Текст книги "Контора"

Автор книги: Дмитрий Алейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Annotation

Человек без протекции... Возможен ли для него деловой успех? Его удел – работа на нижней ступени служебной лестницы? Или же, свободный от обязательств, он без оглядки воспарит на самый верх? Эти вопросы ставит Дмитрий Алейников в своем новом романе «Контора», посвященном судьбам современных московских бизнесменов: менеджеров, дилеров, учредителей фирм. Но московские «менеджеры» – совсем не менеджеры и «дилеры» – все-таки не дилеры, утверждает Дмитрий Алейников. Справедлив ли такой упрек, решать читателю. Тем более что в героях романа он сразу же узнает своих знакомых, а может быть, и себя самого.

Дмитрий Алейников

ГЛАВА I

ГЛАВА II

ГЛАВА III

ГЛАВА IV

ГЛАВА V

ГЛАВА VI

ГЛАВА VII

ГЛАВА VIII

ГЛАВА IX

ГЛАВА Х

ГЛАВА XI

ГЛАВА XII

ГЛАВА XIII

ГЛАВА XIV

ГЛАВА XV

ГЛАВА XVI

ГЛАВА XVII

ГЛАВА XVIII

ГЛАВА XIX

ГЛАВА XX

ЭПИЛОГ

Дмитрий Алейников

Контора

(роман)

Спасибо огромное моей супруге Юлии за неоценимую помощь в создании романа

Слухи о том, что я работаю над этим романом, породили великое множество домыслов относительно его сюжета и действующих лиц. Спешу всех успокоить и приписать стандартное «все совпадения – только совпадения».

Все действующие лица романа – не более чем литературные персонажи. Они выдуманы. И если кому-то покажется вдруг, что он узнает прототип того или иного героя, желательно трижды сплюнуть через любое плечо. Это будет самое мудрое решение.

Автор

Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим начальство не

Из указа Петра I от 09 декабря 1708 года

Городулин. Мне кажется, нужно только ум и охоту работать.

Глумов. Положим, что у меня за этим дело не станет; но что толку с этими качествами? Сколько ни трудись, век будешь канцелярским чиновником. Чтобы выслужиться человеку без протекции, нужно совсем другое.

А. Н. Островский. На всякого мудреца довольно простоты

Все работавшие называли этот офис конторой: «Когда будешь в конторе?», «Кто у нас в конторе?», «В контору народу вчера понаехало!», «В контору вчера новые стулья привезли...».

Когда открылся второй торговый зал, его тотчас окрестили «Маркой», так как располагался он на станции «Марксистская». «Я сегодня в «Марке»!», «А как в «Марке» с продажами?», «В «Марку» телевиденье явилось, не протолкнуться!». Контора же осталась конторой даже для новых сотрудников, которым, по здравому разумению, полагалось бы окрестить ее сообразно географическому положению. Подобное постоянство пытались объяснить тем, что в конторе находились бухгалтерия и дирекция. Но и переезд оных в фешенебельные апартаменты на Тверской не избавил старое здание от этого прозвища. Контора оставалась конторой.

Можно сказать, что это дело привычки. Называют же до сих пор Новый Арбат Калининским проспектом, а разливное пиво из железных баков – пивом, хотя и напоминает оно теперь по виду и запаху мыльный раствор после педикюра. Так же и с конторой: приходят новые люди по одному, так что зачем лезть со своим уставом в чужой пока еще монастырь? Вот и остается контора конторой.

Старожилы, не сбежавшие сами и не выставленные за дверь в ходе очередной реорганизации, еще помнили времена, когда во всей фирме работало от силы три десятка человек. Все друг друга знали, вместе отмечали праздники и дни рождения, обращались друг к другу запросто, делали свое дело, понимая, что подстраховать их некому.

Нынче же фирма сильно разрослась. Так сильно, что иной клерк мог, не подозревая о существовании какого-либо ее отдела, добросовестно корпеть вечерами над работой, которая не только была уже давно проделана, но и, как показал ее итог, никому не нужна.

