Текст книги "Дневник запертого в квартире (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)
– Марина? – спросил он, схватив её за рукав. Пурпурный атласный платок, укрывавший плечи и предававший ей сходство с розовым бутоном, соскользнул бы, если бы не узкая белая кисть, что придержала его у горла. Женщина не торопилась показать лицо. Она смотрела в окно, волнистое от непрекращающегося дождя, и, когда Юра сделал шаг в сторону, отвернулась. – Марина, это же ты! Я тебя узнал. Но... как такое возможно?
Взгляд мужчины приковала к себе вертикальная морщинка под нижней губой; в неё, как выразился Слава, он влюбился сразу и бесповоротно. Но теперь учитель думал, что ошибся. Мало ли в мире женщин со смешной ямочкой в этом же месте? Мало ли женщин с правильным, совершенным лицом, будто её создатели, запершись в комнате и предаваясь сексуальным утехам, поминутно сверялись с профилем греческой статуи? Волосы были светлыми, против нежного каштанового бархата, струящегося с головы молчаливой Славиной подруги, да и осанка не та... И, что самое главное, Виль Сергеевич, а он был куда как опытен в подобных делах, засвидетельствовал её смерть. Хорь разжал руку, но женщина больше не пыталась сбежать. Так и стояла, повернувшись лицом к окну. Её лицо по-прежнему казалось Юре знакомым. Красивое, со слегка задранным носом и прямыми, как по линеечке, скулами (в отражении в мокром стекле они не были такими ровными, оплывая как нагретый пластилин; не так сильно, как у того типа в луже, но всё же).
Перед его внутренним взором появилась фотокарточка в толстых мозолистых пальцах. Юра берёт её двумя пальцами у мистера Бабочки, как коллекционер монету. Со снимка на него смотрит светловолосая женщина с удивительно правильным лицом и глазами, в которых струился млечный путь.
– Так это были вы? – в крайнем возбуждении спросил Юра, коснувшись её локтя. – Та женщина на фотокарточке. Мой друг, Виль Сергеевич, приехал, чтобы найти вас.
Детектив говорил, что та женщина якобы не старела, как в «Портрете Дориана Грея», но Юра видел, что всё куда сложнее. Она производила впечатление бесконечно усталого человека. Не старого в общепринятом понимании, но такого, который находится на земле непозволительно долго. Похожа на череду вырезанных кадров из фильма, как говорят на западе, относящегося к категории "В". Словно понимая это, незнакомка не торопилась вступать в диалог.
– Значит, вы всё время были здесь? Не выходили в город, не показывались? – Юра быстро огляделся и приблизил лицо к скрытому блестящими волосами уху: – Вас здесь держат насильно? Нас с женой тоже... в смысле, никто не говорит, что мы не можем уйти, но она просто не хочет. Понимаете? Угодила в капкан. Они, кем бы они ни были, знают, какую приманку положить. С вами случилось то же самое?
Юра запнулся, ощутив неприятные мурашки между лопатками. Женщина взглянула на него через отражение в стекле. Подняла руку, чтобы провести по лбу, где одна за другой, как разрезы скальпелем, появлялись морщины. Молодой учитель не знал, что именно стало причиной тому, что его сердце в этот момент пропустило удар: этот ли взгляд через обильно орошённое небесной водой стекло или тонкая серебряная цепочка из дубовых листьев на запястье, что вдруг показалась из-под синего рукава. Он вспомнил эту цепочку. Её было нетрудно вспомнить – как и особенный, завораживающий мужчин блеск радужки.
– Это ведь не шутки, – сказал он, пятясь и выпуская из рук прохладную ткань её платья. – Так кто же вы? Наталья Пролежанова, женщина с фотографии, или Марина, женщина с большой дороги, из-за которой покончил с собой хороший человек?
Я и та, и другая, – чуть слышно произнесла она, и платье над лопатками едва заметно натянулось на вдохе.
– Я сам видел, как вы умерли, – сказал Юра.
