Текст книги "Исключая чувства (СИ)"
Автор книги: Диана Ставрогина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Глава 41
Дима снова был в лифте, но на этот раз он не желал никаких случайных встреч с Ларой. Утреннее столкновение выбило его колеи сильнее, чем он ожидал. Он чувствовал себя потерянным.
Рабочий день закончился полчаса назад, уставшие юристы с четырнадцатого этажа, затягивая момент отправления на следующий уровень, медленно набивались в кабину, иногда переговариваясь между собой. Дима отстраненно фиксировал происходящее, в голове у него вяло транслировались мысли и всполохами – самый желанный и причиняющий страдание образ.
Каскад темных шелковистых волос, вызывающе вскинутые брови, яркие зеленые глаза, в глубине которых всегда прячется тяжесть, тонкий, усыпанный веснушками нос, алые губы: то улыбающиеся, то плотно сжатые, то зло усмехающиеся; шепчущие, целующие, чеканящие непоколебимо упрямые фразы. Ровная осанка, подобная броне, идеально подходящая фигуре одежда, высокие каблуки.
Сила и независимость, воля и отстраненность. Холодность. Для Димы теперь очевидно искусственная, намеренно взращенная, укрывающая потребности в близости и любви. Потребностях, что он успел, пусть и едва, ощутить на себе, прежде чем совсем не рациональный страх, который Лара более чем успешно прятала за внешним обликом справляющейся со всеми проблемами мира женщиной, разрушил все.
Дима и сейчас не до конца понимал, в чем состоят причины, заставляющие Лару убегать от людей и чувств; ему были доступны лишь основанные на общих сведениях из базовой психологии преположения и догадки. Неизвестность начинала раздражать. Все в Диме требовало отыскания ответа, понимания, в чем именно заключается проблема, и ее решения.
Лифт остановился на тринадцатом этаже, внутрь начали заходить люди, и Дима вдруг решительно двинулся вперед, не замечая, что толкает плечами не ожидавших подобной внезапности пассажиров, не слыша, что кто-то ругается ему вслед.
В приемной он, даже не пытаясь осознанно контролировать собственную речь, отмахнулся от готовящего покинуть рабочее место секретаря, стремящегося выяснить цель его визита, и хорошо знакомым путем направился к единственному кабинету на этаже, что имел счастье когда-то посещать.
Достигнув нужной двери, Дима, не дав себе ни секунды на сомнения, коротко постучал и вошел внутрь. Лара медленно перевела взгляд от монитора ко входу в кабинет и замерла.
– Привет, – поздоровался он.
– Привет, – Лара ответила с задержкой, тихо и неуверенно, почти виновато.
Вдвоем они замолчали, продолжив изучать друг друга глазами и вместе с тем избегая зрительного контакта. Предсказуемая, но оттого не менее задевающая напряженность между ними вызывала обоюдную неловкость. Неловкость, что казалась глупой и невозможной – они же спали вместе полгода, ничего не стесняясь, – и одновременно неустранимой.
Нужные слова не шли. Какую бы фразу для начала Дима ни придумывал – каждая звучала в его сознании ужасно не к месту. Далеко не безнадежный представитель одной из самых искусных в ораторском мастерстве профессий, он не знал, как начать разговор. Он едва ли помнил, что хотел сказать.
– Нам стоит обсудить все еще раз, – выдавил он из себя наконец. – Я думаю, прошло достаточно времени, чтобы мы могли поговорить о случившимся здраво. – Он бросил короткий изучающий взгляд на Лару: она слушала его с нечитаемым выражением лица. – Я хочу, чтобы ты поняла, что я хочу быть с тобой. На самом деле хочу. Это не прихоть, не сиюминутное желание. Это серьезно. Серьезнее всего, что было в моей жизни до сих пор. – Собственное косноязычие злило. Он наговорил кучу пафосных фраз и не вложил в них и капли смысла, глубокого и важного, переполнявшего его мысли, но так и не нашедшего для себя выхода. Он ничего не донес до Лары, ничего.
