Текст книги "Исключая чувства (СИ)"
Автор книги: Диана Ставрогина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Глава 33
Они пробродили по лесу не меньше получаса прежде чем отец смиренно признал, что грибных мест обнаружить не удалось и возвращаться домой придется с пустыми руками. Дима, впрочем, налюбовавшись сиянием переливающихся в свете утреннего солнца растений и наслушавшись задорно щебетавших птиц, уже не жаловался на ранний подъем. Во взрослом возрасте он редко вспоминал, как легко и необходимо радоваться природной красоте.
С середины апреля стояла теплая погода; деревья давно обзавелись молодыми листьями, а трава вовсю зеленела – свежесть и живописность весны были наглядны и ощутимы; он сам, проникнувшись атмосферой, почувствовал себя помолодевшим и успокоившимся, обновленным. Умиротворением пропиталось тело, в голове, упорядочившись, прояснялись мысли, и с любой тревогой, запримеченной на поверхности сознания, хотелось поскорее разобраться.
Сегодняшние мысли о Ларе навели Диму на другие – тоже беспокойные, неопределенностью подтачивающие его уверенность в профессиональном поле. Он не в первый раз задумывался о выбранном пути, но впервые с выпуска из университета не сумел быстро и напрочь избавиться от пусть и слабого, но сомнения: в собственных храбрости, решимости, силе. В своей полезности и, наверное, ценности в качестве юриста.
– Пап? – пару минут спустя Дима решился заговорить; знал, что в ближайшее время лучшей возможности не выдастся.
Идущий чуть впереди отец негромко напевал расхожую «Smoke on the Water». Дима, припомнив текст стихов, развеселился: не слишком песенка подходила к окружавшей их пасторали, но батя, кажется, никогда другой музыки не знал: на приобретенной еще в молодости гитаре, которая до сих пор пылились у него в кабинете, он мог сыграть или вступительный проигрыш известного всем хита, или ничего.
– Да, сын мой?
– Ты… – Дима сбился: обращаться к маловыразительной спине ничего не подозревающего отца было странно. – Ты не думаешь, что я тогда струсил, бросив уголовку? Решил, что не могу бороться в пустоту и бросил? Надо было, как ты… – Он хотел сказать, что помощь в борьбе за правду в масштабах целой страны – правильнее, достойнее, монументальнее, чем то, что выбрал он сам. Что он надеялся соответствовать им, своим родителям, но, занявшись более приземленным делом, как будто бы дал слабину, превратился в обывателя, отказавшись от роли проводника; в посредственность, выбравшую комфортную и сытую жизнь без сражения за общечеловеческие идеи и ценности. Диме было что сказать, но сформулировать свои терзания в складную, лишенную чрезмерной патетики речь – та еще задача, когда пытаешься говорить о профессиональном долге и смысле жизни.
Развернувшись к нему лицом, отец остановился и уверенно, тоном опытного, но сохранившего искренность и участие, преподавателя, перебил, явно уловив суть всех не озвученных вслух доводов:
– Как я, уже я и поборолся. И еще поборюсь, сколько проживу. Ты пойми: я свои силы и сейчас понимаю, и тогда знал. Знал, что меня эта борьба только распаляет, и силы не уходили, потому что мне ничего на свете интереснее этого не было – вот что важно. Я иначе не могу. Мы с тобой говорили об этом, когда ты студентом был, помнишь же? – Дима кивнул. – Если б я только из принципа на правозащитную деятельность жизнь положил, от меня одна оболочка осталась бы. Сгорел бы за пару лет. Вот ты, сын, можешь то же про себя сказать? Что ничем другим заниматься не хочется? – Отец посмотрел на него пристально, как рентгеном просвечивал на предмет сожалений об утраченных возможностях. Обмануть или обмануться под таким взглядом не выходило.
Дима не мог отрицать, что в корпоративке ему было интереснее. Плодотворнее. Работалось в радость без необходимости приносить себя в жертву ради высшей цели. Всегда был видим и достижим конкретный результат и задел на будущее; как юрист он был избавлен от опустошающей, напрасной борьбы против неработающих, увечащих жизни законов, в которой успех по большей части измерялся единичными победами без возможности добиться качественных изменений в сложившейся практике, – не то, что он смог бы выносить из года в год.
