Текст книги "Дневник запертого в квартире (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)
Юра никого не увидел. Только тусклый свет в окне в конце коридора, да блестящие, как начищенные воском, перила чуть справа. Если напрячь зрение, можно разглядеть ведущие наверх ступени.
Куда он мог спрятаться? Что там, ниша? Чулан?..
– Ваша жена здесь, – раздался тихий голос. Юра подскочил. Говоривший здесь, прямо перед носом. Но будь он проклят, если видел хоть что-нибудь, кроме семян одуванчика, что поднимались и опускались в неподвижном воздухе.
– Моя жена уже большая девочка, она идёт, куда хочет... Постойте, что? Здесь? Она здесь, вы так сказали?
Зрачки метались в его глазах, как бешеные.
– Да... наверху, – снова тихий, как вздох, голос, и снова прямо перед носом. Он возникал словно из пустоты. – Мы нашли её на заднем дворе, среди подсолнухов, и привели сюда. Это было около двух часов назад. Бедняжка очень испугалась. Она дезориентирована.
Юра наконец понял. Он опустился на корточки. Туфли затрещали, и левая лопнула возле носка, показав тёмно-коричневую изнанку.
Человек был, и он лежал на полу, на животе, словно получив солнечный удар. Юра ожидал расшитых золотом мантий и важных, древних лиц, будто появившихся на свет в музее восковых фигур. Бледность действительно присутствовала, но она не была аристократической, а солнце... если и существовало такое солнце, что отправило когда-то этого человека на больничную койку, то, скорее всего, оно было не земным. Как минимум, меркурианским. Безжалостный огненный шар, который оплавил конечности бедняги, точно зажигалка – руки и ноги пластикового солдатика, и сиял он не над головой, а в материнском чреве.
Человек смотрел снизу вверх, не испытывая никаких затруднений. Вместо ног – два куцых отростка, лишь слегка выступающих под штанинами. Полноценная рука всего одна, вторая же оканчивалась на запястном сгибе. Он использовал её в качестве опоры. Голова напоминала наполовину стёртый кусок ластика, выпавший из школьного пенала, да так и оставшийся лежать на парте, чтобы ночью превратиться в несуразного маленького человечка. Расположенная на необычайно длинной шее, она могла откидываться назад на все сто восемьдесят градусов. Сверху человечек был одет во что-то, напоминающее хрустящий чёрный пакет для мусора, с дырками для рук и головы. Юра подумал, что ко всему прочему он ещё и карлик... или ребёнок. Предполагать первое было куда легче и даже в какой-то мере спокойнее. Голос никак не ассоциировался с физическими недостатками; он глубок, пусть и тих, и очень печален. Когда уродец говорил, его бока поднимались и опускались, как кузнечные меха.
– Простите, – сказал Юра, борясь с желанием коснуться безволосой головы. Оставалось загадкой, как в такой черепной коробке мог умещаться полноценный (Юра на это надеялся) мозг взрослого мужчины. – Я вас не заметил. Вы говорите, моя жена здесь? Это правда?
Учитель повернулся к Петру Петровичу, но тот только пожал плечами, даже не посмотрев в их сторону. Хорь вдруг понял, что метрдотель в присутствии несчастного калеки впал в такую прострацию, что не в состоянии слепить из своего лица хотя бы какое-то вменяемое выражение.
– Она научилась отсутствовать. Мы проверяли. Какое-то время её не было в нашем мире. Она спала, – маленький человек хмыкнул, – но не так, как спят простые люди. Мы засыпаем и просыпаемся, но где мы на самом деле пребываем, пока набираются сил наши тела? Что, если бы засыпающий умел забирать своё тело с собой? Вроде как класть машину вместе с ключами в карман. Есть на свете места, где это позволено. Ты видишь сны?
– Последнее время нечасто, – раздражённо сказал Хорь. – К чему всё это? Где моя жена?
