Текст книги "Большая игра"
Автор книги: Димитр Гулев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Паскал надеялся, что никто не догадается, откуда у него эти деньги. Хотя собрать их было так просто. Надо только соображать, знать, к кому можно подойти, а к кому не стоит, не то налетишь на какую-нибудь чересчур бережливую старушку или чересчур любознательного деда, из тех, что непременно желают установить, на какие нужды идет каждая стотинка.
Когда Паскал первый раз пришел в новый класс, учительница Геринская сказала, что следует всегда носить синий чавдарский галстук, а он, помнится, спросил:
«Так уж и обязательно?»
«Раз ты чавдарец, обязательно!» – объяснила она.
«Каждый день ходить в галстуке?» – не унимался Паскал, чувствуя, что сейчас оказывается в центре внимания всего класса.
«Я хочу, – так же сдержанно объяснила учительница, – чтобы у меня в классе все чавдарцы были в галстуках».
При этом она быстро взглянула на Досё.
Паскал еще не знал, что это ее сын, и спросил:
«Вот как он?»
«Как все!» – поправила Паскала учительница, уловившая насмешку в голосе своего нового ученика. Впрочем, она тут же засомневалась: откуда подобная язвительность у мальчика в таком возрасте?
«И членский взнос тоже надо платить?» – Паскал прикинулся совсем наивным, даже глуповатым. Тут-то его и осенило: вот как можно собрать деньги для брата!
Чаво так, помнится, и сказал: ему нужна настоящая работа, за которую платят честно заработанные деньги. Вот Паскал и открыл если не золотую жилу, то неплохой источник стотинок.
Но честно ли они были заработаны? Только карман оттягивали или совесть тоже отягощали?
– Ну? – ждал Чавдар.
– Тебе нужны деньги, – быстро заговорил Паскал, пытаясь уйти от упрека совести. – Пока не найдешь настоящую работу. Жвачку мне покупаешь, туда, сюда… – Паскал замолчал. – А не работаешь! Значит, тебе деньги нужны. Дело-то пустяковое! – снова оживился он. – Идешь в дом, где много бабушек, дедушек и – «Прошу вас, заплатите, пожалуйста, членский взнос за внука!» Некоторые, правда, начинают расспрашивать, что да как. Тут я объясняю: он же чавдарец! И записываю в тетрадку, будто теперь уплачено, и прошу расписаться. Все аккуратненько, как наша учительница любит. И вообще, все это – сущие пустяки, за целый год заплатить надо всего двадцать стотинок!
Светлые глаза Чавдара сузились, на виске забилась набухшая жилка.
– Вот так, – облегченно вздохнул Паскал.
– Компенсация, значит! За то, что совру насчет ботинок, – сквозь зубы процедил Чавдар.
– Услуга за услугу, – обиделся Паскал. – Тебе же это ничего не будет стоить!
– Может, хочешь, чтобы я тебе их потом вернул? – Чавдар положил тяжелые звенящие стотинки в карман.
– Ты что?!
На мгновение Паскал замялся. Подумал: «Я же просто так помогаю…»
– Безвозмездный заем, – выпалил он.
– Ага! – Чавдар сел рядом.
Паскал слегка отодвинулся – на всякий случай – к окну. Но расстояние было слишком мало, чтобы избежать опасности, а рука брата лежала близко, совсем близко.
– Ничего, Чаво, – великодушно добавил Паскал. – Если тебе нужно, я соберу еще один членский взнос.
– А про те-ве-ка ты слышал?
Паскал уставился на кончик своего носа.
– Те-ве-ка, – повторил брат. – Знаешь, что это такое? Трудовая воспитательная колония.
Паскал почувствовал: Чавдар коснулся запретной в их доме темы. Об этом все дружно молчали, но каждый таил в себе эту рану.
– Из-за восьми-то левов? – усомнился Паскал.
– Восемь левов и сорок две стотинки! – поправил Чавдар с неожиданным озлоблением. – Сумма не имеет значения! Важен принцип! Желаешь продолжить милую семейную традицию, да? – ожесточался он все больше и больше. – Чтобы мне помочь? А когда мне становится стыдно за тебя, обижаешься, оскорбляешься и…
Паскал замер, пораженный гневными словами брата, и вдруг Чавдар ударил его наотмашь.
– Жвачки у тебя во рту нет? «Нет», – хотел сказать Паскал.