Однако временами его устоявшаяся позиция вдруг становилась шаткой, как в юности, когда он долго не осмеливался выбрать между тем, что по-настоящему нравилось, и тем, что получалось, не вызывая большого интереса, но приближало к вершине отцовского олимпа.
Что тогда, что сейчас Дима решал одну и ту же проблему: остается ли он достойным уважения человеком, если бездействует там, где мог бы при желании сделать много полезного, хотя бы и в тягость себе?
Ожидаемо, батя расставил все по своим местам. Диме оставалось только покачать головой, признавая верный смысл прозвучавшего.
– Не могу.
Отец кивнул, словно знал все его мысли наперед.
– Вот и все. Каждому свое. Дело не в геройстве, а в призвании. Ты свое нашел. Сейчас почему об этом задумался? Или раньше отмалчивался?
Делать из причины, подтолкнувшей его к очередной оценке приоритетов, секрет Дима не стал. Хотел сначала, но возникло желание объясниться. Может быть, так люди и подсаживаются на исповеди: то в одном признаешься, то в другом – и сам не заметишь.
– Лара, – произнес он коротко и сделал паузу, словно одно имя являлось достаточно информативным. – Столько смотрю на то, что она делает, и…
– Лара? Девушка твоя? Тоже юрист? – Сложив одно к другому, батя сделал выводы и мгновенно обрел вид крайне заинтересованного в дальнейшем обсуждении человека.
Гадая, что и каким образом можно рассказать, Дима замялся, подбирая для спутанных впечатлений и чувств, в которых он не успел разобраться до конца, наиболее подходящие слова.
– С ней… сложно. Просто и сложно. Одновременно. – Отец слушал молча, будто поощряя к продолжению, и Дима понемногу выбалтывал все, что приходило на ум в последние дни: – Она как закрытая книга, еще и написанная на незнакомом языке, – он хмыкнул, то ли поражаясь себе, то ли чтобы снизить градус пафоса в банальной и простецкой метафоре. – Главное в том, что я на сто процентов знаю, что суть этой книги стоит всех трудностей ее прочтения. Просто смотрю – и откуда-то знаю, что прав.
– Что же там за девушка такая? Не помню, чтобы ты до этого так глубоко копал, философ. – Отец улыбнулся, в задумчивости потирая пальцами подбородок. – Когда знакомиться привезешь?
Знакомиться.
Ага.
Дима растянул губы в хмурой усмешке, представив, как Лара сбежит от него быстрее, чем он успеет закончить с предложением о пересмотре условий их взаимоотношений.
– Бать, я не преувеличивал, когда говорил, что с Ларой сложно. Она никого близко не подпускает, понимаешь? – За весь срок их знакомства и особенно в прошедшие три недели, когда они с Ларой проводили вместе как минимум по часу два раза в день, Диме предоставился не один шанс убедиться, что со всеми людьми без исключения она сохраняет дистанцию. Он ни разу не встретил ни ее родителей, ни родственников, ни друзей. Не слышал упоминаний или телефонных разговоров с кем-то из близких. Так не бывает, если только человек не живет в вакууме. – Я вообще не знаю, как к ней подступиться, – он честно признался в том, что беспокоило больше всего.
Отец, склонив голову, задержал на нем долгий, серьезный взгляд. Диме показалось, что даже встревоженный, однако высказываний именно по этому поводу он не дождался.
– У всего есть причина. Если Лара твоя сторонится людей, значит, чего-то боится. Вот и постарайся узнать, что ее так пугает.
Глава 34
Ранним вечером Дима возвращался в Москву. Кончиками пальцев постукивая по рулю совершенно не в такт играющей в салоне музыки, пока приходилось стоять в заторе перед очередной строящейся дорожной развязкой, он время от времени кидал сомневающийся взгляд на пассажирское сидение и продолжал вялый спор с самим собой.
