Текст книги "Ты умрешь следующей"

Автор книги: Диана Лама

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Но она этого не сделала. Мария-Луиза прислонилась лбом к холодному стеклу окна и посмотрела в вечернюю темноту.

Она разглядела более темные тени, возможно, от крон деревьев, а между ними искрящуюся воду бассейна. А за этим темнота и тишина.

Вздрогнув, она отошла от окна. Ей хотелось выйти на улицу, уйти подальше от огней и тепла этого дома.

И куда бы она пошла, если, находясь одна вне дома, не выдержала бы и часа после того жуткого рассказа Аманды?

Какая тишина. Не слышно ни малейшего звука. Неужели все уже спустились на ужин?

Мария-Луиза открыла дверь.

Выключатель был расположен чуть поодаль от двери.

Тишина. Все уже собрались внизу.

Она добежала до выключателя, нажала на него и, только когда включился свет, поняла, что у нее перехватило дыхание. Она вернулась, выключила в комнате свет, закрыла дверь и побежала по лестнице вниз. Туда, где голоса, свет, тепло, ее подруги.

– Э-эй, хитрюги, неужели вы начали ужинать без меня?

Какое утешение – ее подруги.

Дом, узкие коридоры, все двери закрыты.

Суббота, 20.00. Джованна

Это была идея Аманды – выпить аперитив, сидя около бассейна.

Славная она все-таки.

Джованна вытянула ноги и поудобней устроилась в кресле из ивовых прутьев. Внешний свет около дома был выключен, единственным источником освещения оставались открытые раздвижные стеклянные двери. Белые занавески слегка колыхались, на улице было тепло, ночная прохлада еще не чувствовалась. Здесь, у бассейна, было уютно, лиц в темноте не видно, разве что они слегка освещались, если кто-то наклонялся, чтобы стряхнуть пепел или поставить на столик бокал.

Можно было расслабиться, не следить за выражением лица, ехидно ухмыляться или морщиться – никто бы ничего не заметил. Можно сидеть с закрытыми глазами, а потом открыть их, наклониться к столу, чтобы взять оливку или горсточку орешков, качать головой, улыбаться, участвовать в разговоре. Темнота – великая вещь.

– Эти оливки великолепны, правда?

– Я думаю, что это оливы из Гаэты.

– Не стану возражать, но оливки из Гаэты меньше по размеру, приятнее на вкус, а эти черные оливки из Греции.

– Если это говоришь ты, Аманда, значит, это и вправду так.

– Ради бога, я тоже могу ошибаться, но…

– Ты окончила курсы, мы это знаем.

– Не знаю почему, Лючия, но у меня ощущение, что ты хочешь посмеяться надо мной, – сказала Аманда и, мило улыбаясь, принялась в деталях рассказывать о достоинствах и недостатках различных сортов оливок, произрастающих в бассейне Средиземного моря.

Джованна, как ни странно, наслаждалась болтовней с подругами. Не хватало только Дэды, жаль. Весь день она время от времени вспоминала о ней и тосковала, как ей это казалось, а может, и нет.

Она почувствовала какое-то движение. Это встала Тутти.

– Пойду посмотрю, что там у нас происходит на кухне. Как только будет готов ужин, я вас позову.

Молодчина Тутти, хотя есть Джованне совсем не хотелось. Она бы сидела здесь весь вечер, но только не в одиночестве.

На стул рядом с ней присела Мария-Луиза:

– Джованна, ты не спишь? Послушай, я хотела извиниться за свое поведение днем, ты же знаешь, я такая трусиха. Та история со служанками мне сегодня всю ночь будет сниться, но мне жаль, что я очень некрасиво повела себя.

– Да, брось ты, это скорее мне нужно просить у тебя прощения. Я тебе так невежливо ответила.

– Даже и не говори ничего об этом. Я заслужила, такая назойливая.

– Да прекрати, ты не такая, ты – веселая всегда.

– Какая же ты милая…

И так далее и тому подобное. Джованна была готова застрелиться от такой скуки. Но что сделано, то сделано, и нужно было восстанавливать дружеские взаимоотношения.