Разрастанию фирмы способствовало появление новых сотрудников, создававших под себя целые структуры и подразделения. Все новые метлы, согласно меткому народному выражению, мели по-новому, по-своему. Поднятая этими метелками и вениками пыль была столь густа, что не оставляла стороннему глазу возможности увидеть, что же происходит с конторой. Когда же пыль начала оседать, обнаружилось, что на месте маленькой торговой фирмы возникло колоссальное по размерам сооружение, назначение отдельных узлов и элементов которого было не просто непонятно – непостижимо. Но картина в целом, безусловно, впечатляла, буквально вынуждая руководство конторы поздравить архитекторов и самих себя с окончанием работ.

Почти никто из рядовых сотрудников и не пытался осмыслить принципы работы этого гигантского механизма и оценить его полезность: к чему? Каждому служащему был ясно и четко указан «его шесток», определены обязанности и непосредственные начальники. Чрезмерное любопытство или инициативность, если они не входили в круг прямых обязанностей, не поощрялись. Работник чувствовал себя винтиком общего механизма, патроном в обойме своего отдела, картой в колоде. Может ли патрон, дожидающийся в патроннике удара бойком, испытывать какое-либо теплое чувство к затворной раме или стрелку? Не думаю. Так что контора была конторой и для тех, кто пришел, чтобы быть вставленным в готовый механизм, и для тех, кого справедливо именовали старожилами. Последние, правда, лелеяли в себе свое патрицианство, продолжая поддерживать традиции, сложившиеся в прежние времена: взаимодействуя по работе без оформления служебных записок, подменяя товарища, помогая друг другу да устраивая по праздникам посиделки, закрывшись в переговорной комнате.

Превращение конторы в контору началось, кстати сказать, именно с праздников. Персоналу было строго указано, что «попойки» в выставочном зале – вещь отныне недопустимая и непростительная. Дни рождения отмечать не запретили, но рекомендовали быть скромнее, отмечать даты только по отделам, закрывшись в комнате, и не засиживаться допоздна. Многих юбилеев вообще удалось таким образом избежать: не у дел оказались шоферы, секретарши, уборщицы и прочие, кто своих комнат не имел или трудился в отделе, где народу было «раз, два и обчелся». Ну не квасить же в одиночку, запершись в раздевалке?

Запрет на «использование служебных помещений не по прямому назначению» был первым и остается, пожалуй, единственным запомнившимся на сегодня шагом пришедшего два года назад нового коммерческого директора. Поначалу этот усатый дяденька с блуждающим в пространстве взглядом пытался вводить и другие полезные новшества, вроде единой формы одежды, одинаковых, а точнее, одинаково убогих галстуков для сотрудников-мужчин или ритуалов приветствия подчиненными своего руководителя. Новшества не прижились. Воспротивившиеся им сотрудники едва не создали профсоюз, но смягчились, когда из бухгалтерии просочились слухи, что новый командир – всего-навсего бывший прапорщик, безвременно и бесславно уволенный в запас и срочным порядком перекованный в бизнесмена на каких-то там трехнедельных конверсионных курсах. В наиболее сентиментальных сердцах взошли даже семена сострадания к этому коротконогому человечку, а его неспособность осилить предложение более чем из пяти слов и трогательно-безграмотные ударения в этих словах, словно перемешанные жестоким смерчем, щедро питали эти семена: кто ж на Руси не пожалеет убогого? Впоследствии, правда, господин коммерческий директор Худоротов, сам того не желая, нещадно вытоптал эти побеги, взявшись разрабатывать и внедрять разнообразные анкеты, которые надлежало заполнять продавцам в зале на каждого клиента. До двадцати вопросов насчитывали анкеты, количество которых увеличивалось с каждой неделей, так что даже присвоение продавцам-консультантам модного заморского звания «менеджер» не уберегло коммерческого директора от всеобщей нелюбви. Анкеты игнорировались, прятались или заполнялись «от балды» и саботировались иными мыслимыми и немыслимыми способами. Анкеты вскоре слились в одну, вопросов там осталось всего ничего, но всеобщая нелюбовь к их автору осталась.