– Наверху, – уродец изогнулся, показав на лестницу. Волоски на шее Юры зашевелились, когда он заметил, что на руке у карлика шесть пальцев. – Как принцесса в башне, смекаешь? Мы приготовили ей комнату, чтобы она могла заново познакомиться со своим телом, признать, как родитель признаёт своего ребёнка. Ведь никто не предоставляет бумаг с печатями или рукописными вензелями, что это тело действительно то же самое. Что с ним случается, когда человек засыпает? Может, оно пропадает насовсем, а затем создаётся новое?
Уродец переполз с ковра на дощатый настил, деловито подвинул банку с краской, которой кто-то (возможно, Пётр Петрович) пытался освежить бюро с гнутыми ножками. Двигался он поразительно тихо, только мусорный пакет похрустывал, напоминая о воскресном семейном завтраке, где с точно таким же звуком лопалась яичная скорлупа. Тихо, и в то же время быстро, извиваясь, как змея. Вполз в одно из кресел и скрючился там, устроив руку на голове, как шляпу.
– Присядь, – сказал он, и Юра опустился в соседнее кресло. Было жёстко и неуютно. Сквозняки гладили щиколотки.
– Как вас зовут? – спросил он.
Улыбка сделала лицо человечка похожим на перезрелый фрукт. Он словно готовил большой сюрприз для Юрия, и тот понял, что вряд ли хочет знать подробности.
– Меня никак не назвали при рождении. Просто бросили в озеро, и дело с концом. В детстве меня все называли эмбрионом, но я предпочитаю зваться Спенси. Ты смотрел фильм «Голова-ластик»?
– Вроде бы, – уклончиво ответил Юра.
– У нас здесь с кино туговато, – сказал уродец. – А в городе я почти не бываю. Этот фильм – самый первый в моей жизни, и я, конечно, досмотрел его до конца. Меня принесли в кинозал в корзинке с бутербродами. Тогда это было нетрудно, ведь мне было всего семь лет. Двигающиеся картинки буквально заворожили меня, и я твёрдо решил стать похожим на того храброго молодого человека, Генри Спенсера, хотя мне бы подошла роль его сына. Там-то я и выбрал себе имя, сократив его примерно наполовину. Символично, правда? Ведь во мне всего половина обычного, среднестатистического человека. О такой роскошной шевелюре мне, правда, остаётся только мечтать.
Юра ещё не решил, как относиться к новому знакомому. Он сглотнул и сказал:
– Если вы говорите, что моя жена здесь, я хочу её увидеть. А потом понять, что здесь происходит.
– Хочешь познакомиться с остальными? – Спенси махнул рукой в сторону правого коридора, где, очевидно, располагались жилые комнаты. – Не советую. В них нет ни капельки человеческого достоинства. Личины, которые они на себя надевают, могут показаться кому-то любопытными, но только не мне. Я вижу их насквозь, потому что сам то яблоко, которое недалеко упало от яблони. Что ж, жена, наверное, будет рада тебя видеть. Номер двести один. Не заблудишься, в башне их всего два. Иди, потом возвращайся. Я проведу тебя по местному цирку уродцев.
Поднявшись с кресла, Юра ступил на ковровую дорожку, а потом обернулся. Карлик принимал у Петра Петровича кружку с кофе. Оставалось загадкой, когда и где метрдотель успел его сварить.
– Пока я бродил по городу, я видел нескольких людей, которые... ну... странно отражались в лужах. Как куча талого снега. Я не знаю, может, это что-то в воздухе... какое-то ядовитое растение источает флюиды, от которых в голове может помутиться. Но если это правда и такие люди существуют, тогда я должен спросить: ты из них? Как ты отражаешься?
Спенси захохотал, как безумный. Юра не предполагал, что человек с таким возвышенным голосом может так смеяться.
– Взгляни на меня ещё раз! Как, по-твоему, я могу отражаться в этой грёбаной луже?
Пристыженный, Хорь направился к лестнице.
Глава 15. Встречи в «Зелёном ключе».
1.
Камень выскочил из-под ступни и с шумом плюхнулся в воду. Этот звук привёл девушку в чувство. Поняв, что слабеет, Алёна установила ногу на другой выступ и сделала рывок, вытягивая своё потяжелевшее тело. Оцепенение спало. Прыгнуть в гигантскую пасть было форменным самоубийством, несмотря на то, что это всего лишь сон.
