручьём журчит в утреннем воздухе. Впереди целый день, и он принадлежит им обоим...

   – Почему вы всё время молчите? Сидите... молчите...

   Он смотрел на неё и видел за ней тень той, другой.

   ...День сменяет ночь. За ночью следует день. Стрелой летит время, и ты не успеваешь отклонить его жало, как бы ни был ты быстр. И не в быстроте тут всё дело. Чем быстрее ты живёшь, тем скоротечнее миг счастья, ниспосланный тебе свыше. Ты мчишься вперёд. Он несётся навстречу. Встретились. Не смогли задержаться. Разлетелись.

   Совет мудрецов славного города Кох вынес решение: Ирия, дочь Гектора Гескона, выйдет замуж за Сифакса Луфасского. Пусть будет крепок их союз, и пусть он послужит на пользу отечеству.

   Приговор. Это был приговор их любви. Священное чувство взяли, в обход обещания, и принесли в жертву политике. Славному, Великому городу требовался сильный союзник. Ты был для них недостаточно могущественен; им боле импонировал Сифакс. Этот моложавый ублюдок. Сын портовой шлюхи и тирана-самодура. Трусливый слабак, повелевающий могучим народом. Ради его денег, его армии, его флота прекрасную Ирию отдали ему в жёны.

   Ненавижу. Ненавижу! Всех. Его. Совет мудрецов. Жестокий город и Гектора Гескона. Ненавижу!!!

   Его глаза стали чёрными. В лице проявилась необычная твёрдость. Губы скривились, обнажив волчий оскал. Пальцы судорожно вцепились в тряпичное одеяло...

   В ужасе вскрикнул отодвигаемый стул. Испуганной бабочкой прошелестели по полу тяжёлые юбки. Коротко хлопнула дверь, и за ней торопливо застучали шаги. Прочь! Прочь отсюда.

   Он вздрогнул, физически ощутив девичий испуг. Она – не она. Эта мысль наполнила его скорбью и беспросветной тоской.

5

   -...он меня пугает. Я не могу...

   – Дорогая моя, не беспокойтесь. Он безобиден. Если вас так пугает его персона, то я готов вас сопровождать в ваших редких визитах...

   – Я боюсь... Ваше сиятельство, когда я смогу отсюда уехать?

   – Я думаю, скоро. Ему уже лучше. Возможно, он окончательно придёт в себя через неделю-другую. Вы просто ангел. Одно только ваше присутствие исцеляет.

   Разыгрывая из себя придворного кавалера, его сиятельство покрыл поцелуями её прелестную ручку. Её рука задержалась в его ладони чуть дольше обычного.

   Какая прелестная девочка. Что ей какой-то там Серж? Такие создания надо выводить в высший свет. Может, стоит ей вплотную заняться? Повремени. Кто знает, какие планы насчёт неё у Владыки.

6

   Она не приходила несколько дней, и, в конце концов, её отсутствие стало его беспокоить. Он ощущал себя заключённым. Нет, не пленником этих каменных стен, а пленником своей памяти. Он был заключён в скорлупу воспоминаний. Перед его мысленным взором мелькал хоровод полузабытых теней, маячили сцены давно минувших событий. Он разговаривал, не сам с собой, а с оживлёнными его воображением призраками. Он говорил с убийцами и с убитыми. Он терзался бессонницей и видел сны наяву.

   Они приходили. Стояли молча, или же переговаривались хором. Они танцевали вокруг него или бросались вперёд в тщетной надежде поранить его своим нелепым оружием. Он обращал на них мало внимания, но их было столь много, что он ни разу не смог почувствовать себя одиноким.

   Он хотел одиночества. Когда ты один легче всего подвести все итоги и свести счёты с жизнью.

   Но они были вокруг. Они сплели из своих тел невидимую постороннему глазу темницу. Они держали его взаперти, и он не мог вырваться.

   Лишь иногда, лучиком света, просочившимся сквозь узкую щель, появлялась она. Тени призраков отступали, и из самых глубин его тёмной души начали проступать старо-новые воспоминания.

   Это было сладостно больно. Он терпел. Он хотел продолжения этой пытки. Она уходила. Свет мерк, и из тёмных углов, нагло скалясь, выползали мрачные призраки, чтобы закрыть своими телами брешь, пробитую в темнице.

   Он вновь оставался один – не один.

