Текст книги "Дневник запертого в квартире (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

   Получается, дядя Юра тоже бродяга и подзаборник? Но он приехал на собственной машине, с женой (этой милой, хотя и несколько усталой девушкой). Кроме того, он из племени школьных учителей, которые в глазах Вити всегда были примером самого скучного и предсказуемого выбора жизненного пути, прямого, как нитка, вдетая в иголку.

   – Он давно заброшен, – сказал Витя. – Тот дом. Там можно подхватить какую-нибудь заразу или стать жертвой преступления. А где ваша жена? Тоже там?

   – В башне, – сказал Юра, не отрывая взгляда от воды. В бесформенном дождевике на молнии он напоминал Вите не то старого джедая из фильма, не то работника городской свалки, куда они с папой один раз ездили спасать выброшенный случайно мамой премиальный набор рыболовных крючков. – Как спящая красавица, только вот не спит ни фига.

   Витя собрался уже прийти в ужас от того, что дядя Юра оставил милую леди одну, среди пауков размером с кулак и разбитых зеркал, и даже если в здании больше никого нет, всё это звучит жутко, как смертный приговор. Кто-то может прийти в любой момент! Петька говорил, что видел на заросшей дороге свежие, глубокие следы шин... Но тут почувствовал, как крюк наконец ткнулся в дно. Он не ожидал, что это произойдёт так скоро, и поэтому на долю секунды растерялся, а потом решительно сжал верёвку и, подёргивая её как леску, принялся подводить ближе к водолазу. У мальчика назойливо засвербело в носу: мерещится или тот действительно слегка поменял положение тела? Это просто подводные течения. Из земли могут бить родники, верхние, более холодные слои, перемешиваются с более тёплыми... словом, даже на дне озёрном ничего не стоит на месте, всё меняется, даже если нет столь разрушительного фактора, как босые детские ноги.

   – Ты задержался на пути к поверхности и, наверное, заскучал, но мы тебя спасём, – пробормотал Витя и, дёрнув верёвку, ухмыльнулся, почувствовав, что рыбка попалась на крючок. Крюк вошёл ровно туда, куда мальчик целился: под медный воротник. Вереница пузыриков устремилась к поверхности.

   – Ого, там ещё остался воздух... – сказал он. Секунду спустя лицо мальчика приобрело стальной оттенок. – Что это, дядь Юр?

   Пузыри были похожи на крупные, правильной формы, зёрна граната.

   – Кровь, – ответил мужчина и соединил замком пальцы. Витя заметил, что костяшки их покраснели от волнения.

   Пузыри не кончались. Новые и новые их группы стартовали вверх, словно стремились занять место лопнувших. От стоящей на дне фигуры облаком расходилось густое, тёмно-красное пятно... как живое. Витя почувствовал боль под ложечкой, будто кто-то потехи ради воткнул туда иглу. Страх накатывал и отступал, оставляя после себя, как волна оставляет рисунок на песке, твёрдые рёбра озноба.

   – Может, стоит оставить его совсем? – сказал Юра так, словно обращался не к мальчику, и в то же время не к самому себе.

   В ответ Витя подёрнул верёвку, схватившись поудобнее, закусил губу и как следует потянул. Лодка качнулась и повела кормой. Это был самый странный момент в его жизни, и, глядя на себя со стороны, Витя думал, что лучше было бы ему оставить всё это, последовав совету дяди Юры, взяться за вёсла и отбыть восвояси, а потом, уткнувшись в подушку, постараться забыть сегодняшний день. Но руки продолжали делать своё дело в отрыве от головы, а этот странный взрослый, к которому в душе начало зарождаться недоверие, не торопился, как подобает взрослому, взять весь этот кошмар в свои руки и сказать: «Ты сейчас же отправляешься домой». Просто сидел и наблюдал с таким выражением на лице, будто ждал директивы, что спустится из космоса прямо на летающем блюде.

   Пузырей стало больше. Радость, которая завладела мальчиком, ощущалась как что-то пластиковое и неуместное. Он вдруг почувствовал укол вины, и когда попытки привязать её к чему-то конкретному не увенчались успехом, поджал губы и зло, резко начал дёргать верёвку.