– А если и есть, выплюнешь, – продолжал Чавдар каким-то свистящим шепотом. – У меня же теперь полно денег, могу купить тебе новую.
И, размахнувшись, ударил брата еще раз.
25
– Воспитываешь?
Бесшумно открыв дверь, мать с укором смотрела на сыновей. В узком, длинном, до пят, платье она казалась особенно стройной. Как всегда по утрам, мать зачесала волосы наверх, уложив их в тяжелый золотисто-каштановый узел, который стягивал кожу лица и будто высасывал румянец с ее щек.
– Своими делами занимайся! – резко крикнул Чавдар.
От крика брата, от страдальческой гримасы, исказившей губы матери, Паскал сжался, как от удара. Подзатыльник Чавдара показался ему теперь нежной и желанной лаской брата.
– Я-то своими делами занимаюсь, а ты вообще ничего не делаешь! О работе и не думаешь!
– Делаю, что хочу! И думаю, о чем хочу! – продолжал Чавдар так же зло.
– Не кричи! – отшатнулась мать. – Отца разбудишь.
– Пусть проснется! Хоть раз проснется, когда мы все дома. И послушает. И полюбуется, – ответил Чавдар.
– Чем полюбуется?
– Семейной идиллией.
– Не забывай, что ты живешь за его счет. На всем готовом, – выдохнула мать.
– И что ж теперь? Кланяться вам? – продолжал Чавдар. – Руки целовать?
Паскал переводил взгляд с брата на мать, в душе умоляя их прекратить перепалку. Но они уже не могли сдержаться.
– Выйди, Паскал! – резко сказала мать. – Не слушай! Нечего смотреть на эту семейную идиллию.
Паскал вскочил.
– Сиди, – Чавдар надавил рукой Паскалу на плечо. – Пусть все слышит.
Паскал снова опустился на стул.
– Сто раз тебе говорила! Как можно ударить человека по голове! – продолжала мать уже более мирно.
– Да не ударил я его, – смягчился Чавдар.
– Воспитываешь, значит.
– Кому-то надо его воспитывать, – добавил Чавдар еще тише. Вспышка ярости затухала.
Некоторое время мать устало молчала. Гневные огоньки в глазах потускнели, погасли, она вся вдруг обмякла, сжалась.
– А я вообразила, что вы говорите о родительском собрании! – вздохнула она.
– На которое должен идти я, – иронически усмехнулся Чавдар.
– Ты же знаешь, отец в это время занят.
– Занят, конечно, – все так же насмешливо продолжал Чавдар. – Остается и мне устроиться официантом, ты этого хочешь?! – Слово «официант» он произнес подчеркнуто иронически. – В какой-нибудь гранд-отель или, еще лучше, модерновый ресторан! Сам выбритый, костюмчик наглаженный… Загляденье! Опять же чаевые! А может, барменом? Каждый месяц пять сотенных.
Несколько раз Чавдар сделал такой жест, словно кладет деньги в левый кармашек рубашки.
– Насчет отца мог бы и воздержаться, – сказала мать. – Растил вас, поил и кормил…
– Меня армия растила, поила и кормила.
– О Паскале он заботился.
– Заботился, – опять озлобился Чавдар. – Что же ты не спросишь своего сына, откуда у него новые ботинки?
– Чаво! – сжался Паскал.
Брат выдает его? И это после того, как Паскал отдал ему все деньги?
– Какие ботинки? – удивилась мать.
Чавдар выскочил из кухни и через минуту вернулся с ботинками в руках.
– Эти, – швырнул Чавдар ботинки на чистый стол.
Мать взяла ботинки в руки, долго разглядывала.
– Откуда они? – спросила она ледяным голосом, который показался братьям гораздо страшнее всякого крика.
– Подарили. – Паскал по привычке скосил глаза.
– Не коси!
– Один товарищ подарил, я тебе про него говорил. С его сестрой Здравкой мы сидим за одной партой, – заморгал Паскал. – Их бабушка мне подарила, бабушка Здравка Бочева. «Так, – говорит, – и скажи матери: от бабушки Здравки Бочевой. И от Крума».
Паскал ждал, что мать не дослушает, потребует сейчас же вернуть ботинки, но она не сказала ни слова.