7

   Стук каблучков отогнал призраков прочь. Они растворились, со значением кивая друг другу и пряча улыбки. Он в ожидании привстал. Скрипнула дверь, и она наконец появилась. Не одна. С ней был мужчина.

   Ощутив укол в сердце, он сел, испытывая тягучее неприятное чувство по отношению к незнакомцу. Он не любил чужаков. Это был древний инстинкт. Инстинкт хищника, ревниво оберегающего свою территорию.

   На его права посягнули. Кто это такой? Как он посмел к ней приблизиться? Не рассматривая до этого момента девушку как чью-то собственность, он просто любовался ею, созерцал её, как созерцают луч солнца, капли росы, полёт птиц, не заявляя: «Это моё!», но стоило рядом с ней появиться другому мужчине, как он ощутил приступ ревности.

   Нет! Отойди! Не смей смотреть на неё! Не смей прикасаться!

   В чужаке он увидел угрозу. Чужак не просто рядом с ней – он зашёл на ЕГО территорию.

   Незнакомец снял с головы широкополую шляпу и молча раскланялся. После чего застыл как столб, беспокойно держа шляпу в руках.

   Жест примирения? Он вдруг вспомнил, как это бывает в момент драки у волков и собак: более слабый прекращает бороться, отворачивает морду и подставляет врагу незащищенное горло. Сдаюсь. Сдаюсь. Не бейте меня!

   Чего тебе надо? Он некоторое время глядел в глаза незнакомцу, испытывая волчий инстинкт. Но шаг к примирению сделан. Чужак обнажил голову – «подставил гортань». И, несмотря на охватившее тебя возбуждение и жажду крови, его трогать нельзя.

   Отвернувшись от незнакомца, он посмотрел на неё... и улыбнулся. В её лице промелькнул детский испуг.

   – Нет... Я не могу.

   Она вспорхнула вспугнутой птицей и, судорожно толкнув скрипучую дверь, быстро выбежала.

   Его улыбка угасла. Некоторое время он опустошённо глядел на закрытую дверь. Его взгляд потяжелел. Он перенёс его на незнакомца.

   – Массанаса, – произнеся это слово, чужак вздрогнул так, будто его окунули в холодную воду. – Посмотри на меня. Ты не помнишь меня?

   Он вглядывался в застывшее напряженное лицо незнакомца.

   Массанаса? Он попробовал это слово на вкус. Да, это было его имя. Но он давно от него отказался. В те далёкие времена, когда он родился, новорождённым давали много имён. Одно для него, ещё одно для богов и ещё несколько для посторонних людей. Массанаса. Это было одно из его имён. Имён для чужаков. Это имя знали многие. Его произносили в храмах, тавернах, на площадях. Его превозносили и проклинали. На него молились и колдовали. И он от него отказался. Когда долгое время носишь одно имя, оно становится твоей сущностью. Нельзя, чтобы твою сущность знали многие. Если знаешь имя сущности – ты ею повелеваешь. Он же хотел быть независимым. Он отказался от знаменитого имени и придумал себе новое.

   ...Толпы призраков сошлись теснее, что-то укрыв от него за своими бесплотными спинами...

   Имя... Какое его настоящее имя?

   Незнакомец перед ним неловко замялся, желая и в то же время боясь отвести от него свой взгляд.

   Тот, кого когда-то звали Массанаса, изучал непривычную для его глаза одежду. Незнакомец был одет в чёрный, затканный золотыми и серебреными цветами камзол с высокой талией и стоячим воротником, в тёмные панталоны с белыми полосами, суживающиеся внизу, подвязанные ленточками чуть ниже колен, и в ботфорты с тупыми носками и широкими раструбами, из некрашеной кожи. На плечах был синий плащ, короткий, расшитый золотистым узором. Вид его был непривычен. Озадачивал. Наводил на нехорошие мысли.

   Где-то он видел его. В памяти всплыли смутные образы.

   ...Тьма и искры звёзд над головой. Круглый, чеканный лик полной луны. Запах конского пота и тяжёлое дыхание десятков людей. Скрипят, прогибаясь под тяжестью саркофага, опорные балки и визжат, прокручиваясь, деревянные блоки.

   Ещё. Ещё раз. Ещё. Саркофаг качнули, подложили под него толстые брёвна. Опустили.