   – Слишком тяжёлый, – приговаривал он. – Но я тебя вытащу! И не такие сомы нам с папаней попадались.

   На очередном рывке Витя почувствовал, что что-то изменилось. Верёвка, перегибающаяся через борт, на секунду провисла, а потом натянулась вновь. «Ботинки, – подумал он, – уж конечно, я бы не поднял его вместе с ботинками. Они весят килограмм двадцать, не меньше».

   – Помогите мне, – просипел Витя. – Я один не справлюсь, но вдвоём мы точно его поднимем.

   Выбранную часть верёвки мальчик, изловчившись, обернул вокруг штыря. Лодка заметно просела. Краем глаза он видел, как дядя Юра поднялся на ноги, и вновь почувствовал себя не в своей тарелке.

   – Обожди, малец, – сказал мужчина..., да только рот, рот дяди Юры не открывался: Витя ясно видел это, повернув голову на голос. – Твой улов не принесёт счастья никому. В особенности тебе.

   Верёвка в руках мальчика стала скользкой как рыбий хвост. Он испуганно смотрел снизу вверх на учителя. Тот пожал плечами (дождевик на плечах неестественно натянулся) и сказал:

   – Мы всего лишь хотим тебе помочь.

   Не успел Витя попробовать хоть как-то объяснить себе это таинственное «мы», чужой голос раздался вновь. Он также исходил от дяди Юры, но принадлежал не ему. Чуть приглушённый, но очень выразительный и хорошо поставленный, словно в закрытой картонной коробке вдруг заработало радио.

   – Нам нужно попасть к голубому пятну. В каком состоянии здесь мотор?

   Чуть помолчав, мужчина продолжил, словно рассказывал сам себе прописные истины:

   – Голубое пятно – самое глубокое место в озере. Разлом в земной коре. Глубина неизвестна, ведь так? Да! Это, должно быть, единственное решение.

   Теперь они оба – учитель и тот, второй, которого Витя по-прежнему не видел и чьё присутствие почти не ощущал, ждали ответа. Заикаясь, мальчик сказал:

   – Конечно, мотор работает. Мы с отцом только на прошлой неделе его смазывали, да и топливо есть..., вот только он не разрешает мне его запускать.

   – И весьма разумно, – резюмировал дядя Юра. – Думаю, он простит нас, если речь будет идти о спасении его сына. Я сам, если понадобится, попробую всё объяснить.

   – И это будет не лучшее решение в твоей жизни, – сказало «радио». – Пусть лучше мальчик неделю посидит под домашним арестом.

   Дядя Юра подумал и дёрнул подбородком. На его лице проступила гримаса неодобрения.

   – Давайте решать проблемы по мере поступления, – сказал он. – Мы подтащим этого горе-водолаза к разлому, как на буксире, и сбросим вниз.

   – Нет! – запротестовал Витя. – Я...

   Верёвка дёрнулась в ладонях, мальчик инстинктивно напрягся, боясь её выпустить. Ещё один рывок, будто... будто кто-то с силой дёргал с другого конца. Ладони ошпарило как огнём. Перегнувшись через борт, Витя посмотрел вниз, почувствовав, как у него заныли зубы – все разом. Голова водолаза маячила на глубине пяти метров, похожая на карликовое солнце, которое кто-то решил остудить, окунув в озеро. Сквозь иллюминаторы не было видно ровным счётом ничего. В месте, где крюк вошёл в тело, по-прежнему рождались пузырьки воздуха, и кровь никуда не делась. Витя видел, как тончайшие её ниточки вьются вокруг водолазного костюма.

   Была ещё одна деталь, которая насторожила мальчишку. Правая рука мёртвого водолаза. Правой рукой тот сжимал верёвку, будто опасаясь, что крюк выскользнет и ему предстоит падение на дно. Он не видел пальцев, поскольку на руках подводника были огромные зелёные варежки, соединённые с рукавами комбинезона, и это пугало его ещё больше.