Утром, сразу после разговора с отцом, Дима вдруг зацепился взглядом за цветущую неподалеку медуницу и вспомнил, как в детстве по совету дедушки во время совместных походов в лес напоследок собирал из нее букеты, чтобы подарить оставшейся дома маме. Бархатные, влажные от росы стебли и листья, фиолетово-лиловые, чуть реже, синие соцветия – ничего выдающегося, но, казалось, в последующие годы жизни ни одна охапка самых роскошных цветов не вызвала по его душу столько радости, сколько несчастный пучок весенней травы, вырванной с корнем усердным пятилеткой.
Глупая, самая что ни есть идиотская затея пришла Диме в голову и, не веря себе, он попросил отца одолжить не пригодившийся грибной нож и подождать пару минут. Аккуратно подрезая стебли, он старался выискивать соцветия поприличнее да попышнее и посмеивался в ответ на все вопросы. Отец, недоумевая, стоял в стороне и, наверное, не мог поверить, что понравившейся девушке его сын намеривается притащить траву вместо каких-нибудь замысловатых, диковинных цветов из приличной оранжереи.
Объясняться Дима не стал. Захотел – и сделал. Пусть Ларе нельзя ничего подарить, не нарушив установленных между ними обязательств, но уж от лесной травы, преподнесенной вроде как в шутку, она вряд ли откажется. А Дима насладится растерянным выражением ее лица.
Там, в лесу, под ярким солнцем и в компании отца затея была воплощением авантюризма и непопулярного в своей скромности романтизма, однако теперь, едва перед Димой промелькнул указатель с надписью «Москва», уже не получалось отвлеченно беспокоиться, что завянут, несмотря на предпринятые меры, цветы: с ними до сих пор все было прекрасно и вряд ли что-то произойдет за оставшиеся до лариной квартиры сорок минут пути. Квартиры, в которой о его приближающемся визите до сих пор не подозревали.
Со звонком Дима тянул до последнего: предположил, что Лара будет сговорчивее, если он не даст ей времени на раздумья, а еще – на сборы. Он загорелся желанием увидеть, какая она бывает в домашней обстановке. Как выглядит, во что одета, чем занята. Бардак ли у нее в квартире или идеальный порядок, когда она никого к себе не ждет.
Только завернув на ее улицу, он, наконец, взял в руки телефон. Его, подогреваемого азартом, мало волновало, что через минуту вся затея рискует провалиться: Лара, даже если вечер у нее выдался свободный, вполне спокойно может послать непрошенного гостя куда подальше.
– Привет, – произнес он уверенно, едва услышав в динамике характерный щелчок.
– Дима? – Лара была удивлена. – Привет. Что ты хотел?
Въезжая во двор, он сжал руки на руле и приготовился разворачиваться.
– Я уже в Москве, вернулся раньше. Еду мимо твоего дома, если ты не занята, могу заехать. Сегодня как раз суббота, – он с трудом издал смешок; напряжение во всем теле сковывало мышцы.
На той стороне телефонной трубки растеряно молчали несколько секунд.
– Вот это внезапность, – наконец, Лара ответила и наверняка покачала головой, как делала всегда, если Диме удавалось ее изумить (в основном, конечно, наглостью). Недовольства, к своему облегчению, в ее голосе он не услышал. – Ладно, давай, тем более пока у нас выходные.
Он бесшумно выдохнул, прежде чем добавить:
– Буду через пять минут.
– Через пять? – воскликнула Лара взволнованно. – Ты под дверью моей стоишь?
Рассмеявшись, Дима, стараясь в то же время найти место для парковки в забитом автомобилями дворе, ответил:
– Нет, только подъехал к дому. Говорил же, что рядом еду.
– А если бы… – Он догадался, какой вопрос должен был прозвучать, но она вдруг оборвала себя на половине фразы и поспешно попрощалась: – Неважно. Ладно, паркуйся пока. Жду.
Втиснувшись в малоудобный закуток, Дима из доброты душевной дал Ларе лишних семь минут и после выбрался из машины, едва не оставив свой лесной веник вянуть внутри.
В лифте он вдруг особенно заволновался, разом припомнив все провальные ухаживания и свидания в своей жизни. Весь его опыт отношений кричал, что и сейчас поступать нужно по-другому, однако что-то глубинное, не поддающееся рационализации – чутье ли или существующее на уровне подсознания понимание Лары, – вело его иным, противящимся разуму путем. Избавляя себя от шанса выбрать иную стратегию завоевания, Дима нажал на дверной звонок и мгновенно успокоился.