   Зашуршали убираемые верёвки. Зазвенели замки. Множество рук приподняло тяжёлую прозрачную крышку, и над ним, заслоняя любопытные взгляды звёзд, склонилось лицо. Застывшее. Напряжённое.

   Приблизили факел, и яркий огонь ослепил отвыкшие от света глаза. Мир утонул в жёлтой вспышке, стёршей всё, но не слова:

   – С возвращением вас, Генерал...

   – Да, я помню тебя. Ты приветствовал меня, когда извлекли саркофаг...

   – Нет же, нет. Вы знали меня до... – он запнулся, видя, как потемнел взгляд безумца.

   Призраки вышли из тёмных углов и вновь замкнули темницу, оградив от мира того, кого его сиятельство назвал Массанасой.

   Чувствуя на себе обжигающий, переполненный болью и яростью взгляд, его сиятельство повернулся к двери.

   Ещё рано. Как он мог только подумать, что этот человек узнает его... Но ведь раньше он мог узнать своих людей в любом из обличий!

   То раньше. Это время прошло. Он ещё не воскрес. Не так просто прийти в себя, когда ты был раньше...

   Его сиятельство смутился, не найдя подходящего слова. Кем был? Тузом, джокером, героем, полубогом? Неважно. Им, более продвинутым, гораздо сложнее, чем простым смертным, прийти в себя после долгой отлёжки в Архиве. Тем более, если тебя и не думали оживлять и хоронили для того, чтобы забыть.

8

   Массанаса. Массанаса. Это имя билось в мозгу, подобно запертой в клетке свободолюбивой птице. Оно не хотело сидеть взаперти. Оно трепетало, стучало о стены темницы.

   Как тяжело задавить в себе свою сущность...

   С этим именем связано многое. Стоит примерить его на себя – и ты, перестав быть безымянным, перенесёшься на столетие (два? три? больше?) в прошлое; станешь тем, кем ты был: воином, полководцем, правителем отважного народа. Сядь на коня. Возьми в руки копьё. Пойди в мстительный поход против вероломного города. Заставь их заплатить. Востребуй с них кровавый долг за Ирию, за себя, за разбитое счастье. Заплати за свою обиду жизнями ни в чём неповинных...

   Гескон был неправ... Не надо было замышлять на него покушение. Прими он его, поговори с ним по душам, пуская чистосердечно слезу и топя горе в вине, Массанаса бы не восстал, не кинулся бы собирать совет свободных племён, не пустил бы по селениям гонцов с измазанной жертвенной кровью стрелою. Он просто упился бы до бесчувствия. Замкнул бы горе в себе. Пошёл бы в разгул. Не он первый, не он и последний. Успокоился бы... Может быть...

   Гескон же собрал полсотни людей и напал на него на дороге. То, что было возможным, стало с этот миг неизбежным. Отныне и навсегда он стал врагом Великому городу.

   Полсотни людей... Это было слишком много. Не бывает бесшумных засад. Бряцанье оружия, хрипы и фырканье лошадей... Даже если в засаде закалённые воины, не терпящие пустых разговоров и понимающие с полуслова своего повелителя, чем их больше, тем труднее сделать нападение сюрпризом. С полсотни воинов... Зачем так много? Хватило бы нескольких опытных лучников. Ведь главная цель – это он. И вовсе необязательно убивать всех сопровождающих. Зачем быть излишне жестоким?

   Его предупредили вовремя. Телохранители рванулись вперёд, прикрывая его, принимая на щиты смазанные ядом лёгкие дротики. Гесконовы головорезы набросились на них с двух сторон, но его отважные воины – двенадцать обречённых на смерть храбрецов – пришпорив коней устремились навстречу. Завязался ожесточённый бой. Они все погибли, но благодаря их жертве он ушёл. Он спасся. Загнав коня и получив лёгкое ранение в спину. Пройдёт всего несколько недель – и он отомстит за этот позор. О, дорого, очень дорого обойдётся эта подлость Великому городу!..

   Массанаса. Массанаса. Ирия звала его по-другому. Так называть его она стала только в последние дни своей жизни.

9

   -...я больше так не могу! Я не хочу его видеть. Я его просто боюсь. Он весь какой-то... какой-то... Я хочу отсюда уехать.

   – Дорогая моя, успокойтесь. Он ничего вам не сделает. Не хотите его видеть – не надо. Просто будьте здесь, в этой крепости. Гуляйте по стенам, по дворику. Будет достаточно, если он просто будет видеть вас из окна. Если хотите, я дам вам сопровождающего...