   – Что-то почуял, – сказал голос из радио. В голову пришла абсурдная мысль, что дядя Юра – это не один, а два человека в одном теле, сиамские близнецы. Витя видел таких в научном журнале, который выписывала для сына мама. Сиамские близнецы были изображены прямо на обложке, голые по пояс, щуплые руки разведены в стороны. Две головы располагались на необычайно широком торсе, можно сказать на двух сросшихся торсах. Одна голова вполне обычная: голова мужчины среднего возраста, похожего на фермера из далёкой засушливой страны. Другая была практически без шеи: маленькая, лысая и сморщенная, как гриб. Она напоминала голову младенца, что задержался в своём бестолковом возрасте непозволительно долго. Лицо мужчины улыбалось (как показалось мальчику, немного растеряно), второе же, обратившись вверх, к лучам прожекторов, рыдало, и видение искривлённого рта и набрякших век ещё долго преследовало мальчика по ночам. После этого он бросил читать журналы, хотя перед этим и глянул одним глазком статью, где было написано: «Индиец Чаудхари демонстрирует всему миру причуды и невероятную фантазию матери-природы». «Не хотел бы, чтобы у меня была такая мать», – думал тогда Витя.

   Не похоже, чтобы дядя Юра по утрам чистил зубы на двух головах сразу. Скорее уж за пазухой у него припрятана рация.

   Учитель меж тем наклонился и разглядывал лодочный мотор.

   – Все дела, которые я имел с моторами, ограничивались заменой масла, – сказал он, а потом, нажав на ручку, опустил лопасти «Ямахи» в воду. После чего поднял глаза на мальчика. – Что дальше? Давай заведём эту штуковину.

   Но мальчик смотрел не на него, а чуть выше, поверх волос, в которых застряли капельки влаги. Там было ещё одно лицо, маленькое, уродливое, с выпученными глазами и россыпью алых пятен на подбородке. Цыплячий белый пушок на макушке, подозрительные складки там, где должны быть щёки. Сначала он подумал, что лицо растёт из горба на спине дяди Юры (странно, что он не заметил этот горб в их первую и вторую встречи), но потом понял, что тварь сидит в капюшоне. Это она говорила голосом как из коробки и, готовясь выдать очередную фразу, надувалась как лягушачий зоб.

   Витя отступил, запутался в леске и свалился бы за борт, если бы учитель не успел схватить его за запястье.

   – Кто это? – шёпотом спросил мальчик.

   – Друг, – сказал дядя Юра. Потом прибавил: – Ну, я надеюсь.

   Глаза его за стёклами очков не допускали возражений. Они были испуганы и очень серьёзны; Витя думать не думал, что взрослые могут бояться в том самом, исконном смысле, в котором маленькие мальчики и девочки боятся чудовищ в кладовой, а разбивший окно подросток – сурового господина полицейского.

   Мальчик стряхнул с себя оцепенение. Он закрепил верёвку и бросился к мотору. Подсоединил шланг от топливного бака, удостоверился, что лопасти не заденут натянутую верёвку. Дёрнул за ручной стартер; мотор заурчал, как довольный кот. Лодка двинулась, сначала неуклюже, будто боясь повредить гладкую поверхность озера, потом всё больше набирая ход. Звук разносился далеко окрест; с дерева на западном берегу взлетела стая грачей. Верёвка затрещала.

   Мальчик сел на корму, за руль. Вёсла грохотали на дне, словно требовали выпустить их на волю. Сейчас, в пасмурную погоду, голубое пятно вовсе не было голубым – оно казалось кругом черноты в самом центре озера, таким ровным, как если бы его прочертили по циркулю. Протухшим желтком, плавающим в белке. До него оставалось около двухсот метров.

   – Лосиный пастух поднимается, – скорбно сказало существо в капюшоне. – Он понял, что что-то идёт не по плану. Я чувствую его ярость!

   Витя наклонился к взбаламученной винтом воде, до рези в глазах вглядываясь в размытое чёрное пятно. А потом над водой показалась голова. Она блеснула тёмной медью, словно сокровище, которое уже отчаялось быть найденным. Рука в варежке уцепилась за трос в тридцати сантиметрах над водой, а вторая, неотвратимая как закат, преодолела расстояние до лодки и схватилась за борт. Было непонятно, как водолаз оказался так близко. Мальчишка сидел как кролик, тиская ручку руля. Из большого иллюминатора на него смотрело лицо мертвеца. Сморщенное, как тряпка, прошитое голубыми венами, в которых давно прекратилось всякое движение. С пузырящейся у рта водой и глазами, похожими на перебродившие бобы.