Когда Тутти позвала их за стол, оливки и орешки были съедены, мартини выпито. Джованна уже не чувствовала необходимости прятаться в темноте, ей было весело, так весело, что у нее появилось желание задать вопрос, который навязчиво крутился у нее в голове почти час, а может, несколько часов.

– Вы помните Риту? Кто-нибудь из вас помнит Риту?

Все повернулись к ней, кто-то стоял на пороге раздвижной стеклянной двери, кто-то держал в руках пустой бокал, у кого-то задрожала чашка в руке. Потом они переглянулись.

Она знала, о чем они сейчас думали.

Я не сумасшедшая, хотела крикнуть Джованна, но не сделала этого.

Подруги смеются, шутят, сидя за столом, в этом оазисе света и тепла, единственном освещенном в доме помещении. Они поставили на белоснежную скатерть стола канделябры с пятью рожками, зажгли ароматизированные свечи. Свечи горят ярко, расплавленный воск капает на белую ткань, и она окрашивается в красный цвет.

Вокруг сплошная темень, темно в залах и пустых комнатах, очень расположены по всему зданию которые, а также на верхних этажах, над кухней, и внизу, в подвалах.

Дом похож на огромную пустую пещеру с единственным теплым местом; кухня – его сердце, где пульсирует жизнь, где есть свет, здесь подруги смеются, шутят, разговаривают, едят.

Дом шпионит за ними из полутьмы залов и, притаившись, ждет.

Суббота, 21.00. Мария-Луиза

Всему виной Дэда. Если бы она не была столь предвзята к той истории с вином и не контролировала бы ее, как алкоголичку на последней стадии, всякий раз, когда они садились за стол, и в довершение ко всему не сбежала бы, оставив ее одну, и не обидела бы… Если бы всего этого не случилось, тогда, может быть, Марию-Луизу и не переполняло бы сейчас чувство ущербности и мщения, и тогда, возможно, она бы не стала так слишком усердствовать с выпивкой и не оказалась бы в перерыве между поеданием второго блюда и салата откровенно пьяной. И тогда, подумав хорошенько, Мария-Луиза рассказала бы кое-что о тех вещах, которые ее смущали, но теперь она заговорила совсем о другом, будто бы у языка была своя собственная жизнь.

Например, о проблеме негров.

Как это ей пришло в голову заговорить о них, она даже и не помнила. Кто-то, возможно Тутти, что-то сказал по поводу незаконной эмиграции, кто-то, может быть Лючия или Джованна, заговорил о появляющихся новых рабынях, домработницах или цветных проститутках, которых всячески эксплуатируют коварные белые хозяева, и она тут же вовлеклась в эти разговоры, готовая к бою с наполненным бокалом.

– То есть не то чтобы я была против них, но все это вызывает слезы…

– Против них – кого? – Голос Лючии прозвучал на несколько порядков явно холоднее. Ей бы, Марии-Луизе Скарелла, защитнице проигранных и непопулярных судебных дел, мгновенно прикрыть свой несносный рот. Но нет.

– Они – это негры, цветные или как ты их называешь. Возможно, это прозвучит парадоксально, но вы когда-либо задумывались о том, что негры должны были бы быть благодарны рабству, вы думали когда-нибудь об этом, а? – И она опрокинула бокал великолепнейшего вина.

Ужас, растерянные взгляды, кто-то, наверное Аманда, попытался изменить тему разговора:

– «Amistad» – замечательный. Правда? Вы его видели?

Мария-Луиза невозмутимо ответила, что она нет, не видела, и продолжила:

– Если бы не было того периода работорговли, то сегодня все негры так бы и жили в Африке и сражались с обезьянами из-за кокосовых орехов. Это явно парадокс, но кто мне скажет, что это не так. Посмотрите, как дерутся между собой те, кто там остались. Да они до сих пор танцевали бы вокруг костров, прикрываясь вместо одежды листьями, подумайте только, а так они теперь живут в Америке!

Мария-Луиза все отчетливо осознавала, с ужасом отмечая про себя, что происходило, но ее язык явно жил своей жизнью и следовал своей особой логике. Сидящая от нее справа Джованна или Лючия, скорее Лючия, прошептала очень слышно:

– И эта одна из наших воспитательниц? Одна из тех, кому мы доверяем наших детей?