Спустя годы, стоило Паскалу вспомнить о семейных ссорах, ему виделось лицо матери, с которого в тот миг разом исчезли всякие следы недавнего гнева и настороженности. Бледность покрыла ее щеки. Нос заострился. Худенький подбородок дрожал. А в паутинке морщинок у глаз и в опущенных книзу уголках губ было разлито безысходное отчаяние.
– Мама, – испугался Паскал.
У Чавдара от волнения перехватило дыхание.
Мать долго молчала. Уставилась невидящими глазами на высившуюся рядом стену соседнего дома. Сухие глаза ее горели огнем невысказанной боли. И когда она наконец заговорила, голос ее прерывался.
– Не могу, – выдохнула она. – Так хотелось пойти на это родительское собрание… Не ходила с тех пор, как Паскал поступил в школу… Думала, тут я выросла, в этой школе училась… Думала, полегчает мне тут и я смогу… – А глаза матери горели все тем же сухим огнем.
В доме стояла тишина, мертвая тишина, но что-то, почувствовал Паскал, случилось, в них самих случилось, будто что-то растворяется и медленно уходит, как вина, которую долго носишь в себе и в которой наконец признаешься.
Паскал попробовал посмотреть на кончик носа обоими глазами. В глазах зарябило.
Чавдар стоял, опустив голову. Кивнул брату.
Они молча вышли из кухни.
– Возьми список, – попросил Чавдар, встретив недоумевающий взгляд братишки, – список сдавших «членские взносы».
Паскал бесшумно прошел в комнату и тут же выскочил с обыкновенной тетрадкой в десять листов, свернутой в трубочку.
Чавдар взял ее. Перелистал. Взглянул на брата исподлобья, но промолчал.
Только на улице Паскал понял, что даже не знает, куда они идут. Он спокойно следовал за своим сильным, чисто выбритым братом, но почему тот вдруг потребовал тетрадку с фамилиями чавдарцев, у чьих бабушек и дедушек Паскал собирал «членские взносы»? Вообще-то все это забавная история, надо как-нибудь рассказать ее Круму и ребятам, вот смеху-то будет! Не без риска, конечно! Какая-нибудь бабка могла и с лестницы спустить, но, с другой стороны, опасность обостряет сообразительность, распаляет воображение! И не прав Чаво со своими намеками насчет те-ве-ка: из-за восьми левов и сорока двух стотинок никого не отправляют в трудовую воспитательную колонию. Вот из-за принципа – это да, могут. Как осудили их мать… Не столько из-за растраченной суммы, сколько из принципа! Все-таки не совсем понятно с этим приговором, но когда-нибудь он спросит Чавдара…
– Чаво!
Брат обхватил худенькие плечи Паскала сильной рукой.
– Мы с тобой невезучие, Чаво.
Паскал попробовал снова посмотреть на кончик носа, и в глазах опять зарябило. Почувствовал: брат прижал его к себе.
– Начинай работать, Чаво, – проговорил Паскал. – Только чтоб это была настоящая работа.
Хотел сказать: «Не официантом, как отец, и не барменом».
Но понимал: не следует заводить разговор об этом сейчас, когда оба почувствовали, как обдало их из сухих глаз матери горячей волной стыда.
– Чтобы попотеть на работе как следует, – с воодушевлением добавил Паскал. – И денег много заработать, но честно.
Чавдар молчал.
Братья дошли до угла, за которым начинался пустырь, и впереди показалась узкая дорожка, бегущая по горбатому мостику.
Пустынно было в этот час и на пустыре, и на холмике, и на площадке.
На балконе Иванчо сушился синий костюм.
– Чаво! – вдруг вспомнил Паскал. – Что значит сознание? Бабушка Крума и Здравки часто говорит: «В народном сознании…» От знания происходит? Много знания – это одно сознание? Большое общее сознание всех?
– Сделаю из тебя человека, – похлопал его по плечу Чавдар.
– Ну, ты силен, – задумчиво произнес Паскал. – А оттуда, – он показал на мостик, – мы нападем на вас, когда будете возвращаться в один прекрасный вечер с Ангелиной! Специальными бомбами забросаем! И все! Ни вперед вам, ни назад!
– С какой Ангелиной? – остановился как вкопанный Чавдар, едва не выронив из-под мышки свернутую трубочкой тетрадку.
– С Линой, – пояснил Паскал. – Старшей сестрой Андро.
– Ну и что? – удивился Чавдар. – Кто на нас нападет? С какими бомбами?