   Слишком много страшных лиц, – подумал он, закрывая глаза и отдаляясь от самого себя так, будто кто-то, натолкав в его тело пороха, как в пушку, выстрелил душой в небо. Но было некое страшное знание, которое последовало за ним даже туда. Будто между ним и мертвецом в водолазном костюме протянулась тонкая, пульсирующая красная нить, натянутая как гитарная струна. Ты от меня не скроешься, маленький любопытный спасатель давно утопших... мы теперь всегда вместе. Куда ты – туда и я. Убеги ты хоть на край света, я буду следовать за тобой, как верный пёс... куда ты, туда и я.

   Ужас сдавил уши мальчика на одно долгое мгновение, а потом хватка ослабла. По мере того как импульс отправлял его всё выше, он чувствовал как негативные эмоции тают и плавятся, стекая по гигантскому пищеводу, стенки которого пульсируют, стремясь протолкнуть лакомый кусочек пищи... я и есть этот кусок, – подумал Витя с ужасом... нет, со спокойствием, достойным самурая.

   – Нужно стравить трос, – прошептал кто-то рядом и в то же время чуть ли не на другом континенте, как это всегда бывает с радиоприёмниками; он мог бы принадлежать рассказчику в радиопостановке приключенческого романа.

   Но поздно. Лосиный пастух уже не висел на верёвке, обе его руки сжимали борт лодки, которая опасно накренилась на один бок. Если бы в лодке был один мальчишка, всё её содержимое уже было бы за бортом, а сам он уходил на дно в цепкой хватке чудовища, слушая, как лёгкие наполняет вода. Хотя, возможно, пастух бы ещё позабавился. Он мог позволить малышу, дрожащему от холода и страха, добраться до берега, мог оставить его мариноваться в собственном ужасе, чтобы отдать глотке как можно больше... уйти на время, чтобы потом обязательно вернуться. Выйти из воды, как чёртов пророк, как пьяница, который тянется за бутылкой, чтобы вытрясти из неё последние капли и разбить о каменный парапет.

   Юра не мог этого допустить. Он нагнулся, едва почувствовав, как Спенси выскользнул из капюшона, руки сомкнулись на древке весла. Это было хорошее весло, не дешёвое пластиковое, которым оборудуют утлые прогулочные судёнышки в парках, а полноценное, с ухватистой деревянной ручкой и лопастью, обитой полосками жести. Он воткнул его, как рычаг, между бортом и телом водолаза, а потом с хриплым рёвом насел сверху. Очки съехали на кончик носа. Смерть вторых очков я не переживу, – мелькнуло в голове, но всё обошлось. Лосиный пастух был силён, очень силён для трупа, которым он виделся мальчику, но Юрины усилия не прошли даром. Руки соскользнули с борта, и медная голова с бледным, подёргивающимся, как на экране старого телевизора, лицом скрылась под водой. Мотор кашлянул и заглох над самым голубым пятном.

   Уродец сидел на скамейке, держась единственной рукой за вмонтированную в борт ручку, на его лице застыло странное выражение. Будто все его центры удовольствия вдруг испытали интенсивное воздействие. Волоски на теле стояли дыбом, волосы на голове тоже, по ним, сверкая, сползали капли воды. Рот приоткрыт, язык похож на слизня, выглядывающего из ракушки. За ушами пульсировали узелки вен.

   Почувствовав взгляд Юрия, он повернул голову и рявкнул не своим голосом:

   – Что уставился! Смотри за мальчишкой!

   И сам метнулся вперёд, видя, что учитель не успевает даже повернуть голову.