   – Нет, не надо.

   – Ну так как, вы согласны?

   Она натянуто улыбнулась.

   – Вы говорите: неделю? Через неделю я смогу отсюда уехать?

   Он вздохнул.

   – Да, разумеется.

   Надо будет выписать сюда из полка этого проклятого Сержа.

10

   Она больше не приходила. Он не знал, к лучшему это иль к худу. Как бы то ни было, он думал о ней. Мысль об этой девушке оказалась подобна глубоко загнанной под кожу занозе: маленькой, незаметной, но неприятно саднящей и шероховатой, стоит лишь провести по этому месту пальцами. А провести очень хотелось. Это зуд. Зуд в мозгу. Чесалось просто до ужаса. Он хотел её видеть. Один только её образ возвращал его в те далёкие, переполненные любовью и негой, счастливые дни, когда он был сам собой, а не Массанасой – кумиром и проклятьем для многих, многих, многих...

   Мысль о ней растопила лёд воспоминаний, смазала образы войн, битв, врагов и героев. Зыбкой рябью обернулись их лица. Кирпич за кирпичиком стала разрушаться темница. Кто они? Пыль. Он может дунуть на них, и они разлетятся.

   Понемногу, шаг за шагом, он начал обретать душевный покой. Равновесие. Его разум вернул равновесие. Он пробудился.

Становление

1

   Холодное апрельское утро. Десять часов. Солнце взошло давно, но воздух ещё не прогрелся. Дождей в последнее время почти не было, и почва являлась абсолютно сухой, что удобно для марша. Равнина, избранная для манёвров, ровная как стол, и лишь севернее, где начинались болота, возвышается несколько сопок. Одну из них они и облюбовали. Оставили внизу свиту, коней и поднялись на самый верх.

   Их двое. Один – молод, широкоплеч, имел длинные светлые волосы, голубые глаза и грубые, точно вырубленные из камня и кое-как сглаженные и отшлифованные черты лица северянина. Второй – стар, лет под шестьдесят, но ещё крепок и телом и духом. Его волосы и усы помечены сединой и напоминают по цвету пепел и опалённую землю, остающиеся на месте бивачных костров. Его глаза заключают в себе холод свинца и осеннего неба; в них видится дождь – нити воды и исходящая от горячей земли туманная сырость.

   Оба облачены в воронёные, с золотыми насечками кирасы, в камзолы, шитые по образцу пехотных с небольшими отличиями, в лосинные, белого цвета штаны, в треугольные, с белым пером, чёрные шляпы и в тупоносые, с раструбами, высокими каблуками и железными шпорами, сапоги. Каждый из них вооружён палашом и парой колесцовых пистолетов, уродливые рукояти которых сильно выдаются вперёд.

   Внизу, на равнине, отрабатывая построения и перестроения, маршировало около трёх тысяч людей. Вернее, двух с половиной, потому что остальные 500 были верхом. 1152 пикинера и 1296 мушкетёров, разбитые по взводам и ротам, образовывали идеальные прямоугольники. Чёткие действия на марше и поле боя требовали большого количества офицеров, и их число было беспрецедентно – 570 человек. Никогда ещё такое количество дворян не служило в пехоте. И это только начало. Многие из них, исполняющие сейчас обязанности сержантов и капралов, после манёвров будут произведены в прапорщики, лейтенанты и капитаны.

   Реорганизуемая армия нуждалась в квалифицированном командном составе. Однако не проблемы военного дела волновали сейчас этих двоих. И хотя стороннему наблюдателю, остроглазому, но абсолютно глухому, могло показаться, что всё их внимание поглощено происходящим внизу, на равнине, предметом их разговора было иное.

   – Она похожа. Чертовски похожа, – произнёс пожилой, проводя рукой по усам и одновременно поправляя перекрутившуюся перевязь с палашом.

   – Ты знал её раньше?

   – Видел, как вижу тебя. Это была та ещё девушка. Ради неё стоило умереть.

   – А ради этой?

   – Ради этой? – пожилой усмехнулся. – Мой тебе совет: обходи её стороной. Генерал очень ревнив. То, что она – не она – абсолютно неважно. Она похожа, и этим всё сказано.

   – Значит, мне нужно любой ценой её сторониться.