– Мы! – выпятил грудь Паскал. – Крум. И другие…
– Это твоей Здравки брат?
– Она не моя. Мы только сидим за одной партой.
– А-а, та самая, для которой ты делал свой «Стоп».
Паскал искоса взглянул на брата: догадливый!
Они дошли до проспекта, впереди вихрем неслась, гудела, изрыгала запах бензина автомобильная лавина.
– Отправляйся домой, – сказал Чавдар.
– А ты? – испугался Паскал, решив, что брат собирается идти с тетрадкой в школу. – Не выкинешь опять какой-нибудь номер?
– Будь спокоен, – засмеялся Чавдар. – Возвращайся домой. И веди себя хорошо.
– Чаво! – крикнул Паскал, стараясь перекричать рев моторов. – А завтра, когда ты пойдешь на родительское собрание, я встречу Лину, не беспокойся! Я знаю, где ее школа.
– Зачем? – Брат посмотрел светлыми, подобревшими глазами. – Чтобы на нее никто не напал?
– Да нет. Так… – неопределенно ответил Паскал.
Он искал подходящее, точное слово. Компенсация? Услуга за услугу? Безвозмездно? Нет, все не то! Эти расхожие слова не могут выразить, чем переполнено его сердце.
– Потому что мы братья, – прошептал Паскал одними губами.
Но, похоже, Чавдар его понял. Потому что засмеялся, поднял на руках высоко над улицей, над машинами и звучно чмокнул в щеку.
– Домой марш! И не забудь: веди себя хорошо. Старайся быть добрее.
В первый раз Чавдар поцеловал братишку с тех пор, как пришел из армии.
И что тут говорить, к кому нужно быть добрым…
Паскал помчался. Никогда не бегал он так быстро, быстрее Евлоги. Не бежал, а летел! Воздух свистел ему в лицо, и улица принимала мальчика в свои ласковые каменные объятия.
26
Когда позднее Крум вспоминал события тех дней, все выстраивалось вполне логично: сначала встретить товарища отца из Ленинграда, потом – завтра в шесть часов – пойти на родительское собрание к Здравке, потом заняться «членскими взносами» и, наконец, определить точный день и час нападения на горбатом мостике.
Но точно так же, как недавняя новость Яни о матери Чавдара и Паскала Астарджиевых стряхнула сонное безразличие Крума и прогнала его ленивые, иронические мысли, – так и сейчас четко выстроенный план разваливался, трещал по швам.
Еще утром на пустыре Спас принялся подтрунивать над Иванчо:
– Ну что, толстяк? Прыгаем через речку?
Надо отдать Иванчо справедливость, он безропотно переносил поддразнивания, хотя ни на чью долю не выпадало столько насмешек, сколько на его.
Спас сегодня был явно не в духе: он цеплялся ко всем подряд.
– А вот и чемпион! – крикнул он, едва показался Дими.
Уравновешенный, сдержанный Дими не любил, когда его так называли или подшучивали над тренировками: втайне Дими мечтал и в самом деле стать победителем в республиканских соревнованиях на сто и четыреста метров вольным стилем в группе юниоров. Он сердито толкнул Спаса плечом:
– Подраться захотел?
– Ну давай, давай! – подзадоривал Спас. – За чем дело стало!
– Тебя что, – оборвал его Крум, – стукнули сегодня по голове?
– Да, мячом, – засопел Иванчо. – Спас у нас с мячом ложится, с мячом встает.
– А ты, толстяк, заткнись! – вскипел Спас.
Шли молча, настроение было испорчено. Время от времени Иванчо громко чихал, резко встряхивая стриженой головой.
– Так будешь чихать, голова отвалится, – поддел его Андро.
– Это от купания, – снова подковырнул Спас. – Расскажи, как раскричался вчера отец, когда тебя увидел. Явись ему сам Ихтиандр, и то меньше бы удивился.
– Покричал, – шмыгнул носом Иванчо, – не без этого. А вообще-то дело в привычке. Дими в какую воду ни купай, ему хоть бы что – закаленный! Каждый день по пять часов в бассейне мокнет.
– По два, – поправил Дими.
– По два так по два, – согласился Иванчо. – Никто не спорит.