Она не ответила. Отвернулась от окна и продолжила свой путь, пробираясь по стеночке, словно дитя, ищущее в темноте дорогу в туалет. Хорь шёл за женщиной по пятам, наблюдая, как дрожат её тонкие руки. Было довольно холодно, однако он был почти уверен, что Наталья-Марина не ощущает холода. Или, если точнее, ей безразличны погодные условия, зима ли, лето ли на дворе, или как сейчас, промозглый октябрь. Она гнилое дерево, что стоит как по обязанности, полое внутри, выеденное поколениями короедов. Китайская детская игрушка-пищалка, воздух внутри которой пахнет резиной.
Гуськом, словно преданные друг другу любовники, они вышли туда, где потолок, теряясь у входа высоко вверху, скатом спускался вниз и у противоположной стены достигал едва ли двух метров в высоту. Как Юра ни принюхивался, он не смог уловить запаха еды. Прямоугольные столы, расставленные вдоль стен и в центре, застелены скатертями с бахромой по углам. Во многих местах их белизна нарушалась пятнами или неудачно подобранными заплатами, пришитыми крупными, неумелыми стежками. Дальние от внушительного бара столы не были застелены, стулья с высокими прямыми спинками перевёрнуты и прислонены друг к другу, так, что получалось подобие пирамидок. На тех, что поближе, стояли пустые тарелки, на которых, по пыли, можно рисовать пальцем. Юра слышал звон столовых приборов; он вновь и вновь массировал уши, звук не исчезал. Будто давным-давно кто-то устроил на ножах для хлеба нешуточную драку. Из трёх больших окон, выходящих на заросший яблонями внутренний двор, два были закрыты ставнями, а последнее почти не давало света. Висящие на двух огромных люстрах-колёсах керосиновые светильники справлялись немногим лучше.
– Эй! Поговорите со мной! – сказал Юра. – Я всё ещё не могу понять, зачем вы поступили так со Славой.
Хорь решил отложить на потом тот факт, что сам, лично видел её мёртвой. Он никак не мог отделаться от видения: лицо Славы, которое из жизнерадостной веснушчатой физиономии лучшего приятеля всего живого превращается в белую резиновую маску с трясущимися губами. Этот процесс повторялся снова и снова, как запись на заевшей пластинке.
По-прежнему не говоря ни слова, женщина взгромоздилась на один из высоких табуретов у бара. На полу была грязь: сюда неоднократно заходили прямо с улицы. Горлышки бутылок в деревянных ящиках лоснились от пыли. Насколько Юра мог видеть, многие были пусты. Где-то хлопнула дверь, появился Пётр Петрович в сером переднике поверх своего фирменного костюма. На груди можно различить рисунок: озеро и дом с башней, и выгнутая дугой надпись: "Надеемся, у вас останутся о нас хорошие впечатления! Дом отдыха для Усталых «Зелёный ключ».
– Сударыня, рад вас сегодня видеть! – сказал старик, суетливо поправляя на бегу скатерти. Оптимистический тон и профессионально поставленный голос являл собой разительный контраст как с обстановкой, так и с внешним видом гостьи. – Как вам спалось? Подать как обычно?
– Сударыня! Серьёзно? – спросил Юра, усаживаясь на табурет через один от Натальи-Марины. Он попытался поймать взгляд метрдотеля, но тот был целиком поглощён посетительницей. – Если в этом свинарнике у вас заведены порядки как в высшем обществе, то пожалуйте и мне в высокий стакан из одной из ваших бутылочек с этими старинными этикетками. Из той, в которой ещё хоть что-то осталось.
Не дождавшись реакции, он подался вперёд, грудью распластавшись по стойке:
– Вы ведь узнали её, правда? Вот она, главная причина того, что вы плохо спали девятого октября, сидит, жива-живёхонька. Уверен, у одного из тех пожилых полицейских случился бы разрыв сердца, окажись они сейчас здесь. У одного – но второй надел бы на вас наручники.
Исполняя заказ для женщины, чей профиль в полумраке вновь принимал совершенные черты, метрдотель посмотрел на Юру.
– Вам ещё многое предстоит для себя понять.
– Вы нальёте мне выпить или нет?