Кстати, примерно в ту же пору, три года назад, и слетело впервые с чьего-то ядовито-острого языка это пренебрежительно-официально-жаргонное «контора». Если кто-то и вступится за старое русское слово, то могу лишь добавить, что с той интонацией любое слово превратилось бы в поношение. Но с языка слетело именно это слово, а никакое другое. Слетело и, попорхав немного, намертво прилипло к офису на Ленинградке. С того дня он и именуется конторой.

Старожилы всегда любили и любят поминать прежние времена. Времена до того, как жизнь их начала вдруг меняться и колесо фортуны повернуло вспять. До того, когда большая рыба начала гнить. До того, как контора начала разбухать от наплыва новых людей, лиц, должностей и пустых, но звонких, как все пустое, идей. Один голубоглазый умник с золотыми фиксами и улыбкой человека, откусившего лимон вместо персика, назвал это время «периодом экстенсивного роста компании». Его похвалили за это определение и тотчас премировали отдельным кабинетом с сейфом и пейзажем, закрывающим этот сейф. Позднее за следующее определение ему торжественно вручили настенные часы, подаренные одним из иностранных поставщиков, и секретаршу. Часы были снабжены секундомером, компасом, барометром и еще какой-то шкалой, но вскоре заметили, что все восемь стрелок всегда показывали посетителю на дверь. Жаль, что этот умник тоже был из спешно переученных; окажись рядом хороший врач, он назвал бы этот кадровый рост опухолью. Но врача не нашлось, и опухоль, не разобравшись, назвали «Конторой».

ГЛАВА I

Вот он, долгожданный. Вот он, вожделенный. Вот он, кирпично-красный, пахнущий типографией и поскрипывающий дерматином. Вот он, добытый соленым потом и бессонными ночами. Вот он, ради которого приходилось всю зиму жить на нечто, обозванное острословами «стипендией», а летом «отдыхать» с бензопилой или кайлом в руках, повторяя про себя доказательство теоремы Коши или постулаты Кейнсианской теории, чтобы не вылетели, не дай бог, из обритой ежиком головы. Вот он... в общем, вот он. Борис держал его в руках, словно капитан Грант свою бутылку, прежде чем доверить ее океанским волнам. Нет, Борис держал его как золотоискатель держит первый намытый на новом участке самородок. Держал крепко, но бережно. Держал и слушал глупую, никому теперь не нужную болтовню ректора, которого и не видно из-за массивной трибуны с темным следом от сбитого герба, только голос из динамиков.

Борис Апухтин открывал его в тысячный раз за последние пять секунд и читал свою фамилию.

Нет, он уже поверил в это чудо и понимал, что, сколько ни заглядывай в диплом, фамилия не исчезнет. Борис открывал пахнущую типографией книжечку просто для того, чтобы узнать, когда же при виде каллиграфических завитушек перестанет щекотать в горле и чесаться в глазах.

Борис держал в руках свой диплом, свой гонорар за труды тяжкие, эту памятку о том, как же тяжело было в ученье. Он держал в руках свой пропуск в рай, билет в большой, полный огней и достижимых соблазнов мир, открытый и доступный теперь и для него. Мир желанный и досягаемый, как карусель для малыша, сжимающего в кулачке шершавый на ощупь клочок цветной бумаги, подтверждающий, что и в самом деле все блестящие монетки отданы толстой тете в окошечке кассы за возможность оседлать серого в яблоках коня.

Он держит в руках свой золотой ключик, который откроет заповедные двери, распахнет объятия воротил и политиков, проведет по красным ковровым дорожкам к вершине.