Перешли оживленный проспект. Скоро и горбатый мостик. И тут вдруг Иванчо, прижав к себе портфель, прыгнул через бетонный столбик посередине дороги. Но опять не рассчитал свои силы: громкий рев и тонкий, пронзительный, почти поросячий визг огласил долину реки, заглушая все другие звуки.
– Ой, ой! Копчик! Копчик! Точно на кол сел!
Иванчо суетливо бегал по мосту и потирал ушибленное место. Он, видно, здорово ударился.
И годы спустя, стоило Иванчо пожаловаться на боль в пояснице, друзья, посмеиваясь, вспоминали этот злополучный прыжок.
– Не трогайте меня! Не трогайте! – ревел Иванчо. Он тянулся за друзьями, едва волоча ноги, переваливаясь, как утка.
– Приспусти брюки: а вдруг кровь? – испугался Спас.
Иванчо позеленел. Замер. Осторожно пощупал ушибленное место.
– Крови нет, – простонал он. – Но больно.
– Как не болеть! – снова вскипел Спас. – Ну и толстяк же ты! А заодно придурок и синяя лягушка! Знаешь, как тяжел, а туда же – прыгать! Вчера в реку, сегодня на кол, завтра – не знаю куда и откуда.
– С неба, – засмеялся Андро с облегчением. Испуг прошел.
Мальчикам не впервой было падать, они не раз обдирали колени, локти, бока, но интуитивно оберегали живот и ребра, позвоночник и голову.
– А почему бы и нет? – вступил в разговор Яни. – Станет парашютистом, будет прыгать с неба.
– Не изобрели еще такой парашют, чтобы выдержал нашего Иванчо, – поджал губы Спас. – Уж очень он должен быть большой и опускаться медленно-медленно.
– Много ты знаешь! – жалобно ответил Иванчо. – Разные парашюты есть. И если хочешь знать, ничего не стоит и мне стать парашютистом. Тут важны не килограммы, а смелость.
Крум задумчиво слушал товарищей. Да, у каждого из них своя дорога, свои интересы и мечты. Круму очень хотелось пойти с Дими в бассейн поплавать. Дядя Симчо, отец Дими, конечно, его пропустит. Собственно, Дими первым почти оторвался от ребячьей компании, устремившись к избранной цели. Следующим будет Андро, Крум это чувствовал. Он так упорно занимается музыкой, играет на тромбоне самые трудные пьесы. Там ноты выстроились в три этажа. А как все сложится у Евлоги, Иванчо, Спаса, Яни, у него самого? Не уходит ли с каждым оторвавшимся от компании приятелем частица нас самих? А спустя годы не принесет ли каждая встреча со старыми друзьями частицу незабываемого, невозвратимого детства?
Утро прошло как обычно – уроки, перемены. Крум договорился с Яни идти вместе к Здравке на родительское собрание. Завтра в половине шестого вечера. Обязательно быть в пионерском галстуке.
Это пункт второй плана Крума.
После домашних заданий Крум намеревался заняться историей с «членскими взносами», но события приняли неожиданный оборот.
Кончился пятый урок, все выбежали во двор и только собрались идти домой, как увидели Чавдара.
– Эй! – помахал он рукой. – Крум!
Мальчики остановились.
Чавдар был в своих обычных джинсах, в синей рубашке, на ногах – синие матерчатые туфли. Из заднего кармана у него торчала свернутая трубочкой тетрадь.
– Ты мне нужен, Крум, – позвал Чавдар. – И Яни.
Крум посмотрел на Яни, увидел в его глазах молчаливое согласие. Оба пересекли узкую улочку.
– Бочка! – нетерпеливо крикнул им вслед Иванчо. Ему было больно долго стоять на одном месте, на уроках и то сидел на самом краешке скамьи. – Мы пошли. Ждем вас на пустыре.
Чавдар подождал, пока мальчики уйдут, вытащил тетрадку, разгладил ее ладонью.
– Сядем где-нибудь, а? – предложил он.
Огляделись. Единственное место, где можно было посидеть, низкая бетонная стена школьного двора.
Пошли туда. Сели. Крум удивился, как безропотно подчиняется он воле Чавдара. Видно, чувствуется неотразимая власть сильного характера. Крум всегда восхищался целеустремленной личностью, да и сам мечтал быть таким.
В школьном дворе еще разгуливали ребята, в учительской на первом этаже тоже было оживленно.