«Эта река унесёт тебя туда... откуда не выбраться», – сказал кто-то внутри.
Сон! Стоило Алёне напомнить себе, что она спит, как всё вокруг утратило краски. Это та самая река, и плющ, по которому она взбиралась, тоже был предсказан. Куда бы ни вела эта дорога – она на верном пути.
От восторга Алёна едва не завопила. Она начала лихорадочно оглядываться, но не увидела ни гигантского рта, ни пятнышка света, к которому, как она думала, следовало идти. Пещера растворялась, краски перетекали друг в друга, всё становилось бессмысленным, как лоскут прошлогодней газеты.
– Нет! – сказала Алёна. – Я не хочу! У меня только начало получаться...
Она грохнулась на колени и обняла каменистую землю, стиснув пальцы на жидкой растительности, но это не помогло. На зубах всё ещё чувствовался песок, который сыпался сверху, когда девушка, барахтаясь в воде, поднимала лицо, ища за что уцепиться. Потом и твердь исчезла, всё исчезло, и ничего не стало. Алёна потеряла чувство времени, и даже нечто куда глубже, куда существенней. Она потеряла ощущение самой себя.
Постепенно темнота начала отступать. Сознание вновь сжалось до границ тела. Глаза распахнулись, чтобы увидеть уродливое чёрное лицо, обрамлённое рыжей шевелюрой. Оно напоминало ацтекскую маску из фильма, вспомнить название которого ей не удавалось. Руки, что Алёна хотела выставить перед собой, лишь слегка приподнялись. Власть над ними возвращалась, но медленно, слишком медленно. Кто это? Это он зашёл в квартиру Валентина, когда она готовилась отойти ко сну?
Не сразу Алёна поняла, что находится на открытом воздухе. Трещины на потолке стали жирными, широкими мазками бегущих по небу туч, за которыми сверкали молнии. Верхушки деревьев метались, словно кисти в руках безумного художника. Дождь заливал глаза, а лицо, казавшееся маской, вдруг обернулось жухлым, беззубым подсолнухом, давно потерявшим все семена.
Она села; одежда неприятно липла к телу. Икры и спина болели, и холод, немного притуплявший чувствительность, казался едва ли не даром божьим. Всего в десятке шагов было озеро, а слева – какой-то дом с пристройкой в виде башни и грузовой автомобиль с большими круглыми фарами и ржавчиной на видимом ей крыле.
– Эй, – услышала она. – Кроха! Ты живая?
Невероятных размеров мужлан стоял возле кузова, разглядывая неё. Он был одет в коричневую робу с множеством карманов, из которых торчали гаечные ключи и резиновые ручки каких-то инструментов. На животе она изрядно оттопыривалась, словно говоря, что первым делом, обняв жену, он спросит: «Что у нас на ужин?»
– Конечно, я жива, – сказала Алёна. Она едва слышала свой голос. Здоровяк, кажется, был близорук и отчаянно щурился, хотя их разделяло едва ли больше пяти шагов. Лишь когда Алёна попыталась встать, он поспешил ей на помощь. Почувствовав твёрдую руку, девушка ухватилась за неё и вернула себя в вертикальное положение; прямохождение показалось ей на редкость отвратительным свойством хомо сапиенс.
– Ты горазда полетать. Кулем свалилась, не иначе небеса выплюнули, – бубнил мужчина над ухом. Его голос казался странно знакомым. Он провёл её через заброшенный сад под козырёк, который, по-видимому, нависал над чёрным ходом. – Сломала ветку того дуба. Смотри, вон она валяется! Если думаешь, что я шучу, можешь подойти и проверить.
Всё ещё опираясь на его руку, Алёна повернула голову и окинула незнакомца изучающим взглядом. Он не выглядел шутником, но в то же время казался не слишком удивлённым. Потом оглядела себя и действительно обнаружила несколько прилипших к ногам листьев дуба. Одежда та же, в которой она пришла в квартиру Валентина, разве что мокрая и испачканная землёй. Только пальто не было.