– Я не хочу никаких отношений, сколько я должна это повторить? – ледяной тон ее голоса Диму не удивил. Не прислушиваясь к интонациям, он следил за реакциями ее тела, зная, что оно выдает ее чаще и очевиднее. Она совсем не выглядела уверенной или довольной. Слишком напряженная для говорящей правду.
– Есть большая разница между «не хочу» и «боюсь», – сказал он мягко, – и я абсолютно точно вижу, что в твоем случае имеет место второй вариант. Ты можешь продолжать твердить, что ты не хочешь, но ты давно выдала себя. Я не буду сдаваться, – теперь он говорил громче, эмоциональнее, стремясь достучаться до нее, – я не стану упускать свой – наш! – шанс. Разбрасываться им. Мы с тобой совпали, нам… нам так круто вдвоем, а ты хочешь все это спустить из-за страха?
Лара затрясла головой. Остановившись, прижав к нижней половине лица ладони, словно надеясь скрыть за ними собственные чувства, обессиленно зашептала:
– Ты не понимаешь. У меня нет на это сил. Я… ничего не смогу тебе дать. Совсем ничего.
Диме не хватило выдержки, чтобы и дальше оставаться неподвижной статуей у входа в кабинет. Он прошел в перед, нерешительно обогнул стол и, присев на пол у ног Лары, осторожно взял ее за руки, отвел ладони от лица и прижал к своей груди. Физический контакт, первый за месяц, заставил обоих вздрогнуть и судорожно задышать. Тело сразу же потребовало много большего, Дима, сжав челюсти и прикрыв глаза, постарался успокоиться.
– Я дам тебе силы, – следом за Ларой он заговорил шепотом, но вкладывая в него всю убежденность, какую только имел, все желание быть рядом и помочь. – Ты поверишь мне, и в этом будет сила. Мы, – произнес он со значением, – будем силой.
Она зажмурилась, снова покачала головой. Дима почувствовал, как ее пальцы с силой сжали его ладони; она держалась за него, словно спасаясь от падения. Через мгновение хватка ее пальцев ослабла, Лара встретилась с ним взглядом, уголки ее глаз, воспаленных и уставших, влажно блестели.
– Это все слова. Ты не знаешь, как все будет. Не можешь знать. Я не умею строить отношения, у меня действительно целый чемодан страхов. Поверь мне, ты быстро устанешь, – объясняла она с видимым спокойствием, за которым улавливались полная опустошенность и смирение. – Ты устанешь от моих опасений, от того, как мало я буду давать тебе в ответ, от того, как много я не смогу дать тебе никогда. Чувства быстро пройдут, ты захочешь уйти, а я… У меня… сложно с привязанностями, я не умею отпускать.
– Я… – Почти оскорбленный прозвучавшими словами, он хотел было с жаром уверить ее, что за свои чувства может поручиться, но, лишь начав, не смог не признать, что Лара права. Если отбросить иллюзии, если вспомнить, какой на самом деле бывает жизнь, нельзя быть уверенным ни в чем. Только верить, но именно верить Лара и отказывалась. У нее были доказательства собственной правоты, горькой и безрадостной, а у Димы – только обнадеживающие знамения. – Ты права. Никто не знает. Но ты говоришь так, словно с твоей стороны в мою нет обратной угрозы. А она ведь есть.
Она кивнула, не споря.
– Я знаю, что есть. Это вторая причина для отказа. Я… я не хочу боли – ни себе, ни тебе.
Дима шумно выдохнул. Восхитившая его однажды предусмотрительность Лары сегодня стала раздражающим препятствием. Нельзя просчитывать всю свою жизнь наперед, нельзя брать теоретически возможный финал за константу, но именно так Лара и поступала. Принятое ею решение целиком и полностью основывалось на грандиозной убежденности в том, что шансы на их расставание несравнимо выше шансов на счастливое совместное будущее.