– У нас в армии один ротный был, – негромко сказал Чавдар, – очень он любил повторять, что человек не знает, кто принесет ему беду, а кто радость. Только все равно, имей доверие к человеку. Конечно, всяко бывает, могут тебя и обмануть. Раз обманет, два обманет, вот и узнаешь, какая ему цена.
Крум и Яни молчали. Полуденное солнце приятно пригревало после утреннего холодка.
– Я еще тогда вас понял, когда дал вам «пежо», – продолжал Чавдар. – Вот так, Крум Страшный и Яни-грек.
– Просто Яни, – поправил его Крум.
– Хорошо, пусть Яни, – согласился рослый брат Паскала, по-свойски сидя между мальчиками. – И просто Крум. Не Страшный. А это, – он со вздохом протянул тетрадку Круму, – заварил Паскал. Читай, читай! – добавил Чавдар, заметив нерешительность Крума. – Увидишь, что он придумал.
Крум раскрыл тетрадку. Первый лист был чист, следующая страница аккуратно разграфлена: порядковый номер, имя, фамилия, имя отца, класс, адрес, сумма, подпись. Столбиком следовали имена, у каждого старательно написано: «0,20 лева» – и подписи: одни четкие, разборчивые, другие – совсем непонятные закорючки.
«Членские взносы!» – сразу догадался Крум.
Как это бабушке удалось узнать все раньше их самих? И откуда, интересно, она знает мать Паскала и Чавдара? И почему у Чавдара оказалась тетрадка, в которой Паскал так тщательно отмечал, у кого он собирал «членские взносы»? Почему он заговорил об этом с Крумом и Яни?
– Здесь фамилии чавдарцев, у бабушек и дедушек которых братишка собирал взносы, – неохотно объяснил Чавдар. – Сорок два человека, по двадцать стотинок с каждого. И две стотинки из его личного бюджета. Всего восемь левов и сорок две стотинки.
Чавдар сунул руку в карман, достал полиэтиленовый мешочек с горсткой монет и протянул Круму. А отдельно достал совсем новенькую блестящую монетку в две стотинки.
– Эту отдельно. Без возврата. Я верю вам, – продолжал Чавдар. – Сделайте это вы, пожалуйста. Если я, взрослый человек, пойду по домам возвращать деньги, будет нехорошо. Лучше и без Паскала здесь обойтись. Как-нибудь в другой раз я вам объясню почему. Будем друзьями!
Пригревшиеся на ласковом солнце Крум и Яни молчали.
27
Как это часто бывает, самое запутанное на первый взгляд дело оказалось совсем простым, а самое легкое – запутанным.
Крум и Яни распределили адреса, каждому досталось по двадцать адресов, и спустя некоторое время после обеда – старые люди ведь любят днем полежать – мальчики отправились по домам возвращать стотинки, собранные Паскалом. Просить деньги всегда труднее, чем возвращать, хотя и здесь в некоторых случаях не обошлось без приключений: несколько бабушек и дедушек никак не могли вспомнить, о каких двадцати стотинках идет речь, о каком таком членском взносе. Долго качали они головами вслед Круму и Яни: не иначе, к пенсии прибавка вышла.
Крум и Яни с честью выполнили свою задачу и, освободившись, встретились на пустыре. Поставили велосипеды. Уселись на бетонную стенку отдохнуть – немного усталые, но оживленные, довольные.
– Возвращать легко, – облегченно вздохнул Яни. – И как только Паскалу удалось вытянуть стотинки у этих дедов и бабок? Они и имени-то своего порой не помнят.
– Всё вернули, – облегченно вздохнул Крум, радуясь, что в кармане остались только две блестящие монетки – из личного бюджета Паскала.
Ни один из сорока двух адресов не принадлежал ученикам из Здравкиного класса. Значит, Паскал предусмотрительно собирал деньги у ребят из других классов. Из чего, естественно, вытекал вопрос: как он узнал эти адреса? И почему остановил на них свой выбор? Чтобы его не разоблачили? Значит, понимал, что поступает не лучшим образом, и принял меры предосторожности…
Вот так и бывает… Не возникают ли при всякой решенной задаче новые, еще более неожиданные и трудные для решения условия? Наверно, это и есть поиск истины.
Вот, например, целое утро ни бабушка, ни Здравка не выходили из дому, ожидая товарища отца. Что тут особенного? Но он так и не пришел. Уж, казалось бы, чего проще: передай Здравке подарок – и дело с концом. Не тут-то было. Дел, наверное, по горло. А Здравка от нетерпения не могла усидеть на месте. Даже не поела как следует.