– Я была дома... – Алёна не стала уточнять у кого. – Собиралась уснуть и, кажется, даже уснула, как вдруг оказалась здесь.
– Мы должны быть под крышей, – пробубнил мужчина. Он был очень рослым, с красным подбородком, напоминающим не то кровяной пузырь, не то большой синяк. На вид около пятидесяти лет, волосы уже местами поседели. Абсолютно незапоминающееся лицо – разве что, кроме ушей, которыми гордился бы любой сказочный тролль. – Вот-вот припустит дождь. Пошли в дом. Обсохнешь, переоденешься. У нас полно старой одежды. Мои сёстры никогда ничего не выбрасывают. Немного горячего молока тоже не помешает.
Алёна позволила себя увести. Чувство, что что-то не в порядке, появившись в качестве лёгкого дискомфорта, нарастало с каждым шагом. Это касалось не мужчины и не громадного дома у озера, что само по себе наводило на какие-то мысли. Скорее, это касалось её самой. Будто она, как картинка в старом советском телевизоре, была немного не в фокусе.
Дом напоминал коробку, которая ждёт своего часа, чтобы быть раздавленной прессом и отправиться на станцию переработки вторсырья. Они зашли через чёрный ход. Незнакомец отвёл её по лестнице на второй этаж, в башню. Первая дверь слева открывалась в милую комнатку с закругляющейся стеной и расположенными на ней тремя окнами с видом на лес. Из крошечного коридора было видно озеро.
– Что это за место? – спросила Алёна.
– Дом позабытых надежд, – серьёзно сказал мужчина.
– В таком случае вы, наверное, работаете в помещении для складирования позабытых надежд и мастерской для их починки? – сказала Алёна, прежде чем сумела себя остановить. Это могло прозвучать грубо.
Мужчина, похоже, не знал, как ответить. Он постоял, переваливаясь с пятки на носок, а потом сказал:
– Располагайся пока здесь, падучая. Я попрошу сестёр, чтобы кто-нибудь принёс одежду и горячее. Скажу, что ты замёрзла и хочешь пить. Ты ведь замёрзла, ага? У нас есть печь, но мы топим её только на ночь.
Только теперь она впервые отвлеклась от собственных переживаний и пристально вгляделась в расчерченное морщинами лицо. Оно не выражало ровным счётом никаких эмоций и навевало ассоциации с воздушным шариком с намалёванной на нём рожицей. «Может, я и встречала его раньше? Например, в гостинице. Или просто на улице, когда с мужем под ручку прогуливались и глазели по сторонам, захваченные и одновременно раздавленные старинной архитектурой и мрачными полутонами...»
– Спасибо вам за гостеприимство, – коснувшись лба, сказала Алёна. – Не хотелось бы вас обременять.
Только когда за ним закрылась дверь, она с нарастающим беспокойством подумала о неприятной парочке, маленькой безобразной клоунше и неуклюжем мужлане с глубоким голосом, которого звали Брадобреем. Грим полностью скрывал черты его лица, но всё же... всё же.
Алёна легла, откинулась на подушки и закрыла глаза.
Блог на livejournal.com. 16 мая, 16:30. Кому теперь какая разница сколько сейчас времени, день сейчас или ночь?
...Кажется, я вовсе прекратил спать. Иногда, бывает, накатывает что-то... будто из моего времени вываливаются куски, как из расшатанной ураганом стены. Пятнадцать минут, девять, двадцать четыре... Эти куски исчезают, но ничего не меняются. Я сижу в кресле. Акация теперь не хочет есть. Она прекратила плакать некоторое время назад. Сутки... нет, всего несколько часов прошло. А может... не знаю. Недавно я собрался с силами и отнёс её к вымени. Теперь спит. Чтобы взгромоздиться на стул и запустить компьютер мне потребовалось усилие, которое, наверное, нужно хромому, чтобы совершить восхождение на Эверест. Наблюдаю, как пальцы летают над клавиатурой. Позывы голода и жажды ещё одного малыша – собственного организма – превратились в еле слышные подземные толчки. Положив эмбрион на дно ванной, я тоже припал к этому вымени. Звучит мерзко, да. Но в какое бы набитое ватой и старыми тряпками чучело я не превратился, по-прежнему отдаю себе отчёт, что, не подкрепляясь, вряд ли смогу заставить своё тело реагировать на изменения в окружающем пространстве – те, на которые я могу хоть как-то ответить. Молоко на вкус словно разведённая водой мука. В желудке паршиво, но это лучше чем ничего.