Аманда не осталась у нее в долгу:

– Помолчи, поскольку у тебя нет детей, к тому же не видишь, что она отъехала?

Тутти, сидящая напротив, была в шоке и смотрела на Марию-Луизу в упор так, как смотрят на тех, кто вначале кажется нормальным, а потом вдруг не в меру неожиданно пьянеет тут же, на глазах у всех.

– Как много всяких историй про негров-инвалидов, а потом вдруг появляется кто-нибудь не такой, как все, и мы первые начинаем обижать его. Именно здесь, помните, в этом доме… Вы ведь не могли все об этом забыть, так же, как и Дэда. – Последнее слово Мария-Луиза произнесла, всхлипывая. У нее начала кружиться голова, все вокруг поплыло и закружилось: свет, бокалы, скатерть, лица, глаза.

Глаза. Глаза Аманды смотрели на нее внимательно, напряженно, почти сочувственно, глаза той, которая о чем-то задумалась, но, может, я, Мария-Луиза, поняла, о чем она хотела сказать.

Это были глаза, наполненные отвращением, веселящиеся, саркастические, изумленные.

– Извините, извините, я чувствую, что мне сейчас станет плохо, о боже, меня сейчас вырвет, извините.

И пока Мария-Луиза резко встает из-за стола, переворачивая стул, она видит на дне глаз одной из своих подруг что-то, что та пытается всеми силами скрыть, что-то, что никто не должен был бы видеть. У Марии-Луизы мурашки побежали по телу, но ей нужно срочно убежать, ее вот-вот вырвет. Чуть позже она забудет этот неуловимый прячущийся взгляд, который она рассмотрела в черную дыру ада.

Суббота, 22.00. Джованна

После того как Мария-Луиза убежала, все вышли из-за стола как по команде, как будто бы ни у кого не было желания ни с кем общаться, но потом они опять собрались, делая вид, что им приятно находиться вместе.

Джованна последовала примеру Лючии, и, будто сговорившись, они начали убирать посуду со стола, складывать в мойку и мыть.

Лючия мыла посуду, Джованна ее вытирала. Делали они это молча, общаться не хотелось. Джованна устала говорить, ей просто была необходима компания.

Они быстро справились с мытьем посуды, поставили все на свои места, накрыли стол для предстоящего завтрака, правда, на одну персону меньше.

– Странная штука приключилась с Дэдой, не так ли? Уехать вот так, не оставив даже записки. – Лючия села, закурила сигарету, лицо ее было спокойно.

– Я плохо знаю ее привычки, возможно, для нее это нормально, в порядке вещей, так и должно быть…

– Нет, что ты, она такая формалистка. Не обижайся, я подобное могла бы ожидать от тебя, но от нее? Я просто не верю этому. Меня это беспокоит, не знаю почему, я чувствую себя не в своей тарелке.

– А я неуютно себя чувствую с того момента, как сюда приехала.

– Ты? Почему?

Лючия прелестна тем, что с ней можно было поговорить. Она была спокойна, создавалось впечатление, что она ни в чем тебя не осуждает. Джованна забыла эту ее характерную черту.

– Видишь ли, я ощущаю многие вещи.

– Что именно? – Лючия выдохнула дым сигареты, глаза ее сузились и заблестели.

– Я ощущаю то, что случились в этом доме, чувствую прошлое, у меня развито чувство предвидения, понимай это как хочешь. Со мной подобное уже случалось несколько раз, но сейчас я предчувствую более худшее. С того момента, как я сюда приехала, меня не покидают видения и кошмарные ощущения. Мы в опасности, таится что-то плохое в этом доме, здесь чувствуется присутствие людей, которые здесь страдали и умерли, и они не упокоены. – Джованна сказала это на одном дыхании, немного задыхаясь, не сводя глаз с Лючии, которая продолжала курить.

Потом Лючия раздавила окурок в пепельнице и посмотрела на Джованну:

– Сама же знаешь, что ты немного неуравновешенная. Правда, Джованна? Сделай себе чай из ромашки и не думай больше об этом.

Лючия ушла, а Джованна посидела еще немного одна. Она на какой-то момент совсем забыла, что Лючия работала судьей. Она не сочувствовала тебе, просто выносила приговор.