Что могло убедить ее в обратном? Что? Слова, обещания, клятвы? Нет. Поступки? Какие поступки? Кольцо?
Дима невесело усмехнулся. Попытаться заманить в брак женщину-адвоката? Да еще настолько поспешно? Это практически анекдот. Быть может, большинству женщин брак и мерещился гарантией вечности, заставляющей позабыть о прежде очевидных проблемах и конфликтах, но Лару процедурой надевания юридических кандалов не очаруешь.
– Расскажи мне, – попросил он наконец. – Расскажи мне про себя. Пожалуйста. Мне нужно знать.
Лара долго смотрела на него, сохраняя молчание. На ее лице непонимание сменилось сомнением, сомнение – нерешительностью, нерешительность – принятием. Она кивнула и опустила взгляд.
Ее голос, ровный и не получивший эмоций, наконец-то поведал Диме все, что он столько месяцев жаждал узнать.
После ее рассказа Дима осознал, что она видела мир совсем другим: для нее в нем все плохое случилось, а хорошего не было и не будет. Для нее не будет. Для иной оптики мировоззрения требовалось больше положительного опыта, больше неподкрепленной ничем и тем не менее сильной надежды, а в словах Лары ни разу не проявилось ни того, ни другого.
Теперь Дима знал ее другой: переломанной и израненной, из последних сил старающейся закрыться от мира, не позволяющей никому узнать, что творится у нее на душе.
За нее было больно до разрывающегося внутри сердца. Нестерпимо больно лишь представлять, как она проживала и проживает каждый свой день. Понимать, что случившееся не принадлежит к разряду поправимого. Знать – без всякой иллюзии, – что нанесенная Ларе рана не затянется никогда, что она сама ни за что не даст этой ране зажить.
Что он мог сделать? Как мог объяснить, что ему не просто не все равно – что он чувствует ее боль, что его ранит то, что эта боль не подвластна ему ни в чем?
Какими словами он мог доказать Ларе, что никуда не денется? Что любит – действительно, по-настоящему ее любит, – и ничего его любви не изменит? Мог ли он утверждать это с уверенностью, мог ли обещать?
Он верил, что мог. Но знал, что Ларе не нужны его слова.
Он мог быть уверен в чем угодно – и без толку, потому что ее страх, страх привязаться и потерять – был весомее любого желания рискнуть ради возможного счастья. У нее не было сил рисковать.
Дима долго считал, что Лара не просто сильная, а титановая. Не сбиваемая с пути, уверенная в себе, способная выстоять против самых разных трудностей, не поддающаяся меланхолии. Правда была в том, что она хорошо мимикрировала, утаивая свой личный надлом от окружающих.
Без сомнений она сильная. Кто бы еще взвалил на себя столько и сумел бы проделать длинный путь без помощи и поддержки? Но какова цена?
Дима был убежден, что Лара измотана своей стойкостью почти до предела, лишена опоры. Как долго она продержится на этом максимальном разгоне без какой-либо передышки?
Как умный мальчик Дима вполне догадывался, что бывает с теми, кто, подобно Ларе, всегда за все отвечает сам, кто приносит себя в жертву, потому что не считает, что в жизни есть что-то еще, кроме дела; что бывает с теми, кто был разочарован так рано и так несомненно разочарован. Ему было страшно за нее.
Внимательно выслушав ее рассказ, он не мог не заметить, что ни одного светлого пятна в ее жизни со смерти отца не случалось. Ни единого. И теперь, вдумавшись, он понимал весь ужас до боли в области грудной клетки. Он хотел избавить ее от страдания, сделать счастливой – еще сильнее, чем до этого разговора, – но совершенно не представлял, как добиться желаемого.
Она… мечтала ли? О любви, о семье? Надеялась ли встретить важного для себя человека?
Ему подумалось, что скорее всего она давным-давно ничего не представляет: не потому что решила, будто мечты – это для глупеньких девочек, а потому что ничего не представляется тем, кто никогда не встречал в мире чудес.