Завтра, с самого утра, он отправится в крупнейшие кадровые агентства. Их список уже лежит, стиснутый тяжелыми мелованными страницами книги по аудиту. Он войдет и небрежно сядет на предложенный стул. Ему дадут анкету, и он излишне громко щелкнет ручкой, а все обернутся, недовольные этим никчемным шумом, и ворчание их стихнет, когда они заметят, что щелкнул он не чем попало, а настоящим «Паркером», подаренным ему отчимом после госэкзамена.

Борис возьмет анкету, развернет к себе и впишет размашистыми буквами свои анкетные данные. Потом поставит в соответствующей графе «высшее», строчкой ниже отметит, что он экономист. Потом перечислит десяток компьютерных программ, с которыми работает. А если в их анкете не окажется третьей строчки для иностранных языков, то «испанский» он впишет чуть ниже мелкими буквами, а потом обведет все три фигурной скобкой и накалякает наискосок поперек их дурацких строк: «свободно». В графе для цифр будет поставлен изящный значок множества, чуть изогнутый вправо и вверх. Борис уже знал, как это будет выглядеть: тренировался, пока ждал оценку за госэкзамен, и нарисовал их, наверное, миллион, отточив движение пера до совершенства.

Вот такие планы на завтра, а сейчас его тащат на сцену, чтобы подставить для лобызания Синусоиде, театрально давящей слезу из-под огромных очков. Дорогие, кстати, очки. Лучше бы она себе туфли купила, а то ходит в каких-то истоптанных кедах. А еще профессор...

У Бориса все было продумано до мелочей. Он загодя взял карту Москвы и нарисовал себе план посещения рекрутских контор, чтобы не терять время на переезды туда-сюда. Казалось, нет смысла делать список таким длинным – ему, конечно, с ходу предложат несколько достойных вакансий, – но вдруг где-то лежит вакансия из вакансий? Не стоит лишать себя возможности выбрать.

В первом же агентстве приключился конфуз. Накрашенная, как папуас, девица, встретившая Бориса в дверях агентства, не захотела его впускать: у нас только с высшим образованием!

– А я как раз с ним, – ответил юноша.

– С кем? – Девица выглянула в коридор.

– С высшим экономическим образованием, – пришлось разжевать специально для тупоголовых.

Дальнейший ход событий не поднял настроения. Вакансии Борису предлагали, но вовсе не те, на какие он рассчитывал в своих честолюбивых притязаниях. Игнорируя его диплом, рекрутер предлагал начать фактически с нуля. Потратив минут двадцать, Борис распрощался с ним и отправился в другое агентство.

Невероятно, но и в других агентствах разговор сводился к вопросу об опыте работы. Борис взывал к здравому смыслу: ну когда, скажите на милость, он мог успеть поработать по специальности, если лишь накануне эту самую специальность получил? Вот вам и замкнутый круг. Нельзя получить должность, соответствующую диплому, ибо нет опыта, но и опыта поднабраться тоже никак невозможно, поскольку не берут на работу. Рекрутеры не желали рисковать, предлагая своим клиентам неопытного специалиста на ответственный пост. Предлагали должности переводчика или референта, но эта стезя не казалась молодому человеку перспективной.

Так и не попав за две недели ни на одно собеседование, Борис решил изменить тактику. Он купил на лотках у метро все газеты, где публиковались объявления о работе. Придя домой, внимательно пролистал их, обводя красным фломастером заинтересовавшие. Идея была такой: если вариант не проходил, кружок зачеркивался, подходил – описывался прямоугольником. Красных овалов оказалось неожиданно много, но, едва начав звонить, Борис сообразил, что две трети их можно вычеркнуть. За абстрактными предложениями работы для просто специалистов и молодых специалистов таились перспективы распространять «Гербалайф» или бегать по улицам с рюкзаком китайского барахла и втюхивать этот «товар» заезжим лохам под соусом «рекламной распродажи по низким ценам».

Из оставшейся трети еще половина объявлений была дана все теми же рекрутскими агентствами или посредниками, предлагавшими свои платные услуги по написанию резюме и рассылке их в заинтересованные компании.