Кажется, Пётр Петрович собирался отказать, но бросив ещё один взгляд на Юру, вдруг сменил гнев на милость. Для «сударыни» он приготовил на маленькой газовой горелке горячий вермут, приправив его целым набором пряностей из жестяных коробочек и опустив в бокал на зубочистке вишню. Коричный аромат будто сгустил сумрак вокруг них. Учителю предложил коньяк, и тот, не раздумывая, согласился. Опрокидывая залпом первую рюмку и чувствуя, как по пищеводу устремляется вниз горько-сладкое тепло, он ощущал себя как человек, которому больше не нужно выдумывать себе оправдания.
Лицо Славы уступило место лицу Виля Сергеевича, третьего человека, с которым Юре довелось проникнуться взаимной симпатией здесь, в Кунгельве... третьего – но не менее мёртвого, чем второй. Он буквально видел, как тот лежит на опавших листьях, укрытый завалявшимся в машине у полицейских брезентом, а по слипшимся от крови жидким волосам ползают слизни.
– Он показывал эту фотографию абсолютно всем, – горько сказал Юра, вновь обращаясь к женщине. – И вам тоже. Вы были под самым его носом. Почему не сказали? Достаточно было даже осторожного намёка, Виль Сергеевич умный мужик... уверен, он бы понял. Отказался бы от возможности раздуть сенсацию в прессе ради того, что разыскивал всю жизнь. Его вера заставила поверить и меня, понимаете? Поверить, насколько самонадеянно полагать, что человек знает о мире абсолютно всё. Кто вы? Откуда? На самом ли деле из Питера, где с неким Моше прожили вместе десятки лет, а потом исчезли? Или вы изначально родились и выросли здесь? Зачем вернулись в Питер, зачем уговаривали его ехать с вами? Чтобы он умер не в постели, а наложив на себя руки или как-нибудь ещё, но в любом случае – глубоко несчастным?
Задавая вопросы, Юра смотрел прямо перед собой, туда, где за стеклянной дверцей в банках с откидными крышками настаивались домашние напитки. В какой-то момент он, уловив движение, повернул голову. Лицо Натальи-Марины вздрагивало, точно по нему пробегали волны. Это от брошенного мной камня, – подумал Юра, воодушевившись. Ему хотелось взять что-нибудь тяжёлое, вон ту пивную кружку или вазу с черенками, которые когда-то были ромашками, и со всей силы обрушить её на голову этой женщине. На фотографии её лицо располагало к себе. На самом же деле оно было не приятнее, чем смятая, прожжённая сигаретная пачка с изображением необратимых последствий длительного курения.
Из её горла вырвался протяжный, низкий хрип, похожий на звук ломающегося механизма. Пётр Петрович просительно сложил руки на груди.
– Не расстраивайте сударыню, прошу вас. Поскольку вы здесь на правах почётного гостя, мне остаётся только одно – уповать на то, что ваша невежественность когда-нибудь сменится пониманием.
– Перед кем ты стелешься? – с отвращением сказал Юра. – Слушать тошно. Она же без пяти минут убийца. Не удивлюсь, если все они здесь убийцы. Я угадал, да? Этот дом населён маньяками.
Он опрокинул в себя ещё одну рюмку и, потянувшись, отобрал у Петра Петровича бутылку, которую тот крутил в руках. Метрдотель не отвечал, и Наталья-Марина также хранила свои секреты. Она выглядела так, будто извлекала все необходимые питательные вещества из одной-единственной вишни. Ткни её хорошенько пальцем – рассыпется, только и останется, что замести в совок да вынести вон. В ней не было ничего, что стоило бы любить, уважать или тем более бояться. Обращённая к Юре щека подёргивалась, и он, глядя на эти непроизвольные, неприятные глазу движения, видел, как две женщины попеременно сменяют друг друга. Да, она могла быть актрисой. Дело не в красоте и не в грации, которая у неё, возможно, когда-то была (или есть до сих пор – стоит вспомнить, как умела себя держать Марина, всё встаёт с ног на голову). Дело в том, с какой непостижимой лёгкостью эта женщина могла применять чужие маски.