   – Именно для этого тебя и переселили.

   – А что, нельзя было просто убрать соперника?

   – Слышал что-нибудь о лебединой верности? Генерал, я думаю, не хотел бы, чтобы она всю жизнь убивалась.

   – А он как, в курсе?

   Пожилой на мгновенье задумался. Прищурив глаза, он внимательно изучал солдат на равнине.

   – Я думаю, нет. Его разум ещё неокончательно восстановился. И вряд ли Владыки хотят, чтобы он сейчас волновался. Им нужен расчётливый полководец, а любая досадная мелочь, связанная со старой сентиментальностью, может запросто расколоть на куски его разум.

   – Из-за какой-то там девушки?..

   – Из-за первой любви.

   – Но первая любовь давно уже в прошлом.

   – Вот именно. Всегда наиболее страстно желают именно то, чего невозможно достичь. Тот, кто желает неистово, ищет спасение в иллюзии; и пусть это самообман – это всё-таки шанс на миг, но всё же прикоснуться к мечте.

   – Странные игры.

   – Опасные игры. Странная, неуравновешенная эта штука – человеческий разум. Только Владыки могут касаться её, не боясь повредить. Я боюсь этих игр. Если что-то пойдёт не так, всех дохлых собак понавешают на нас. Так что обходи её стороной!

   – Будет сделано, ваше сиятельство. Но вот что мне интересно...

   – Что?

   Северянин смутился.

   – То, что многие его знают, но под разными именами.

   – Хм... Он сверхчеловек. У таких, как он, много имён.

   – Но одно лицо. Почему Владыки уже столько времени хранят его тело, в то время, как нам сохранили лишь разум?

   – Что, соскучился по своему прежнему облику?

   – Ну, а если серьёзно?

   – Он лидер. Люди его помнят в лицо.

   – Не люди. Мы.

   – Вот о нас речь и идёт. Ты можешь скрывать это от себя, но где-то в глубине души ты привык ему подчиняться. Он твой хозяин. Ты его пёс. Если хозяин потеряет свой запах, разве ты узнаешь его? Подумай над этим.

   – Я подумаю, – молодой посмотрел на пожилого, встретился взглядом с холодом дождевых облаков и, не выдержав, отвёл взгляд в сторону. Это не были глаза Курандо – это вообще было не его тело! – но почему-то, когда он глядел в эту серость, он ощущал силу старого воина, схожую с той, которую он чувствовал, видя его в десятке других обличий, с другими чертами лица, с другим цветом глаз. Запах хозяина. И запах пса. Наверняка именно так Генерал их и узнавал. Потому-то всё и было так сложно с этой девчонкой, и вместо того, чтобы просто и элементарно привести её к Генералу, приходилось играть в эти тонкие игры, плетя сети интриг и маневрируя среди быстрых течений и скрытых рифов человеческой психики.

   – Курандо... – он поперхнулся вопросом, когда пожилой резко и гневно повернул к нему голову. – Константин Барл... Ваше сиятельство. Почему именно он? С момента его последней жизни прошло уже около трёх веков. Мир изменился. Методы войны того времени уже отошли в прошлое. Он некомпетентен. Как можно назначать его полководцем?!..

   – Запомни, сынок, – взгляд Курандо, ныне его сиятельства Константина Барла графа Уездского, полыхнул тусклыми, но опасными молниями. – Важны не знания и навыки – это всё приобретается – а разум, способный приподняться над обыденной реальностью, оценить ситуацию, собрать, обработать и усвоить информацию, проработать тысячи вариантов и выбрать один – тот, что надо. На это способен не каждый. Он сверхчеловек. Он знания последних веков поглотит и усвоит в несколько месяцев. Он отберёт всё ценное и найдёт способ, как это использовать. Он полубог. Он видит дальше, чем простой человек. Это ясно?

   Молодой кивнул.

   – Да... Думаю, да.

   – Молодец. В таком случае можешь идти. И да, обходи её стороной. Ты понял... Серж?

2

   Он так и не вспомнил имя, которым его называла она. Впрочем, это абсолютно неважно. Её больше нет, и его, такого, каким он был раньше, нет тоже. Он изменился. И не в лучшую сторону.