   В тот момент, когда лосиный пастух погрузился в воду, какая-то сила потащила Витино тело вперёд, словно он привязал верёвку не к лодке, а к собственному горлу. Он увидел прямо перед собой чёрную воду, и в этот момент резкая боль в ноге, ворвавшись в сознание, смяла и развеяла дурман. Невидимая струна всё ещё тянула его следом за опускающейся в бездну фигурой, но что-то Витю держало, он не мог продолжить движение вперёд. Обернувшись, он увидел уродца, который, сидя на дне лодки и ухватившись рукой за ногу дяди Юры, вцепился зубами в штанину мальчика. Верёвка, натянувшись, вдруг ослабла: крюк выскочил, не выдержав рывка; вместе с ним порвалось что-то невидимое, гораздо более тонкое, то, что тащило Витю в бездну. Сердце, сделав долгий перерыв, зашевелилось, потом ещё и ещё. Его стук разогнал по венам кровь. Витя с каким-то отстранённым удивлением наблюдал, как дно вычерпанного колодца эмоций вновь становится влажным.

   Спенси разжал челюсти, забрался на скамью и, посмотрев ему в глаза, сказал:

   – Когда подрастёшь и начнёшь зарабатывать сам, придётся расщедриться дяде Спенси на вставную челюсть.

   Юра, навалившись грудью на борт и придерживая на переносице очки, смотрел в воду. Водолаза ещё было видно, шлем его сверкал в глубине, будто поймал в себя заблудившийся там свет. Тридцать метров? Сорок? Может, счёт идёт уже на сотню? Мужчина не мог разглядеть дно. Воистину, бесконечность, заполненная галлонами воды! Пятнышко света вспыхнуло последний раз и пропало. Он испытал вселенскую тоску, словно что-то навсегда ушло из его сердца. Хорь повернулся и сел, глядя на рыдающего мальчика.

   – Ты меня укусил! – ревел он, глядя, как джинсовая ткань в районе лодыжки намокает от крови. – Нельзя-я же так! А вдруг это артерия... может, я истеку кровью и умру прямо здесь.

   – И эта смерть будет лучше, чем та, которую ты себе едва не выбрал, – заметил уродец. Плоское лицо повернулось к Юре. Зрачки всё ещё были расширены, но гипнотическая пульсация вен прекратилась. – То, что он может плакать, хороший знак.

   – Насчёт знаков мы ещё поговорим, – сказал Юра, опускаясь перед пареньком на корточки и осторожно закатывая штанину. – Не всё так плохо, собака и то сильнее может покусать. Есть здесь чистая марля и йод? Или хотя бы спирт...

   – В ящике под скамьёй отец хранит аптечку... но если не всё так страшно, то оно, наверное, и само заживёт... почему вы смеётесь?

   Роясь в указанном ящике, Юра надувал щёки, стараясь, чтобы голова и плечи тряслись не так сильно.

   – Ты такой отважный малый, что не побоялся взять без разрешения лодку и выйти на озеро, чтобы поднять на борт мертвеца, но боишься, что будет щипать?

   Витя открыл рот, но ничего не сказал. Он полностью ушёл в себя, и даже не дёрнулся, когда Юра обрабатывал рану йодом и накладывал повязку. Потом тихо спросил:

   – Что это... такое было?

   – Громоотвод для твоего страха, – ответил Спенси. Юра поднял брови. Он думал, что уродец соврёт, но, похоже, ошибся. – Он вытягивал из тебя эту сильнейшую человеческую эмоцию, страх, как губка вытягивает воду... думаю, ты почувствовал. По лицу вижу.

   – Вот как, – лицо мальчишки приняло отсутствующее выражение. Юра перешагнул через скамью, устроился у руля. Им повезло, что в пылу этой передряги канистра с топливом не улетела за борт. Завёл мотор и направил лодку в сторону рыбацкого поселения. Не было видно ни крыш, ни пристани с лодками: туман во все стороны стелился по земле и водной глади и казался бесконечным; это был даже не туман, а очень мелкий дождь, который каким-то невообразимым образом завис над землёй. Но если взглянуть чуть выше, можно разглядеть шапку леса, над которой чёрными точками кружили птицы. Погода была нелётной, но птицы, должно быть, знали, что дождь будет идти долго, и не унывали по этому поводу.

   – Этот мертвец, этот монстр... он ведь не всё время был под водой, так? И вы знали, что может случиться, дядя Юра, поэтому поплыли со мной. Почему вы ничего не сказали?