Потом она, всё так же ни слова не говоря, потянулась к нему через пространство между стульями. Костлявая ладонь, похожая на птичью лапу, легла на колено и, задержавшись на мгновение, заскользила выше. Юра дёрнулся, как от удара током. В этом прикосновении не было ни теплоты, ни желания. Женщина закусила губу, показав краешек белоснежных зубов. Ровно между глазами, на переносице, кожа у неё пульсировала, наливаясь кровью. Пётр Петрович наблюдал за процессом с по-прежнему сложенными на груди руками, кажется, его больше расстраивал ошарашенный вид Юры и то, что он не торопится отвечать на ласки, чем происходящее под самым носом.
Услышав звук расстёгиваемой молнии, Юра пришёл в себя. Он оттолкнул руку, сжал кулаки и нагнулся, готовясь броситься в атаку. Очки скособочились. Пётр Петрович сдавленно охнул.
– У меня есть комната здесь, совсем рядом, – сказала Наталья-Марина невесомым, похожим на хруст ломающегося под сапогом гнилого полена, голосом.
– Не сомневаюсь, – прошипел Юра. С трудом, но он сумел себя сдержать. – Но кто я, по-вашему, такой? Игрушка для постельных утех?
– Ну-ну, – мягким, обволакивающим голосом сказала женщина. Лицо её, при всей ангельской симметрии, оставляло по-настоящему гнетущее впечатление. – Мой мальчик. Я так тебя люблю! Как дела в школе?
У Юры закружилась голова. Она не в себе! Эта женщина не соображает кто она и кто он, и, наверное, где они сейчас находятся, тоже... «Вряд ли это доставит тебе удовольствие», – говорил Спенси о прочих обитателях этого места. И вместе с тем... по крайней мере Юре так показалось, вместе с тем он не отделял себя от всех остальных. Словно насмешливый валет, предводительствующий над колодой виней.
Левая половина лица Натальи-Марины вдруг замерла, а правая дёрнулась, как если бы что-то пыталось выбраться наружу через ноздрю. Она сказала другим голосом:
– Сегодня мы будем в «Маршмеллоу», за столиком у окна, приходи к трём, поговорим. Боже, этот ветер... он испортил мне всю причёску.
– Мне нужно идти, – сказал, повернувшись к Петру Петровичу, Юра. – Всё это просто уму непостижимо, и мне нужно время... а это я заберу, для лучшего понимания.
Он встряхнул бутылку. Наталья-Марина полностью потеряла к нему интерес, изучая траекторию, по которой плавали на дне стакана крошки корицы и имбиря. Завивающиеся локоны касались края бокала.
– Подумайте хорошенько, – несчастным голосом сказал старик. Из-под шапочки у него обильно тёк пот, и рука с салфеткой уже спешила на перехват. – Я знаю, вы не безнадёжны. Вы ещё поймёте... если вас выбрали, если вам дали право здесь находиться...
– Они не похожи на тех, кто может меня отсюда вышвырнуть, – ядовито ответил Юра. Это было правдой только наполовину. В этих жалких, искажённых, дёргающихся лицах не было ни капли человеческого достоинства, но было что-то иное: тьма без надежды, вывороченные наружу, словно корневая система вековечного дуба, которую подцепили бульдозером, мелкие секреты, покрытые налётом стыда, да грозди чёрных мыслей, вокруг которых вполне могли бы виться мухи.
Последние и правда были: назойливое жужжание неотступно сопровождало каждый его шаг по этому дому. Иногда оно приближалось, будто мухи начинали роиться как пчёлы, иногда отдалялось, прячась меж стропил под потолком, на грани слышимости. Поднимая голову, Юра видел мельтешение крылышек и округлые, раздутые тельца. В коридоре под ногами хрустели засушенные тушки насекомых. У входа в кафетерий, там, где фонарь висел прямо в дверной арке, их выставленные верх ножки рождали причудливые тени.
Вольготно здесь, должно быть, живётся паукам, – подумал учитель. Запихав под мышку початую бутылку, в которой оставалось ещё на добрую треть живительной влаги, и глубоко засунув руки в карманы, он вышел прочь, ощущая меж лопатками пристальный взгляд Петра Петровича.