– Как же так… Как же так… Только портят человеку праздник!
Какой праздник, кто его портит, какому человеку – во все это Крум и бабушка вникать не стали.
– Ну что ты, что ты, успокойся! – утешала бабушка Здравку.
Но Здравка ее и слушать не хотела.
Вот и выходит: первый и вроде самый легкий пункт плана Крума все еще не выполнен.
И стоит ли говорить с Паскалом о «членских взносах», тоже пока не решено. Чавдар свое мнение на этот счет не высказал.
– Смотри-ка! – Яни замедлил шаг и взглянул на часы.
Крум повернул голову в сторону горбатого мостика.
Здравка и Паскал шли из школы. Она в белом фартуке с белыми бантами в коротких косичках, Паскал в белой рубашке, под которую в прохладные дни надевал светлый джемпер. Что-то рано возвращаются они сегодня. Какого-нибудь урока не было?
Крум посмотрел на часы. Как раз одного урока!
Но почему тогда ни на улице, ни на дороге к мостику не видно других одноклассников Здравки и Паскала? И почему у Здравки так пылают щеки? Прямо огнем горят!
– Что случилось? – Крум поспешил навстречу сестре.
Здравка отвернулась, гордо вздернула подбородок, но Крум заметил: глаза ее гневно сверкнули.
– Что случилось? – встревоженно повторил Крум, обращаясь на этот раз к Паскалу.
Яни почувствовал тревогу в голосе друга и остановился.
Паскал уставился на кончик носа.
– Не коси! – рассердилась Здравка. – Сто раз тебе говорила… Боюсь, когда ты так косишь.
Поколебавшись, Паскал отвернулся. Выплюнул жвачку.
– Ну, ты силен, – воскликнул Яни.
– Я-то что, – покачал головой Паскал. – Вот она – это сила!
– Конечно, сила! – воскликнула Здравка. – Не позволю, чтобы надо мной смеялся этот задавака Досё. Воображает, что если он сын учительницы, то может позволить себе все что угодно.
Крум скорее почувствовал, чем осознал неясную тревогу. Завтрашнее родительское собрание, «членские взносы» Паскала, бомбовая атака, напрасное ожидание коллеги отца, из-за которого так разволновалась Здравка…
– Ты высказала Досё, кто он такой? – осторожно спросил Крум.
– Конечно, – ответила Здравка. – Он меня еще не знает!
– Теперь знает, – вставил Паскал.
– Как двинула ему два раза, потом еще два, он от страха сразу язык проглотил, – не унималась Здравка.
Глаза ее сердито сверкали, просто молнии метали, а Паскал стоял сжавшийся, притихший. Молча переглянувшись, Крум и Яни поняли: Здравка поколотила Досё, сына учительницы Геринской.
– Он меня еще не знает! – понемногу успокаивалась Здравка. – Даже заплакать не посмел.
– Влепила бы еще парочку пощечин, тогда и заплакал бы, – сказал Яни, увидевший в происшедшем смешную сторону.
Но Круму точно слышался густой голос отца по телефону: «Ты теперь единственный мужчина в доме и, следовательно, отвечаешь за сестру».
– Отлупила его, значит, – озабоченно сказал он.
– Ну, она и сильна! – От удивления глаза у Паскала стали совсем круглыми. – Когда стукнула его второй раз, он даже упал.
– А ваша классная? Она знает; об этом? – Крума вдруг обдало жаром.
Здравка опять отвернулась, гордо подняв подбородок.
– Знает, – сокрушенно пояснил Паскал. – Весь класс видел. Такая поднялась суматоха, беготня! Геринская выскочила из учительской разъяренная, как уссурийский тигр! Знаешь, как она неслась по коридору!
Крум ощутил, как ответственность все тяжелее давит ему на плечи. Да, завтра на родительском собрании ему достанется.
– И директор пришла, – неохотно добавил Паскал. – А учительница потребовала объяснения.
Крум выжидательно молчал.
– Но послушай, братик, – не вытерпела Здравка, произнеся искренне и непосредственно это свое «братик», перед которым Крум никогда не мог устоять, – я ей сказала, пусть спросит своего задаваку Досё, а не меня, в чем дело. Он ей скажет, можно ли купить целый завод.