   – Ты бы всё равно не поверил. Мальчишки твоего возраста никогда никому не верят на слово.

   Сказав это, Хорь вспомнил восьмой "Б" и его лекцию перед самым звонком. Они так слушали... они поверили, пусть даже это противоречит всем законам жизни и подростковой психологии.

   – Этого парня нужно было вывести из игры, – сказал Спенси. К нему вернулся его обычный голос диктора с многолетним стажем. Он облизывал зубы, на которых, как Юра с облегчением заметил, не осталось ни капельки Васькиной крови. – Как в детской игре в снежки... ну да ты, наверное, знаешь. Чем меньше человек остаётся во вражеской команде, тем лучше. А лосиный пастух был игроком хоть куда. Если продолжать аналогию со спортом, его могли бы печатать на стикерах к журналам «Panini».

   – И что теперь? Он не выберется оттуда? Никогда?

   – Из голубой дыры? Ты ведь сам не знаешь, насколько она глубока и что там, на дне. У нас есть некоторые соображения по этому поводу, но... – голова его качнулась, будто с телом её скрепляла пружина, – это всего лишь догадки.

   Витя не стал уточнять, кого он имел ввиду под «мы». Он смотрел на уродца во все глаза. Спенси продолжил:

   – Но если хочешь знать моё мнение, тебе лучше уехать. Так, на всякий случай. Быть может, у тебя есть родственники в другом городе... и чем дальше ты окажешься от Кунгельва, от этого озера, тем лучше.

   Витя кивнул. Ни возражения, ни даже упрямо поджатых губ. Юра подумал, что он, возможно, какой-то частью сознания там, в воде. Увидев, как безвольно дёрнулся мальчик следом за сверкающим шлемом водолаза – как за драгоценным камушком, – он моментально всё понял, и сейчас ему хотелось сделать что-нибудь шокирующее для паренька, поразить до икоты, тем самым вернув его к жизни. Станцевать с веслом вальс, поймать в полёте птичье перо, нагнуться и чихнуть, так, чтобы брызги разлетелись далеко окрест... да хоть завыть, выставив лицо к сгустку света за тучами, который по недоразумению зовётся здесь солнцем.

   – А ты? – сидя на корме, мальчик подтянул к себе колени. Он обращался к Спенси. – Ты ещё кто такой?

   На лице Вити, как запоздалая добрая весть, появилось любопытство, и у Юры отлегло от сердца.

   – Тот, с кем ты, скорее всего, больше никогда не встретишься, – незамедлительно отозвался уродец. Он сидел на центральной скамье и был похож на корабельную мартышку, которую матросы ради потехи нарядили в детскую одежду. – Если ты хоть во что-то веришь, тогда молись об этом. Я бы на твоём месте молился.

   – Ты существо из параллельного мира?

   – Нет, – Спенси рассмеялся. – К гномам, гоблинам и хоббитам я не имею никакого отношения. Пусть даже ноги, если бы они у меня были, отличались бы повышенной волосатостью. Я такой же человек. Только вместо нормальной гоночной машины, как тебя, меня посадили в картонную коробку.

   – У меня нет гоночной машины, – сказал Витя и почти без паузы продолжил: – А кто тебя посадил? Когда я делал плохие вещи и не слушался родителей, меня закрывали в шкаф. Последний раз, когда мама наказала меня за то, что я играл с её заколками и потерял все до одной, папа сказал, что я уже упираюсь головой в крышку и поэтому испорчу себе осанку.

   – Отличная история, – одобрил Спенси. Его здоровая конечность схватила и потянула в сторону бесформенный пельмень, который представляло собой его левое ухо. – Что же до твоего вопроса – не думаю, что меня кто-то наказал. Нет, юный капитан, пока меня не за что наказывать. Я ещё только готовлю своё большое ограбление поезда.

   Берег медленно приближался. Юра ожидал, что Витя спросит про ограбление поезда (ему и самому хотелось знать, что уродец имел ввиду), но мальчик молчал. Он довольно долго смотрел в пространство, и лишь когда стал слышен свист ветра, завывающего в ветвях деревьев, поднял голову, посмотрел на Спенси, и в его голубых глазах мелькнула тень. Уродец вёл себя как ни в чём не бывало, насвистывал и копался в коллекции поплавков Витькиного родича. Встретившись с ним взглядом, мальчик быстро отвёл глаза.