Удивительно, как сильно на человека может повлиять исчезновение дневного света! Должно быть, у шахтёров и моряков с подводных лодок есть спичечные коробки или, к примеру, жестяные коробочки из-под литовских конфет, в которые они складывают кусочки солнечного света, чтобы потом, притушив равнодушное электрическое сияние, открыть, и – провалиться. Пропасть.
У меня не было такого сокровища. Всё, на что я способен в течение долгих часов – смотреть, как земля уходит вверх. Свет в квартире теперь горит круглосуточно – везде, где только можно. На кухне лампочка отказалась зажигаться. Последствия пожара. Там, снаружи, я воочию видел, что значит слои почвы. Что значит культурный слой. Я видел кости животных, старинное кладбище с истлевшими деревянными истуканами вместо крестов и надгробных плит.
Я бы, наверное, лёг и прямо так умер. Стал бы, может, землёй для семян, принесённых с кухни ветром, который неминуемо когда-нибудь здесь возникнет.
2.
Выждав какое-то время, Алёна заставила себя встать и пройтись по комнате. В шифоньере обнаружились халаты на самый разный размер, похожие на печальных людей, выстроившихся у открытого гроба для прощания. На некоторых были дыры размером с кулак, но ощущение липнущей к спине ткани не оставляло выбора. Алёна закрыла дверь на задвижку, с удовольствием скинула джинсы и кофту. Ванной комнаты в номере не было, но на лакированном геридоне, между ножками которого забилась пыль, обнаружилось квадратное зеркало на подставке. Держа его за раму в одной руке, она изучила синяки на левом боку, над бретельками лифчика, потом пятно, только начинавшее темнеть, на ягодице и крестце. Она чувствовала себя кошкой, выпавшей из окна. В груди поселилась гулкая, ноющая боль. Заснуть и переместиться за несколько километров... Как такое вообще возможно?
По крайней мере, озеро было то же самое – девушка была в этом уверена.
Обстановка простая, если не употреблять слово «аскетичная», которое Алёна почему-то не любила. На первых курсах института сокурсницы называли её аскетичкой за открытое, почти воинственное пренебрежение к благам цивилизации и нежелание пользоваться косметикой. Сейчас эти воспоминания казались ей принадлежащими какой-то другой, посторонней женщине, с которой она случайно встретилась на оживлённой улице. Поцарапанный, грязный пол, хлопья пыли по углам, огромная кровать с матрасом, что при всей своей сомнительной чистоте казался вполне пригодным для того, чтобы использовать его как плацдарм для возвращения в мир живых.
Почувствовав холод, Алёна укуталась в халат на два размера больше и легла, созерцая безликие, невыразительные предметы. Окна в подтёках, замазанные воском щели, шторы, похожие на ковры-самолёты, из которых за давностью лет выветрилось всё волшебство. Алёна вздрогнула, словно наяву увидев перед собой скользящие мимо окна слои гумуса, перемежающиеся рыжей глиной и кусками скальных пород. Ощущение «не в фокусе», против ожидания, не пропадало, а даже усиливалось. Не так ли себя чувствовал капитан Кирк и его команда, спускаясь при помощи телепорта на поверхность незнакомой планеты? Точная копия, как по инструкции – но имеет ли право человек, тысячи раз уничтоженный и скопированный, говорить о себе в первом лице?