– Можно, – убежденно сказал Яни. – Ведь ваш отец покупает.
– Конечно, можно, – ободренная его поддержкой, продолжала Здравка. – Я им так и сказала, а Досё стал подначивать других, и все скалятся, потому что завидуют, как тогда, когда Паскал сделал свой «СТОП».
Только теперь Крум понял: вспыльчивая, быстрая на расправу Здравка не стала притворяться, что ее не задевает этот смех и недоверие. «А как его перевезут?» – спрашивал Досё. «По частям, – пыталась объяснить Здравка, – сначала отдельные машины, их потом опять соберут, точненько подгонят деталь к детали, все будет честь честью». Ну а ребята знай себе смеются! Тут она – недаром ведь целыми днями играет с мальчишками! – и набросилась с кулаками на Досё: он больше всех дразнил ее. А учительница Геринская велела Здравке взять портфель и выйти из класса. А завтра прийти в школу с отцом. «Отец в отъезде!» – ответила ей Здравка. «Кто же за вами смотрит?» – «Сами за собой смотрим вместе с бабушкой!» – «Пусть придет бабушка». – «Бабушка в школу не пойдет!» – «В таком случае я не допущу тебя до занятий!»
Только Здравка взяла портфель, как следом за ней поднялся Паскал. «В чем дело?» – удивилась Геринская. «Из солидарности! – вежливо объяснил Паскал. – Права Здравка, а не ваш сын. Да, бывает, что закупают целые заводы. И завод, который покупает инженер Георги Крумов Бочев в Ленинграде, вовсе не первый, купленный Болгарией в Советском Союзе!»
Так сказал Паскал и вместе со Здравкой вышел из класса. Учительница растерялась, а директор улыбнулась.
28
Здравка ушла в комнату.
– Ничего не говори бабушке, – велел Крум. – И я ничего не скажу, – пообещал он, хотя никто его об этом не просил. – Скоро приду.
Солнце приятно пригревало, по проспекту к горбатому мостику текла светлая разноцветная автомобильная река, пустырь понемногу оживал: малыши играли в шарики, появился Спас с футбольным мячом под мышкой. Андро сейчас, конечно, уже занялся своим тромбоном, Евлоги гоняет по магазинам. Дими придет на пустырь попозже, усталый, с покрасневшими от хлорки глазами… А где Иванчо?
Но кто это зовет Крума? Кажется, это голос Иванчо?
– Бочка! Бочка!
Крум и Спас одновременно повернулись к домику за дощатым забором. Там на балконе второго этажа стоял Иванчо и махал приятелям рукой. Рядом сох на веревке светло-синий костюм Иванчо.
– Нас зовет, – сказал Спас, и мальчики повернули к забору.
– Нужна ваша помощь! – приглушенно крикнул им Иванчо.
Они с недоумением смотрели на товарища.
– Помогите! – Иванчо с опаской огляделся по сторонам. – Меня заперли!
– Как это заперли? – удивился Спас.
– На ключ, – махнул рукой Иванчо. – За вчерашнее. Точнее, за костюм. И в назидание, как сказал отец.
– А у тебя нет ключа? – не переставал удивляться Спас.
– Отняли, – жалобно вздохнул Иванчо. – У меня копчик разболелся, и ключ отняли.
– Что общего между копчиком и ключом! – не унимался Спас.
Иванчо пожал плечами. До чего же Иванчо похож на больного, неуклюжего и наивного ребенка!
– А соску тебе не оставили? – рассердился Спас. – Дурья башка! Синяя лягушка! – Спас ударил по мячу изо всех сил – неотразимый правый угловой Спаса угодил прямо в забор.
– Осторожнее! – заревел сверху Иванчо.
– Надносник! Сопельник! – продолжал бить мячом в забор Спас. Доски трещали и угрожающе прогибались.
Всякое, конечно, бывало… Мальчикам частенько попадало от взрослых, случались и оплеухи, детство – долгая пора… Но запереть на ключ – это уж пахнет рабством, крепостничеством, чуть ли не фашизмом, как высказался Яни позднее.
Запертый на ключ Иванчо понимал: сидеть безвыходно в квартире в сто раз тяжелее, чем околачиваться около отца и слушать, как тот ворчит, пока в очередной раз латает эту злополучную изгородь. Сегодня Спас, кажется, решил ее доконать.