   Когда он, поддавшись гневу и ненависти, погрузился в пучину кровавой мести, он пожертвовал наилучшей частью своей души. Когда он собрал войско и вторгся во владения Великого города, он думал, что начал войну против своих врагов. На самом деле он начал войну против неё. Медленно, и потому незаметно, он стал втаптывать в кровавую грязь осколки их любви, вместо того чтобы сохранить их. Это был ЕЁ город. Он пошёл против ЕЁ страны и бросил вызов ЕЁ соотечественникам.

   Их силы были неравны. А его враги – более могущественны. Они вторглись в его страну, и он скрылся в лесах с большим количеством конных воинов.

   Тактика его воинства очень проста, а потому совершенна. Атакуя множеством дротиков, они налетали, отступали и вновь налетали. Вся их битва состояла в бегстве и преследовании. Они были очень выносливы, легко переносили голод и нередко питались травой вместо хлеба. Пили же они только воду. Кони их не знали даже вкуса овса. Трава – вот и всё, что им было надо.

   Сифакс и кохцы намного превосходили его воинство численностью, но отправились в поход с огромным обозом, замедляющим их передвижения. Он же держал только конницу и не имел ни вьючных животных, ни продовольствия. Он легко избегал главных сил и щипал врага понемногу. Часто, будучи окружён, он разделял своё войско на небольшие отряды и легко уходил, не оставляя даже следов.

   Он был неуловим. Что бы он ни захватил – местечко, деревню иль город – всё давало ему возможность получать продовольствие. Грабя, он разделял награбленное между своими. И к нему со всех сторон стекались полчища добровольцев, хотя он и не платил жалованья зачисленным в строй.

   Он стал чумой для враждебной страны. Лесным пожаром, жадным огнём. О, они дорого заплатили. Но ещё большей бедой его ненависть обернулась для них, когда он заключил союз с имперцами, недовольными возрастающим могуществом великого города Кох.

   Он вступил в игру с великими силами. Он согласился принять в себя частицу особого дара, похожего и на благословение, и на проклятье. Но за всё надо платить – и он заплатил огромную цену. Он потерял человечность. Долгое время его это угнетало, пока однажды один из Владык не прочитал ему такие стихи:

   В делах зовут того неблагодарным,

   Кто, получив взаймы из щедрых рук,

   Заём свой неохотно отдаёт.

   А восставать на бога много хуже

   За то, что царственный заём, вам данный,

   У вас потребовал обратно он.

   Да, это так. Но он не назвал бы Владык равными богам. Велика их сила. Но было в ней более демонического, чем божественного.

3

   Много недель он и граф Барл игрались в оловянные солдатики.

   Солдатиков много, несколько сотен. Каждый из них, размером с полпальца, искусно отлит и раскрашен. Здесь присутствовали все: пикинеры, мушкетёры, кавалеристы и пушки с орудийной прислугой; враги и свои. Они часами расставляли их на столе. В идеальные линии и терции, проверяя таким образом всё, что он усвоил о военном опыте последних веков.

   Современные армии вновь возвращались к пехоте. Рыцарская конница отошла в тьму веков. Её убил порох. Новое оружие требовало новых способов ведения войн. Прежние отходили в прошлое с катастрофической быстротой. Менять следовало всё, начиная от способов комплектования войск и их организации, и заканчивая способами обучения и тактических построений.

   Владыки подготавливали мир к новой Игре. Копили силы. Создавали новые виды оружия. У них был свой интерес. У него свой. Ну как, попробуем договориться? Но для начала не помешало б добиться встречи с Владыкой.

   – Курандо, – он усмехнулся, увидев, как вздрогнул склонившийся, подобно древнему богу войны, над кучкой павших солдатиков, старый вояка. – Ты думал, я тебя не узнаю?

   Курандо распрямился, вертя в руках маленького мушкетёра. Твёрдый взгляд его свинцовых глаз уставился на него. Как будто навёл ружьё.

   – Ты же знаешь, я не мог даже на это надеяться, Массанаса, – видя, как потемнел его взгляд, Курандо поправился. – Мориц... – он чуть не добавил: «Мориц Оранский», но воздержался. Тяжело знать то, чего не знают другие. Наверно, так же тяжело было и Массанасе, даже не смотря на то, что он родился в этом мире и по идее легко и беспрекословно должен был принять сложившиеся правила Игры.

   – Но тогда ты, будь добр, называй меня Барлом.

   Массанаса-Мориц кивнул. Хорошо, я согласен.