Коридоры узкие, на стенах развешаны маленькие картины, которые никто никогда не удосуживался хорошенько разглядеть, на картинах лица бледно-желтого цвета и изображения женщин с темными глазами и жестким взглядом. Из коридора расходятся двери в разные комнаты, в которых кто-то читает, кто-то спит, кто-то вспоминает, а кто-то вот-вот умрет.

Ты посмотрела на них. Ты заглянула на дно их глаз, стараясь добраться до самой глубины их воспоминаний, но ни одна не оправдала твоих надежд.

Они спят, ни о чем не ведая, а между тем их время неумолимо истекает.

Ты спрашиваешь себя, как это ропот прошлого от этих стен, который ты так хорошо слышишь, не всколыхнет в них воспоминаний.

Звук этих стен вместе с вашими голосами в тот приезд эхом звучит в твоей голове, а иногда заглушает ваши слова.

Ты заглянула им в лица, но они ничего не прочли в твоих кровавых взглядах, прячущихся под полуприкрытыми веками, иначе они бы, вопя, разбежались в разные стороны.

Они все те же, как и тогда, и Рита была права, они – дикарки.

Ты убьешь их одну за другой.

Суббота, 23.00. Мария-Луиза

Весь ее стыд ушел вместе с рвотой. И теперь, обессиленная, она хотела лишь забраться в постель, под тяжелое стеганое одеяло, и спать, не видя никаких снов. Но в засаде, под лестницей около туалета, в котором она укрылась, ее ждала Тутти.

У Марии-Луизы не было сил сопротивляться ей. И она позволила проводить себя наверх, помочь выдавить зубную пасту на щеточку, снять туфли и надеть ночную рубашку. И все это молча, без слов.

Когда, свернувшись калачиком, она уже лежала на свежих простынях под теплым стеганым одеялом, ей удалось посмотреть Тутти в лицо и прошептать «спасибо».

– Ты переживаешь? Я знаю, что, случись подобное со мной, ты поступила бы точно так же, – ответила Тутти, думая, что она никогда не попала бы в подобную ситуацию.

Мария-Луиза закрыла глаза и вытянулась. Несмотря ни на что, чувствовала она себя лучше. Тутти внушала такое же доверие, как хорошая домработница.

– Я сожалею о том, что случилось. Извинись за меня перед другими, я не знаю, что на меня нашло.

Этот ответ был вполне уместен: без сомнения, ты не закоренелая пьяница, это всего лишь случайность, которая больше не повторится.

– Не беспокойся, этот дом на всех нас начинает действовать каким-то странным образом. Представь себе, сегодня после обеда захожу в гостиную и нахожу Джованну, сидящую в одиночестве в темноте, и она с таким ужасом в глазах посмотрела на меня, будто бы я пришла, чтобы перерезать ей горло. Не знаю, как долго она там до этого находилась, но клянусь, что на меня это произвело впечатление. А потом, во время ужина, ты заметила, как она отстраненно вела себя? Она точно со странностями, у нее с головой не все в порядке.

Мария-Луиза благодарно кивала головой, а Тутти болтала и болтала без умолку, покачиваясь в ритм своим убаюкивающим словам.

– …А к тому же еще Дэда, я надеюсь, что ты не думаешь, что она сбежала из-за той мелкой ссоры между вами в бассейне…

– И что ты знаешь о нашей ссоре? – Мария-Луиза, подскочив, села на кровати.

– Мне о ней рассказала Лючия. А что в этом плохого? Ты не должна чувствовать за собой никакой вины, она же не из-за этого уехала.

Мария-Луиза была довольна таким предположением. Конечно, зная Дэду так, как ее знала она, гипотезу побега Дэды из-за нее следовало сразу же отмести. Но Марии-Луизе нравилось, что и другие думали, что она могла оказывать такое большое влияние на подругу.

Она загадочно улыбнулась и ничего не ответила.

– А может, она почувствовала необходимость вернуться к Луке? Они так любят друг друга! Это и вправду прекрасная пара, может, она захотела побыть с ним.