Он не был до конца уверен, действительно ли так хорошо ее понял или только думает, что понял, но ему казалось, что он чувствует ее, как себя.
– Надеюсь, теперь тебе понятнее, почему я права?
Глубоко задумавшись над услышанным, он вздрогнул, когда Лара вновь заговорила. Наверное, его молчание достаточно затянулось.
Сегодняшний разговор привел его к одному важному пониманию: слова в их ситуации бесполезны. Как и красивые жесты. Они ничего не ускорят, не прибавят Диме убедительности.
Лара поверит только времени. Времени, в котором чувства не переменятся, а намерения останутся прежними.
Отрицательно покачав головой в ответ на ее вопрос, Дима поднялся и с сожалением выпустил ее ладони из своих.
– Ты увидишь, что между нами ничего не пройдет, – сказал он спокойно, без прежней настойчивости, но с новой, размеренной убежденностью в своей правоте. – Ты сама поймешь, что нам нужно быть вместе. Я дождусь.
Раньше чем Лара успела бы найти уместное возражение, Дима покинул кабинет.
Глава 42
Дни растворялись во времени, сливаясь в сплошную, из которой и при усилии не удалось бы вытащить и датировать отдельные эпизоды. Заседания, консультации, выезды к доверителям, бесконечные чашки с кофе, поездки в метро – ни один миг жизни ничего примечательного Ларе не сообщал.
Раздражающе легко в последнее время забывались события не то что недельной, а часовой давности: она отправлялась в супермаркет и, вдруг задумавшись, не могла припомнить, чем занималась тридцать минут назад; выходила из бизнес-центра за кофе – и по возращении тратила уйму времени, вспоминая, что именно хотела проверить в лежавших на столе документах. Пусть качество ее труда пока не страдало, работать Лара стала заметно медленнее.
Она чувствовала себя обессилевшей и истощенной. Разговор с Димой осушил ее до дна. Все о себе – прошлой и настоящей – она не доверяла еще никому. Даже Лена много лет назад была ознакомлена только с тщательно переработанным и сжатым обрывком лариного жизнеописания, из которого нельзя было понять, насколько плохо ей приходится до сих пор. В конце концов, как юрист она великолепно умела подавать факты в правильном свете.
В тот вечер в кабинете притворяться перед Димой уже не имело смысла: напротив, Лара надеялась, что полноценно увидев ситуацию с ее стороны, он прекратит идеализировать происходящее между ними и осознает глубину проблемы. Она хотела дать ему честное, позволяющее поставить финальную точку в их взаимоотношениях объяснение, пусть и вывернув себя наизнанку.
Реакция Димы ее удивила. Она ждала другого: в лучшем случае – согласия, принятия ее правоты; в худшем – возобновления прежних пылких убеждений в том, что им обязательно стоит быть вместе, но он, прежде разгоряченный и резонирующий отчаянием, вдруг стал поразительно спокоен. Его слова о том, что между ними ничего не пройдет, звучали совсем иначе, чем прошлые аргументы и убеждения, он словно и вовсе больше не считал нужным тратить время на доказывание неизбежного, оставляя роль оратора времени.
Тогда Лара не восприняла смену его тактики всерьез. До мурашек отчетливое ощущение пугающей неотвратимости, что вдруг завибрировало в ней на несколько секунд, когда их с Димой взгляды пересеклись, она упорно проигнорировала. Однако несмотря на все попытки оставить этот разговор позади, принять его как окончание, она была вынуждена признать, что ничего не получается.
Чем больше проходило времени, тем сильнее к ее прежним страхам примешивались новые, противоречащие уже имевшимся: незаметно нарастая и развиваясь, словно вариации внутри основной музыкальной темы, они беспрестанно заполоняли ее мысли, чтобы, достигнув кульминации, оглушительно заявить о своем существовании. Поначалу неосознанно Лара стала сомневаться.