К концу дня из почти двух сотен кружков осталось около дюжины. За исключением одного квадратика, все были перечеркнуты. Причем сначала Борис просто зачеркивал кружки, не заботясь о выразительности своих крестов. Потом его кресты стали жирнее и размашистей, вбирая в себя непроизнесенные вслух проклятия в адрес авторов объявлений, пускавшихся на любые хитрости, лишь бы заманить ищущего работу несчастного в свои сети. А под конец вместо крестов оставались лишь коротенькие зигзаги, – рука устала, да и не стоило тратить на эту муру кроме времени еще и чернила.

Подведя итог своих изысканий, Борис обнаружил, что нашел всего шесть объявлений, с авторами которых имело смысл продолжить общение, да и то в вычерченные им прямоугольники стоило бы вписать жирные-прежирные знаки вопроса.

Что-то неверно в самой системе поиска, что-то Борис делал не так. Умный, образованный, готовый работать за семерых, принося прибыль и пользу себе и своим работодателям, он не мог найти себе применения. Неужели его рвение и потенциал никого не интересовали, никому не были нужны? Этого не могло быть. Этого не должно было быть. Он, безусловно, нужен, а кому-то жизненно необходим. Значит, он что-то делает неправильно. Что?

Если бы решение всех проблем зависело исключительно от напора и умения спорить, то Петр Владимирович Челы-шев был бы самым беззаботным человеком на свете. Что-что, а убеждать он умел, это факт. В любом споре он находил аргумент за аргументом, пусть и притягивая их зачастую за уши или высасывая из пальца, и атаковал оппонента до тех пор, пока тот не сдавался или не отказывался от спора ввиду непроходимости того, что в пять минут успевал нагородить Петр Владимирович. В прежние годы Челышев, без сомнения, сделал бы неплохую карьеру снабженца или толкача. Времена нынешние отличались тем, что народное добро перестало быть общественной собственностью и просто задавить прижимистого собственника аргументами теперь недостаточно. Теперь нужно убеждать отдать, сменять, оказать услугу...

Именно этим и занимался сей момент Петр Владимирович. Убеждал. Уговаривал своего знакомого заключить взаимовыгодную сделку. Петру Владимировичу позарез нужны охлаждаемые горки для кондитерского магазина, принадлежащего его тестю. Повздорил он с тестем, приходится теперь умасливать его, добывая итальянское оборудование дешевле, чем предлагают эти кровопийцы из московских фирм-импортеров. А как его добудешь? Подсчитал Петр Владимирович, что куда выгоднее привезти проклятые горки из самой Италии. Знакомый, о которого он ломал сейчас копья своего красноречия, возил из страны-«сапога» обувь. Помногу возил, контейнерами. Так вот если бы вместо части обуви он загрузил бы эти проклятые горки да привез бы их в Москву, то Петр Владимирович был бы совершенно счастлив и бесконечно своему знакомому признателен. Даже готов уплатить сверх цены на оборудование ту сумму, которую знакомый заработал бы от продажи недогруженной обуви. Чем же не выгодное предложение? Знакомый, палец о палец не ударив, получит свою прибыль, ради которой ему приходится грузить-разгружать сапожки и босоножки, давать рекламу, гонять своих продавцов и агентов. При подобных условиях Петр Владимирович даже считал неприличным торговаться. Знакомый, кстати, и не торговался. Он просто не хотел ввязываться ни во что, в чем не разбирался досконально. С оборудованием он дела никогда не имел и не представлял, какие могут возникнуть проблемы с его ввозом.

– Петр, – канючил он в трубку, – ну пойми ты меня. У меня этот канал работает как часы. Я всех знаю, меня все знают. И все знают, что я вожу обувь. А тут твои бандуры. Начнут смотреть, копать, проверять документы. Спросят какую-нибудь бумажку, которой не окажется. И что?

– Ну что? Дашь им бумажку. Не ту, так другую, зеленую. Я тебе потом компенсирую! – не ослаблял натиска Петр Владимирович.