Наивная, глупая Тутти, и при том огромном опыте проведенных дел о распавшихся браках. Хотя, по сути, Дэда была великолепной актрисой.

Когда Мария-Луиза прикрыла глаза, она вспомнила тот немного гнусавый тихий голос, и улыбку, прячущуюся за бокалом во время игры в бурраку: «Мы, женщины, не можем уклоняться от супружеских обязанностей, поэтому стоит хорошо их исполнять, чтобы они прекратились раньше!» – И все тут же закудахтали, как гусыни. Смех, да и только.

Мария-Луиза ощутила на своем потном лбу прохладную руку Тутти.

– Довольно болтать, ты устала, необходим хороший сон, и ты опять придешь в норму.

Мария-Луиза проваливалась в благодатный сон, в то время как Тутти занялась приведением комнаты в порядок: закрыла ставни, поправила шторы, аккуратно расставила обувь и повесила одежду на место. Она даже предусмотрительно поставила стакан с водой на тумбочку, потом ласково погладила Марию-Луизу по лбу и вышла, закрыв за собой дверь.

Милая Тутти. Иногда нудная, но заботливая. Посмотри, может, и другим необходимо, чтобы ты зашла и поинтересовалась, как они.

Дэда никогда уже не вернется.

Та Дэда, которая убежала, никому ничего не сказав и никого не взяв с собой. Дэда, которая не испытывала ни вполне определенного, ни какого-либо смешанного и необъяснимого чувства ненависти и любви.

Мария-Луиза постепенно провалилась в глубокий сон, хотя смутная, едва уловимая мысль какое-то время настойчиво не давала ей заснуть: дверь, я не закрыла дверь на ключ.

Коридоры узкие и длинные, в них много странных углов и темных ниш, в которых любой мог бы затаиться без всякого труда.

На стенах много картин, которые никто никогда не удосуживался хорошенько рассмотреть.

Старинный паркет, скрипящий при каждом шаге, в коридорах лежат красные потертые, но еще прилично выглядящие ковровые дорожки.

Если идти, не наступая на дорожку, с краю, то паркет не будет скрипеть. Коридор можно пройти бесшумно, если идти босиком или сняв обувь. Из коридора двери ведут в разные комнаты, в которых кто-то читает, кто-то спит, кто-то вспоминает, а кто-то вскоре умрет.

Суббота, 24.00. Джованна

У чая с ромашкой отвратительнейший вкус, и Джованна, сделав несколько глотков, поставила его на прикроватную тумбочку. Кто знает, почему ей казалась замечательной идея не брать ничего из успокоительных средств из дома… Теперь она об этом сожалела.

Ей хотелось бы забыться и проспать до утра, не видя никаких снов, а теперь она не может заснуть и понимает, что это ей не удастся.

Кто-то другой, конечно же, давно бы спал. Джованна видит, как медленно, очень-очень тихо, едва заметно приоткрывается дверь. Она этому почти не удивляется. Разве она не закрыла ее на ключ? Она абсолютно не помнит этого, но теперь это уже совсем не важно.

Джованна медленно поднимается с кровати и пристально смотрит в глаза вошедшему, тому, кто закрывает за собой дверь и стоит неподвижно в полумраке.

Глаза этого человека ничего не выражают, во всяком случае по отношению к ней, никаких эмоций. В комнате полная тишина – напряженная и угрожающая.

Деревянная стенка кровати, в которую упираются ее ноги, очень холодная, но Джованна этого не замечает. Она медленно поднимается и направляется к окну, открывает его, встает на каменный подоконник и молча бросается вниз.

Она не слышит стука от падения тела, не слышат этого и другие.

Из темных окон никто не выглянул, чтобы посмотреть на распластавшееся тело, странно торчащие руки и ноги, темную фигуру на белой поверхности, засыпанной гравием, слегка освещающейся лунным светом.

Никто не видит, как Джованна начинает ползком перемещаться, никто не видит, как кто-то наклоняется над ней, и вдруг упавший человек замирает и больше не двигается.

Через некоторое время на светлой поверхности, усыпанной гравием, рядом с бассейном, ничего нет, даже огромной лужи, которая вначале казалась темным пятном. Кто-то позаботился о том, чтобы от него и следа не осталось, предусмотрительно надев на руки перчатки.