Сразу после того, как Дима ушел, она предсказуемо уверилась в мысли, что на этом их отношения закончены полностью. Он мог думать или говорить что угодно, но ничего не изменило ее решения держаться подальше. Как и раньше, Лара была намерена перетерпеть выкручивающую кости потребность быть рядом с ним. Она верила, что тоска пройдет.
Собственная упертость дотащила ее до выходных, а после начала сдаваться под то и дело всплывающими в сознании словами. Димиными словами. Возникшее в Ларе тогда ощущение неотвратимости сказанного возвращалось вновь и вновь. Ударяло по ее мысленным затворам с постоянно увеличивающейся частотой.
Чересчур часто для принявшего окончательное решение человека Лара стала бояться, что Дима может быть прав, а она нет. Перспектива ошибки ото дня ко дню обретала более ясные очертания. Пугающе убедительные.
Сознание Лары будто раздвоилось: одна часть была уверена, что ей и близко нельзя подступаться к Диме, и приходила в ужас, стоило задуматься об отношениях; другая же мучилась из-за противоположных доводов. Эта часть боялась, что Ларе выпал истинный шанс, который она бездарно упускает из-за трусливой установки на самосохранение.
Всегда упорядоченные и ясные, не поддающиеся влиянию эмоций мысли стали хаотичными и спутанными. Лара тонула в страхах и сомнениях. Затуманенный чувствами рассудок подводил ее, оставлял без ответов, не привносил никакой ясности, не давал оружия в борьбе с неуверенностью.
Теоретически она не могла доказать или опровергнуть ни одну из мучивших ее неопределенностей. Она должна была сделать выбор, не зная последствий наверняка.
Время шло, и изначальное восприятие разлуки с Димой как закономерной неизбежности, которую можно пережить, начало меняться. Лара вдруг поняла, что не в состоянии выдержать мысль о том, что между ними по-настоящему все кончено. Ничего и никогда больше не будет. Димы рядом не будет. Ни в какой ипостаси – друга, любовника ли – не будет. Прикосновений, поцелуев, секса, общения – не будет.
Слово «никогда» обрело именно то устрашающее значение, какое прежде у Лары ассоциировалось в первую очередь со смертью; но исключая Диму из своей жизни, она обеспечивала себе потерю практически на том же уровне пустоты. Сколько бы она ни утешалась пасторальной картинкой его счастья без нее и собственного покоя в одиночестве – они больше не работали.
Ее чувства к Диме оказались сильнее ее. По вине чувств у Лары не получалось смириться с более чем разумным решением не ввязываться в отношения с полным отсутствием сил и неумением переживать потери; по вине чувств она перестала быть себе хозяйкой.
Лара выдержала полторы недели, что прошли с дня их последней с Димой встречи. В пятницу, вернувшись из фирмы домой, она весь вечер не находила себе места. Не могла ни поужинать, ни отвлечься на книгу, ни закончить оставшийся наполовину написанным иск. Ее потряхивало мелкой дрожью, под кожей, вопреки стоящей за окном июльской жаре, расползалась зябь. С наступлением темноты стало совсем плохо. Лара больше не могла с собой бороться. Не находила убедительных причин.
Вызывая такси, она впервые за полтора месяца выбрала пунктом назначения среди сохраненных адресов тот самый дом с автоматическими дверями, не позволяя себе задуматься над тем, что делает. Подачу машины обещали через шесть минут, и Лара успела лишь переодеться из домашнего в кружевной сарафан и схватить с вешалки в прихожей теплый кардиган: ее морозило все сильнее.
Полчаса поездки она провела с оглушительной пустотой в голове. Она пыталась сосредоточить свое внимание на дороге или на планировании предстоящего разговора, но проигрывала охватившей ее тело и сознание усталости. Цель была поставлена – добраться до двери диминой квартиры; дальнейшее развитие событий ее мозг, отказавшийся реагировать на внешние и внутренние раздражители, пока не волновало.