Какая-то женщина появилась и исчезла, молча оставив на одноногом столике стакан с дымящейся белой жидкостью и стопку одежды. Алёна не успела её ни рассмотреть, ни поздороваться. Она, кажется, задремала, созерцая перед глазами цветные пятна. Сумерки, называемые здесь днём, медленно сходили на нет, лишь иногда напоминая о себе пятнами света на грязных стёклах. Человек с незапоминающимся лицом не обманул: ни проводов, ни розеток, ни люстры под потолком не обнаружилось. Единственными источниками освещения были три керосиновых светильника, укреплённых прямо на стене, на уровне головы против каждого окна.
Выпила молоко почти залпом, решив отложить на потом все вопросы, кроме самого важного. Алёна не могла не чувствовать возбуждения. Ключ к загадке найден, замочная скважина тоже, осталось только уразуметь, как их правильно использовать. Запертый в квартире Валентин не был плодом чьего-то воображения, парень действительно угодил во что-то, для чего писатели-фантасты придумали добрый десяток названий: другое измерение, кроличья нора, расслоение реальности и так далее. И – зачем она здесь, если не для того, чтобы спасти беднягу?..
Всё предельно ясно: она должна следовать указаниям, полученным от Чипсы. Иссушающая жажда, желание обладать этим секретом захватило девушку с новой силой. Больше ни о чём не заботясь, Алёна Хорь закрыла глаза и выдавила себя из реального мира в объятья первобытной темноты, населённой москитами с размахом крыльев, равным расстоянию между расставленными большим и указательным пальцами, и слепыми, скользкими тварями.
3.
Добравшись до номера двести один, Юра почти уверил себя, что уродец решил его разыграть. Никто не смеет отнимать у него право первооткрывателя. Он нашёл это место только потому, что отчаянно желал докопаться до правды. Ради Виля Сергеевича, ради жены... ради себя самого. Этот поиск не имел ничего общего с праздным любопытством – сейчас Юра мог себе признаться, насколько его мотивация далека от мотивации трепетного археолога, шествующего по катакомбам в поисках вазы, которая, по легендам, является причиной голода, войн и неурожаев. Он здесь единственно затем, чтобы разбить её, а осколки растоптать, смешать с пылью. Разве он не видел своими глазами, как люди, обитающие, как Юра уже успел догадаться, где-то здесь, в старом приюте, практически брали за ручку заблудившихся несчастных и помогали им пересечь черту – ту страшную черту, о которой часто пишут в криминальной хронике. Черту, из-за которой, как правило, нет возврата.
Но Спенси не обманул. Алёна Хорь лежала на допотопной кровати в окружении старинной резной мебели. Кто-то будто решил воссоздать старую фотографию, демонстрирующую прощание с безвременно усопшей, поместив её в качестве композиционного центра.
– Ничего не получается, милый, – сказала она, повернув в его сторону лицо. – Я пытаюсь с ним связаться, но ничего не получается.
– Что с тобой случилось? – Юра подошёл к кровати, опустился на колени. – Что они с тобой делали? Даже если это был самый обычный разговор, скажи мне! Это крайне опасные люди. Они могут манипулировать сознанием. Как ты вообще сюда попала?
– Я? – жена приподнялась на локтях, облизала губы. – Зачем ты спрашиваешь? Снова хочешь меня в чём-то обвинить? Я просто спала и видела сон. В том сне я свалилась в подземный ручей и долго по нему плыла, пытаясь выбраться... думаю, расстояние, которое я преодолела, каким-то образом наложилось на реальный мир.
– Где ты была до этого?
– В квартире Валентина. Я...
Юра стукнул кулаком по каркасу кровати.
– Всё никак не можешь отделаться от своей навязчивой идеи?