   – Все вокруг ведут себя так, будто ничего не происходит. Все эти взрослые знают что-то, но не рассказывают ни друг другу, ни нам, детям. Я почувствовал это как только начал ходить. Представлял себе лесных чудовищ, которые охраняют нас от разбойников, бандитов и всяких негодяев, что приходят из больших городов... из таких, где на улице тебя могут зарезать за яблочный огрызок. Но за охрану нужно платить верностью. У меня был дед по маминой линии, дед Федосий, он умер три года назад. Помню, он часто повторял: «Семейные ценности, семейные ценности». И тогда я подумал – вот какой платы требуют чудовища. Хранить семейные ценности.

   – Выгляжу я, конечно, чудовищно, – отшутился Спенси, поняв, к чему клонит мальчик. – Но вряд ли мне понравилось бы спать под кустом.

   – А вы, дядя Юра?

   – Жертва обстоятельств. Я просто пытался следовать за женой и потакать всем её капризам, надеясь, что однажды она меня заметит. Но, как выяснилось, это я не желал её замечать. Почему ты, кстати, так часто мне о ней напоминал? Ты знал что-то?

   – Да нет, просто... – Витя рассеянно засмеялся. – Вы не похожи на бандита с большой дороги. И ваша жена, она казалась такой милой, и в то же время беспомощной. Я всего лишь решил, что стоит обратить на это ваше внимание. Не обижайтесь.

   – И не думаю, – сказал Юра. Его бросило в жар при мысли об Алёне. – Ты был во многом прав.

   Мальчик огляделся.

   – Эй, заглушите мотор. Дальше пойдём на вёслах.

   Блог на livejournal.com. 23 мая, 04:12. Прошлое нашло меня. Что ж, учитывая, что будущего у меня, кажется, нет...

   ...Во сне я впервые за долгое время увидел родителей. Не скажу, что это вызвало у меня радость. Знаете как бывает: пробуждаешься, начинаешь день, и он с самого начала полон суеты, удивительного, которое тебя нимало не трогает, или ужасного, что вполне справляется со своей функцией, а потом... потом просыпаешься снова. Фокус с двойным пробуждением, который любого заставит почувствовать себя полным идиотом.

   Так вот, проснувшись в первый раз, я увидел родителей. Они стояли на потолке и, запрокинув головы, сверлили меня взглядами. Крохи-Акации нигде не было видно. В окна лился ровный белый свет, и я обращал на него внимания не больше, чем на складки на собственной постели. Мать и отец смотрели на меня так, будто я самым бесцеремонным образом встрял в их разговор. ПРЕНИЯ, мама всегда называла этот разговор прениями. Прения напоминали смертельную игру между двумя японскими даймё, которые с удовольствием зарубили бы друг друга мечами, если бы не правила этикета и возможное порицание со стороны властителей других провинций. Но никто не запрещает строить смертельные ловушки, словесные и те, что с шипами.

   «Зачем ты туда забрался, сын! – спросила мама. – Хотел подслушать взрослые разговоры?».

   Они никогда не утруждали себя быть менее заметными. Иногда на кухне, которая традиционно являлась их гладиаторской ареной, кто-нибудь из двоих срывался на крик.

   «Они не для твоих маленьких ушек», – холодно продолжала она. Я ничего не ответил. Я заметил, что кроме них двоих на потолке появились очертания мебели – нашей старой мебели с кухни, каждый отдельно взятый предмет, которой некогда принадлежал другому человеку.

   «Спускайся сейчас же, маленький говнюк», – рявкнул отец.

   Я лежал, пытаясь вжаться в кровать, словно действительно мог взять и просто свалиться вверх.

   «Но я... не могу, – сказал я чуть не плача. – Я здесь застрял».

   «Что, по-твоему, скажут в школе, когда я расскажу им, что сын меня не слушается? Это их задача, воспитать тебя человеком, так пусть стараются!»