Юра не знал, что собирается делать. Требовалось всё осмыслить. Он посмотрел в сторону лестницы. Долгими зимними вечерами они с Алёной любили на пару, как два скульптора, ваять тишину, занимаясь каждый своим делом, но – бок-о-бок. Юра понятия не имел, как эта тишина воздействовала на сердце жены, но его самого она приводила в душевное равновесие редкого качества.
Привалившись плечом к стене, мужчина сделал большой глоток из бутылки, закашлялся, когда алкоголь попал не в то горло. Не далее как полчаса назад он самолично пообещал жене, что разрушит любую стену, которую она попробует выстроить. А ведь было время, когда они возводили стены вместе! Когда он сам, своим телом, своими мыслями и душой был строительным материалом, готовым отдаться в её натруженные, но по-прежнему ласковые руки... Юра фыркнул и пнул ящик с банками краски, мирно стоящий у лестницы. Глупец! Каким же он был глупцом! Но ничего, всё это уже в прошлом. Сейчас он пойдёт и сделает, что обещал. Сделает всё как надо, а если ей не понравится...
Хорь с сомнением посмотрел вверх. Там, где лестница поворачивала на сто восемьдесят градусов, прутья перил были изогнуты, а кое-где сломаны, будто кто-то большой не вписался в поворот. Он сделал ещё глоток и неверной походкой пошёл прочь. Могло ли так случиться, что Алёна уже взялась за строительство, а он... он остался снаружи, способный только смотреть, но не способный дотянуться через стеклянную преграду равнодушия?
Ерунда. Он волен подняться к ней, когда захочет. Прошло ещё очень мало времени, а на карте остались тёмные пятна, содержимое которых надлежало прояснить.
Блог на livejournal.com. 18 мая, 17:04. А ведь я видел её во сне! Когда полз по вентиляции, я видел вторую решётку.
...Сегодня удивительный день. Я ни с того ни с сего решил, что у девочек должен быть дневник. Сейчас, задним числом, я думаю, что больше всего это смахивает на навязчивую идею. Я перерыл комнату, изучил каждую трещинку на потолке. С наступлением ночи дети были предоставлены сами себе. Уж конечно, они не разбредались сразу по кроватям! Я думал, что, возможно, содержимое этого гипотетического дневника прольёт свет на кое-какие тайны. Будет ли там нервный, быстрый как птичка почерк Анны или же спокойный, взвешенный, каким могла писать Ольга? А может, сделанные рукой Марии туманные рисунки?
Ничего не найдя, кроме нескольких цветных карандашей за направляющей шкафа-купе, я переместился в кладовую. Здесь, среди банок с огурцами и мешков с крупами, согласно заметкам матери, девочки отбывали наказание за провинности. Меж полок, похожих на голые рёбра, за закрытой дверью можно только стоять. Кто-то из сестёр – или каждая по очереди – могли коротать время, занося огрызком карандаша на листок бумаги свои мысли и эмоции.
Не знаю, отчего я так помешался на этом дневнике.
Но я его нашёл. Точнее, нашёл нечто большее. Подняв голову, я увидел вытяжку, вроде той, в которой обнаружил когда-то письмо Анны. Бог его знает, для чего нужна она в кладовке. Одна уже подарила мне несколько маленьких детских тайн. Может?..
Я принёс табурет, нашёл кое-какой инструмент, чтобы подковырнуть и снять решётку. Я ожидал увидеть чего угодно, только не языка, свесившегося почти до полки с пустыми банками. Подумал, что, возможно, ненароком опрокинул пузырёк с йодом или какой-нибудь косметикой.
Но то был именно язык.
Длинный и влажный, он не мог принадлежать человеческому существу. Возможно, муравьеду. Едва я дотронулся до него, как орган втянулся обратно в квадратный рот. Наблюдая в чёрном нутре пульсацию, я боялся моргнуть.
«Что ты здесь ищешь?» – спросило меня отверстие в стене. Рваные края обоев по обеим его сторонам затрепетали.
С ума сойти. Со мной заговорила собственная квартира. Или... что-то, что ей притворялось.
«Кто ты?»