Встретившая его на пороге Лара действительно оказалась… домашней. Непривычной, не менее красивой, чем обычно, но впервые в ней настолько явно пробивалась мягкая нежность, не спрятанная за стильным, строгим образом успешной адвокатессы, в котором каждая строчка и пуговица предупреждали, что приближаться не стоит.
– Проходи, – широко раскрыв дверь, Лара приглашающим жестом отступила вглубь квартиры, прямо в пятно теплого, закатного света, льющегося через смежную с прихожей кухню.
Солнце заиграло бликами по полупрозрачной бежевой ткани нарочито свободной футболки и струящихся домашних брюк, вспыхнуло ореолом в копне длинных, свободных от укладки волос, ярко засияло в глазах. Дима от неожиданности просто залип.
Лара, не понимая, чем вызван его ступор, нахмурила брови и сощурилась. Поймав глазами движения ее лица, Дима удивился, заметив на нем веснушки. Крошечные, светло-желтые пятнышки, рассыпавшиеся редкими группками на коже лба и щек и чуть сильнее – на носу, они придали Ларе совершенно иной, девчоночий вид, словно Диме повезло встретить ее на десять лет раньше, на первом курсе университета.
– Привет, – он поздоровался. Осторожно прикрыл дверь, испытывая сильное желание потрясти головой, чтобы избавиться от охватившей его медлительной растерянности. Протянув Ларе букет, заулыбался лукаво и заговорил, подразнивая, надеясь, скрыть свои истинные мотивы: – Утром ходил с батей в лес, решил тебе, городской жительнице, привезти гостинцы.
Молчиливо приняв в руки охапку цветов, Лара отреагировала неожиданно и… странно. Замерев, она, опустив голову, долго смотрела на букет, а потом подняла на Диму распахнутые, переливающиеся влажной зеленью глаза. Вид у нее был как будто горестный.
– Лар, ты что? – Дима, растерявшись, подошел ближе.
Лара покачала головой. Улыбнулась – коротко, по-особенному.
– Все хорошо. Просто… мне всегда отец из леса медуницу привозил. Вспомнилось.
Она говорила ровным, безэмоционально-идеальным тоном, но Дима уже хорошо знал, что тон этот – для чужих. С ним Лара, возможно, не отдавая себе в том отчет, уже давно говорила по-другому: живо, с оттенками, не контролируя каждый звук – с иногда сбивающимся дыханием, обрывающимися фразами и словами.
Ее нынешняя попытка отгородиться подсказала Диме, в чем может быть дело. Догадка, вероятно, отчетливо промелькнула в выражении его лица, потому что Лара, все тем же, не своим голосом объяснила сказанное раньше:
– Он погиб при исполнении двадцать лет назад.
– Прости, – Дима извинился то ли за цветы, то ли за не укрывшийся от нее мысленный вопрос.
– Все нормально. Цветы – это хорошее воспоминание. Спасибо. – Наконец, ее голос стал теплее, и Дима снова поймал ее взгляд: какой-то светлый, совсем-совсем невинный, даже беззащитный.
Защемило сердце и с огромной силой потянуло Лару поцеловать и обнять; крепко вжав в себя, укрыть от любой тоски, но Дима помнил, что нельзя.
Просто так, сходу, не в качестве прелюдии к сексу – нельзя.
Глава 35
Прежде чем Дима успел что-нибудь сказать в ответ, Лара, прижав цветы к груди, махнула рукой в сторону кухни:
– Ты будешь чай? – Он кивнул. – Хорошо, тогда разувайся, мой руки и проходи.
От реплики «Да, мой командир!» Дима удержал себя волевым усилием. Оставшись в коридоре в одиночестве, он, стягивая кроссовки, поспешно осмотрелся. В свой прошлый, первый и до сегодняшнего дня единственный визит, ему не удалось изучить обстановку в квартире, но он собирался восполнить существующий пробел.