Алёна вздрогнула. Она смотрела на него как на чужака, который ворвался в дом и, приставив нож к горлу, требует наличность. Театральным шёпотом Хорь продолжил:
– Ещё немного, и я узнаю, что здесь происходит. Выведу их всех на чистую воду. И знаешь, я больше чем уверен, что этот Валентин такой же, как и все остальные в этом городе. Он написал этот дневник, чтобы заманить нас в ловушку. Ты слишком наивна, если купилась на такое. Помнишь клоунов и бедного мальчишку, Фёдора? С ним приключилось несчастье, ужасное, огромное... я пытался помочь, но не смог. В этом городе происходят страшные вещи, исподволь, если ты позволишь мне употребить это слово. Каждый здесь живёт в страхе, а все остальные, кто полностью израсходовал все свои эмоции, – в вечной пустоте. Они живут с дырами в груди, понимаешь? Но есть ещё другие, люди ли, нелюди – пока не знаю. Те, кто здесь всем заправляют. Орден, тайное общество. Они как-то связаны с этим местом.
– Я понимаю, – сказала Алёна. Через прерии кровати она потянулась к мужу, коснувшись пальцами трепещущей жилки на его шее. Её волосы, раньше всегда аккуратно расчёсанные или забранные в узел на затылке, были грязными и уже начали кое-где сбиваться в колтуны, мочки ушей почернели, будто их основательно пожевали мыши. Юра подумал, что он никогда ещё не видел супругу такой. Она как русалка... как утопленница, что вдруг вспомнила, что ей ещё рано умирать, выбралась по столбам мостков и побежала решать свои повседневные дела. – Я тоже их встречала. Но Валентин... возможно, он сумеет нам помочь. Расскажет всё, что знает – он же прожил здесь много лет, разве ты забыл? – и мы, все мы, спасёмся.
Обессиленная, она откинулась на подушку.
– Вот только у меня не получается. Это как... пытаться бежать, преодолевая сопротивление сильного ветра. Есть только два возможных пути. Или в гигантскую пасть, или обратно, сюда, в реальный мир. Должен быть ещё третий, туда, к свету, к выходу из пещеры, и я пытаюсь его найти, но...
Она вновь повернула голову и посмотрела прямо в глаза Юре. Только теперь он подобрал определение этому взгляду. Одержимый. Эхо его приближения он слышал, выжимая педаль газа на шоссе... как давно это было? Почти неделю назад.
Алёна говорила, задыхаясь:
– Иногда мне кажется, что там, в полукруге света, кто-то стоит. Вглядывается в темноту, пытаясь меня увидеть, но я слишком далеко. Мне удалось погрузиться четыре раза, и в предпоследний я увидела его так же чётко, как тебя.
– Тогда тебе лучше поторопиться и выяснить, кто это был, – ощущая в горле сердитую вибрацию, сказал Юра. – Потому что скоро я заберу тебя. Ты будешь сопротивляться, и тогда я свяжу тебя, как скотину. Ты ещё скажешь мне спасибо... как только мы окажемся дома. Или позже. Я готов буду подождать.
В её глаза вернулась доля осмысленности.
– Прежде я должна поговорить с Валентином.
Юра почувствовал, как к голове прилила кровь. В затылке покалывало, будто кто-то потехи ради нарисовал там мишень и играл в дартс.
– Сколько раз тебе повторять, что он такой же, как те, кто убил Виля Сергеевича... да, он мёртв, можешь себе представить! Если ты хочешь добровольно нас выдать, то знай – с этого момента я запрещаю тебе видеть сны. Мы не уйдём отсюда до тех пор, пока я не исследую это место от подвала до чердака, не поговорю с каждым, кого встречу в этом клоповнике. Ты останешься здесь... но я буду за тобой приглядывать. Если увижу, что ты спишь, я сделаю так, что ты забудешь что такое сон, на долгое время. Очень долгое.
Учитель оборвал себя и поднял голову. В стёклах очков отражались ветки с остатками листвы, качающиеся перед окнами. Не покидало ощущение, что за ними наблюдают. Он быстро огляделся, а потом покачал головой. Если бы следом кто-то крался, он бы услышал.
Юра поднялся на ноги.
– У меня есть один знакомый. Неприятный на вид малый, но с ним, кажется, можно иметь дело. Его зовут Спенси, как всклокоченного беднягу из фильма «Голова-ластик». Попрошу приглядеть за тобой, пока не выясню, что здесь к чему.