Из такси Лара вышла на подгибающихся ногах. Консьерж встретил ее с любопытно-удивленным выражением лица, но пропустил без вопросов. Лифт ждать не пришлось, меньше чем через минуту она оказалась на двадцать втором этаже у нужной квартиры и нажимала на звонок.
От щелкающих звуков открывающихся замков у нее подскочил пульс и часто забилось в груди сердце. Дверь распахнулась, стоящий на пороге Дима, взъерошенный и помятый, в свободной длиной майке и широких спортивных шортах, показался Ларе бесконечно уставшим. И бесконечно родным.
Она всматривалась в него и с трудом удерживалась на месте, желая совсем другого – броситься к нему, обнять, уловить его запах, ощутить тепло тела, поцеловать, – но после всего случившегося они превратились в знакомых незнакомцев, и барьер еще предстояло преодолеть.
– Лара? – Ее имя, произнесенное вопросительно-обеспокоенно, приглашало к объяснению.
– Не могу… – Хрип вышел неразборчивым, Ларе пришлось сделать паузу и прочистить горло.
– Что? – спросил Дима снова обеспокоенно.
– Не могу без тебя. Не хочу, – она ответила шепотом, явное отчаяние в собственном голосе покоробило часть Лары, привыкшую всегда таить чувства, лишь бы избежать уязвимости, но Лара была к этому готова. Она выбрала быть уязвимой.
– Ты пришла, – будто не веря себе, произнес он медленно.
Лара кивнула, не отпуская его взгляда: откровенного, не скрывающего ни одного переживания.
– Ты пришла, – Дима повторил уже увереннее, уголки его губ начали ползти вверх, и у Лары потеплело на сердце. – Ко мне пришла.
Она поняла смысл этих слов.
– Да.
Они одновременно шагнули навстречу – в начале несмело, а затем резко соприкоснулись телами, опутали друг друга руками, прижались губами к губам, вздрагивая от остроты восприятия после разлуки.
У Лары как будто забрали всю боль – до того ей стало легко. Ее затапливала эйфория. Дима был рядом, она была рядом с ним. Они были вместе, и несмотря на отошедший на задний план, но не исчезнувший страх, Лара больше не сомневалась. Она наконец чувствовала, что все сделала правильно.
– Точно? – Дима, чьи ладони с узнаваемой нежностью и уверенностью и с впервые настолько ощутимой потребностью прижимали ее к себе, зашептал ей в губы, прекратив поцелуй. – Никуда не денешься?
Она судорожно вздохнула, подступившие слезы жгли глаза от того, каким испуганным перед будущим она сейчас видела Диму.
– Нет, – Лара покачала головой и прижилась губами к его: успокаивая, заверяя в своих словах, утешая.
– Хорошо, – он улыбнулся, теперь уже по-настоящему.
Отстранившись, Лара изучала его лицо. Впервые настолько пристально рассматривала каждую черту и контур, обводила пальцами, оглаживала, целовала. Нежность, какой она никогда в себе не обнаруживала прежде, перетекала из нее к нему с каждым движением. Ей переполняло желание отдать ему как можно больше, искупить те дни и недели, что он терпеливо ждал, донести до него, как ей важно то, что он ее ждал. Старался понять. Не сдавался. Чувствовал.
Дима молча и неподвижно смотрел ей в глаза – и этого было достаточно: она угадывала все невысказанное и все невыразимое вербально. Она надеялась, что в ее ответном взгляде он тоже находит именно то, что должен найти. Слова о чувствах сейчас казались неуместными, способными разрушить хрупкость мгновения, в котором связь взаимопонимания между ними практически обрела материальное воплощение.
Лара вновь потянулась к его губам, и на этот раз поцелуй быстро перестал быть целомудренным. Жадные соприкосновения губ и языков, судорожные вздохи и выдохи, туман в голове. Потребность большего – острая и нестерпимая, подпитываемая еще не покинувшим никого из них страхом потерять. Они ни на секунду не прекращали физический контакт и взаимно стремились скорее увеличить площадь соприкосновения.