«Ты ищешь ответы. На этот вопрос у меня ответа нет».
«Я думал, здесь будет тайник. В этой квартире когда-то жили девочки. Три сестры. С ними приключилось несчастье. Кто-то из них мог оставить послание. Я уже нашёл одно. Думал, возможно, есть ещё».
«Я помню их всех. Я был призван оберегать тайны одних от других. Но всё открылось».
«Кто ты? Или что?»
«Если дверь твоя всегда принуждена быть открыта, ты не можешь никому доверять. Ты должен найти для тайн полость у себя в чреве».
«С кем я говорю?»
«Я и есть такая полость».
«Ты у кого-то в животе?»
Потолок помолчал, а потом засмеялся, неспешно и выразительно, выговаривая каждый слог. «Ха-ха-ха». Затем он сказал: «Занятно, но в какой-то из смысловых плоскостей так и есть».
Я примерялся, чтобы сунуть руку в щель и посмотреть, кто там прячется, но почему-то медлил. Кажется, существо в вентиляции развлекли мои метания. Помолчав, оно сказало:
«Как удачно, что именно ты здесь оказался. Но если вспомнить твоё детство, в этом нет ничего удивительного».
Я почувствовал себя так, будто мне отвесили оплеуху.
«Откуда... откуда ты знаешь? Ты не можешь знать, в каких условиях я рос!»
«Это неважно. Ты думал, что сидишь в темнице, но всегда найдётся выход в другие миры. Ты раз за разом пробовал на прочность прутья решётки, не зная, что можешь повернуться к ним спиной и выйти в любой момент. Ты заточен в собственном теле, но тело – такая же комната без трёх стен».
Ладони покрылись испариной. Я старался, чтобы голос звучал непринуждённо.
«Ты – всего лишь тайник, где девочки прятали свои сокровища».
«Верно. Давай я расскажу тебе что видел. Ты был очень внимательным и заслужил награду».
Голос не имел пола; он был таким, будто кто-то пытается говорить с надетым и завязанным на шее пластиковым пакетом. Очень плотным пакетом.
«Я знаю их имена, – сказал я. – И даже немного могу себе представить...»
Но мой собеседник, кажется, не слушал. Он говорил.
«Двое вступили в сговор против одной. Они хотели заточить её в маленькую клеть внутри большой».
«Мария», – проговорил я, не слыша своего голоса.
«Она хотела уйти в нарисованный мир. Её душили правила железной ведьмы. В то время как другие строили планы, как расшатать кандалы, она хотела просто выскользнуть и уйти. У неё бы получилось».
«Железная ведьма – их мать», – сказал я. Перед глазами, словно риф перед носом проспавшего всё на свете вперёдсмотрящего, вставало лицо отца.
«Не раз она заставала их неспящими в глубине ночи в собственных кроватях. Она находила двоих под одеялами и одну – где-то бесконечно далеко. Редки были дни, когда удавалось вернуть её обратно, поэтому за одну доставалось двоим. Они решили: „Твой сосуд теперь запечатан. Ты – молоко, а мы куски чёрного хлеба, но ты больше не будешь выливаться“. Я всё это слышал. Но я знаю, что она, жалея своих сестёр и оплакивая их, всё-таки сбежала на следующую ночь. Я – ухо, в которое она шептала свои тайны, и ты можешь мне верить».
«Эта, которая сбежала – Мария».
Рот перестал двигаться. Стал просто отверстием в стене, прибежищем для тараканов и постельных клопов. «Как мне её найти?» – вопрошал я, но не получил ответа.
Через какое-то время, пересилив себя, я погрузил правую руку в темноту. Внутри ничего не было...
5.
Услышав шум из другого крыла здания, Юра решительно пересёк холл.