– Не в этом даже дело... – неопределенно мычал знакомый.

– В чем тогда? – быстро, чтобы не дать собеседнику придумать новую отговорку, переспросил Петр Владимирович.

– Ну, я же с другими людьми завязан.

– И что?

– Ну как что? Представляешь, случится какая-нибудь задержка с товаром?

– Представляю. Народ погибнет, если получит башмаки на день позже.

– Не смешно. Время – деньги. А деньги кредитные. И кредит, сам понимаешь, у кого взят и на каких условиях. Будет задержка, меня спросят почему. И что я отвечу? Подбросил тут посылку племяннику от любимого дяди?

– Любимому тестю от зятя, – поправил Петр Владимирович, стараясь ухватиться за прозвучавшую саркастическую нотку и развить это настроение. Тщетно.

– Нет, Петр, – подытожил знакомый. – Не могу.

– Черт с тобой. Я тебе заплачу еще пять сотен, если произойдет задержка из-за оборудования.

Знакомый ответил не сразу, и Челышев понял, что добил, дожал своего противника. Именно так: «противника»! Ведь этот, с позволения сказать, «друг» встал на пути! Как же еще прикажете назвать этого зануду? Вот ведь, оказывается, в чем было дело! В сумме! Ну и сволочь же этот негоциант! На ровном месте сдирает с друзей по три шкуры!

– Ну что затих? По рукам, что ли? Или еще торговаться будешь?

– Да ты пойми, Петр, дело не в деньгах...

– Знаю, а в их количестве. Мало пяти сотен?

– Ну, нормально, но...

– Тогда все, не морочь мне голову. Я к тебе заеду завтра, передам все документы. Пока, Садко!

– Умеешь ты взять за горло...

Последнюю фразу Петр Владимирович проигнорировал. Он едва услышал ее – телефонная трубка была уже в полете к своему ложу.

Кончив дело, Челышев отправился на кухню, дабы поставить чайник и перекусить. Вставая из-за письменного стола, он прихватил калькулятор: неплохо бы прикинуть, во что могут обойтись тестевы холодильнички, если и впрямь возникнут проблемы с растаможкой груза. Пять сотен Петр Владимирович предложил в полемическом, так сказать, задоре. Многовато это. Но все равно что-то оставалось. Пустяк какой-то, но тут дело принципа...

Дожидаясь, пока закипит чайник, он занялся подсчетами. Если придется отдать еще пять сотен, то на каждой из горок удастся сэкономить по сотне долларов по сравнению с ценой в Москве. Ради примирения с тестем Петр Владимирович готов даже остаться внакладе, так что смехотворность прибыли при максимуме головной боли не смущала. Только бы не возникли никакие непредвиденные расходы.

Петр Владимирович принялся бодро щелкать клавишами калькулятора. Как коммерсанта со стажем его заинтересовало: сколько может зарабатывать на оптовых поставках фирма-экспортер. Сколько получает компания, занимающаяся продажей такого оборудования, если даже он, человек сторонний, при явной переплате за доставку может заработать на этом до десяти процентов?

Само собой, доставка в Россию обойдется минимум втрое дешевле, чем придется заплатить этому башмачному купчишке. И фирма-изготовитель расщедрится на скидку не менее тридцати процентов, а то и на все пятьдесят. Что еще? Да, вопросы замены неисправных узлов. Тут, надо думать, буржуйский фабрикант прогнется перед крупным покупателем и заменит даже то, что работает, лишь бы не портить отношения. Плюс свои люди на таможне, транспорт... Минус затраты на рекламу, аренду складов, офиса, зарплату сотрудникам...

Ну, что получается? Получалось неплохо. По приблизительным подсчетам, московские фирмы должны зарабатывать на поставках оборудования пятьдесят – шестьдесят процентов с каждого вложенного в дело доллара.