У Лары знакомо загорелась кожа, сердце билось так сильно, что становилось трудно дышать. Ее трясло от желания, от необходимости почувствовать Диму кожей к коже. Как можно скорее.
Она провела ладонями по его рукам, сжала плечи, огладила шею, с удовольствием прошлась пальцами по густым светлым волосам, проскребла ногтями по затылку, зная, что Диме так нравится. Ожидаемо он чуть слышно зашипел ей в губы.
Прекратив поцелуй, он спустился лицом в изгиб ее шеи, обжигая кожу дыханием и провоцируя забег мурашек по всему ее телу, заставляя задрожать от приятного предвкушения. Его руки быстро стянули с Лары кардиган куда-то на пол, но ей было не до него. Под каждым прикосновением она вздрагивала – чувствительность была запредельной; стоило ей только подумать, где еще он может ее коснуться, как тут же следовала реакция тела.
Пройдясь ладонями по ткани ее сарафана, Дима спустился руками ниже, оглаживая бедра, кончиками пальцам он намеренно время от времени задевал кожу по кромке подола, прежде чем, наконец, забраться руками под него и прижать Лару бедрами крепче к себе.
Она не удержалась от выдоха на грани стона, следом подмечая, как с силой Дима втягивает губами кожу на ее шее и слегка прикусывает до того как отпустить с влажным развязным звуком, от которого в ее теле лишь усиливалась дрожь.
Ноги больше ее не держали, и она полностью полагалась на то, что Дима не даст ей рухнуть на пол прихожей; у Лары не было ни сил, ни желания контролировать собственное тело.
Она устала следить за каждым своим порывом, устала цензурировать каждое слово и жест, только бы не выдать истинную себя, устала чувствовать в полсилы. Она хотела наконец-то отдаться на волю стихии и ничего не контролировать хотя бы пару часов. Не осторожничая, с открытым сердцем, с переполненной чувствами душой.
Дима потянулся к застежке ее сарафана, когда громко загудел лифт, заставляя их вздрогнуть от неожиданности. Замерев на секунду, они затем засмеялись. Никто их них до сих пор не подумал закрыть входную дверь.
Закатив глаза и глухо простонав от досады, Дима все же немного, но не полностью, отстранился от Лары – дальше порога они так и не ушли, – чтобы захлопнуть дверь и повернуть замок.
– Не уйдешь теперь, да? – вернувшись к Ларе, подразнил он весело.
Она улыбнулась. Снова почти рассмеялась, уловив, что он собирается сделать дальше.
Опустившись на колени, Дима как можно медленнее скользнул руками по ее ногам от бедер к щиколоткам, овитым ремешками босоножек. Ухмыльнувшись самодовольно, обратил к Ларе игривый взгляд. Она облизнула губы и в ответ потянулась к молнии на спине, наблюдая, как игривость в его глазах сменяется тягучей, завлекающей тьмой.
Дима поспешно принялся расстегивать ремешки, ни на секунду не прекращая следить за тем, как ткань сарафана по миллиметру ползет вниз, обнажая грудь без бюстгалтера, тонкую талию и замирает на бедрах, требуя внешнего дополнительного усилия. Лара отвела руки в сторону, с намеком выгнула бровь, провоцируя Диму, давно закончившего с ее босоножками, на шумной выдох, от которого у нее сжимается низ живота и ненадолго теряется четкость зрения.
Их традиционная игра в постоянный вызов сегодня казалась особенно будоражащей и вместе с тем слишком, слишком долгой, но Лара догадывалась, что ни она сама, ни Дима не откажутся лишний раз помучить друг друга, лишь бы сумасшествие, начавшееся с первой встречи, снова накрыло их с головой. Нельзя было отказаться от этого дурмана, невозможно.
Обнаженную кожу покалывало в ожидании прикосновений, затянувшая пауза бездействия усиливала их общее возбуждение, и Лара сжала губы: одного предвкушения хватало, чтобы из горла рвался стон.