– Уходи, – сказала Алёна. Голос едва различим за шорохом штор, которые шевелились сами по себе, словно десяток-другой шпионов никак не мог поделить между собой наблюдательный пост. Женщина повернулась набок, к стене, рывком подтянув к животу колени. Видимая Юре сторона её лица дёрнулась от боли.
– Ты добился своего, – продолжила она. – Теперь я точно не усну.
Ни слова не говоря, Юра вышел, с силой опуская ноги на спины ступеней.
Блог на livejournal.com. 17 мая, 12:17. О разном.
...В комнате девочек дышалось легче. Серьёзно, откуда бы здесь взяться свежему воздуху? Я забрёл туда совершенно случайно – и остался надолго, принюхиваясь, водя глазами по стенам, держа ушки на макушке. Кровати оставались так, как я их поставил. Картинки цвели аляповатыми пятнами. Здесь даже думалось лучше. Куда делись ещё две сестры, Ольга, и младшенькая, Мария? Она могла умереть и быть похороненной в скромной маленькой могиле где-нибудь на самом краю местного кладбища. Однажды я заглянул туда – так, из чистого любопытства. Кладбищенский сторож приметил меня, отвёл в сторожку, откуда открывался грустный вид на ветхие кресты, и напоил замечательно сваренным кофе.
«Приехали передохнуть от суеты больших городов?» – понимающе кивнул он.
Я поколебался, а потом сказал: «От собственной жизни».
Сторож ещё раз кивнул, а потом показал в окно:
«Вон они, отдыхающие, лежат. Иные говорили, что приехали на месяц. Иные – на год. Все лежат здесь. Тридцать, сорок лет... не самая короткая жизнь».
Я люблю читать надписи на могилах, запоминать имена и подсчитывать, как давно человек умер и сколько жил (а вот на фотографии умерших смотреть не люблю – не знаю почему), но, конечно, могилу девочки мог и пропустить. Точно так же я не видел могилы матери и отца семейства.
Где бы они ни были, что-то во мне сопротивлялись мысли о том, что крошка Мария лежит с ними рядом. Или даже, что она лежит где-то ещё. Деревянные кровати казались скрижалями, до краёв полными откровений. Теперь, когда за окном была только земля (здесь, в комнате девочек, мимо окна неспешно ползёт известковая стена какого-то древнего строения), содержимое их воспринималось отнюдь не как творение человеческих рук. Скорее, как отражение на воде. Во мне словно открылся ещё один глаз; покачиваясь на длинном стебельке, он примечал сверху то, что не могли видеть другие.
4.
Всё ещё трясясь от гнева, Юра заглянул в гостиную, но не увидел ни Спенси, ни Петра Петровича. Входная дверь распахнута настежь, с веранды доносились шаги, шорох метлы и приглушённые голоса. Вялые листья штурмовали высокий порог. Керосиновые лампы слегка чадили, пахло горьким маслом. Кресла и диваны на изогнутых ножках словно были вырезаны из цельного куска маргарина.
Хорь хотел было пойти на веранду, но, услышав за спиной невесомые шаги, обернулся. Женщина вышла из одной из боковых комнат и стояла теперь всего в пяти шагах, возле круглой кадки с увядшим розаном. Словно актриса из фильмов прошлого века, всё ещё поддерживающая видимость окутывающей её славы, но на деле уже никому не нужная. Бросив на него короткий, рассеянный взгляд, она повернулась и пошла прочь, быстрым, но неверным шагом, точно полы длинного тёмно-синего платья так и норовили захлестнуть лодыжки и повалить её на пол. Стук каблуков звучал как расстроенные часы.
– Стойте! – закричал он. Женщина не обернулась. Она исчезла за поворотом коридора, и Юра бросился в погоню, не слишком уверенный что то, что он только что увидел, было не приведением.
Коридор образовывал зеркальную букву "Г", и в короткой его части была единственная дверь, ведущая, по всей видимости, в местную столовую. Незнакомка стремилась скрыться там, но силы оставили её, бросив щуплое тело на подоконник, как они оставляют тяжело больных людей, долгое время с переменным успехом состязающихся с недугом.