Неплохо! Петр Владимирович отложил калькулятор и занялся чаем. Не от плохой жизни люди занимаются этим непыльным бизнесом. Сам он, собаку съевший на южных фруктах, мог заработать до ста процентов на одном караване с цитрусовыми. Но раз на раз не приходится. Случались и потери. Существенные потери. Вот у одного коллеги караван разграбили. Убили экспедиторов, вывалили товар прямо на дорогу, машины угнали в неизвестном направлении вместе с водителями. Теперь еще приходится объясняться с родственниками шоферов...

То ли дело возить холодильнички из солнечной Италии. От одной поездки в Милан на переговоры уже столько позитивных эмоций! Все чисто, чинно, благородно, и... шестьдесят процентов! Грациозная техника не перезревает, не гниет, насекомые ее не портят, гаишники не просят отсыпать пару килограммов. Идиллия!

Конечно, такой бизнес – дело для солидных людей. Один только холодильник, произведенный на руинах Римской империи, стоит почти столько же, сколько фургон мандаринов. Тут вращаются такие бабки, что даже для того, чтобы помечтать об этой сфере деятельности, нужно денег раз в пять больше, чем мог добыть Петр Владимирович. Но не стоит расстраиваться из-за чужого пирога. Гораздо полезнее, при терзавшей коммерсанта язве, похлебать горячего чайку с травами.

Новых сотрудников появлялось в «Конторе» все больше. Сразу же после подписания трудового соглашения все они проходили определенный ритуал: кто-то из администрации брал новобранца за руку и вел по всем отделам, представляя всех служащих и рекомендуя его самого как «молодого и перспективного», которого полагается «любить и жаловать».

Так что возможность лицезреть каждого новичка была у всех, но, за редким исключением, никто не уделял им внимания больше, чем требовала обычная вежливость, и не давал себе труда запомнить их имена и даже лица. Пришел и пришел, главное, чтобы не мешал.

Лишь изредка появлялись оригиналы, вызывающие самый живой интерес. Истоки этого интереса были различны. Так, подобранная Стасом секретарша оставляла за собой почти осязаемый шлейф, сотканный из восхищения и понятной природы интереса сотрудников-мужчин и причудливо сплетенных впечатлений сотрудниц: от болотно-зеленой зависти до искреннего восхищения и патриото-феминистской гордости за русских девушек.

Бурю восторга вызвал чернокожий выпускник института международных отношений, чье виртуозное владение шестью языками было оценено по достоинству; не знали только, чем могли пригодиться три из них: родной язык юноши-кенийца, хинди и иврит. Какой-то остряк, правда, заметил, что отдел персонала, принимая Мджумбо – так звали парня – на работу, руководствовался желанием не отстать от «Лукойла». В этом анекдоте крылся намек: на ближайшей от «Конторы» автозаправке работали посменно два здоровенных негра, и публика в дорогих лимузинах делала нешуточные крюки, чтобы заправиться с подобным шиком.

Роберт Мастерков, если рассматривать его как биологическую единицу, не дотягивал даже до оценки «заурядно». Тем не менее он умудрился задерживать на себе взоры бывалых сотрудников несколько дольше, чем того требовали приличия. Кто-то уделил ему лишнюю секунду, кто-то – целых пять. А два или три человека даже проводили Роберта взглядом.

Что же необычного было в этом юноше?

Прежде всего, манера держаться. Во время представления своей персоны коммерческим директором Роберт, демонстрируя крайнее расположение, любезность и готовность оказаться полезным своим новым коллегам, принимал позу, напоминавшую отчасти замершего столбиком суслика, а отчасти буддиста, любезно кланяющегося своему ламе. Тело его подавалось вперед, шея вытягивалась по направлению к собеседникам, и голова начинала покачиваться в такт словам коммерческого директора. При этом Роберт чудно улыбался, по кроличьи выставляя верхнюю губу, и странно щурился, как делают это на ярком солнце или при сильной близорукости. Жидкие белесые усики, ютящиеся под его весьма подвижным носом, походили на усики мышонка или иного грызуна, включая уже упомянутого. Многие обращали внимание на то, как Роберт держал руки: сложив горстями, он поднимал их к груди, от чего сходство с замершим в предчувствии опасности сусликом усиливалось.