Снова череда дверей, пустые жестяные вёдра; на стене кто-то повесил постер «Унесённых ветром» с Вивьен Ли и Кларком Гейблом, играющих главные роли. Остановившись на мгновение, чтобы ещё раз окинуть взглядом обнимающихся мужчину и женщину, Юра попытался вспомнить: откуда он знает, как зовут актёров? Он не был заядлым киноманом и к старым фильмам относился с рассеянным любопытством мальчишки, который проходит мимо витрин с образцами лепнины древнего Рима в поисках манекена, облачённого в настоящие доспехи... Вот Алёнка – другое дело, но она не рассказывала ему и половины того, что видела в кино и, возможно, даже в реальной жизни. Может, она и пытается сейчас всё изменить, но разве эти смешные потуги способны заместить то, что было?..
Шум доносился за последней дверью слева по коридору. Напрягая зрение, Юра увидел латунную табличку с номером: «107», а ниже – несколько глубоких царапин, которые сложились в надпись: «ЗАЙДИ И ПОКЛОНИСЬ ВЕЛИКОЙ ГЛОТКЕ! КАЖДЫЙ ИЗ НАС ЖАЖДЕТ СТАТЬ КРОХОЙ, ЧТО УТОЛИТ ЕЁ ГОЛОД!»
– Эй, – сказал он, постучав, и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. – Сюда можно?
Хорь оказался в комнате, пол которой начисто отсутствовал. Противоположная входу стена принадлежала западному торцу здания, а в окно виден сиреневый сумрак леса и несколько жухлых подсолнухов на пятачке перед домом. Стекло расцветало крапинками водяных брызг. Потолок провис. Когда-то здесь был крошечный номер, рассчитанный на одного человека: остов узкой сетчатой кровати всё ещё прислонен к одной из стен. Пол разобрали, а досками укрепили стенки получившегося рукотворного тоннеля, который под крутым углом уходил далеко вниз. В одну из стен для пущего удобства вделаны металлические поручни. Цельные брёвна – должно быть, ими когда-то укрепляли потолок – белели в полутьме как кости. На уровне головы или чуть ниже через анкер был натянут трос, по которому, как подразумевалось, можно было доставлять на глубину различные предметы. Кто бы это ни вырыл, он настроен серьёзно, – подумал Юра, щурясь и вглядываясь в темноту. На табурете, который стоял на первой из череды уходящих вниз ступеней, лежали сложенные друг в друга оранжевые каски, да масляный фонарь с металлической ручкой. Внизу стояла канистра на четверть наполненная масляной жидкостью.
Незнакомец, что, помахивая багром, поднимался из темноты, был похож на кузнечика, над которым, наверное, в секретных лабораториях поставили добрый десяток экспериментов, придав ему сходство с человеком. Он ощутимо горбился, песочного цвета волосы, вызывающие воспоминания о счастливых детских годах, проведённых за просмотром ранних эпизодов «Звёздных войн», где у героя Марка Хэмилла была в точности такая же причёска, торчали из-под каски во все стороны. Небрежно выбритое лицо оставляло впечатление о его обладателе как о человеке, который в свои сорок с небольшим всё ещё полагает, что мир что-то ему должен. Руки и колени измазаны в земле – последние Юра мог видеть потому, что мужчина неожиданно был одет в шорты. На ногах – матерчатые тапочки.
– Привет, малыш, – сказал незнакомец, раздвинув в улыбке губы и позволив Юре заглянуть через прорехи в передних зубах в глубины его рта. – Не припомню тебя. Новичок?
– Просто прохожий, – скромно сказал молодой учитель, отдавая себе отчёт, что на лицо наползает тень узнавания.
– Ты был в «Луже», – сказал он.
Мужчина пожал плечами.
– Люблю выпивать. Живу здесь, но иногда позволяю себе выбраться в город. То в «Лужу», то ещё куда, – улыбка стала шире. – Словом, туда, где можно потрепать языком и повидать кое-кого из старых друзей.
От него пахло кислятиной, словно где-то залежался килограмм яблок.
– И некоторых переправить на тот свет, – добавил Юра. Коньяк показал ему самый короткий путь в познании мира – напрямик.
– О чём ты? Может, парочка и скончалась от цирроза печени, но...
Юра зло отхлебнул из бутылки, погонял во рту сорокоградусную жидкость, ожидая, пока ранки в дёснах пропитаются алкоголем и начнут болеть, дабы эта боль слегка прочистила разум. Этот парень – не тот, за кого себя выдаёт. Настоящий алкоголик непременно бы сделал комплимент выпивке другого.