В прихожей примечательных глазу или уму вещей не было, гостиная с порога не просматривалась, кухня была видна лишь отчасти. В ванной Дима мыл руки долго и тщательно – будь он таким усердным лет так двадцать с небольшим назад, мама не нарадовалась бы, – и разглядывал заполнившие пространство вокруг баночки и скляночки, коих обнаружилось в приличном количестве, но интересовало его другое.
Он тщательно просмотрел каждую полку на предмет любой мужской косметики, лишнего геля для душа или второй зубной щетки. Внимание к деталям, ключевая способность любого хорошего юриста, позволяла выяснить целую уйму занимательных фактов о чем и ком угодно без единого вопроса.
Дима, конечно, не думал, что Лара могла ему лгать об эксклюзивности их отношений. Цель его изысканий была в ином: понять, когда в последний раз Лара жила с мужчиной и жила ли вообще. С большей вероятностью на глаза попалась бы незначительная мелочь, выдававшая былое присутствие второго человека в квартире: свободный крючок или забытая сменная кассета для бритвенного станка – вариантов масса.
Ни одного подтверждения тому, что Лара до их встречи с кем-то сожительствовала, не нашлось. Диме подумалось, что ванная комната в целом намекала, что даже редких гостей тут не ждут: тех же полотенец было только два – большое и маленькое – для лица и для тела, нужды внезапных посетителей, очевидно, не учитывались. Предположение, что идея с отношениями без обязательств возникла у Лары после тяжелого разрыва с каким-нибудь мудаком, потеряло в убедительности.
Вероятно, причина заключалась в другом; Дима упорно отказывался верить, что Ларе просто-напросто не нужны близкие отношения с людьми вообще. Он же замечал ее отклик, ее неспособность быть полностью безучастной: что бы она не заявляла на словах, их взаимопонимание не было миражом, Дима чувствовал свою, особую, связь с Ларой и не желал ее потерять.
Встретившись глазами с собственным отражением, он усмехнулся и, наконец, выключил воду. Ни одной идеи о том, как поступать дальше, как добиться от Лары настоящего доверия и влюбленности, ни малейшего представления, как сдвинуться с мертвой точки, – это оказалась действительно головоломательная загадка, но не пугающая: чем мудреннее была задача, тем сильнее Дима загорался.
На кухне он появился, когда Лара заканчивала разливать по чашкам кипяток. Наблюдая за ее движениями, он сел за стол, не зная, о чем стоит говорить. Он не забыл ее слов об отце, но не решился поднимать эту тему. Болезненная реакция на цветы, напомнившие Ларе о детстве, не прошла мимо его внимания.
– У меня есть шоколад, печенье и даже торт. Что ты будешь? – Лара первой завела разговор.
Казалось, ее сковала неловкость: чересчур напряженная для хозяйки, она стояла, опираясь на кухонную тумбу, и словно не находила себе подходящего места: чуть сдвигалась то в одну сторону, то в другую, то отклонялась ближе к гарнитуру, то, напротив, переносила вес вперед, как если бы лишилась опоры.
– Давай торт, – недолго думая, ответил Дима, много более увлеченный осмотром кухни, чем возможностью поесть.
Просторная, светлая комната с вполне приличным, последние лет десять стоявшим здесь мебельным гарнитуром и такой же давности электроникой, чистая, опрятная и упорядоченная, тем не менее с первого взгляда заявляла, что квартира – съемная. В таких квартирах на кухне всегда чего-то не хватало: лишней утвари, ломящейся из шкафов посуды, привезенных из путешествий магнитов на холодильнике и вытяжке над плитой – всего того, что копится, если людские порывы к стяжательству не сдерживаются перспективой скорого и внезапного переезда.
Найдя взглядом на широком, углубленном подоконнике собственный букет, Дима, к своему удивлению, сразу же заметил за ним другой – огромный; наверное, с сотню белых роз.
– Ого, по какому поводу такой букетище? – Вопрос вылетел из него раньше, чем он успел бы, проконтролировав интонацию голоса и выражение лица, избавить их от намека на уязвленную ревность.
Лара, заглянувшая в холодильник, обернулась к Диме с тортом в руках.
– Что? – она ответила с паузой, будто ей потребовалось время, чтобы вспомнить, откуда в ее квартире взялась пафосная охапка роз. – Это часть подарка от фирмы.