Довершало картину облачение молодого человека. Если скользнуть взглядом сверху вниз, то гардероб его выглядел следующим образом. Белая хлопковая рубашка с рукавами явно короткими и воротником, потерявшим цвет вследствие неумелой стирки. Сквозь тонкую ткань проглядывала черная футболка с неразличимым рисунком, поверх рубашки болтался галстук дикой расцветки: какие-то асимметричные тигры, залегшие в бурых джунглях и лениво взирающие из своей засады на мир косыми глазами. Галстук был на резинке. Поверх рубашки молодой человек напялил кожаную жилетку с отрезанными пуговицами – кто-то глазастый отметил, что петли были на ней с правой стороны, – обрывавшуюся сантиметрах в пяти над поясом. Хлястик же на ней и вовсе проходил на уровне лопаток. Что еще? Штаны. Разумеется, на молодом человеке были штаны. Причем не брюки, а именно штаны: бесформенное серое нечто, не знавшее утюга и щетки, державшееся на тонком плетеном ремешке с пряжкой-аллигатором. Последний штрих – обувь: серые с черным замшевые кроссовки.

Кажется, меньший интерес Роберт вызвал бы, просто напялив клоунский костюм и размалевавшись под «рыжего».

Первое впечатление часто бывает обманчиво. Но и со временем далеко не все изменили мнение о нем в лучшую сторону. Немногие расположились к этому парню. Кто-то его жалел, как умеют жалеть у нас калик и юродивых, кто-то беззлобно потешался над ним, одергивая тех, чье злословие перехлестывало через край. Все сошлись на том, что человек перед ними недалекий, и недоумевали, откуда взялось это диво.

Роберт же с первых минут своего пребывания в фирме словно пытался сгладить первое неблагоприятное впечатление. Он был поразительно улыбчив и доброжелателен, щедр на комплименты и похвалу, вставал, когда входила дама, первым здоровался и тактично умолкал, когда его перебивали. Пару-тройку сердец ему удалось смягчить; у гораздо большего числа «конторских» он вызвал антипатию еще большую. Все его одобрительные реплики, все слова поддержки или сочувствия отдавали... в общем, в них чувствовалась фальшь. Не похоже, чтобы говорилось и делалось это от души, скорее походило на безукоризненно отработанный рефлекс. От этих неуемных восторгов запросто могло стошнить, а его улыбка с выдвинутой верхней губой напоминала гримасу пересмешника.

Как он улыбался! А улыбался он всегда, в любой ситуации. Менялась лишь ширина растяжения тонких губ. Возможно, Роберт был весьма высокого мнения о своей улыбке, ибо старался одарить ею сразу всех. Чтобы не обделить, по возможности, никого в переполненном торговом зале, ему приходилось вращать головой во все стороны и поворачиваться самому, что изрядно действовало на нервы его собеседнику...

Но довольно. Довольно язвить в адрес этого пусть и несколько чудного юноши, едва переступившего порог конторы. Может статься, я сужу о нем предвзято, а ход событий обозначит мою необъективность. Так что я, пожалуй, и вовсе оставлю это занятие – писать чьи-то портреты. Довольно. Дальше я постараюсь лишь излагать происходящее, оставляя свои впечатления при себе.

ГЛАВА II

До «Конторы» Роберт Мастерков, как оказалось, служил преподавателем китайского языка. По образованию он был педагогом. Эта подробность его биографии, едва просочившись из отдела персонала, само собой, дала пищу конторским острословам: из каких соображений отдел персонала завербовал в торговую, фирму учителя китайского? Но эта же подробность вовсе не показалась смешной сотрудникам, занимавшим административные посты: не потеснит ли их этот «китаец»? На какую должность, кроме «сержантской», могут прочить педагога?