Окровавленный гравий собран и отнесен в контейнер для мусора, завален упаковочной бумагой и кожурой от фруктов.

Оставшаяся кровь под гравием очень скоро впитается в землю, образовавшуюся оголенную поверхность чья-то нога очень быстрым движением заполняет гравием с соседних участков. И вот больше нет никаких следов того, что произошло. Нет больше и Джованны.

Воскресенье, 09.00. Мария-Луиза

Тошнотворный привкус во рту, обложенный язык. Глаза с трудом переносят дневной свет, лучше их не открывать.

Все остальное вроде как в порядке, разве что боль в голове такая, будто бы кто-то вбивает гвозди в черепную коробку.

Обхватив голову руками, Мария-Луиза свешивает ноги с кровати и сидит на краешке, ожидая, когда все вокруг перестанет кружиться.

Тутти забыла закрыть одну из занавесок на окне, и дневной свет разбудил ее слишком рано. Мария-Луиза вспомнила вечер накануне и застонала.

Бесполезно сидеть и терзаться воспоминаниями о вчерашнем, нужно встретиться с остальными и покончить с этими размышлениями. К тому же хуже ведь уже не будет?

А ведь, едва вернувшись домой, они это всем расскажут. Распустят слухи среди всех подруг. Ты знаешь, что Мария-Луиза, Мария-Луиза Скарелла, ты это знаешь? Неужели она так вела себя? Она пьет. Да, она пьет, напилась во время встречи с подругами и совсем слетела с катушек. Да что ты?! Что это ты мне такое говоришь! Хотя, я припоминаю, как однажды…

А Дэда? Она бы понимающе улыбнулась, положив свою изящную руку ей на плечо:

«Самое время, моя дорогая, заняться решением этой маленькой проблемы, пока она не станет неразрешимой…»

Мария-Луиза залезла под душ и стояла под горячей водой, пока кожа не просто покраснела, а стала бесчувственной. Потом повернула кран с холодной водой, и, стиснув зубы, простояла под почти ледяными струями, считая до ста.

После этого она почувствовала себя лучше, тщательно просушила голову полотенцем, оделась: фирменные джинсы с розой на кармане и цветная шелковая рубашка, сапожки с не очень длинным вытянутым носочком.

Макияж спокойный, но тщательный: подводка вокруг глаз, чтобы сделать их выразительнее, светлые тени на веках, розовая губная помада и слегка припудренное лицо. Пара капель духов, в ушах – хорошенькие сережки с жемчугом. Все – к бою готова.

В коридоре никого не было, Мария-Луиза постучала в дверь комнаты Дэды, просто так, и так же беспечно заглянула внутрь комнаты.

Внутри никого не было, она и не надеялась кого-либо увидеть здесь.

Также тихо было, когда она спускалась по поскрипывающим ступенькам. Только подходя к кухне, она услышала голоса подруг. Мария-Луиза вошла, расправив плечи. Все посмотрели на нее: Аманда, Лючия и Тутти, лица у них были тревожные, бледные, без макияжа. Наконец Лючия произнесла:

– A-а, это ты? – на ее лице промелькнуло разочарование, и она уткнулась носом в огромную чашку с кофе с молоком.

– Извините за то, что я еще существую. И что? – воинственно сказала Мария-Луиза.

– Да, нет, дело не в тебе, мы думали, что, может, Джованна вернулась, – сказала Аманда.

– Я заходила проведать тебя сегодня ранним утром, ты спокойно спала, поэтому о тебе мы не беспокоились. Кофе? – заботливо спросила Тутти, протягивая ей чашечку с кофе.

– А ты лихо справилась с похмельем, – произнесла Лючия, глядя в чашку, но сказала это таким дружелюбным тоном, что Мария-Луиза не смогла обидеться.

– Откуда она должна вернуться? Куда ушла Джованна?

– Если бы мы это знали, то не сидели бы сейчас здесь и не переживали бы за нее, – рассудительно ответила Аманда. – Сегодня рано утром я зашла к ней, чтобы попросить таблетку, и увидела разобранную постель, открытое окно, в комнате холодно, все вещи на месте, а ее и след простыл, как и в случае с Дэдой.