– Подарка?
– На день рождения.
Дима резко поддался вперед.
– У тебя был день рождения? Когда?
– Вчера. – Пожав плечами, Лара вернулась к тумбе и потянулась за ножом.
– И ты не сказала?
– Это ни к чему.
– Как кстати я притащил тебе свой уникальный подарок, не находишь?
– Да, ты прямо попал, – в ее голосе послышалась шутливая насмешка.
Молча наблюдая, как Лара совершенно спокойно разрезала торт, разложила по тарелкам куски, затем расставила посуду на столе, Дима пытался не обращаться внимания на пробивавшиеся внутри злость и обиду. Он отлично понимал, что с лариной точки зрения эта информация не имела никакого значения, но все равно досадовал. Ему хотелось бы ее поздравить, ему – на худой конец – хотелось бы знать о ней хоть что-нибудь.
Ничьей вины в том, что важных мелочей о Ларе он еще не знает, не было. Так сложились обстоятельства их знакомства. Он сам лишь недавно разобрался со своими чувствами, но теперь подозревал, что разобрался плохо. Потому что сила желания узнать о Ларе чуть ли не все, проявившаяся сейчас, его удивила.
Он попытался вспомнить, каким был его интерес к девушкам, в которых он когда-то был влюблен, но скоро догадался, что сравнение не совсем корректно: в прошлых отношениях от не страдал от недостатка сведений о понравившейся девушке, прежде чем зарождался хотя бы намек на серьезную привязанность, он легко успевал многое выяснить за время общения.
До Лары он никогда не сталкивался с этой странной, малообъяснимой двойственностью ощущений: он не знал о личном Лары практически ничего и жаждал узнать хотя бы крохи, чтобы иметь основу для умозрительных, подтвержденных фактами, выводов, а не догадок; вместе с тем, общаясь с ней, он был полон уверенности, что знает все: что она сделает, скажет, как улыбнется, выгнет в удивлении брови, фыркнет от недовольства. Он не мог расшифровать подобные чувства в слова, но они были достаточно ясны, чтобы большую часть времени ему легко верилось, что он понимает Лару на совершенно ином уровне, имеющим мало общего с обычным знакомством.
За чаем они болтали о всякой ерунде, и Дима не набрался смелости испортить Ларе настроение беспардонными вопросами о ее семье, хотя любопытство росло с каждой совместно проведенной минутой. Неосознанно он раскручивал ускользнувшие от его ума в начале мелочи: она рассказала об отце – и это объясняло, почему прежде они никогда его не вспоминала, но что тогда с ее матерью? Жива ли она? Если да, то почему он и слова о ней не слышал? Как именно погиб ее отец? Что вообще у Лары за семья? Каким было ее детство? Кто ее друзья?
Наконец, Лара поднялась, занялась уборкой со стола, Дима предложил помощь, надеясь оттянуть время отбытия домой; он уверился, что скоро его попросят уйти, что было странно: вряд ли Лара считала, что он приехал отдать ей цветы и выпить чая. Однако непривычные для них посиделки за столом почему-то выбили его из колеи.
– Брось, – она, разумеется, легко отмахнулась от его предложения, – что я, не загружу посудомойку?
Едва она закончила, он подошел к ней со спины, надеясь получить свой кусочек близости, склонялся все ближе, улавливая знакомый аромат волос. Весь вечер он мечтал к ней прикоснуться и не мог больше ждать, не мог бороться с собой.
Стоило ему накрыть ладонями ее руки и провести большими пальцами по коже каждого запястья, Лара вдруг сама инициировала их сближение, развернувшись лицом к нему, взяв за руки, потянула к себе, выдохнула практически в губы:
– Иди ко мне.
Их первый за столько дней поцелуй показался Диме отличающимся от всех прочих. Словно сама Лара стала другой. Там, где раньше была страстность, сегодня превалировала нежность, там, где Лара всегда была провоцирующей, она вдруг оказалась ищущей и открытой. Он почувствовал, что ее прикосновения изменились, и подумал, что сегодня Лара впервые ищет в нем эмоциональную близость, а не физическое удовольствие.