   Мама сохраняла внешнее спокойствие, но внутри она вся клокотала. Школа была моим вторым кошмаром. А моя родительница была кошмаром уже для них. Нас с ней обоих не любили – меня в первую очередь потому, что я её сын. Но мне от этого легче не становилось.

   Удивительно. Несмотря на то, что они умерли, несмотря на то, что я уже вырос, и никто в целом свете не имеет права мне приказывать, я действительно готов был подчиниться и спуститься (или подняться) к ним... если бы мог.

   Кажется, во сне мне пришла в голову мысль, что я уже не мальчик, потому как из груди вырвался вопль:

   «А пошла ты! Я не собираюсь стоять кверху ногами, как дурачок. Вы... вы мной помыкаете. Я больше никогда не буду слушаться!»

   Их лица одновременно перекосило. Отец размял руки, как бы намереваясь подпрыгнуть и ухватить меня за ногу. На миг я даже испугался. Но потом он расслабил колени, видимо, передумав. Для его массивной туши это было неслабым испытанием, а подвергать своё тело испытаниям отец не привык.

   «Ходи осторожнее, выблядок, – сказал он, недобро дёргая кадыком. – Здесь или в собственной комнате, но рано или поздно ты мне попадёшься. Скорее всего, ещё до ужина».

   Я нервно расхохотался.

   «Да вы же оба уже в могиле! Я давно не проверял – если честно, твою, отец, могилу я видел в жизни дважды, и второй раз – когда тебя, мама, хоронили. Но уверен, что вы всё ещё там».

   Мама обиделась. Она отвернула лицо и принялась бесцельно ворочать грязной посудой в мойке. Отец достал откуда-то бутылку пива. Не отрывая от меня глаз, откупорил, облизал горлышко и только потом сказал:

   «Мы навечно с тобой, пацан. И я, и мать. Ты будешь помнить нас всегда, и в один прекрасный момент вдруг обнаружить, что стал таким же, как я. Жирным, трухлявым ублюдком. Когда-нибудь... а пока – берегись и почаще оглядывайся. Здесь не так много комнат, чтобы можно было играть в прятки до вечера».

   «Сегодня кое-кто без завтрака, – прибавила мать, не глядя на меня. – И, пожалуй, без обеда и ужина тоже».

   Я открыл рот, чтобы ответить, и... проснулся.

   Долго лежал, изучая бороздки на потолке. Несмотря на по-прежнему горящий в коридоре свет, сумрак подземелий устроился на груди огромной чёрной массой. Я никак не мог разглядеть, что делается в углу возле двери.

   Можете посмеяться, но теперь я хожу, беспрестанно оглядываясь. Мне дурно от мысли, что отец, который при своих габаритах умеет передвигаться совершенно бесшумно, может застать меня врасплох. Это какое-то помешательство. Я буквально чувствую его толстые грязные пальцы на своём запястье, а потом, возможно, почувствую и на шее. Он никогда не бросал слов на ветер. Если он обещал дать волю кулакам, то найдёт способ сделать это, перешагнув через грань сна...

   Глава 18. Стрекот кузнечика.

   1.

   Витя высадил их возле одного из заброшенных домов на окраине рыбацкого поселения, совсем близко к шоссе.

   – Будь осторожен! – сказал Юра, наблюдая, как клином расходится из-под носа лодки вода. Спенси уже успел забраться к нему в капюшон и снова превратился в самое незаметное на планете существо.

   – Я-то уже почти дома, – сказал мальчик. – А вот вы... берегитесь лесных чудовищ!

   Юра пообещал, что будет осторожен. На том они и распрощались. Предстояла почти километровая пешая прогулка в город, и Юра хотел закончить с делами как можно быстрее, чтобы до первых сумерек вернуться к жене. Неподвижная дымка над шоссе напоминала по цвету не то кубик льда, не то брикет сливочного масла. Мужчина постоял на перекрёстке, пропустив грузовик. Если бы машина повернула к городу, можно было бы махнуть водителю и попросится в кабину, но она промчалась мимо, сверкнув хромированными боками. В тентовом прицепе что-то грохотало. С колёс отваливались ошмётки грязи.