– Но Дэда не исчезла. Она просто уехала, – заметила Мария-Луиза, а в ее голове завертелась единственная мысль: они обо мне не думают, они обо мне не думают, они обо мне не думают.

– А ты, что ты об этом знаешь? – неприветливо спросила Лючия. – Они исчезли без всякого объяснения, а если вдаваться в подробности, то получается, и Пьера тоже исчезла. Вы задавались вопросом, куда подевалась Пьера?

– Но она же оставила записку! О смерти тети Эдвины, не помните? Мне об этом Дэда сказала!

– Ах да, верно. Ладно, Пьера не в счет, но то, что касается Дэды и Джованны, – это все-таки непонятно. Куда они подевались? – Лючия посмотрела вокруг, рассуждая и вопрошая одновременно. «Кто знает, может, она представила, что в этот момент участвует в конкурсном испытании, чтобы получить должность судьи», – подумала Мария-Луиза восхищенно. Как замечательно: все знать и быть готовой объяснить это другим.

– Всему этому, девочки, есть разумное объяснение, – сказала Тутти, но ее слов никто не услышал, потому что откуда-то с первого этажа послышался шум.

Ты не насытилась ими даже сейчас. Для тебя они все еще живы, так же как и эти, остальные.

Твои подруги наконец-то собрались все вместе.

Воскресенье, 09.30. Мария-Луиза

– Жаль, но это действительно было замечательно, – сказала, вздохнув Аманда.

– Уходят всегда самые лучшие! – как эхо, вторила ей Лючия, а потом хитро посмотрела вокруг: – Извините, но так говорят, когда священником становится приличный человек!

Несмотря ни на что, все покатились от хохота, глядя на упавшую и разбитую вдребезги великолепную люстру большой гостиной, ту, что была триумфом работы мастеров из Мурано – с разноцветными роскошными фруктами.

– Я думаю, она была очень старинная. И, без сомнения, стоила кучу денег, – с сожалением заметила Тутти.

– Начало девятнадцатого века, не раньше, да, сей шедевр стоил, наверное, дорого. – Аманда присела и взяла в руки два осколка – красного и фиолетового цвета.

– Извините, девочки, но я не думаю, что это наша проблема, – как всегда, благоразумно заметила Лючия. – Крепление, на котором она висела, протерлось от времени, и люстра выбрала именно время нашего пребывания на уик-энде, чтобы упасть и разбиться, к тому же мы очень рисковали. Представьте только, что случилось бы, если бы кто-то из нас проходил под ней всего пять минут назад.

Все закивали с едва заметным радостным чувством облегчения. А Тутти побежала за метлой и совком. Они собрали разбросанные по полу осколки разноцветных хрустальных стекол, вытаскивая их из-под кресел, а потом разбрелись по гостиной, не переставая возбужденно разговаривать.

Последней из гостиной вышла Мария-Луиза. Выходя, она бросила взгляд на крепление, на котором была подвешена люстра, и, что странно, оно ей совсем не показалось изношенным.

Скорее ровно подрезанным опытной рукой, так, чтобы осталась только одна хлипкая веревочка, чтобы люстра могла оборваться в любой момент.

Ступеньки, ступеньки, как их много повсюду, иной раз даже там, где они вовсе не нужны; ступеньки в переходе из гостиной в гостиную, между спальней и ванной, между кухней и помещением перед кухней, ступеньки разных размеров, у некоторых от времени скошены углы, ступеньки встречаются так неожиданно, что нужно постоянно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Ковры тоже повсюду, это восточные ковры, потертые от времени, когда-то они были яркими, но теперь немного поблекли от времени.

А еще столики, повсюду маленькие столики, на трех ножках, иногда на пяти, заставленные безделушками и различными коллекциями. Вот на резном удивительно красивом столике лежит восемь ножей для винограда фирмы Sheffield.

Четырнадцать щипчиков, некоторые старинные, опасные бритвы и складные ножи с рукоятками, сделанными из эбонитового дерева или с резьбой по слоновой кости, сложены в нише у стены.