Будто прочитав мысли, незнакомец спохватился:
– Эта штука замечательно пахнет. Уж не у старого Петра ли ты его взял?
– Точно, – сказал Юра, поправив очки. Было слишком поздно в чём-то пытаться его убедить. – Куда ты потом исчез? После того, как все вышли на улицу? Прятался в кустах, как мы? Или решил, что работа сделана, и отправился восвояси? Вы так работаете, да? Страшные вещи происходят будто сами по себе, и посторонний человек, наблюдатель, никого не смог бы обвинить... а между тем, достаточно знать место, куда приложить усилие, чтобы сдвинуть гору, правда?
Лицо шахтёра дёрнулось. Сначала Юра решил, что пробил его безукоризненно-добродушную броню, однако потом понял, что эти непроизвольные движения очень похожи на те, которые он видел на лице Натальи-Марины. Лицо – как занавес, за которым ходят актёры и работники сцены, завершая приготовления к спектаклю.
Мужчина прислонил к спинке стула инструмент. Каску, однако, так и не снял.
– Я просто делаю своё маленькое дело, – сказал он. – Не знаю, что именно не даёт тебе покоя, малыш, но здесь нет никаких секретов. Это просто дом, куда взрослые люди могут прийти отдохнуть, оставив снаружи повседневные дела и заботы. Сходить порыбачить, например. В такую прекрасную погоду, уверен, многие этим прямо сейчас и занимаются.
Он с удовольствием втянул носом воздух. Юра решил не спорить. Он показал вниз и спросил:
– А для чего это?
Глаза мужчины выпучились так, что Хорь испугался, как бы они не выскочили из глазниц.
– Для того чтобы найти сокровище. Работы ещё ведутся, но я уже далеко продвинулся. Каждый день выношу отсюда до пятнадцати вёдер воды.
– И что же это за... сокровище?
Завсегдатай «Лужи» оттопырил пальцем левую ноздрю.
– Ты ещё слишком молод, чтобы такое знать.
– Но я уже здесь. С этим ничего не поделаешь. Бум! Вошёл и увидел твой лаз. Какой смысл делать этакое важное выражение лица и хранить тайну, если она всё равно уже больше чем наполовину открылась?
Икнув, Юра показал, какое конкретно выражение лица он имел ввиду. Мужчина рассмеялся и хлопнул его по плечу.
– А ты мне нравишься! Меня, кстати, называют Копателем. Когда-то было и другое имя, человечье, Иван, но я с ним давно распрощался. А ты, наверное, Юра? Не удивляйся, я о тебе слышал. Здесь все о тебе слышали. Ладно, считай, уговорил. Не знаю, кто тебя пригласил, но что сделано, то сделано. Значит, хочешь посмотреть?
– А можно?
Юра сразу растерял всю браваду. Он почувствовал необходимость приложиться к бутылке, но не хотел этого делать прямо сейчас, решив, что более или менее трезвый ум ему ещё понадобится.
Шахтёр-самоучка задумался. На свету было видно, как из-за воротника спортивной куртки, что облегала его тощие телеса, словно из трубы, поднимался пар. Когда он расстегнул молнию примерно до груди, пар стал заметнее. Над грязной горловиной майки на шнурке болталась самодельная игрушка. Человек-жаба, как обычно, в позе спящего крылана.
– Если только по-настоящему этого хочешь, – сказал Копатель. – А если нет, то не беда. То, что ты здесь, есть хороший знак. Если ты испытываешь тягу к вещам, о смысле и назначении которых пока не имеешь ни малейшего понятия, значит, что кое-кто из нас двоих станет хорошим слугой бездонной глотке.
Он подмигнул и сказал:
– И я не о себе говорю. Я старый, проверенный зубр, но сам на себя ни за что бы не стал полагаться. Всё, что я хочу – быть к ней поближе, погреться в тени её величия.
Юра поджал губы.
– Самое время рассказать мне, что, наконец, такое эта ваша глотка.
Копатель посмотрел на него, а потом, опустив голову, пожал плечами.