Наконец, Дима быстро и жадно провел ладонями по ее ногам еще раз: теперь уже снизу вверх, слегка вжимая кончики ногтей в кожу, отчего она, вздрогнув, едва устояла на месте, успев ухватиться за димины плечи.
Он ненадолго замер, рисуя круги на внутренней стороне ее бедер, оставляя редкие поцелуи все выше, все ближе к кромке ее белья, но, конечно, не достигая его, вынуждая Лару еще крепче впиться пальцами в его плечи. Сарафан вдруг резко пополз вниз и достиг пола. Она вздохнула с облегчением.
Дима поднялся. Одарил ее всю восхищенным, счастливым взглядом, обхватив за талию, привлек к себе, снова поцеловал. Сначала нежно, но с каждым движением все откровеннее, почти развязно, жадно всасывая поочередно верхнюю и нижнюю губу, обводя контур языком, проникая внутрь, вынуждая сильнее приоткрыть рот. Лишая Лару рассудка.
Ее теперь ощутимо потряхивало всем телом. Она слабо, не прекращая целовать Диму в ответ – с жадностью и совершенным отсутствием границ, понимала, что он благоразумно уводит их из коридора – вряд ли им в скором будущем хватит выдержки устоять на ногах.
В спальне, едва почувствовав под собой гладкость простыней, Лара потянула Диму на себя, заставляя вместе с ней упасть на кровать. Лихорадочно шаря руками по его спине, выгибаясь от ласково путешествующих по ее телу губ, она нашла край майки и потянула ее вверх. Ее обнаженная грудь прижалась к его, и Лара довольно застонала на выдохе, улавливая димин ответный стон, наслаждаясь полноценным контактом с горячей гладкой кожей, но этого все еще было недостаточно.
Поймав ее руки на поясе шорт, Дима, на мгновение откинувшись спиной на кровать, сам избавился от оставшейся одежды, Лара сняла белье. Придвинувшись ближе, прижалась ладонями к мужской груди, прошла путь по напряженным, перекатывающими под пальцами мышцами и скользнула ниже, обхватила член, упиваясь совершенно затуманенным выражением голубых – сейчас почти синих – глаз с широкими, бездонно-темными зрачками.
– Ведьма… – Его хриплый шепот выражал не верящий, восхищенно-преклоняющийся восторг.
Лара не могла описать, что этот шепот делал с ней. Какое-то запредельное, невозможное желание, сильнейшая потребность переполняла все ее существо.
Касаться, обнимать, не отпускать ни на сантиметр от себя, целовать; чувствовать его в себе, видеть, как ему хорошо, как он сходит с ума из-за нее; продлить это безумие на всю их жизнь, никогда его не отпускать.
Быть с ним. Всегда быть с ним.
Их секс изменился. На грани яви и полного затмения ума Лара поражалась неведомой прежде силе, которой не было ни имени, ни определения, что окружала и переполняла их с Димой. В каждом прикосновении были смысл и чувство, в каждом взгляде плескалось столько того, что никогда нельзя сказать словами, что Лара отказывалась оборвать зрительный контакт, даже когда глаза закрывались сами собой от остроты рождавшихся в теле реакций.
Они словно привязывали себя друг к другу, переплетались телами, чувствами, мыслями, обменивались самым сокровенным, не воплощенным физически, убивали друг в друге измучившую их тоску, уничтожали боль, утверждали близость между собой раз и навсегда.
На рассвете Лара, уткнувшись лицом Диме в грудь, вдыхала его запах, слушала равномерное дыхание, чувствовала, как он нежно перебирает пальцами ее волосы и иногда прижимается губами к ее виску.
Незнакомое, удивительное счастье ошеломляло. Не было ни тревоги, ни напряженности. Только нега и умиротворенность. Покой.
Впервые за бесконечно долгие годы Лара засыпала не одна. В теплых, уверенных объятиях. В надежной безопасности. В любви.