На полочке, подвешенной на одном из бесформенных кирпичных выступов стены, лежат тридцать две не похожих одна на другую подушечки для иголок, изготовленные в разные эпохи; подушечки из цветных тканей, выполненные во всевозможных стилях.

Вот настольная лампа из дерева, она сделана в виде пальмы, на самой верхушке кроны которой вставлена лампочка, вокруг нее изображения пляшущих негритят. Повсюду стоят кресла из мягкой кожи, от которых веет духом давно прошедших лет, в некоторых местах следы от сгоревшего пепла сигарет, здесь же стоят и диваны, они очень неудобные: сиденья из плотной узорчатой ткани или бархата, на спинках – инкрустация.

Полки для сушки посуды, уставленные декоративными тарелками, сверкающие чистотой бокалы и милые безделушки, собранные в разные времена хозяевами виллы.

На стенах гобелены темно-красного, кроваво-коричневого и бордового цветов, они немного выцвели от времени, а в некоторых местах видны потертости.

В темных уголках гостиной развешаны мрачные картины, на полках книги, их очень много, они стоят повсюду, книги на разные темы и разных форматов, большие фолианты, маленькие томики в кожаных переплетах, которых касались столько рук, книги, хранящие истории прошлого, здесь же помятые брошюрки бестселлеров, в спешке забытые в комнатах уехавшими гостями.

Огромные массивные двери, их много, с проржавевшими замочными скважинами, что даже ключ проворачивается в них с трудом, но сквозь которые можно увидеть помещения и комнаты, некоторыми даже не пользуются. Еще здесь много керамических изделий, настольных салфеток-дорожек, каминные экраны и блестящие медные приспособления для каминов. Каминов здесь тоже много, один не похож на другой: отделанные ценными породами древесины, с каменной облицовкой, в мраморе, и все это замкнуто между огромными выбеленными стенами, которые, кажется, затаились и чего-то ждут.

Воскресенье, 10.00. Мария-Луиза

– Итак, вернемся к разговору о Джованне. Вам не показалось, что вчера она была очень странной весь день? Может, переборщила с успокоительными или еще чем-то, а потом вдруг решила уехать. – Лючии уже надоело говорить об этом, но она была, как обычно, столь уверена в том, что говорила, что Марие-Луизе ничего не оставалось, как соглашаться и подтверждать своим «да-да-да», пережевывая кекс с изюмом. Действительно, Джованна была, мягко говоря, не совсем в себе накануне.

– Она мне даже рассказывала, что видела привидения, чувствовала неприятное присутствие кого-то, в общем, что-то вроде полтергейста, представь себе! А я на это практически рассмеялась ей в лицо.

– Лючия, в твоей тактичности мы даже не сомневались. Бедняга Джованна!

– Ой, ладно, Аманда, ну ты же не можешь постоянно переживать за всех!

Мария-Луиза, подтверждая правоту Лючии, кивнула, пережевывая теперь хлеб с маслом.

Тутти, похоже, тоже была согласна с Амандой.

Тем не менее Лючия не собиралась молчать:

– А потом, эта история с Ритой. Тот насмешливый вопрос, который Джованна задала перед ужином. Да кто о ней помнил? Вы о ней помните, вы помните историю с Ритой?

– На самом деле я о ней вспомнила, – заметила Тутти, после чего такой же ответ последовал и от Аманды.

– Я тоже вспомнила, я даже Дэде об этом сказала, но она очень рассердилась.

– Может, из-за этого Дэда рассердилась на меня, потому что я вам об этом напомнила, как-то так вышло невзначай, – сказала, вспомнив, Мария-Луиза и проглотила кусочек вареного яйца.

– Да, но, может, Джованна тоже спросила об этом Дэду. Представьте себе, как разнервничалась Дэда! – сказала Лючия. – Странно, неужели она из-за этого могла бы уехать?

– Извините, но мне это кажется невероятным, – ответила Тутти, не та Тутти из прошлого, которую все хорошо знали, а успешный адвокат, которая снимала невероятные суммы денег на содержание жен с неверных мужей, заслуживающих, чтобы их оплевывали во время судебных разбирательств. – Дэда – не из того типа людей, чтобы расстраиваться из-за подобных глупостей. Во всяком случае, не до такой степени, чтобы сбегать.